Глава 1.
Глава 1.
Маня прожила жизнь долгую, нелегкую, но интересную. Помнила, как фрицы заняли их маленькую деревеньку, как скотину со двора угоняли да девок молодых насиловали. Мане тогда тринадцать было.
Перед тем, как наши в наступление пошли, и она одному фрицу приглянулась. Не растерялась девчонка тогда, схватила вилы и в живот гаду вколола, сама огородами к тётке в соседнюю деревню убежала, схоронилась.
После войны замуж вышла за однорукого соседа, на пятнадцать лет старшее её, но ничего, выбор-то невелик был. Вместе избу поставили, вместе на охоту ходили. Как однорукому с ружьём-то справиться?
Двоих детишек народили, но не долго пожил, порадовался своим кровиночкам Степан. Старые раны дали о себе знать, умер, ему и сорока ещё не было.
А Маня осталась в новой избе одна с малыми детьми на руках. Здесь председателя молодого из города прислали, он Маньку и приметил. Не обманул, женился. Ещё две девочки родились у них. Колхоз передовым при нём стал, а через пять лет на повышение Захар пошёл, в город с семьёй переехал. Жизнь наладилась. Дети выросли, все образование получили. Да и Маня со старшой дочерью вместе медицинское училище окончила. Какая никакая, а специальность, опять же детей, внуков всегда вылечит, укол при необходимости поставит.
Но вот Мане уже девяносто два, жизнь прошла, словно пташка пролетела. Только что пятнадцать было, а уже ноги не ходят, руки не поднимаются. Захара-то двадцать пять годков, как нет на белом свете, но Маня не тужит, в ней надежда теплится, что есть она жизнь после смерти. И уж там, непременно она своего второго мужа встретит, ведь любили они друг друга больше жизни.
А умирать Маня не боится, вот так с улыбкой на устах и закрыла глаза, испустив дух.
А открыла глаза и опешила. Что за бревенчатая избушка-развалюшка, в углу печь, грубо сколоченный стол и две лавки возле него. В оконце глянула, лес кругом, а в ногах под полой длинного платья будто ребёнок пищит. Отдёрнула ткань, так и есть — дитя. Сморщенное да красненькое тельце шевелится и тихо попискивает.
А сама Маня и не Маня вовсе. Ручки молодые, да поцарапанные все, ноги худые с изящными ступнями и тонкими, как у породистой лошади, щиколотками. Волосы длинные золотистые по плечам разбросаны, грудь болит.
Догадаться, что Маня, которая ни Маня вовсе, родившая женщина — нетрудно.
Понять бы ещё где её муж? И что это за мужик такой безрукий, что роженицу в сараюшку поселил?
Приподнялась немного, потрудилась, послед родила. Не впервой, она четверых выносила. Второго, Сашку так и вовсе в поле рожала, жатва как раз шла. После войны лишних рук не было. И старики, и дети, и женщины беременные — все трудились.
В изголовье кровати стоял стол, подтянувшись, Маня взяла нож. Широкое лезвие, круглая деревянная ручка. Перехватила удобнее в ладони, потянула длинную прядь, отрезала почти у самой головы. Разделила волосы на две половины, приподняла подол, перевязала с двух сторон пуповину своим волосом, а потом подцепила снизу и перерезала без труда. Нож острый, хорошо наточенный. На соломенной подушке лежал теплый широкий платок, в него и завернула младенца, приложила к своей груди. Малыш, причмокивая, притих.
Тяжело вздохнув, Маня подтянула подушку под спину и прилегла.
Не такой она представляла свою новую жизнь. Как-то думалось ей, что родится в теле младенца, а здесь женщина: молодая, но рожавшая.
И малыш этот. Чей? Где его отец? Почему не помог жене? Бросил одну умирать в муках?
А если нет никакого отца? Может, и к лучшему это. Не хватало ещё быть битой каким-нибудь лапотником. Но жить-то как-то надо и ребёнка кормить, растить.
Где наша не пропадала. Не жили богато — нечего и начинать.
Не пугает Маню ни избушка-развалюшка, ни одиночество, ни наличие ребёнка, ни лес за окном. Ей бы отлежаться немного, а там она вникнет в новую жизнь, наладит нехитрый быт.