XI.
ARIANNA
***
—Да черта с два, — Роза была в бешенстве, носясь по комнате в разные стороны, буквально почти вырывая собственные волосы на голове. — Какого хрена, пап? Я когда-то заставляла тебя сомневаться во мне? Каждый мой грёбаный шаг пропитан преданностью, а ты хочешь сделать это. Лоренцо создавал проблемы, но в этом нет моей вины.
Я осуждающе покачала головой, смотря на кузину. То, как она говорила с папой для меня казалось странным. Я никогда не позволяла себе ругаться матом при родителях, или обвинять их в чем-то, даже если была чертовски зла, но Роза обладала совсем другим характером. Ее темперамент был смесью дяди Невио, дедушки Алессандро, и как говорит папа, даже безумием ее дяди Теодоро. Энзо, казалось, на ее фоне иногда казался сущим ангелом.
Я фыркнула себе под нос. Прошло достаточно времени после того, как Энзо в пьяном угаре поцеловал меня, но при любом удобном случае я вспоминаю это и мурашки бегут по коже, уничтожая мое спокойствие и развивая тревогу.
—А давай меня на цепь посадим? — рявкнула Рози, и я дернула ее за руку, когда она проходила мимо моей кровати. — Чтобы ты был уверен в том, что я под присмотром. Маленькую камеру на поводок, а?
—Роза, не неси херню! — возмутилась я, но она лишь кинула на меня озлобленный взгляд, и вцепилась в телефон ещё сильнее.
Дядя Невио и вправду слишком сильно взялся за контроль своих детей. Не знаю, было ли это связано с той давней аварией Энзо, или с тем нападением в Каморре, но Роза явно была не рада такому раскладу событий. С самого детства она была той, кого нельзя сковывать правилами или контролем.
—Я не хочу сейчас говорить, — огрызнулась Роза, а затем кинула телефон на свою кровать, и пробормотала себе что-то под нос.
Я вздохнула, села на край постели, и взглянула на кузину. Злость и гнев играли на ее лице самыми яркими красками, ещё чуть-чуть и она взорвется.
—Рози...
Она не дала мне договорить.
—После появления Энзо в гребаном университете, все идёт в задницу! Черт, почему парни такие проблемные? Я так завидую тому, что у тебя нет братьев! — вырвалось у Рози, и она тут же замолчала, испуганно смотря на меня.
Она знала, насколько я сильно хотела быть не единственным ребенком у родителей, но все равно сказала это. Я сжалась, и отвела глаза.
—Ари, — нотка сожаления проскользнула в голосе Розы, но я покачала головой.
—Не надо. Иди, остынь.
—Я хотела не это сказать...
—Роза, иди.
Она повиновалась. Мы никогда не ругались с Розой, но зачастую, ее слова были резкими и острыми, даже если она действительно не хотела обидеть. Ее гнев уничтожал все вокруг, но я привыкла, и иногда даже была той, кто мог его усмирить. Среди нее и Энзо я казалась тихой и спокойной, такой же как и мой папа.
Как только Роза ушла из комнаты, хлопнув дверью с характерной для неё небрежностью, я почти бегом направилась в ванную. Мне нужно было смыть с себя пустоту, что с каждым днём разрасталась внутри. Тёплая вода лилась мне на плечи, будто пыталась согреть не только тело, но и разум, который последнее время жил в каком-то сером тумане. Я долго не выходила. Слёзы, возможно, смешивались с водой — я не была уверена. Просто стояла под струёй и смотрела в плитку, как будто та могла мне что-то подсказать.
Вернувшись в комнату, я накинула на себя любимый плед — мягкий, серый, с уголками, потрёпанными временем и моими пальцами. Он всегда был как щит. Как дом. Я свернулась на кровати, с ногами, как в детстве, и обняла подушку. Всё вокруг казалось до странного чужим, как будто я не в кампусе университета, а в каком-то театре, где роли раздали, а сценарий забыли. Я уже долгое время пыталась понять, почему мне тяжело дышать. Не в буквальном смысле — с телом всё в порядке, врачи бы нашли, если бы было иначе. Проблема была внутри. Что-то опустилось на грудную клетку, и теперь мешало вздохнуть полной грудью. Я не рисовала уже больше двух недель, даже на планшет не хотелось смотреть. Папа сказал бы, что это просто фаза, а мама, с её вечной мудростью, повторяла, что выгорание — это как простуда у художников: приходит, уходит, и важно просто не сопротивляться. Но я сопротивлялась, потому что не хотела быть пустой.
