В оковах масла
Глава 13
Раздался громкий, пронзающий металлический щелчок, словно кто-то грыз душу вселенной. Но ослепительного света, который бы разрезал непроглядную тьму этого прогнившего мира, не последовало. Лишь жалкая искра проскочила между колесиком и фитилем, осветив на мгновение потёртый металл, и погасла.
Вапсиг снова щёлкнул. Снова. И ещё раз. Только сухой, бесплодный треск нарушал звенящую тишину. Зажигалка была пуста. Или сломана. Или... проклята.
На его лице читалось отчаяние, быстро сменившееся животной яростью. Он с силой швырнул бесполезный кусок металла в сторону, и тот с глухим стуком ударился о полированную поверхность скалы.
— Нет! — его крик был скорее рыком, полным бессилия. — Нет, чёрт возьми, нет!
Я безумно огляделся, словно в траве могла валяться ещё одна. Но вокруг была только земля, корни и наступающая ночь. Факел в моей руке был всего лишь дубиной с вонючей тряпкой. Бесполезной.
Снизу, из чёрного провала пещеры, донёсся звук. Но это был уже не рёв боли и не рык ярости. Это было... бормотание. Низкое, булькающее, словно кто-то пытался говорить с горлом, полным той самой чёрной жижи. Звук был отвратительным и неестественным.
— Ты... слышишь? — прошептал я, леденяющий ужас сковал меня.
Из пещеры, волоча своё изуродованное тело, выполз медведь. Но он не бросался на нас. Он остановился у входа, его единственный мутный глаз был устремлён на нас, а из пасти, вместо воя, лилась та самая булькающая речь. Слова невозможно было разобрать, это был лишь поток звуков, но в нём слышались какие-то хриплые согласные и влажные гласные. Казалось, сама тьма обретала голос. Хриплые звуки, отдалённо напоминающие голос, пронеслись сквозь барабанные перепонки аж до самых пят. Меня бросило в дрожь от того, что может произойти, но я стоял на месте, думая, что он нас не заметит. Своими передними, без шерсти, лапами начал тащить своё неуклюжее, почти выгнившее тело вперёд, оставляя на земле впадины. Гул разносился по всей округе, словно он и вовсе ползёт по металлу, а не по земле. Возле меня донёсся глухой скрежет, нехотя я повернул голову, оставляя медведя вне поля моего зрения. Этот звук был вызван ножнами Вапсига, его рука была на рукояти меча, который был за его спиной. Рука тряслась от страха или же от чего-то иного. Вместе с рукой тряслись и ножны, издавая противный лязгающий гул. Его лицо выглядело без капли страха, хотя его руки говорили сами за себя. Я тоже сглотнул ком страха в горле и потянулся к своему оружию — не к факелу, а к мечу-ножу, что висел у меня на поясе. Холодная рукоять хоть как-то успокоила дрожь в пальцах.
— что делать? что делать? что делать? — тихим шёпотом произнёс Вапсиг.
Медведь был уже в паре метров. Его булькающее бормотание сменилось низким, голодным рычанием. Тот самый мутный глаз, казалось, заглянул мне прямо в душу. Он был пуст, но в этой пустоте таилась вся тьма этого проклятого места.
Он сделал резкий выпад, его лапа с длинными, грязными когтями пронеслась в сантиметрах от моего лица. Я отпрыгнул, споткнулся о корень и едва удержался на ногах. Сердце колотилось где-то в горле. Вместо того чтобы отступать дальше, я, помня уроки тех же дуэлей, сделал короткий выпад вперёд и нанёс укол своим укороченным клинком. Лезвие вошло в его плечо с глухим чавкающим звуком, будто я резал гнилое мясо. Из раны брызнула та самая чёрная, маслянистая жидкость. Медведь взревел от боли и ярости. Он развернулся ко мне, но в этот момент Вапсиг, воспользовавшись моментом, рванул «Клык Пророка» из ножен. Металл со скрежетом вышел наружу. Его удар был мощным, но неуклюжим. Он занёс меч и рубанул зверя по спине. Острое лезвие «Клыка» глубоко вошло в тушу, и на этот раз медведь дёрнулся всем телом, издав протяжный, хриплый стон.
