Исповедь

Стучи сердце.

Не замирай сердце.

Успокойся сердце.

Вытерев вспотевшие ладони о юбку сглотнула и выдавила ответ на вопрос учителя. Волновалась не потому что не знала, а потому что не любила, когда на меня смотрели. Ненавидела то удушающее чувство будто осталась одна все смотрят ожидая, когда оступлюсь, чтобы потом посмеяться. Заклеймить.

Девочки на самом деле могут быть куда хуже мальчишек, хоть я мало знала о последних. Школа, где парням не место самое худшее, что могло случится со мной, но идти наперекор воле отца я не смела. Понимала, как переживает обо мне, заботится, но иногда тихо ненавидела. Моя прошлая школа была хороша, но после той аварии и операции, отец спятил. Он просто забрал документы ради моей безопасности, как часто напоминал. А я считала отец решил за меня. В тот момент пыталась бунтовать и заявила, что не уйду, буду приходить и учиться со своими друзьями, но получив ледяной ответ поняла насколько смехотворны мои попытки принять собственное решение. Отец пригрозил домашним обучением, что означало я вообще не смогу выходить из дома. Все учителя будут сами приходить и заниматься со мной один на один в комнате. Скука. Тоска. Ужас.

Единственное, что спасало доступ в интернет и подруга, которая осталась со мной, не смотря на уход из школы. Адриана поддерживала, не позволяла хандрить, хоть все и было хреново. Жёстко. Невыносимо.

День сурка — это обо мне. Расписана каждая минута. Подъем в семь утра. Прием таблеток. Пансион для девочек. Дополнительные занятия по рисованию и музыке, единственное, что поддерживало мою веру в то, что все будет хорошо. Хоть и до блевоты ненавидела эту фразу «все будет хорошо» как-то иначе описать мои безмятежные тянущиеся со скоростью улитки дни, не могла. И каждый день казался так похож на предыдущий, что становилось грустно. По-настоящему грустно от подобной жизни. В пятнадцать, когда ты смотришь на парочки, смело целующиеся на улицах в ресторанах хочешь того же.

Учитель позволил мне сесть, и я уставилась в окно. Зря. Лучше бы в книгу смотрела. На ступенях, возле колонны, Рита стояла с мальчиком и целовалась. Она умудрялась вести двойную жизнь. Позволяла другим видеть в ней пай-девочку, которую невозможно заподозрить в чем-то провокационном, но с легкостью находила парней даже там, где их не было. Я со вздохом отвернулась чувствуя, как щеки горят от того, как парень обнимал Риту, а его губы прикасались к ее. Интимно. Слишком откровенно.

Я никогда не была своей. В школе постоянно получала упреки от других девчонок. Мальчишки не трогали меня. Не приглашали на танцы. Не сидели со мной за одной партой. И все из-за Маркуса. Старшеклассник, который постоянно цеплял меня. Оскорблял. Унижал. Я ненавидела. Он кайфовал. И только поддержка Адрианы спасала. Она вытягивала меня из болота самобичевания. Но и здесь среди девочек я оказалась чужой. Никто не стремился со мной познакомится. Подружиться. Иногда я чувствовала себя прокаженной. Словно не такая как все. Заразная. Неприятная. И это болью сдавливало горло.

Чем больше я пила свое одиночество, тем сильнее хотела разорвать сковывающие меня путы, которые накинул отец и вырваться на волю. Свобода, наверное, так и чувствовалась. Как вкус принятого только тобой решения. Как ошибка, от которой горько во рту, но это ты ее допустил и можешь впредь больше не повторить подобных шагов, которые приведут к боли. Я же была полностью зависима от родителей не потому что хотела, а потому что по-другому мне не позволяли. Контролировали каждое движение. Каждый шаг. Поэтому я не допускала промахов и не знала, что такое ошибка.

Расслабиться удалось только к концу дня, когда я сидела за пианино перебирая пальцами клавиши. Мне нравились ранние произведения Баха. Его мелодии, то с какой отдачей он играл, заставляли внимательно вслушиваться в музыку. По коже мурашки бегали от какофонии звуков. Но сегодня не осталось во мне ни одной эмоции, которую можно было бы вылить на пианино передо мной. Всегда казалось, что музыкант без чувств, тот, кто не вкладывает свою душу в мелодию не зацепит другого человека. А что мне вложить если я каждый день проживала одно и тоже?

Даже обиды и злости не осталось. Только безразличие. Пустота.

— Ты отвлеклась, Марита, — заметила учительница.

Очнувшись я улыбнулась поняв, что наигрываю мелодию из мультика. Где взять новые эмоции, когда каждый день одно и тоже? Единственный ответ, который приходил в голову, ослушаться. Солгать. Пойти против воли родителей.

Папина дочка. Правильная. Умница. Непорочная девочка я решила, что с меня хватит, но сделать последний шаг в пропасть не могла. Казалось так я предам доверие отца. И когда он узнает о моей лжи отречется. Покажет, как расстроен моим поведением. Разочарован. Это останавливало каждый раз, когда я оставалась на ночевку у Адрианы. Единственное место, которое могла посещать без споров и уговоров. Она каждый раз из-за меня пропускала весёлые вечеринки, что устраивали ребята и я чувствовала себя виноватой. Могла бы под прикрытием незаметно насладиться своей юностью и попробовать то, чего так отчаянно желала, но что-то всегда останавливало.