Когда в голове наконец стало достаточно тихо, я вновь, как уже десятки раз, попыталась выбросить из неё тот поцелуй. Проклятый поцелуй. Словно разлом, он расколол мою реальность пополам. До него — было одно, после — совсем другое. Я не должна была думать о нём. Энзо — мой кузен. Мы выросли вместе, делили конфеты и тайны, попадали в передряги, смеялись, спорили, мирились. Он был моей семьёй. Моим братом. Но этот поцелуй стер всё. Он не был братом в тот момент, не был другом, он был... чем-то запретным, чем-то слишком живым.
И когда он исчез, когда начал избегать, отстраняться — я вдруг поняла, насколько была от него зависима. Мне не хватало его шуток, не хватало даже его раздражающей опеки, не хватало его взгляда, в котором я иногда ловила больше, чем сама себе позволяла понимать. А теперь — пустота. Я не понимала себя, не понимала, кто я без него. Может быть, это и есть настоящая беда? Что я перестала быть самостоятельной? Что моя палитра, моя душа, мои творческие всплески — всё было связано с ним? Слишком страшно осознавать, что человек может так въесться в твою суть, что без него ты теряешь себя.
Я сжала подушку сильнее, хотелось кричать. Но даже на это не было сил. Осталась только эта мягкая апатия — как если бы реальность покрылась инеем, и я смотрела на неё изнутри.
Возможно, если бы он извинился... или хотя бы объяснил, тогда я смогла бы расставить всё по местам. Но он молчал, не помнил, а может быть и вовсе делал вид, что ничего не произошло. Что я — никто, что я не значу больше, чем раньше. Но я значу. Я знаю это. По его глазам, по дрожи в пальцах, по тому, как он смотрел на меня в тот вечер, когда музыка сливалась с ревом мотора. Я не сошла с ума это было. Мы были. Пусть только на секунду.
Может быть, если бы я могла поговорить с кем-то... но с кем? Роза слишком прямая, скажет о том, что это полная чушь. Мама — слишком добрая, она почувствует тревогу и не отпустит, папа — нет. Это невозможно. Я заперта в себе. Я и поцелуй, который не должен был случиться. Я и художник, который больше не чувствует цвета.
Может быть, мне нужно сбежать? Переключиться, уехать, забыться, найти в себе заново ту, что рисовала потому, что не могла не рисовать. И всё же... я не уехала. Я сидела, завернувшись в плед, слушала тиканье часов на столе и чувствовала, как день за окном гаснет, как будто вместе со мной. Я больше не знала, что страшнее — то, что я чувствую что-то к Энзо, или то, что без него я перестаю быть собой. Ни одно из этих чувств не казалось правильным. Но всё было слишком настоящим. И именно в этом была беда.
В комнату постучались. Когда я распахнула дверь, передо мной стоял Ран — в своей обычной белой футболке, с растрепанными светлыми волосами и той самой полуулыбкой, от которой у меня щелкает что-то между ощущением уюта и тревоги, потому что его слишком много, он слишком рядом, и в то же время не в том месте, в котором я хочу видеть кого-то близкого.
Он вошёл без слов, сел на край кровати, привычно, как будто живёт здесь, потянул меня к себе, легко и мягко, уткнулся носом в мои волосы и просто дышал, не спрашивал ничего, не говорил, будто знал, что я опять где-то мысленно далеко, и, может быть, не стоит меня тормошить, но его руки обнимали, и его ладони были тёплыми, а запах парфюма уже стал для меня чем-то родным, хоть я и не хотела, чтобы он таким стал.
Я зарылась в его футболку лицом, позволила себе несколько секунд покоя, прижалась ближе, потому что он — это тишина, стабильность, предсказуемость, и всё то, чего мне казалось, что я должна хотеть, особенно после всех этих взрывов, поцелуев, аварий и молчания, которое Энзо выстроил между нами, будто каменную стену.
И всё равно, как бы я ни старалась быть благодарной Рану за его терпение, за его открытость, за то, что он держал меня за руку на глазах у всего кампуса и больше не боялся, потому что Энзо перестал ломать ему нос за прикосновения ко мне, всё равно внутри меня оставалось что-то странное, что-то, что не давало расслабиться до конца, потому что в каждой попытке сблизиться с Раном я чувствовала фальшь — не с его стороны, а с моей, потому что каждый раз, когда он гладил мою спину, я думала о других пальцах, других глазах, других словах, которых никогда не было вслух.
—Ты сегодня молчаливая, — сказал он, чуть отстранившись и заглянув мне в лицо, а я выдавила улыбку, ту самую, за которой не было ничего, кроме попытки быть удобной.
—Думаю, — ответила я, — у меня такое состояние, когда мысли липнут к голове.
Он усмехнулся, провёл пальцем по моей щеке и подбородку, потом легко коснулся губ, и я не отстранилась, не сделала ничего, просто сидела, будто это должно происходить, потому что у нас вроде как отношения, хотя я до сих пор не сказала об этом вслух, даже себе.
—Я тут подумал, — сказал он, поправляя мою прядь, — слишком скучно стало, не находишь? Кампус как будто заснул, все только учатся, тренируются, и у всех вид такой, будто их готовят к какому-то экзамену на выживание.
Я кивнула, чуть приподняв бровь, потому что прекрасно знала, к чему ведёт этот тон.
—На цоколе сегодня движ, — продолжил он, — неофициальная вечеринка, без преподавателей, с музыкой, выпивкой и всеми, кто ещё помнит, как дышать свободно, Каморра и Ндрангета уже скооперировались, даже слышал, что Бенедетто привез какой-то элитный алкоголь, так что... ты со мной?
Я прищурилась, чуть наклонила голову и хмыкнула:
— Серьёзно? Цоколь? Это звучит как сцена из дешёвого ужастика, где всё начинается с веселья, а заканчивается бегством от монстра в чулане.
Он засмеялся, потянул меня за талию и притянул ближе.
— Не бойся, если кто-то и монстр, то это я, и я буду с тобой рядом.
Его голос был шутливым, но мне не понравилось, как прозвучало. Мне вообще не нравилось, что я не могу отделаться от чувства, что я не с тем, что я играю в игру, где давно не знаю правил, и где каждая попытка убежать от себя приводит к тому, что я вижу перед глазами не Рана, а Энзо.
Я медленно выдохнула и сказала:
— Ладно, только если я скажу «уходим», ты не будешь спорить.
Он кивнул, явно довольный своей победой, а я, глядя на его улыбающееся лицо, вдруг почувствовала себя невероятно одинокой, потому что он думал, что выиграл что-то важное, а я знала, что внутри себя уже давно проиграла.
***
Цоколь был наполнен звуками — не оглушительной музыкой, как это обычно бывает на вечеринках вне кампуса, а чем-то вроде приглушённого ритма, который как будто задавал пульс вечеру, превращая бетонные стены в тёплый полумрак. Свет был тусклый, но его хватало, чтобы различать лица, видеть движения, ловить взгляды. Здесь не было случайных людей — только те, кто знал, что и как устроено. Сироты, живущие в иллюзии обычного университета, туда не попали бы. Этот вечер — для своих. Для тех, кто понимает, зачем заматывают руки перед боем, и почему за фамилией иногда стоит гораздо больше, чем просто происхождение.
Я держала пластиковый стаканчик с чем-то газированным — кажется, кола с лаймом, в этом университете даже алкоголь был под запретом, но, естественно, никто не воспринимал это всерьёз. Особенно в такие вечера. Слева от меня стояли две мои однокурсницы с дизайна — Джема и Ким, обе с чуть розовыми носами и искренними улыбками, которые вечно обсуждали цвета, шрифты и мужиков, будто между этим не было ни малейшей разницы. Я стояла, слушала, иногда смеялась, отвечала, но внутри ощущала, что будто участвую в сцене, где моё тело осталось на сцене, а душа где-то в кресле, наблюдая за собой со стороны.
Ран стоял рядом, держал меня за талию, иногда целовал в висок, с кем-то шутил, кивал, гладил меня по спине — всё было правильно, так, как и должно быть в этой ситуации, где мы вроде как вместе, где я уже почти поверила, что это нормально. Но где-то под этим "нормально" всё равно было ощущение, что чего-то не хватает. Не кого-то, а именно чего-то. Того хребта, что держал мою личность раньше. Того взгляда, что прожигал насквозь, тех слов, что не произносились, но слышались.
— Посмотри, кто пришёл, — прошептала Ким, мотнув подбородком в сторону входа.
Я не сразу обернулась. Не хотела. Почти заранее знала, кого увижу. И когда всё-таки посмотрела, то сердце дернулось так, будто кто-то подцепил его пальцами за ребро.
