Часть 4: Раскрытая тайна сердца
Когда летнее солнце залило своим золотым сиянием великолепные сады нацистской штаб-квартиры, мое сердце забилось в предвкушении. Сегодня настал долгожданный день - день, когда я наконец-то признаюсь ему в своей самой сокровенной, самой запретной тайне. Я глубоко вздохнул, готовясь к неизбежной буре эмоций, которая последует за этим.
"Советские войска убивают все больше и больше наших солдат, они идут от Москвы на нас в контрнаступлении мой Фюрер. Эти коммунистические твари хотят чтобы весь мир потонул в их ужасной варварской идеологии!" - я начал разговор с Фюреру.
Гитлер стоял рядом со мной, его пронзительные голубые глаза были устремлены куда-то вдаль, его тон был задумчивым и отстраненным. "Знаете, Геббельс, я всегда восхищался Сталиным. Его сила, его харизма, его непоколебимая решимость- В нем есть что-то магнетическое... Но не суть, Я слышал Вы хотели мне что то сказать»
Мой пульс участился, в животе образовался удушающий узел. "Восхищение?" Я подавился этим словом, отчаянно пытаясь сохранить самообладание.
Гитлер взглянул на меня, в его глазах появился озорной блеск. "Да, восхищение, Геббельс. Я часто задумываюсь как бы пошли наши совместные пути будь они сошлись, если бы война не стала на преграде... Так что же Вы хотели мне сказать, дорогой друг?".
Мое сердце разбилось на тысячу осколков. Тяжесть его слов обрушилась на меня, величина моей безответной любви ошеломляла. Как он мог в тот самый момент, когда я был готов обнажить свое сердце, говорить о чужой привязанности?
В уголках моих глаз выступили беззвучные слезы, острая боль пронзила мою грудь. Я возлагал такие большие надежды, но в один миг они были безжалостно разрушены. Разочарование смешалось с душевной болью, и в моей душе зазвучала печальная симфония.
Я собрал все свои силы, мой голос едва слышно шептал. "Я... я вижу", - сумел произнести я, мой голос дрожал от невысказанного горя. "Возможно... Возможно, об этом лучше не говорить".
Я отвернулся, мои шаги были тяжелыми от горя, а слова Гитлера эхом разносились по воздуху, как жестокая насмешка над моими разбитыми мечтами.