Моя душа бесновалась. Сознание раздвоилось на два лагеря. Я ощущала себя предательницей, но чем больше думала про нарушение правил, тем сильнее колотилось сердце. Это волновало меня. Это било меня изнутри. Когда сидела на скамье в церкви ощущала, как щеки горят от стыда. Мои мысли должны быть чисты и непорочны. Действия достойны. Но я не могла остановить поток противоречий шквалом, бушующий в голове.

Что я чувствовала каждый раз, когда вместе с родителями посещала церковь? Смятение. Мне нравилось находится здесь. Огромные сводчатые потолки, рисунки, изображенные на стенах, иконы и я чувствовала нечто большое. Гигантское. Но вера в то, что церковь — это мой выбор не приходила. Я скорее верила, что бог он внутри. Моя вера в него и есть то самое место, куда я обращаюсь, чтобы попросить о здоровье и том, чего отчаянно до боли хотело мое сердце. Я читала библию и знала историю, которую так любил отец, но то была просто история. Глубокая самоотверженная она вызывала во мне чувство наполненности, какой-то даже гордости, но, если мне хотелось обратиться к богу я заглядывала внутрь себя. Знала молитву и просила здоровье всей моей семье, бездомным детям, и животным, которые нуждались в любви. И тогда мне казалось, что все действительно работает.

Вопрос веры у каждого свой и это не то, о чем нужно кричать на каждом углу. Это то, во что человек погружается один. Сам. Со своей душой мыслями и открытыми чувствами. Но я продолжала ходить в церковь из-за родителей. Отец всегда тащил меня за собой. Он действительно верил, что место может излечить человека подарить то, чего он хотел. Мне нравились тихие на распев слова священника пока тот читал молитву. Я знала, когда он будет произносить имена о здравии наши окажутся в том списке и улыбнулась. Это своеобразный ритуал, как и ужин на который должны собраться все члены семьи.

После службы мы вернулись домой. Праздновать день моего рождения, прерогатива бабушки. Отец не любил праздники и хоть обожал меня, но никогда не отмечал мое рождение с гигантским размахом. Он дарил подарки, точнее мама от них обоих, и я всегда думала, что это норма. Бабушка, как обычно найдет лучший способ показать, что праздник — это море веселья улыбок и счастья.

— Здравствуй, милая, — раскинув руки мягко улыбнулась бабушка.

Миранда Гровано, как величественно гордо звучало ее имя, так она и выглядела. Высокая, стройная, даже в свои шестьдесят шесть лет. Ее волосы цвета ночи заколоты на затылке, губы накрашены алой помадой, когда она улыбнулась сверкнули белые зубы. На ней был один из тех дорогих брючных костюмов, наверное, из последней коллекции Жан-Поля Готье или Ив Сен-Лорана. Роскошная.

Я упала в ее объятия позволив прижать к себе. Вдохнула легкий аромат жасмина, ее любимые духи и услышала тихий голос. Она любила раскрывать свои секреты только мне.

— Ну что готова к вечеринке?

Кивнув поднялась наверх переоделась в простые джинсы и футболку и сбежала по лестнице. Помахав родителям, мы сели в кабриолет яркого кислотно-салатового оттенка и поехали в парк. Бабушка позволила мне съесть морожено прежде чем отвезла туда, где я больше всего любила бывать. Море. Шум прибоя. Соленый аромат, который витал в воздухе. Свежесть. Свобода. Мои мысли утихали, когда, сняв обувь пошла босиком по кромке прибоя. Волны мягко накатывали одна за другой, а я слушала этот плеск. Шум и рокот и будто исцелялась.

— Твой подарок, милая.

Бабушка протянула конверт, и я тут же открыла его безжалостно разорвав бумагу. Сертификат на покупку машины так удивил меня. Завизжав обняла ее крепко до боли выражая свое счастье.

— Отец не позволит водить.

— Сейчас тебе всего пятнадцать, Марита, но подожди три года и тогда не придется спрашивать. Ты имеешь право голоса, и сама можешь решать на что способна.

— Но мое сердце...

Я по привычке цеплялась за эту отговорку, потому что отец всегда ее цитировал.

«Не бегай. Нельзя. Не испытывай сильных чувств. Опасно. Не рискуй это может навредить».

— Сердце в порядке. Ты такой же подросток, как твои сверстники просто пережила гораздо больше к пятнадцати годам. Не нужно сваливать все на сердце. Ты умница, знаешь, как правильно заботится о себе и чего не должна делать.

Крепко прижимая сертификат к груди, я воодушевилась словами бабушки, потому что хотела этого. Ее поддержка всегда стояла на чаше весов с мнением отца. И они уравновешивали друг друга. Благодаря бабушке я знала, могу сделать все, что и обычный подросток. Могу пойти на вечеринку. Могу потанцевать. Подержать за руку парня. Может быть даже сорвать поцелуй. И сердце не помешает моим планам.