III.
ARIANNA
Я сидела на кровати, закинув одну ногу под себя, а планшет, как всегда, уютно устроился на моих коленях. Мягкий свет от лампы, закреплённой у изголовья, падал под углом, создавая идеальную атмосферу для рисования — почти как театральный прожектор, выхватывающий суть из темноты. Мир вокруг меня замирал, как только я брала стилус в руку. Становился тише. Становился моим.
Мы с Розой заселились в эту комнату сразу, как только попали в университет, и ни разу не пожалели об этом. Двухместные хоромы — просторные, с двумя большими кроватями, рабочими столами и вместительными шкафами. Пространство мы обставили по вкусу: я — мягкими подушками, гирляндами, постерами, книгами и эскизами, Роза — зеркалами, шкатулками, полками под украшения и даже маленьким стеклянным шкафом для самых дорогих сережек и браслетов. Мы делили между собой всё — еду, одежду, воспоминания, даже мысли иногда. Но каждый угол этой комнаты всё равно говорил сам за себя, вот здесь живёт Роза, а вот здесь — я.
Я рисовала. Опять. Не могла остановиться. Сегодняшним героем стал стюард, которого я мельком заметила в самолёте, когда мы возвращались в Чикаго с каникул. У него была тонкая, аристократическая шея, скулы, словно вырезанные из мрамора, и длинные пальцы, которые держали ручку, когда он записывал что-то в блокнот. Он выглядел уставшим, но всё равно улыбался. Улыбка вышла у меня особенно удачно — чуть усталая, но всё ещё доброжелательная. Как будто он и правда понимал, каково это — просто делать свою работу и при этом сохранять лицо. И себя.
Роза лежала на животе на своей кровати, переворачивая в руках флакон с лаком и что-то там себе под нос насвистывая.
— Слушай, а давай... — протянула она, вдруг поднимаясь на локтях и бросая на меня подозрительный взгляд.
Я сразу насторожилась. Такие взгляды у Розы появлялись перед самыми безумными идеями — и самыми веселыми.
— Что давай?
— Выпьем пару бутылок шампанского, — ухмыльнулась она. — Я спрятала его ещё в прошлом году. Надо ведь отметить возвращение в стены родного безумия.
Я усмехнулась, продолжая штриховать воротничок на униформе стюарда.
— Только мы?
— Нет. Позовём Энзо. Он слишком сильно напряжён из-за соседства с Бенедетто. Я совершенно забыла, что они ровесники. Нужно его срочно отвлечь.
Я подняла голову и посмотрела на неё. Мы обе знали, какой у него характер. Энзо всегда был на грани. Горел изнутри, и иногда казалось — от него можно поджечь город. Но он был намного спокойнее Розы в гневе, и являлся частью нашей троицы. Слишком родной, чтобы оставлять его наедине с собой.
— Давай, — кивнула я, откладывая планшет в сторону. — Но пусть ведёт себя прилично.
Роза фыркнула, достала телефон и, не теряя времени, набрала его.
— Энзо, живой? — сказала она сразу, как только он ответил. — Приходи к нам. У нас тут дегустация шампанского. Заодно убедимся, что ты не подрался с Беном снова.
Я слышала, как он что-то ответил, но слов не разобрала. Роза кивнула и бросила телефон на подушку.
— Будет через пару минут, — сказала она, вставая. — Я открою бутылки.
Когда Энзо пришёл, дверь открылась резко, без стука. Он вошёл так, как всегда входил в любое помещение — как будто это его территория, даже если это была наша комната. Однажды он застал Рози без штанов, за что получил в глаз.
На нём была темная футболка, немного мятая, и джинсы, сидящие так, как будто были сшиты специально для него. Волосы чуть растрепаны, взгляд напряженный. Я сразу поняла, что он чем-то взвинчен, но промолчала. У нас был свой ритуал — мы давали ему пять минут просто посидеть молча, и только потом задавали вопросы.
Он плюхнулся в кресло у стены, перекинул одну ногу через другую и бросил на нас взгляд.
— Сколько бутылок? — хрипло спросил он.
— Две, — ответила Роза. — Но если ты будешь буянить, останешься на соке.
— Я не буяню, — пробормотал он, но усмехнулся. — Просто не люблю, когда меня провоцируют.
Мы рассмеялись, как будто он только что выдал что-то невероятно остроумное. А может, потому что мы все знали — в этих словах правда.
