2 Ласточка
Как ни парадоксально, это был очень погожий и солнечный день. Парадоксально потому, что его дышащая светом и жизнью атмосфера никак не вязалась с картиной самого тяжелого и трагического, что может быть в жизни - прощания с близкими, расставаясь навсегда. Возможно, за порогом этой жизни еще и удастся встретиться... множество различных теорий этого не исключают. Попав в рай либо же в следующую жизнь, вы непременно встретитесь с теми, кого любили. Но, во-первых, это не точно, а во-вторых, пока свой жизненный путь не закончишь - не проверишь.
А вдруг за его порогом просто пустота и все? Ну вот не станет тебя, как не стало сейчас твоего близкого, не станет, как будто никогда и не было, и никто уже ни с кем больше не встретится, и никакого продолжения не будет. Пожалуй, самое тяжелое - это прожить жизнь атеистом, жить, понимая, что эта жизнь и есть твое все, и неумолимое время стремительно несет тебя к завершению, за которым нечего уже ожидать.
Олбрей, всю жизнь бывший убежденным атеистом, вдруг обрел веру. Он не то что понял Бога и его концепцию, он всего за один стремительный миг его попросту обрел. А вместе с Ним - бессмертие и подлинный смысл жизни. Как это все можно было осознать за одну секунду, он не понимал. Эти мысли просто пришли в голову, как будто они там всегда были изученными и давно известными тезисами. Олбрей в один миг открыл для себя все эти фундаментальные истины. Да только есть ли в этом миропознании хоть какой-то смысл, если оно раскрылось в тот миг, когда его сын, а вместе с ним целый мир, летели в пропасть?
Похороны тем и тяжелы, что погибает целый мир - а самые близкие люди для человека непременно таковыми и являются. А жизнь почему-то не рушится вслед за миром и продолжается, ничуть не потускнев природными красками, солнечными бликами и даже пением птиц. В такие моменты просто перестаешь верить в то, что какой-то Высший Разум со своим Великим Умыслом вообще существует. Иначе как бы он допустил такое несоответствие?
А радостно поющие птицы как раз этим голову и не забивали. Да и кто вообще сказал, что пение птиц всегда является обязательно радостным?
В данный момент молодой самец ласточки издавал звуки негодования.
Он специально прилетел к свежевырытой земле, потому что там всегда можно наловить много вкусных червячков. Нет, он вовсе не испытывал голода, это чувство перебивал своей жгучей потребностью не менее важный инстинкт - продление рода. Потребность возможно более приоритетная, чем сохранение самой жизни... Ведь если бы род не продлевался, все жившие когда-либо существа вымерли бы еще в незапамятной древности. И, соответственно, ничего живого в мире попросту не существовало бы.
Но самцу ласточки все эти вопросы были глубоко безразличны, как и то, что где-то в непосредственной близости от него проходили похороны, и есть ли за пределами этой жизни какая-то другая, где можно будет непременно встретиться с близкими или нет. Его сейчас интересовало только одно - где найти самку, чтобы жгучая потребность, отбившая аппетит и отнявшая покой со сном, наконец-то была удовлетворена. Это дало бы возможность снова какое-то время спокойно пожить. Щебет самца носил прежде всего призывной характер, но как назло, ни одна самка на него не отзывалась.
Он сел на самую верхушку могильного памятника. Мрамор, конечно, был холодным, зато отсюда открывался отличный обзор на свежевырытую землю могилы.
Еще памятник был самой высокой точкой на кладбище. Это не случайно, ведь принадлежал он деду Олбрея - заядлому альпинисту, покорителю высот. Благодаря своей возвышенности этот памятник даже можно было разглядеть через бинокль с находящейся относительно недалеко, террасы Олбрея. Такая вот ирония: для деда высота была самой сильной в жизни страстью, а для Олбрейна стала безвозвратной точкой, навсегда все изменившей.
Сидевший на возвышенности самец вдруг увидел пролетающую прямо над собой самку. Самку!
Да еще и его же вида! За ней, кажется, летела еще какая-то птица покрупней, скорее всего, тоже самец. Но это уже не было важно. Со скоростью ветра, сорвавшись с высоты камня, он начал стремительно настигать самку, которую так давно искал. Искал не именно эту, а любую. И вот она наконец-то тут! На виду! Осталось только догнать. Измученный сильным инстинктом самец с не присущей ему силой стремительно догонял свой объект вожделения, поднимавшийся все выше и выше.
Но это уже было не важно, вот она - самка. Каких-то препятствий на пути к ней быть просто не могло. Летящую рядом с ней птицу самец настиг как раз в тот момент, когда они поравнялись с крышей ближайшей высотки. Это ему очень сильно сыграло на руку. Так как от внезапного толчка соперник со всей скорости ударился о так кстати встретившееся на его пути стекло. Это точно на какое-то время выведет того из игры. А много времени тут и не надо. Препятствие устранено, и вот оно - продолжение рода!
Внезапно отстраненный самец, которому от преследуемой самки нужно было в принципе все то же самое, ничуть этой ситуации не расстроился. Шмякнувшись со всей скорости о стекло, он вообще забыл и про самку, и про то, зачем за ней летел. Осмотревшись по сторонам, он увидел стол, на котором явно было чем поживиться, туда и полетел. Уже взлетая, краем глаза он заметил человека, привлеченного звуком удара о стекло.
Человек удивленно его рассматривал, но опасности явно не представлял, так как их отделяла эта прозрачная преграда.
Этим человеком был Эд- тот самый нерадивый сотрудник, которого Олбрей терпел только по настоянию жены. На самом деле, это было сильно преувеличено. Не таким уж и бестолковым сотрудником был Эд, просто у него действительно была сложная должность, на которой невозможно было регулярно не допускать ошибок. Но как же Олбрейн мог не использовать это обстоятельство в качестве более весомого аргумента из всего двух, применяемых им в извечном споре с супругой на тему религии, добра и зла.
" Взял же на работу твоего бестолкового протеже, сделал доброе дело! А вот он меня теперь постоянно подводит, и ничего мне за добро не воздается!"
На самом деле, в эти моменты Олбрей сильно кривил душой. Эд был очень сильным вратарем, а в футбол они играли практически каждые выходные. И именно благодаря способности Эда стремительно прыгнуть за мячом из любой точки ворот его команда стала абсолютным чемпионом среди всех команд коллег. Футбол был их неслабой страстью.
Вот и сейчас весь рабочий коллектив пристально следил за экраном телевизора, на котором транслировались последние минуты чемпионата мира по этому самому виду спорта. Так как все сидячие места были заняты, Эду пришлось устроиться на широком подоконнике панорамного окна, ведущего на террасу. Именно это находящееся за его спиной окно и отвлекло от экрана телевизора. