Оцепенение
Утро в студии Есении, где «сырые тона» стен — приглушённые серые, глубокие бежевые, почти чёрные акценты — создавали ощущение спокойной, но не лишённой характера глубины, начиналось не с резкого звона будильника. Скорее, это был медленный, ласковый переход из сна в реальность, обволакиваемый тонким, почти неуловимым запахом лаванды, который всегда витал в её небольшой, но уютной обители. Этот аромат, едва уловимый, приносил умиротворение и ясность, так нужные перед новым днём.
Первое, что она делала, поднявшись с кровати, было включение кофеварки. Мелодичное бульканье, нарастающий аромат свежесваренного кофе — это был её якорь, её ритуал. С большой кружкой в руках, теплой и весомой, Есения садилась у окна, наблюдая, как город медленно пробуждается под сдержанным небом. Эти минуты тишины и первого глотка горьковатого, крепкого напитка были неприкосновенны.
Её студия, когда-то побочный проект, а теперь основной источник дохода, стала её крепостью. После того, как она окончательно распрощалась с тату-салоном, где когда-то проводила часы, вдыхая запах дезинфекторов и красок, мир репетиторства по английскому языку поглотил её полностью. Раньше это было лишь хобби, дополнительный заработок, но теперь, когда она отрезала себя от прежней жизни, она погрузилась в это с головой, развиваясь с утроенной силой. Онлайн-формат позволял ей оставаться в своём мире, в своих любимых приглушённых цветах, вдали от шума и суеты, которые так утомляли.
Рабочий день начинался с первых звонков. Голоса учеников из разных уголков мира заполняли студию, а Есения, с её глубокими знаниями и удивительной способностью объяснять сложное простыми словами, превращалась из сонной любительницы лаванды в требовательного, но невероятно терпеливого наставника. Она терпеливо разбирала грамматические конструкции, оттачивала произношение, погружалась в тонкости лексики, используя каждую возможность, чтобы привить любовь к языку. От подростков, грызущих гранит науки для ОГЭ, до взрослых, стремящихся к свободному общению для работы или путешествий – каждый получал её полное внимание.
К вечеру, когда последний ученик отключался, и студия погружалась в тишину, Есения чувствовала приятную усталость. Для Есении это был почти выходной, роскошь, редкая в ее теперь уже плотном графике. Всего два ученика. Утренний кофе казался особенно ароматным, а голоса на видеосвязи – чуть более расслабленными.
Окончив последний урок, Есения откинулась на спинку кресла, ощущая приятную, но знакомую усталость в глазах. Часы показывали непривычно ранний вечер. Время было ее собственным, и это ощущение свободы, обычно пьянящее, сегодня отдавало легкой горечью. В тишине студии зазвучал собственный, незваный голос мыслей.
Она встала, накинула легкий кардиган и вышла на балкон. Прохладный воздух тут же обнял ее, развевая остатки дневной сосредоточенности. Город внизу жил своей жизнью, шум был приглушенным, далеким. Она присела на небольшое, металлическое кресло, что стояло у перил, и достала сигарету. Привычный жест, зажигалка щелкнула, и тонкая струйка дыма устремилась вверх, растворяясь в вечернем небе.
Вторая рука потянулась к телефону. TikTok. Бесконечная лента чужих жизней, смешных видео, нелепых танцев. Она листала, машинально смахивая пальцем по экрану, пока вдруг сердце не ёкнуло. Знакомый ракурс, знакомые очертания. Она не успела даже рассмотреть детали, рука уже привычно нажала на кнопку «Неинтересно». Снова. И снова. Это превратилось в некий ритуал — каждый раз, когда его лицо или что-то, что могло бы быть его, появлялось в ее ленте, она без промедления обрывала эту связь. Мгновенно. Резко.
Но обрывая внешнюю связь, она лишь усиливала внутреннюю. Под тонким покровом «сырых тонов» ее души, она призналась себе. Да. Она испытывает чувства к Диме. Сильные. Непрошеные. И это было в первый раз. Впервые в жизни она ощущала что-то настолько глубокое и при этом настолько нежелательное. Она пыталась их убить. Задавить работой, логикой, осознанием того, что это бессмысленно, что это прошлое, что это ошибка. Но они, словно живучие сорняки, упорно прорастали сквозь асфальт ее решимости. Получалось плохо. Пока что очень плохо. Это было как борьба с самой собой, где ее собственные эмоции были самым коварным противником.
Сигарета докурилась до фильтра. Она потушила ее в пепельнице, наблюдая, как последний тонкий шлейф дыма медленно исчезает. Небо темнело. Внезапно возникло острое, почти физическое желание. Не кофе. Не чай.
Она вернулась в кухню, ее шаги по ламинату были непривычно тихими. Открыла кухонный шкафчик. Ее взгляд упал на темную, изящную бутылку. Красное вино. Что-то терпкое, глубокое, способное хотя бы на время заглушить этот навязчивый шепот в сердце. Она взяла ее, чувствуя прохладу стекла в ладони, и направилась обратно в тишину своей студии, где сырые тона стен казались такими же молчаливыми, как и ее боль.
Кухня Есении была погружена в полумрак, лишь одинокий светильник над столом отбрасывал мягкий, тёплый свет на полированный бетон и бутылку красного. Еся сидела, подтянув колени к груди, и медленно потягивала вино прямо из горлышка. Вкус был терпким, но уже не обжигал, а ласково разливался теплом по пищеводу. В студии, в её «сырых тонах», было так тихо, что звонок телефона прозвучал оглушительно, заставив её вздрогнуть.
На экране высветилось лицо Миры, бывшей коллеги, а теперь — одной из немногих подруг. Еся, уже на грани лёгкого опьянения, кое-как вытерла губы тыльной стороной ладони и приняла вызов.
– Привет, красотка! Как дела? Ты чего такая помятая? – голос Миры прозвучал бодро, словно утренний луч солнца. На фоне мелькала какая-то суета, видимо, Мира была ещё на работе.
– Привет, Мир. Да нормально, просто... хм, устала, – Еся сделала ещё один глоток, чувствуя, как тепло расходится по груди. – Ты как сама?
– Я-то отлично! Завал, как всегда, но это же наш крест, да? Ты там что, бухаешь в одиночестве? С чего вдруг? – Мира прищурилась, её взгляд упал на бутылку в руке Есении.
Еся коротко хмыкнула. – Да так, что-то накатило. Надо же иногда себе позволять, а то крыша съедет с этих ваших Present Perfect Continuous. – Она попыталась улыбнуться, но уголки губ едва приподнялись.
– Понимаю, понимаю, родная, — Мира понимающе кивнула. — Ладно, я по делу. Меня тут... кхм... Дима о тебе спрашивал...
Еся моментально напряглась. Вино в её венах словно замедлилось, а затем, наоборот, начало бурлить. Она почувствовала, как её лицо каменеет.
– Мира, — Еся перебила её, голос стал глуше, а глаза смотрели сквозь экран, а не на подругу. – Я не хочу о нём говорить. Вообще.» Она приложила бутылку к губам и допила остатки одним махом. Пустота. Лёгкая, но ощутимая.
На другом конце провода повисла секундная пауза. Мира, наконец, уловила невербальный сигнал, хотя и с опозданием. – Оу. Поняла. Извини. Я просто подумала...
– Не надо думать, Мир. Просто не надо, – Еся поставила пустую бутылку на стол, с небольшим стуком, который в тишине кухни показался оглушительным. – Эта тема закрыта. Пожалуйста.
– Хорошо. Поняла. Без проблем, – Мира подняла руки в примирительном жесте. – Извини ещё раз. Просто... ну, ты же знаешь, я за тебя переживаю. Ладно, не будем об этом. Как там твои ученики? Всё так же рвутся в Оксфорд?