Раненый зверь, обезумев от боли, с силой рванулся в сторону, вырываясь из-под клинка. Его огромная лапа с размаху ударила Вапсига в грудь. Тот с грохотом отлетел к основанию водонапорной башни, выронив меч. Воздух вырвался из его лёгких с хриплым стоном. Теперь я был один. С мечом в одной руке и бесполезным факелом в другой против этого кошмара. Медведь повернулся ко мне, его пасть, усеянная обломками зубов, распахнулась. Оттуда пахло смертью и прогорклым маслом.
Он снова пошёл в атаку. Я отбивался мечом, нанося короткие, отрывистые удары, стараясь держать его на расстоянии. Один из ударов пришёлся ему по морде. Лезвие скользнуло по кости, оставив глубокую борозду. Он встряхнул головой, и его пасть сомкнулась на клинке моего меча. Металл затрещал под давлением челюстей. В отчаянии я рванул оружие на себя. Моя рука, всё ещё сжимавшая рукоять, по инерции рванулась вперёд и... попала прямо в его разинутую пасть.
Острая, режущая боль пронзила предплечье. Обломки зубов впились в плоть. Я закричал. Мир поплыл перед глазами. Но в этом аду, сквозь туман боли и ужаса, мой взгляд, ища спасения, метнулся вглубь пещеры, в то чёрное жерло, откуда он выполз. И там, на каменном выступе, лежал небольшой продолговатый предмет. Он слабо блестел в последних лучах угасающего дня. Зажигалка. Другая, новая, не та самая, которую Вапсиг швырнул в скалу. Она была на камне прямиком в логове чудовища. А рядом с ней лежало как минимум три разорванных сектанта, это больше походило на кровавый фарш, чем на людей, но от этого не становилось лучше.
Медведь, почувствовав вкус крови, сжал челюсти сильнее. Белое горячее пламя пронзило всё моё существо. Но адреналин и инстинкт выживания оказались сильнее. Я рванул руку назад, вырывая её из этой ловушки. Плоть разорвалась, кровь хлынула ручьём, заливая халат. Меч с противным лязгом упал на камни. Но я был свободен. Не думая, движимый лишь слепой надеждой, я кубарем скатился в сторону пещеры, прочь от медведя. Тот, оглушённый и разъярённый, на мгновение застыл, переваривая произошедшее.
Я вполз в пещеру. Внутри пахло сыростью, кровью и тем самым густым, удушающим маслом. Левая рука горела огнём. Добравшись до выступа, я схватил зажигалку. Холодный металл впился в окровавленную ладонь. Я сунул её в карман и пополз обратно, к свету, хватая по пути свой меч. Я выбрался как раз в тот момент, когда медведь, придя в себя, с новым рёвом бросился на всё ещё оглушённого Вапсига. Теперь у нас в руках был ключ. Но успеем ли мы им воспользоваться? Я вспомнил про бутылку масла, я судорожно ощупал окровавленной левой рукой, которая кровоточила и не собиралась останавливаться. Нащупав стеклянную бутылку, прозрачное стекло за секунду окрасилось в алый красный цвет. Не раздумывая, я быстро переложил в правую, целую руку и кинул в чудовище. Стекло разлетелось на маленькие сияющие кусочки, оставляя на медведе порезы. Даже в полумраке было видно масло, которое пронзало тьму, оставляя надежду на будущее. Золотистое масло растеклось по его спине. Медведь яростно повернулся ко мне с яростным рыком. Масло стекало и оставляло за медведем след, я поднёс зажигалку к факелу. Щелчок.