Энзо. Он шёл через толпу, будто это его территория, и в каком-то смысле так и было. Не он придумал этот вечер, но его появление сразу обострило воздух. Он был в чёрной футболке, серых джоггерах и с чуть влажными волосами, будто только что принял душ и забыл высушиться. Он всегда выглядел так, будто не прикладывает ни малейшего усилия, но всё равно становится центром любого грёбаного внимания. И рядом с ним, как всегда, Роза. Они спорили. Не кричали, не орали, но по движениям тела и напряжённым губам было ясно — обсуждали что-то острое. И это не было просто. Я знала этих двоих лучше, чем кого бы то ни было. Они были безумно близки. Роза могла бы умереть за Энзо, как и он за неё, но их темперамент — смесь гнева, характера и бескомпромиссности — сжигал всё на своём пути. Даже любовь между братом и сестрой. Роза была одета в джинсы и оверсайз футболку, завязанную на талии, из-за чего обнажился плоский, накачанный живот — если бы не её длинные ресницы и безупречная кожа, её легко было бы спутать с пацаном. У неё был один из самых резких характеров, которые я знала, и, может быть, именно потому, что я сама была мягкой — мы с ней стали лучшими подругами, хотя ближе нее у меня даже не было вариантов. А Энзо...
Я отвернулась быстро, сделала вид, что не заметила, что мне плевать. Что у меня уже есть Ран, который рядом, который не отталкивает меня, который не исчезает после одного поцелуя, который не стирает меня из жизни молча и болезненно. Который не является моим кузеном.
Я выдохнула, попыталась выкинуть из головы эту волну, снова повернулась к Джеме, которая как раз рассказывала что-то о новой преподавательнице по типографике, но я слышала только отдельные слова.
— Тебе налить? — спросил Ран и уже подал мне стаканчик, и в его взгляде было больше тепла, чем во всех моих воспоминаниях за последнее время.
Я взяла у него этот чёртов стакан, отпила, почувствовала вкус дешевого виски, и сказала себе — всё правильно, вот он, вот человек, что заботится, что пытается, что делает всё верно, а ты всё портишь своими мыслями о человеке, который сам не знает, чего хочет.
— Ты прекрасна, — сказал Ран, скользнув носом по моей щеке, и я выдавила улыбку, будто снова вжилась в роль.
А вокруг всё напоминало какой-то подростковый фильм, где все слишком стараются быть взрослыми, где пьют из пластиковых стаканчиков, танцуют под странный бит, который даже не качает, но хоть как-то разбавляет это уныние. Именно такие вечера и спасали университет от абсолютного сумасшествия. Потому что иначе мы бы просто сгорели. Или убили бы друг друга. Что, впрочем, уже бывало. Я отпила ещё, перевела взгляд через плечо Рана и снова наткнулась на взгляд Энзо.
Он смотрел прямо на меня, и в этом взгляде было всё то, от чего я сбежала. Всё то, чего мне не хватало. А потом он отвернулся, и мне стало холодно.
—Все в порядке? — спросил Ран, прижавшись ко мне ближе.
Запах алкоголя пропитывал мою кожу, и дабы избавиться от тошноты, я выпила залпом содержимое своего стаканчика. Горечь, но я стерпела.
—Все хорошо, — я криво улыбнулась, подняв взгляд на Рана.
Мой мозг отказывался переставать думать об Энзо и о том, что я чувствую к нему будучи его сестрой, и даже Ран своим присутствием не мог этого изменить.
—Нальешь ещё?
Я решила напиться именно в ту секунду, когда увидела Розу, надвигающуюся на меня. Сегодня я не в настроении для семейных драм.
Ран кивнул, и кратко коснувшись губами моего виска, двинулся к каморристам. Знал бы папа с кем я вожусь, в миг бы разгневался, ведь Каморра — наши враги. Удивительно, что Энзо не стал тем, кто слил меня в первый же день.
—Ари, — сорвалось с губ Рози, как только она подошла ко мне вплотную, и схватила за локоть.
Это было не грубо, но после сказанных ею слов, я восприняла это как агрессию.
—Я не хочу говорить сейчас, — бросила я, вырвав руку из хватки кузины.
Хватит с меня этих чертовых родственников.
—Прости меня за мою резкость, — сцепив зубы произнесла подруга, и я уловила удивлённые взгляды Джемы и Ким.