Роза разлила шампанское в пластиковые бокалы, которые мы когда-то купили на распродаже, и подала по одному каждому из нас. Пузырьки поднимались вверх, а в комнате витал запах праздника — такого домашнего, своего, будто мы снова вернулись в детство, когда устраивали «вечеринки» из лимонада и конфет.
— За что пьём? — спросила я, поднимая бокал.
— За выживание, — серьёзно сказала Роза, — среди Каморры, Пяти Семей, студентов, преподавателей и недоумков вроде Бенедетто.
Энзо хмыкнул, чокнулся с нами и залпом опустошил бокал.
Бокалы снова звякнули пластиком, и я невольно улыбнулась. В этом хрупком звуке было столько воспоминаний, что кружилась не только голова от шампанского, а и душа — от уюта, от чувства мы снова вместе.
— И всё-таки, — протянула Роза, откидываясь на спинку кровати, — ты нарисовала этого стюарда просто идеально. Хотя я бы ему подбородок сделала квадратнее. Он не из наших, так? Слишком добрый взгляд.
Я рассмеялась, закручивая локон на пальце и глядя на экран планшета.
— Он был вежливый и усталый. И у него были красивые руки.
— У Энзо красивые руки, — хмыкнула Роза, бросив на него взгляд. — Правда, чаще они в крови, чем в чем-то полезном.
Энзо уже сидел на полу, прислонившись к стене. Его бокал стоял рядом, а сам он что-то разглядывал в экране телефона. Но я знала — он слушал. Он всегда слушал, особенно нас с Розой.
— У тебя странный вкус, — пробормотал он, не отрывая взгляда от экрана. — Руки, стюарды. Я бы ему не доверил даже поднос.
— Ты никому не доверяешь, — парировала я и кинула в него подушку. — Даже себе.
Он всё-таки улыбнулся, пусть и едва заметно. Я это увидела — и этого было достаточно.
Мы пили шампанское не спеша, по-домашнему, болтая о всяком: о студентах, о странных преподах, о гонках, на которые Энзо всё никак не звал нас, и о тех, кто вёл себя слишком громко в общежитии. Мы снова были мы — троица, которую все знали в нашем мире, и которую никто не решался трогать.
Я смотрела на Розу, и как всегда, думала о том, насколько она была моей противоположностью. Мы выросли как сёстры, даже не как кузины, а ближе. Вместе проводили выходные у бабушки с дедушкой, вместе учились завязывать шнурки, красить ногти, прятать оценки и воровать мороженое из морозилки. Нас обеих безумно любили, но больше всех — наши отцы. Для них мы были принцессами, которым позволено всё. А потом мы выросли, и всё стало сложнее.
Роза была настоящей огненной бурей. Смелая, дерзкая, с языком как лезвие и кулаками, которые знали, куда и как бить. Она стреляла лучше любого парня, и я видела это своими глазами. Была ещё совсем маленькой, когда впервые попала на одну из тренировок — случайно. И запомнила этот звук, эту хладнокровность в её лице, когда она выстрелила в цель и попала точно в центр. Я тогда испугалась, а Роза просто улыбнулась и сказала, что ее папа любит, когда она попадала в цель. Ради его улыбки она была готова умереть.
Сейчас ей было девятнадцать, а она уже убивала. Не похищала, не угрожала, а убивала. Я знала это, но никогда не спрашивала. Никогда не хотела подробностей, потому что знала, если спрошу она расскажет, без эмоций, без сожалений, и я не готова была слышать это. Я же я была другой. Я рисовала, жила в линиях, цветах, тенях. Я чувствовала слишком много, иногда слишком сильно. Я злилась, конечно, могла сорваться, но я не могла убить. Не могла представить себе этот момент. Даже если кто-то заслуживал. Моя злость проходила через слёзы. Розы — через выстрел.
Иногда мне казалось, что она правая рука нашего дяди Невио, ещё до того, как он это осознает. В ней была вся его энергия: контролирующая, властная, жестокая, но преданная. Безумно преданная тем, кого любит. Она могла бы сжечь всё вокруг, если бы это спасло нас.
И Энзо был между нами. Наш баланс. Наш младший брат, который всегда казался старше. Он был молчалив, рассудителен, но его взгляд говорил больше любых слов. Он мог зайти в комнату, и ты уже знала — день у него был тяжёлым, или хорошим, или смертельно опасным. Он ничего не скрывал, просто не проговаривал.