На этот раз огонь вспыхнул сразу — яростный, живой и такой жестоко прекрасный в этом мире смерти и гнили. Пламя жадно охватило тряпку, потрескивая и разгораясь всё сильнее.
— Вапсиг! — закричал я, но он уже поднимался на ноги, прислонившись к деревянной опоре башни. Его взгляд метнулся от меня к горящему факелу, потом к медведю, и в его глазах вспыхнуло понимание. Я размахнулся и швырнул факел. Горящая дубина описала в воздухе дугу и ударила медведя прямо в спину, туда, где масло было гуще всего.
Эффект был мгновенным и ужасающим. С глухим ударом пламя перекинулось с тряпки на шкуру зверя. Огонь, подпитанный маслом, взметнулся вверх, превращая медведя в гигантский, ревущий факел. Его рык превратился в пронзительный, нечленораздельный визг агонии. Он затрясся, пытаясь сбить пламя, но это лишь разбрызгивало горящее масло вокруг.
— Бежим! — прохрипел Вапсиг, отталкиваясь от башни. Он схватил свой «Клык Пророка» с земли, и мы бросились прочь, к тропе, ведущей обратно к поселению.
Горящий медведь, обезумев от боли, ринулся за нами. Но его скрюченные, волочащиеся задние лапы не позволяли ему развить настоящую скорость. Он не бежал — он пылал и полз, как адская гусеница, выкорчёвывая кусты и поджигая сухую траву. За ним тянулась длинная полоса огня, пожирающая лесную подстилку.
— Он... тащит за собой огонь! — задыхаясь, крикнул я, оглядываясь через плечо. Зрелище было одновременно ужасающим и завораживающим: пылающий зверь, оставляющий за собой реку пламени в сумеречном лесу.
— Тем лучше! — откликнулся Вапсиг, его голос срывался от бега. — Пусть сам идёт на шашлык! Беги быстрее!
Мы неслись по тропе, пригнув головы. Ветер от нашего бега задувал в лицо, но сзади накатывала волна жара. Рев горящего медведя не стихал. Он был не просто быстр — он был неумолим. Его выносливость, подпитанная какой-то нечеловеческой силой, была пугающей. Он не замедлялся, даже сжигая заживо. Мы прятались за деревьями, чтобы хоть чуть-чуть перевести дух, но он каждый раз нас находил. Хоть мы и бежали так быстро, как могли, мы почти не чувствовали усталость, адреналин делал своё дело, и мы бежали вперёд, не оборачиваясь назад. Через минут пятнадцать непрерывного бега, лишь изредка останавливаясь, впереди, между деревьями, уже показались ворота поселения. Мы выбежали на окраину, спотыкаясь о камни и вязнув в той самой невидимой масляной плёнке. Сзади нарастал грохот — это пылающий медведь, ломая под собой кусты и мелкие деревья, выползал из леса на открытое пространство. Его фигура, объятая огнём, была похожа на падающую звезду апокалипсиса. За мной донёсся глухой стук, я увидел лежащего на земле Вапсига, весь в грязи. За ним в темноте виднелся большой горящий факел в виде медведя, который приближался всё ближе и ближе. Вапсиг протянул мне руку, но медведь был ближе, я схватил Вапсига за руку. За его спиной оказалась большая горящая лапа. В одно мгновение на его спине оказались глубокие порезы от когтей. Он всхлипнул, но продолжил бежать даже быстрее, чем раньше, и обогнав меня. На его спине красовались три глубоких пореза, кожа была выдрана, а клочки мяса свисали наружу. Халат окрасился в кровавый красный, впитываясь в ткань. Я закрыл глаза, всё почернело, то ли от того, что уже ночь, то ли от того, что я закрыл глаза, но, открыв их, мы уже стояли у ворот. Медведь даже не думал останавливаться, его животная ярость охватила его полностью. Горящий обугленный медведь пронёсся сквозь нас и ударил своей тушей по воротам. Старые ворота не выдержали и с треском повалились на землю, разламываясь на маленькие кусочки чёрного промасленного дерева. Щепки разнеслись ветром вокруг ворот, некоторые вонзились в медведя, что ещё больше его разозлило. Мы стояли у ворот, пока медведь ошарашенно искал вход в деревню. Из деревни прозвучал звук колокола, который проносился по всей деревне, предзнаменуя опасность. Мы услышали быстрые шаги, голоса и лязганье металла. Мы с Вапсигом переглянулись и, не сговариваясь, рванули вдоль стен домов, стараясь держаться в тени. Но медведь, теперь уже почти полностью охваченный пламенем, был подобен стихии. Он не искал нас — он нёсся прямо, снося всё на своём пути. Его пылающее тело врезалось в угол первого же дома. Раздался оглушительный треск — сухое, промасленное дерево вспыхнуло, как гигантский факел. Пламя с сухим, хищным шелестом перекинулось на соломенную крышу, взметнулось к небу ослепительным столбом и тут же, с ненасытным рёвом, прыгнуло на соседнее строение. Воздух загудел, наполняясь треском пожираемого огнём дерева, свистом пламени и тем сладковато-прогорклым запахом горящего масла, который теперь стал запахом апокалипсиса.
— Беги! — закричал Вапсиг, но его крик потонул в оглушительном грохоте рушащегося здания.
Мы бежали, как затравленные звери, петляя между домами, которые сами превращались в ловушки. Жар был таким сильным, что обжигал кожу даже на расстоянии. Искры сыпались на наши халаты, оставляя тлеющие отметины. Поселение пробуждалось. Из горящих домов выбегали фигуры в чёрных халатах. Но это не было организованным бегством. Они метались, некоторые молча, другие издавая странные, завывающие звуки, больше похожие на песнопения, чем на крики ужаса. Один из них, объятый пламенем с головы до ног, не пытался потушить себя, а шёл прямо на нас, раскинув руки, словно желая обнять. Вапсиг, не сбавляя хода, рубанул его своим «Клыком» почти на автомате, отшвырнув горящее тело в сторону. На его лице читался ужас, безысходный ужас. Мы не останавливались. Остановиться означало сгореть заживо или быть растоптанными в этом хаосе. Впереди, в конце улицы, виднелась главная улица — наш смутный шанс на спасение. Там стоял наш паровоз. Но между нами и им бушевало море огня, и в его центре, как дьявольский символ, метался и ревел тот самый медведь, обрастая новыми языками пламени с каждым разрушенным им домом. Он был живым, страдающим факелом, поджигающим свой собственный погребальный костёр, размером с целое поселение. Мы бежали по центральной улице, превратившейся в адский коридор. Воздух был густым и раскалённым, дым ел глаза, а с неба сыпался пепел, словно чёрный снег. Наш путь к паровозу лежал через сердце этого хаоса, и на нём нас ждали три встречи, врезавшиеся в память чёткими, как отточенная сталь, картинками.
Из переулка выскочил молодой парень в чёрном халате, с перекошенным от ужаса лицом. В его руках болталось пустое деревянное ведро. Он не бежал от огня — он метался вдоль стены горящего дома, зачёрпывая ведром воздух и выплёскивая его в пламя с истеричным криком:
— Гасни! Гасни во имя Пророка! Масло не горит! Оно очищается!
Он увидел нас, и в его глазах вспыхнула безумная надежда.
— Братья! Помогите! Надо залить! Надо... — его голос оборвался, когда огромная горящая балка с грохотом обрушилась с крыши, навсегда похоронив его и его веру под горой искр и щепок. Мы пробежали мимо, не замедляя шага. Здесь не было тех, кого можно было спасти. Здесь были только обречённые.
Мы пробегали мимо одного из домов, чьи стены уже были охвачены сплошным ковром пламени. Сквозь пляшущий огонь и треск горящего дерева в открытом дверном проёме я увидел его.
Сектант. Он сидел на коленях прямо на полу, его спина была прямой, а руки сложены в каком-то ритуальном жесте. Его чёрный халат уже тлел, а на плече заполыхал яркий, жадный огонь. Но он не двигался. Его голова была запрокинута, маска обращена к потолку, из-за которого уже сыпались хлопья горящей обивки.
И он пел. Его голос был хриплым, срывающимся от дыма и боли, но в нём слышалась невероятная, леденящая душу убеждённость.
— ...да укрепит он плоть нашу и очистит души... масло есть жизнь... масло есть путь...
Пламя перекинулось на его капюшон, и он на секунду замолк, задыхаясь. Я увидел, как его тело свело судорогой. Но через мгновение, сквозь шипение горящей плоти, голос прорвался снова, тихий, но неумолимый:
— ...сей чудесный напиток жизни... да станем мы едины...
Он сгорал заживо. Его плоть пузырилась и чернела на наших глазах. Но он не молился о спасении. Он славил то, что его убивало. Последнее, что мы услышали, прежде чем рухнувшая балка окончательно погребла его в огненной могиле, было едва слышное, выдохнутое с дымом:
— ...с током чёрной крови земли...
Мы бежали дальше, а этот хриплый, верящий до последнего вздоха голос, звенел у нас в ушах, оказываясь страшнее любого крика боли. Это была не смерть. Это было исступлённое, добровольное жертвоприношение, и от него стыла кровь. Едкий дым въедался в глаза, в нос, дышать уже почти было невозможно.
Мы бежали дальше, петляя между языками пламени, словно обезумевшие тени. Жуткий образ молящегося в огне сектанта выжигался в моём сознании, смешиваясь с вонью горелой плоти и масел.
— Надо найти её! — выкрикнул я, едва переводя дух. — Ту женщину! Ту, что в столовой! Она же хотела помочь!
Вапсиг, бежавший впереди, резко обернулся, его лицо, заляпанное сажей, исказила гримаса.
— Найти? Ты в своём уме?! — он отчаянно махнул рукой в сторону бушующего вокруг ада. — Мы её даже в этой куче мяса не найдём! А если и найдем — что дальше? Тащить с собой? Ты думаешь, она скажет нам «спасибо» за этот пир?
Он круто развернулся и, пятясь задом, чтобы не сбавлять темп, ткнул пальцем мне в грудь.
— Мы даже не знаем, кто она! Маска, халат, тихий голос — да я тут полпоселения таких видел! Может, она и правда хотела помочь. А может, это была просто приманка! Чтобы мы расслабились, поверили! Может, она первая и доложила своему Верховному Желтому Халату, что мы шуршимся и задаём вопросы!
Мы влетели в узкий проход между двумя сараями, один из которых уже вовсю полыхал.
— Она следила за нами, болван! — прошипел Вапсиг, прижимаясь к стене, чтобы избежать жара. — Все они за нами следили! И эта «помощь» — просто часть их больной игры! Ты хочешь сейчас, в этом аду, искать призрак, который, скорее всего, сам с удовольствием толкнул бы тебя в костёр, если бы Пророк приказал?!
Его слова били точно в цель. Я ничего не знал о ней. Ни имени, ни лица. Только шёпот в полутьме столовой. И этот шёпот мог быть такой же ложью, как и всё остальное в этом проклятом месте.
Сдавленно выругавшись, я просто кивнул и рванул за ним дальше. Искать её было безумием. Он был прав. В этом мире нельзя было доверять никому. Даже тихому шёпоту, сулящему спасение. Пламя плясало на крышах, сжирая дома один за другим. Воздух дрожал от жара, будто сама деревня выдыхала последние вздохи. Мы с Вапсигом выскочили на главную площадь — ту самую, где вчера толпились сектанты, где звучали их молитвы и хоры. Теперь она была пуста. Пепел падал с неба, как чёрный снег.