Роза была из тех, кто никогда не извиняется, именно это их и ошарашило.
—Поговорим завтра ? — выдохнула я, и коснулась ее плеча. — Пожалуйста.
Роза кивнула, затем поправила серьгу на правом ухе, и двинулась в сторону. Она умела вовремя ретироваться в ситуациях со мной.
Ран принес мне виски, и все изменилось. С каждой новой песней и каждым глотком дешёвого виски эта грёбаная вечеринка начинала казаться мне не таким уж плохим решением, и пусть сначала всё это напоминало сборище недопьяных мафиози в школьной столовой, которая пыталась косить под ночной клуб, сейчас в этом было какое-то обволакивающее тепло, будто весь этот гул голосов, смех, танцы и легальный в кавычках алкоголь на время вычеркнули из моей головы всё, что мучило меня последние недели.
Ран был рядом. Всегда рядом. Его рука не сползала с моей талии, он постоянно что-то шептал мне на ухо — что-то про музыку, про других, про то, как круто всё устроили, и я слушала его, кивала, даже отвечала, но всё это было не по-настоящему, как будто я играю роль той, кому весело, кто забыла, кто полностью погрузилась в этот вечер, но на самом деле я продолжала ощущать, как всё моё тело, вся моя грёбаная натура продолжает искать в толпе именно его. Энзо.
Куда бы я ни повернулась, как бы ни старалась сосредоточиться на том, что говорит Ран, как бы ни целовала его в ответ, когда он наклонялся к моим губам, — взгляд всё равно снова и снова натыкался на Лоренцо, словно он был магнитом, на который срывалось всё, что во мне ещё не выжжено к чёртовой матери. Он стоял у стены, в полутени, держал в руке что-то, явно не колу, и болтал с какой-то девушкой.
Я сделала ещё один глоток, потом ещё, и каждый последующий глоток был уже не для вкуса, не ради веселья — я пила, чтобы забыть. Чтобы размыть в себе всё, что связано с тем поцелуем, который до сих пор горел на губах, будто случился не два месяца назад, а вот прямо сейчас, в этой самой комнате, под этой самой музыкой, с этим самым ритмом в ушах.
— Тебе точно не перебор? — наклонился ко мне Ран, скользнув носом по моей щеке, и я резко рассмеялась, чуть хрипло, потому что уже не ощущала нужды что-то объяснять.
— Всё отлично, — соврала я, поднимая стакан в воздух, как будто это могло подтвердить мои слова.
В какой-то момент я вышла на середину, потанцевала с девчонками, покружилась, смеялась, в голове стучала мысль «будто стало легче», но каждый раз, когда мои глаза снова и снова, грёбаная зависимость, находили его, этого ублюдка, что оставил меня без слова, вытер меня из своей жизни и просто сделал вид, будто ничего не было, — всё возвращалось.
Я видела, как он поднял взгляд, и на секунду — всего на секунду — он посмотрел на меня так, как смотрят на что-то запретное, на то, что давно нельзя, но всё равно хочется до дрожи в пальцах. А потом он повернул голову и поцеловал. Он. Поцеловал. Какую-то. Стерву. Я замерла.
Мир чуть съехал. Виски ударил в живот, будто я выпила кислоту, а не алкоголь, воздух стал липким, будто сироп. Всё в комнате будто замедлилось, хотя музыка продолжала орать, а люди смеялись, как ни в чём не бывало. Я не видела её лица. Видела только его руку на её затылке, и то, как он тянет её к себе, будто это что-то значит. Будто он не поцеловал меня так, будто этого не было.
Моя рука дрогнула, я разлила немного виски на запястье, но даже не заметила сразу, только дышать стало тяжело. Очень. Слишком.
— Эй, — сказал Ран, заметив, как я застыла. — Что такое?
Я повернулась к нему резко, будто меня пнули.
— Поцелуй меня, — выдохнула я.
— Что?
— Поцелуй меня, Ран.
Он не успел даже удивиться. Я сама потянулась к нему, схватила за воротник, прижалась к его губам и поцеловала. Глубоко. Долго. Так, будто хотела выжечь из себя всё, что ещё осталось от той боли, и он ответил. Он всегда отвечал. Его руки легли на мои бёдра, он сжал их, не жёстко, но уверенно, и я поняла, что он не ожидал этого, но не будет останавливаться. И я не хотела, чтобы он останавливался, потому что это был единственный способ притупить ту боль, что рвалась наружу. Но с ним не было того эффекта, даже мимолетного, как было тогда с Энзо. Черт.