Еся откинулась на спинку стула, чувствуя, как алкоголь окончательно берёт своё. Слова Миры теряли чёткость, превращаясь в неясный гул.
– Рвутся, Мир, рвутся... Все рвутся куда-то...– она едва выговорила.
Поговорив еще немного девушки закончили разговор на хорошей ноте.
Еся встала,добраться до кровати, этой спасительной гавани, казалось единственной целью. Она еле доползла до кровати, рухнула на мягкий матрас, не снимая даже домашнего свитера. Последнее, что она почувствовала, это прохлада подушки и пустота в груди, которую вино так и не смогло заполнить. Глаза закрылись. Глубокая ночь приняла её в свои объятия, и Еся, измотанная и пьяная, провалилась в беспамятный сон.
Глубокая ночь придавила студию Есении, растворяя её привычные «сырые тона» в плотном, почти осязаемом мраке. Пустая бутылка из-под красного вина, единственная и молчаливая, тускло поблёскивала на столе, словно напоминая о прошедшем вечере. Еся спала. Сон был неглубоким, тревожным, пропитанным остатками терпкого, дурманящего вкуса, но сейчас, в обнимку с тяжёлым одеялом, она проваливалась в бездонную, тягучую пустоту, где не было ни мыслей, ни надоедливой боли.
И тут раздался звонок в дверь. Не мягкий трель, а резкий, настойчивый, режущий, словно лезвием, ту тишину, что окутывала её сон. Раз. Два. Три. Еся застонала, пытаясь отмахнуться от назойливого звука, но он вгрызался в сознание, не давая покоя. Какого хера? — промелькнула смутная мысль. — Кто, блядь, пришел в такую глушь ночи? Мысли были спутанными, пьяными, склеивающимися в невнятную кашу. Страха не было, лишь бессмысленное раздражение, сквозь которое пробивалось тупое любопытство.
Тело, тяжёлое и непослушное, казалось чужим. Она с трудом перевернулась, с трудом отбросила одеяло, ноги еле волочились. Холодный ламинат под босыми ступнями был шоком, но не отрезвляющим. Комната плыла, превращаясь в призрачные силуэты. Дойти до двери казалось целым, сука, марафоном. Щелчок замка прозвучал оглушительно громко в оглушающей тишине её пьяного восприятия.
Дверь медленно отворилась, открывая узкую, но яркую полосу света из подъезда. На пороге стоял силуэт. До боли знакомый. От него веяло холодом ночной улицы и чем-то неуловимо Диминым, что пробирало до самых костей, несмотря на алкогольное оцепенение.
Еся замерла. Вся кровь, казалось, отлила от лица. Мозг, только что вялый и сонный, заработал с оглушительным скрежетом, пытаясь осмыслить невозможное, грёбаное невозможное.
Нет.
Это не может быть.
Его лицо, слегка подсвеченное, его глаза — неясные в полумраке, но такие пронзительные, врезающиеся прямо в неё.
–Дима... – вырвалось из её груди хриплым, сломанным шепотом. Это было единственное слово, единственное имя, которое смогло прорваться сквозь шок и неверие. Вкус вина во рту внезапно стал горьким, как пепел.
Он не сказал ничего. Просто шагнул внутрь, пересекая порог, словно призрак, вошедший в её уютное, защищённое пространство. Воздух вокруг него наполнился чем-то до одури родным и забытым. Один шаг. И он оказался прямо перед ней. Его взгляд скользнул по ней, медленно, снизу вверх — от босых ступней, по ногам, по ткани свитера, по её растрёпанным волосам, задержавшись на ошеломлённом лице. А затем, его руки нашли её лицо, его губы опустились на её, сначала холодные от ночного воздуха, потом обжигающие, влажные. Это был поцелуй, который не спрашивал разрешения, не оставлял выбора, просто поглощал, стирая грань между реальностью, пьяным сном и этим, до дрожи реальным моментом.