И тогда мы увидели его.
У подножия огромного храма, того самого, куда сектанты стекались, словно река, стоял он — Главный. Высокий, с вытянутой фигурой, закутанный в тяжёлую чёрную мантию, на лице — маска из меди. Пламя не приближалось к нему: будто даже оно не решалось коснуться. Он стоял прямо у входа, словно ждал именно нас.
— Вы дошли, — произнёс он, и его голос разнёсся по площади так, будто говорил не человек, а сам огонь. — Я знал, что вы не уйдёте иначе.
Я остановился, не в силах отвести взгляд. Вапсиг поднял меч, словно готовясь к бою, но тот только усмехнулся.
— Почти все… ломаются, — сказал он, глядя прямо на меня. — Почти все опускают руки, выбирают лёгкий путь. Я подкидываю им искру — и они сами сжигают себя. Таков мир. Такова природа слабых.
— Ты… это был ты, — выдохнул я, чувствуя, как внутри поднимается волна злости. — Ты оставил зажигалку.
— Конечно. Я оставляю её каждому. Это выбор. Это испытание. Это дверь, которую открывают не все. Те, кто зажигает — становятся прахом. А те, кто не сломался… становятся чем-то большим. Настоящими.
Он шагнул ближе, и пламя будто отступило, расступаясь перед ним.
— Вы удивили меня. Таких — единицы. Неважно, что вы сделали, неважно, как. Важно то, что вы стоите здесь, не преклонившись. Вы прошли то, что губит толпы.
— Мы не твои «избранные», — прохрипел Вапсиг, держа меч так, словно хотел метнуться вперёд.
— Но вы ими стали, хотите вы того или нет, — в голосе не было злости, лишь холодная уверенность. — Потому что путь уже выбрал вас. Вы думаете, можете сбежать. Но он будет следовать за вами, пока не приведёт к концу.
Я почувствовал, как поднимается тревога — не страх даже, а предчувствие. Его слова звучали не как угроза. Как факт. Как приговор.
— Запомните это, — продолжал он. — Почти все склоняются. Но вы — нет. Поэтому мы ещё встретимся. И тогда вы узнаете, зачем всё это началось.
— Иди к чёрту, — сплюнул Вапсиг и дёрнул меня за руку. — Пошли.
Мы бросились прочь, не оборачиваясь. Но его голос настиг нас даже сквозь треск огня и шум обрушивающихся крыш:
— Вы не уйдёте от пути… он уже внутри вас!
Я не знал, почему эти слова казались страшнее любой угрозы. Мы бежали по улице, и вдруг, сквозь дым и огонь, вдалеке показался силуэт. Чёрный, знакомый, почти родной.
Наш паровоз.
Стоящий в центре площади, как немой свидетель всего произошедшего. И в тот миг я понял: всё, что было до этого, — только начало. Из трубы паровоза шёл дым, значит, кто-то уже запалил печь, но кто? Неба уже было не видно, клубы дыма вздымались над деревней, образуя купол.Подбежав к паровозу, всё вокруг горело ярким пламенем, звучали крики, просьбы о помощи и молитвы маслу. Всё это смешивалось в одну мрачную картину, которая долго будет у меня в сознании. Мы встали на борт паровоза, он казался таким разным и уютным в отличие от этих руин. Спустившись в топочную, там и вправду горел огонь, рядом с печью стояло штук десять мешков с углём. Вопернув рычаг паровоз вздрогнул, как живое существо, и медленно тронулся, вырываясь из огненного ада. Скрежет колёс по рельсам звучал, как музыка спасения. Сквозь рев пламени, сквозь вой и молитвы, сквозь рушащиеся дома мы уходили прочь — в темноту, к неизвестности.