— Я хочу тебя, — прошептала я ему в губы, в ухо, в шею, я не помню, куда именно.
Он замер.
— Ты уверена?
Я кивнула. Но внутри — ни на секунду не почувствовала, что это правильно. Я просто пыталась выжить. Пыталась забыть.
Ран явно волновался, это чувствовалось даже в том, как его рука чуть ослабла на моей талии, как он отвёл взгляд, как будто спрашивал меня без слов, действительно ли я уверена, действительно ли этого хочу, но мне было всё равно, потому что я не хотела слышать эти вопросы, не хотела ничего анализировать, не хотела чувствовать в себе хоть что-то, связанное с тем, чьё имя я старалась выжечь из своей памяти, как кислотой.
Я выпила залпом, не думая, не чувствуя вкуса, просто заливая в себя остатки дешёвого виски, который обжигал горло, но не сильнее, чем воспоминания. Не больнее, чем осознание того, что в десяти метрах от меня Энзо целовал другую, и мне оставалось только смотреть, глотая слёзы и изображая, будто мне наплевать. Он мой брат, и мне правда должно быть плевать, черт возьми.
С каждым шагом, который мы делали прочь с цокольного этажа, я будто проваливалась глубже, и пусть коридоры были освещены, а стены всё те же — строгие, университетские, с теми самыми картинами, что я сама помогала выбирать в первом семестре тете Мирелле — всё это уже не имело значения, потому что во мне не было ничего, кроме усталости, обиды, горечи и отчаянного желания заткнуть свой мозг, который снова и снова крутил кадр с тем, как он склоняется к ней, как касается её губ, как будто всё то, что было между нами, — ничего не стоило.
Когда мы вошли в комнату, я просто упала на кровать. Не раздеваясь, не думая, не выпрямляя одеяло, просто легла, уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как жар от алкоголя и стыд от самой себя борются внутри за контроль, и пусть Ран присел рядом, наклонился, будто хотел что-то спросить, я не смотрела на него, не говорила ничего, потому что язык уже не поворачивался произносить слова, да и в них не было смысла.
Я включила музыку — что-то нейтральное, атмосферное, без слов, только глухой ритм, который гудел в ушах и в висках, казалось, будто он не играет, а просто пульсирует где-то внутри головы, успокаивая, притупляя всё, что пыталось выбраться наружу, все мысли, которые я так старалась заткнуть, все чувства, которые не хотели умирать.
Ран встал, поправил одежду, и я услышала его голос — негромкий, чуть смущенный.
—Я сейчас, — сказал он, — схожу за презервативами.
Я не ответила, просто лежала, слушала музыку, смотрела в потолок, и чувствовала, как всё внутри меня становится чужим. Как будто я сама себе больше не принадлежу, как будто эта ночь — не моя, как будто это просто попытка спастись, даже если сама не знаю от чего.
Когда дверь за ним закрылась, в комнате стало совсем тихо, и я осталась одна — во мраке, с дрожью в пальцах, с головой, полной пустоты. И тогда, как будто сама по себе, по щеке потекла слеза — не от страха, не от сожаления, а просто от осознания, что даже теперь, даже в этом состоянии, даже с человеком в моей постели, всё внутри меня всё равно принадлежит кому-то другому, даже не мне самой. И это не изменить, как бы я ни старалась. Энзо уничтожил меня тем поцелуем. Он уничтожил меня своим игнором. Уничтожил меня тем, что позволил разбудить чувства, которым запрещено быть.
Темнота в комнате казалась плотной, как вата, в которой утопаешь медленно и без сопротивления. Виски всё ещё отдавался в висках — не болью, не тяжестью, а чем-то похожим на лёгкое головокружение, будто я всё ещё кружусь в танце, которого больше нет, в ритме, который давно оборвался, но тело продолжает его помнить. Я лежала на спине, ноги были чуть согнуты в коленях, в животе всё путалось, а в голове не было ни одной здравой мысли, только бесконечные обрывки — его взгляд, её губы, моя глупость, и этот чёртов поцелуй, который как будто открыл во мне шлюзы, которые я не могу закрыть.
Шорох. Тихий. Дверь.