С детства он был тем, кто шёл за нами. Хотя должен был оставаться в стороне — младше же. Но он не позволял себе слабости, он дрался за нас, кричал на тех, кто обижал. Он даже как-то подрался из-за моего рисунка, который кто-то порвал в школе. Я тогда плакала, а он вытер мои слёзы и сказал: «Он больше не будет трогать твои вещи. Или вообще что-то трогать». Его оттащили вовремя, но кровь на его кулаках осталась у меня в памяти надолго.
Часто мы ссорились. Иногда до крика, до обидных слов, но потом всегда мирились, потому что иначе не могли. Мы были частью чего-то общего, и если одна часть исчезнет — всё рассыплется.
— Ты чего замолчала? — Роза махнула передо мной рукой. — Ушла в свой арт-мир?
— Просто думаю, — ответила я, потягивая шампанское.
Мой взгляд упал на руки Энзо, украшенные татуировками. В голове всплыли воспоминания, как я сидела рядом с дядей Невио, и рисовала его татуировки с тела, пока Энзо спал. Он просто сказал мне, что хочет похожее, а мне нужен был референс, которого, естественно, не было в сети. Татуировки дяди были слишком индивидуальны.
—Эванс зовёт меня на крышу, — фыркнула Рози, отбросив от себя телефон.
Энзо замер, и поднял на сестру глаза, вызвав у меня смешок. Злым он выглядел не смешно, но вот удивлённым...
—Что за Эванс? — его голос был настороженным, но Рози этого даже не заметила.
Она быстро схватила кофту со шкафа, натянула ее, и поправив браслеты на левой руке, помчалась к двери.
—Роза! — окликнул ее Энзо.
—Скоро буду. Этот ублюдок решил, что со мной можно играть " на слабо", — кинула она, и дверь захлопнулась, а я засмеялась, закатив глаза.
Кто кто, а Роза действительно мастерски разбиралась с теми, кто пытался зацепить ее и меня "на крючок", или "на слабо".
Энзо вскочил вслед за сестрой, и уже был готов вылететь из комнаты, но я вовремя спохватилась.
—Энзо, эй! Не выходи из комнаты сейчас, — я посмотрела на время в телефоне.
Лоренцо остановился у двери, хмуро оглядев меня.
—Через десять минут у Деметры обход по кампусу, тебе лучше побыть здесь, — спокойно произнесла я, а он, словно под гипнозом, повиновался.
Подойдя ближе, сел на край моей кровати, и вздохнул. Наши стаканчики были пусты, поэтому я попросила наполнить их. Мы выпили без Рози, потом ещё, а потом и ещё. В конце концов шампанское мы уничтожили. Энзо раскинулся на моей кровати, как у себя дома. В моей комнате, в Чикаго он тоже делал так. Одна его нога свисала, другая лежала поперёк, волосы слегка щекотали мои ноги, когда он сдвигался, и я в какой-то момент инстинктивно поджала их под себя. Розы до сих пор не было. То ли задержалась с кем-то в коридоре, то ли решила все же пойти к Эвансу на крышу. Этот придурок был из Пяти Семей, но Энзо об этом знать необязательно.
Я включила музыку — мягкий звук, который почти растворялся в комнате. Было уютно. Пространство, где всё расставлено как надо, где полки ломятся от украшений, шкафы забиты под завязку вещами, и везде — следы нашей с Розой жизни. Но сейчас всё внимание было на нём — на Энзо.
Я смотрела на него и всё сильнее ловила в его лице черты дяди Невио. Это проявлялось особенно в глазах, серые, с холодным голубым отливом, который почти не виден, если не знаешь, куда смотреть. Черты лица — резкие, обострённые, уверенные. Его нос был точь-в-точь, как у дяди, прямой, выразительный, как будто вырезанный, только уши — мамины. Такие же, как у тёти Сицилии, чуть закруглённые, аккуратные, почти детские. Я бы не обратила внимание, если бы не знала этих ушей с детства. Он тяжело выдохнул и посмотрел на меня вверх ногами, приподняв голову с подушки. Его выражение лица было таким странно-задумчивым и одновременно смешным, что я не удержалась и улыбнулась.
— У тебя странные кудри, — сказал он, будто в раздумье. — Они не как у тёти Лии.
Я кивнула.
— У мамы они мягче, реже. А у меня будто с ума сошли.
Он хмыкнул и снова уставился в потолок. Я смотрела на его татуировки — линии, слова, образы. Всё в нём казалось каким-то цельным, органичным, как будто он не наносил их — а родился с ними.
— Хотела бы тату? — вдруг спросил он, не поднимая головы.