Я стоял у двери вагона и смотрел, как поселение отдаляется. Оно горело, словно само небо опрокинулось на землю и решило всё стереть. Пламя пожирало храмы, башни, деревянные настилы. Даже тот самый храм, у входа которого стоял Главный, теперь превращался в обугленный силуэт, обрамлённый огнём.И вдруг — крик.
Я обернулся и увидел, как из дыма выскочила фигура. Чёрный халат, вытянутая клювообразная маска — тот самый сектант, который когда-то подарил нам оружие. Он бежал за паровозом, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь. Он бежал, будто сама жизнь тянула его вперёд. Я хотел отвернуться. Хотел не смотреть. Но не смог.
Он догнал нас.
Сектант с последним рывком ухватился за поручень последнего вагона. Его пальцы, в крови и саже, вцепились в металл. Колёса уже набрали ход, и земля под ним уносилась прочь, но он не отпускал.
— Он держится! — выкрикнул я.
Вапсиг, сидевший у окна, обернулся, бросил на меня быстрый взгляд и коротко, как будто не оставляя места сомнениям, сказал:
— Иди. Разберись.
Я шагнул к задней площадке. Сектант заметил меня. Его клювообразная маска поднялась, и в прорезях я увидел глаза — в них не было фанатизма. Там было что-то другое. Усталость. Мольба.
— П-помоги… — прохрипел он, едва цепляясь за поручень. — Не… не бросай…
Моя рука зависла в воздухе. Я слышал его дыхание. Слышал стук колёс. Слышал свой собственный голос внутри головы:
"Он враг. Он бы сжёг тебя заживо, если бы смог."
"Но ведь он подарил нам шанс…"
"Сколько их убило нас? Сколько погибло из-за таких, как он?"
"А вдруг он помогал не просто так…"
— Он убьёт нас, если поднимется, — раздался голос Вапсига за моей спиной. — Или подожжёт паровоз. Ты это понимаешь.
Я стоял, как прикованный, глядя в его глаза. Он больше не говорил. Только держался — из последних сил, ногтями вгрызаясь в металл.
Я не чувствовал, как пальцы сами легли ему на запястье. Не помнил, как медленно начал их разжимать.
— Прости, — выдохнул я.
Он что-то сказал. Может быть, «пощади». Может быть, «зачем». Может, просто выдохнул. Но я уже не слушал. Его пальцы сорвались с поручня.
Тело исчезло внизу, в реве колёс и пыли.
Я стоял, цепляясь за перила, и не мог пошевелиться. Внутри будто что-то надломилось. Тишина, нависшая надо мной, была тяжелее, чем любой крик.
— Ты сделал правильно, — сказал Вапсиг тихо, не подходя ближе. — Иногда выбора нет.
Я кивнул, но слова застряли в горле.
Через несколько секунд он добавил, уже почти шёпотом, будто говорил это не мне, а самому себе:
— А может… он и правда хотел помочь. Может, не все они такие.
Я не ответил. Потому что не знал, что ответить. Потому что где-то глубоко внутри я надеялся, что Вапсиг ошибается — но часть меня понимала: возможно, он был прав.
Паровоз мчался вперёд, оставляя позади пылающее безумие. Но то, что случилось на задней площадке, останется со мной.
Не пепел, не огонь, не крики. А глаза. Человеческие глаза под клювом маски — глаза того, кто когда-то дал нам оружие… и кого я не смог спасти. Зайдя в кабину машиниста, я без сил рухнул на пол, моя рука до сих пор кровоточила.
— Сколько я потерял крови?
В глазах всё начало расплываться. Я порвал халат и перевязал руку, хотя, может, уже поздно? Я снял халат, пропитанный маслом, вышел наружу и выкинул его вдоль железной дороги. В этот момент я почувствовал свободу, словно с меня сняли оковы, я был наконец-то свободен. Не в силах больше терпеть, я рухнул на свою скамейку и пытался уснуть, в голове прокручивались крики и просьбы о помощи, глаза, просящие пощады.
— А ведь теперь монстр не они, а я...