Я не села — просто подняла голову чуть выше подушки, и в темноте увидела силуэт. Высокий, знакомый, в тени. Он закрыл за собой дверь, и медленно подошёл, не включая свет, будто и ему не хотелось видеть эту ночь полностью. Или, может, потому что понимал — никакой свет здесь не нужен. Мы оба всё видели и так. Всё чувствовали.
Он сел на край кровати молча, не прикасаясь. Я медленно стянула с себя верх. Молча. Не уверенно, не соблазнительно, не как в кино. Просто потому что в голове была только одна мысль: если я сделаю это — мне станет легче. Может быть. Возможно. Хотя бы на миг. Я лежала, чувствуя, как воздух касается кожи, как холод проникает под ребра, и по едва уловимому силуэту понимала, что он всё ещё смотрит. Молчит.
— Я уверена, — прошептала я, и голос прозвучал чуть хрипло. — А ты?
Он не ответил.
— Ты же не боишься, да? — продолжала я, уже сама не понимая, зачем. — Что я потом передумаю? Что назову тебя подменой? Что всё это — не ты, а просто кто-то, кого я впускаю, чтобы не думать о проблемах?
Слова вылетали, как яд. Мои губы плели обиду, глупость, внутреннюю боль, которую я не контролировала. Я знала, что делаю ему больно, слышала собственные слова и ненавидела себя за них.
И в этот момент он вдруг наклонился. Не резко, не грубо. Его рука — крепкая, теплая, дрожащая, как и всё внутри меня — скользнула к моей шее, и пальцы мягко, не жестоко, а скорее решительно, сомкнулись у основания. Он не давил, не причинял боль. Он просто прижал меня к себе — быстро, уверенно, будто всё, что между нами витало, наконец превратилось в действие.
Поцелуй был резким. Глубоким. Таким, от которого всё в животе сжалось в узел, таким, от которого кровь бросилась в лицо, и я не понимала, почему я не отталкиваю, не встаю, не говорю «стоп», потому что часть меня хотела этого, мечтала, чтобы хоть кто-то, хоть на мгновение, перекрыл то, что разъедало меня изнутри. Но, даже будучи пьяной, даже запутавшейся, даже в этой темноте — я чувствовала, что это не он. Я понимала, что губы не те, что запах другой, дыхание не синхронно с моим. Мозг отчаянно пытался доказать, что это Ран, что это всё правильно. Что я здесь, с ним, потому что хочу, потому что он рядом, потому что он любит меня, потому что он не оставлял, не предавал, не врал. Но тело... Тело всё равно ждало другого. И в этом была самая страшная истина, от которой я не могла убежать.
Поцелуй стал сильнее. Настойчивее. Его руки уверенно скользнули вдоль моего тела, и я почти не дышала, потому что сейчас, в этой тишине, наполненной только шумом моей крови, бьющей в висках, и прерывистым дыханием рядом, мне казалось, что я уже не здесь, не в своей комнате, не в своей коже. Пальцы Рана сжались на моих бёдрах, и он притянул меня ближе, и в этот момент — в одну короткую, но такую грёбаную ясную секунду — я почувствовала его запах. Запах, которого не должно было быть. Тот самый, с табаком, кожей и каким-то терпким мускусом, от которого внутри всё сжималось от воспоминаний. Запах Энзо.
Тот, что я вдыхала тогда, на дороге, за секунды до удара. Тот, что витал в воздухе, когда он коснулся моих губ в тот запрещённый, сумасшедший поцелуй, о котором я не имела права думать. Запах его кожи, его волос, его пальцев, сжимающих руль, и потом — мои пальцы, вцепившиеся в его руку, отчаянно, крепко, будто я знала, что больше не будет «потом». Меня бросило в жар, но не от возбуждения, а от шока. Господи, что со мной? Почему даже сейчас, в этот момент, когда другой человек целует меня с такой страстью, такой уверенностью, я чувствую Энзо? Почему Ран будто исчезает, будто его нет вовсе, а всё, что я ощущаю — это воспоминание, что прилипло ко мне, как воск, и не хочет отпускать? Я резко сжала глаза, будто это могло вытолкнуть картинку из головы. Но не вытолкнуло.
Ран прижал меня крепче, поцелуй стал глубже, он почти слился с моими губами, его язык скользнул внутрь, и я не отстранилась, потому что не могла, не хотела, не смела. Потому что где-то внутри жила мысль — если я дойду до конца, если позволю себе раствориться в этом, тогда, может быть, станет легче. Может быть, наконец-то сотрётся грань между тем, что было, и тем, что я хочу забыть. Мозг протестовал, кричал, что это неправильно.