— Хотела бы, — призналась я. — Но я боюсь игл. Даже уколы — уже стресс, а капельница в больнице, вообще смерть.
Он повернул голову, посмотрел внимательно, и я поняла, что он верит. В отличие от других, он не смеялся над моими страхами. Он просто знал, что если я говорю, значит, так и есть.
— Ты, кстати, гонку у терминала помнишь? — спросила я, вспомнив о его пристрастии. — Фонари на тросах, музыка из багажников, гудящий асфальт.
— Ну да, таких было штук десять. — Он приподнялся на локтях. — А что?
— Я была там.
Он замер, и его брови свелись к переносице.
— Серьёзно? — удивлённо спросил Энзо.
Я кивнула, села поудобнее.
— С Юджином. Он сказал, что хочет удивить меня. Но я следила только за одной машиной. За твоей.
Энзо усмехнулся, чуть склонил голову, будто хотел пошутить, но не стал.
— Почему ты мне не сказала?
— Я не знала, как. Тогда ещё была с Юджином. Всё казалось правильным.
Он напрягся, будто на секунду сдержал себя. Я видела это по его челюсти — как она сжалась, как сдвинулись брови.
— Он изменял тебе, — сказал он тихо.
— Я узнала это от тебя. — Я отвернулась, чтобы не ловить его взгляд. — Я даже не догадывалась.
— С девушкой из клуба, левой какой-то. Я видел. Он был пьяный и трогал её на виду у всех, как будто вы с ним не встречались.
Я сжала пальцы. Не потому что не верила — я верила. А потому что это было мерзко, больно. Я вспомнила, как смотрела на него, когда он дарил мне кольцо, когда говорил, что любит. Когда обещал быть рядом. Всё оказалось игрой, фальшью. Хоть мне и было семнадцать, когда мы познакомились, я уже была осознанной.
— Почему ты тогда не рассказал? — я опустила глаза, чувствуя режущую боль в груди.
— Потому что ты смотрела на него так, будто он — солнце. — Голос Энзо стал резче. — Я не хотел быть тем, кто разбивает тебе иллюзию, но потом понял: лучше я, чем кто-то другой. Лучше горько сейчас, чем больно потом.
— А теперь? — мой голос стал ещё тише.
Он повернулся ко мне, и я впервые за долгое время увидела в его глазах то, что он скрывал. Эту тень, глубокую и молчаливую.
— Теперь я бы хотел, чтобы он исчез. Полностью. Из твоей жизни, из твоей памяти, из города.
— А если я всё ещё помню? — я сжала руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
Он ничего не ответил, только снова лег, потянулся, и его волосы вновь коснулись моей кожи. Я больше не отдёргивалась. Я знала, что Энзо всегда рядом. Он тот самый брат, которого у меня не было.
Телефон завибрировал мягко, едва слышно. Я потянулась к нему, не ожидая ничего особенного — может, очередная рассылка от университета или уведомление из магазина, где я однажды купила кеды. Но экран высветил знакомую строку: "Семья". Наш семейный чат, где только трое — папа, мама и я. Мы создали его сразу, как только я уехала учиться. Папа настоял. Он говорил, что если не будет видеть моё лицо хотя бы раз в два дня, начнет седеть ещё быстрее. Я улыбнулась и разблокировала экран.
Лучший папа на свете: Как ты, зайчик? Всё хорошо? Мы с мамой думаем о тебе.
Я приподняла камеру, чуть поправила волосы, улыбнулась как можно искреннее — и сделала селфи. Простое, домашнее, без фильтров. Смахнула невидимую пылинку с плеча, открыла чат и прикрепила фото.
Арианна: Люблю вас. Не скучайте без меня слишком сильно.
Мама тут же поставила сердечко. Папа прислал эмодзи с крыльями и написал: Наша сладкая.
Я уставилась в экран, и вдруг в груди защемило. Та самая тёплая боль, которая бывает, когда кто-то важный далеко. Я любила их так, что это было почти физическим ощущением. Как будто моё сердце имело три части — и две из них оставались дома.
С самого детства мама была не просто мамой. Она была подругой, самой близкой. Я рассказывала ей всё — от того, кто мне нравится, до самых глупых тревог. Она всегда слушала, не перебивая. Всегда знала, когда обнять, когда посмеяться, когда просто молча подержать за руку. У неё был свой стиль — лёгкий, мягкий, женственный. Она пахла красками, носила кольца на каждом пальце и могла одним взглядом остановить любую бурю в моей голове.
А папа был мужчиной, на которого я смотрела с благоговением. Для меня он всегда был эталоном. Настоящий джентльмен, сдержанный, умный, с этим мягким, но неоспоримым авторитетом. Он любил маму так, что это было видно в каждой мелочи. Как он поправлял ей шарф, как подносил чашку чая, как смотрел, когда думал, что её никто не замечает. Этот взгляд... Я мечтала, чтобы кто-нибудь когда-нибудь смотрел на меня так же. Как на сокровище. Я молилась, неважно кому, хоть звёздам, хоть ветру, хоть Богу — чтобы мне когда-нибудь повезло встретить мужчину, хоть наполовину похожего на моего отца. Потому что лучше не существует. Его руки были моим домом, его голос спокойствием. Он не просто был рядом, он был фундаментом. И в такие моменты, когда они спрашивали, как я, а я отправляла своё улыбающееся лицо в семейный чат, я чувствовала, что это и есть то, ради чего стоит жить. Ради них. Ради этой связи, которая никогда не рвётся. Ради людей, которые любят тебя даже за границами расстояния.
—Ари, — окликнул меня Энзо, и я тут же покинула свои мысли.
—А? — я посмотрела на него.
—Часто Рози задерживается с какими-то сомнительными парнями? — он почти скрипел зубами от злости.
Да, Рози часто проводила вечера вне комнаты, но Энзо об этом знать не стоит. Хоть он и был младшим, старался оберегать сестру, но вот Роза была не из тех, кого стоит защищать. Зная ее, нужно защищать от нее.
—Нет, изредка, — солгала я, и посмотрела на время. — Если хочешь, можешь вернуться в свою комнату, Деметра закончила обход.
Он кивнул, и без особого энтузиазма покинул комнату, перед этим пожелав мне сладких снов.
***
Я сидела на паре по визуальной айдентике бренда, и впервые за день ощущала, как мысли собираются в кучу. Мне действительно нравился этот предмет — в нём было что-то почти алхимическое. Цвет, форма, ритм — всё должно было сочетаться.
Преподавательница, профессор Фаррелли, шагала вдоль доски и с холодной точностью комментировала слайды.
— Дизайн — это не просто красота. Это осмысленное впечатление. Вы формируете доверие, создаёте ассоциации и строите узнаваемость.
Она переключила слайд: на экране — десятки логотипов, каждый в своём стиле.
— Смотрите. Вот эти — слишком наигранные, эти — стерильные, а вот это — хорошая работа, типографика, цвет, композиция. Всё работает на цель.
Я чуть кивнула, будто соглашаясь с ней мысленно. Этот язык — визуальный, пластичный, несловесный, был мне куда ближе, чем многие другие. Здесь не нужно было ничего объяснять напрямую. Всё работало через образ, и я чувствовала себя в этом как дома. Когда-то я действительно подумывала о Европе. Милан, Париж, Лондон — казались идеальной средой для дизайнера. Там мода и визуал жили в одном ритме, в каждом здании, в каждом знаке на улице. Но я осталась, и не потому, что передумала. Просто обстоятельства. Папа не запрещал, нет, но он просил. Без давления, но с теми самыми глазами, в которых всегда читалась тревога. И я знала — дело не во мне. Всё упиралось в прошлое мамы. Её поездка во Францию, о которой в семье говорили мало и неохотно. Я не знала деталей, просто чувствовала, что это было что-то страшное. Её похищение стало чем-то вроде семейной тени: не обсуждаемой, но ощущаемой. Как шрам, который не видно под одеждой, но ты знаешь — он есть. Именно поэтому я решила остаться. Не хотела добавлять им лишнего беспокойства. Этот университет был оптимальным решением: факультет дизайна, надёжная охрана, и главное — рядом с домом. Или, по крайней мере, не за океаном.
— К следующей неделе каждый из вас должен представить скетч айдентики вымышленного бренда, — донёсся голос Фаррелли. — Вы тянете карточку, на ней описание клиента. У вас неделя. Цвет, шрифт, форма — всё должно говорить о сути.
Она прошлась между рядами, раздавая карточки. Я взяла свою — фермерский рынок, ориентированный на молодёжь. Уже интересно.
— Думайте как клиенты. Ставьте себя на их место. Кто они, что чувствуют, чего хотят?
Я отложила карточку на край парты и позволила мыслям чуть отплыть в сторону. В этом и был кайф, в начале проекта, когда всё ещё возможно, когда пустой лист кажется не пустотой, а пространством для фантазии. Я любила этот момент — он был почти интимным.