Но тело уже не слушалось. Податливое, напряжённое, подогреваемое алкоголем и этим безумным желанием почувствовать хоть что-то, кроме боли, кроме одиночества, кроме несбыточной тоски по человеку, который не должен был стать тем, кого я так проклято ненавижу, и не понимаю одновременно.
Я сама придвинулась ближе. Провела руками по шее Рана, зарываясь в его волосы, тёплые, мягкие, совсем другие, но сейчас я делала вид, что не замечаю, что они не такие. Что всё — не такое.
Потому что это был мой выбор. Осознанный. Сломанный. Упрямый. Пьяный. Но мой. И даже если завтра я буду ненавидеть себя — сегодня я хотела забыться.
Он целовал меня медленно, будто каждое прикосновение имело значение, будто хотел не просто коснуться кожи, а прочитать её, как страницу книги, в которой он давно потерялся. Его губы скользнули по щеке, затем — к линии подбородка, к шее, и я вздрогнула, не от холода, а от того, как нежно, как осторожно он двигался вниз, будто чувствовал мои внутренние сомнения, но не хотел говорить о них вслух. Как будто если мы оба будем молчать — всё будет правильно. Ключицы. Он целовал их особенно медленно, будто бы там был не просто изгиб тела, а точка, где я сломалась. И с каждым касанием всё в груди начинало сжиматься сильнее, потому что я чувствовала, как запах Рана начинает исчезать, расслаиваться, выветриваться, и будто в этой темноте, в этой полной тишине, кроме дыхания и музыки, начинает проступать что-то другое. Другой запах.
Я судорожно выдохнула, стиснув зубы, и на секунду мне показалось, что я схожу с ума. Что это просто алкоголь, просто моя голова, забитая воспоминаниями, просто обман восприятия, но... чёрт возьми, я чувствовала его. Его тепло. Его грубую хватку. Его голос в голове. Как будто вместо Рана рядом со мной сейчас он.
— Это не он, — прошептала я про себя. — Это не он. Это не он.
Но каждый новый поцелуй, каждое движение, каждый вдох — будто подменял Рана. А я позволяла этому случиться. Позволяла, потому что не могла иначе. Потому что не хотела чувствовать вину. Потому что пыталась стереть ту чертову ночь, те проклятые секунды перед аварией, когда моё сердце стучало не от страха, а от его прикосновений.
Ран медленно, почти церемонно стянул с меня штаны. Его движения были мягкими, не торопливыми, бережными, и я понимала, что он относится ко мне как к чему-то важному. Это тронуло, правда. Но всё равно внутри продолжала жить та самая мысль: ты не тот. Ты не он. Ты слишком правильный. Слишком хороший, а я сейчас не та, кто заслуживает хорошего.
Музыка в телефоне перешла на более томную, медленную, с глубоким битом, от которого каждый нерв отзывался вибрацией. Она, как и Ран, будто знала, куда ведёт эта ночь, и я позволяла себе расслабиться. Дыхание стало чаще, кожа чувствительнее, сердце билось быстро, и я впервые за долгое время почувствовала, как во мне просыпается что-то живое.
Я была влажной, и это уже не казалось странным. Это казалось необходимым. Я сама потянулась к нему, провела пальцами по его спине, почувствовала, как он вздрогнул. Он был рядом. Здесь. Настоящий. Готовый.
—Пожалуйста, — простонала я, выгнувшись в пояснице, позволяя Рану быть ко мне ещё ближе.
Секс никогда не казался для меня чем-то особенным, именно поэтому сейчас я позволяла Рану так быстро переходить к действиям. В этом не было ничего чувственного, хотя выглядело именно так. Воздух стал горячим, когда огромные ладони легли на мои бедра, и резко раздвинули их. В этом движении я снова потеряла Рана, потому что он так сделать не мог. Мотнула головой, чтобы наслаждаться моментом, а не копаться в мыслях. Через пару секунд трусики спустились по моим ногам, а действия Рана были точеными, будто он делал это тысячу раз. Все мужчины такие. Все бабники. Все трахали сотни женщин, и он не исключение.
—Будь тихой, — шепотом произнес Ран, но даже здесь промелькнул приказной тон.
Он не мог так сказать.
Я хотела бы возмутиться, но как только его разгоряченный язык коснулся моего клитора, все вокруг померкло.