Звонок. Аудитория начала шевелиться, зашуршали бумаги, кто-то уже перешёл на шёпот.
Я не спешила. Ещё немного посидела, рассматривая карточку. Придумывала цветовую гамму, представляла себе молодую аудиторию — яркую, шумную, дерзкую. Захотелось сразу открыть планшет и начать чертить, но я знала: вдохновение — штука капризная, ему нужно дать настояться.
Пора было выйти. Я собрала вещи, медленно встала и почувствовала, как солнечный свет пробивается сквозь жалюзи, ложится полосами на пол. Хороший день.
Я шла по коридору университета, морща нос от грохота в голове. Вчерашняя ночь выдалась слишком насыщенной. Роза ввалилась в комнату почти под утро — громкая, злая, с запахом шампанского и чужих духов. Я на автомате перевернулась на другой бок, надеясь уснуть, но потом ещё час лежала, уставившись в потолок. И, конечно же, утром проспала. Теперь мой желудок отчаянно напоминал о себе, урча громче лекционной толпы. Я добралась до столовой почти на автопилоте. Просторный зал уже был полон студентов: кто-то ел, кто-то орал в телефон, кто-то обнимался в углу, явно забыв, что у нас тут всё-таки образовательное учреждение.
Я молча прошла к шведскому столу и выбрала из того, что ещё не успели разобрать. Положила себе салат с рукколой и томатами, взяла булочку с корицей — единственное, что хоть немного напоминало выпечку дедушки Алессандро. Его руки творили чудеса с тестом, и я до сих пор не могла привыкнуть, что никто в мире не готовит так, как он. Я села за свободный столик у окна, положила поднос перед собой, проверила, что телефон на месте, и только потянулась за вилкой, как раздался чей-то смех и громкий крик.
— Стой! Грёбаный ублюдок!
И в следующее мгновение что-то тяжёлое и тёплое врезалось в стол с такой силой, что всё опрокинулось. Я вскрикнула, отскочив, когда на пол полетел поднос, еда и мой телефон. А сверху приземлился парень.
Вся столовая уставилась на нас. Кто-то даже снял момент на камеру, а парень, влетевший в стол, моментально вскочил, запинаясь в извинениях.
— Чёрт, я не хотел, блядство ..., — он поднял мой телефон и протянул его мне. — Всё цело, вроде. Я сейчас принесу тебе новую еду!
И убежал, не дав мне ничего сказать. Я тяжело выдохнула. Конечно, именно в тот момент, когда я мечтала просто спокойно поесть, судьба решила устроить мне социальное шоу. Пришлось пересесть за другой столик, подальше от всеобщих взглядов и шептания. Ситуация меня расстроила, но не до глубины души, скорее разочаровала. Это был один из тех дней, когда ты просто хочешь остаться в тени, а в итоге становишься главным аттракционом. Через несколько минут парень вернулся, держа в руках тот же набор — салат, булочка и даже бутылочка воды.
— Прости ещё раз. Я гнался за другом, лёгкое напоминание о том, что не стоит трогать человека, изучающего грёбаный китайский, — он закатил глаза. — А я бежал, не заметил стол...
И тут я его узнала.
— Ран? — прищурилась я.
Он замер на секунду, а потом расплылся в знакомой улыбке.
— Арианна? Господи, я понял, что ты мне кого-то напоминаешь, когда швырнул тебя булочкой.
Я рассмеялась, и настроение немного улучшилось.
— Ты всё ещё на языках? — поинтересовалась я, чувствуя как щеки краснеют.
— Третий курс, китайский. А ты все такая же творческая, — он подмигнул и присел рядом. — Прости, ещё раз, честно. Даже не знал, что так получится. Не хотел портить обед такой красивой девушке.
Я кивнула с лёгкой улыбкой, поглядывая на салат, который теперь снова стоял передо мной.
—И как, с китайским справляешься?
— Моя грамматика страдает, как и моя печень после ночных вечеринок, — Ран откинулся на спинку стула, и улыбнулся.
Мы рассмеялись, и я почувствовала, что неловкость начала отступать. Ран был тем самым человеком, с которым можно болтать без пафоса. Он не смотрел на меня, как на дочку мафиози, потому что тоже был одним из потомков, он просто видел во мне меня. И это было чертовски приятно.
Болтая с Раном, я ощутила странное жжение в затылке. Извинившись перед ним, повернулась и обнаружила, как Энзо смотрит на меня издалека, да так пристально, что кожа буквально горит от его взгляда. Так, мне это уже не нравится.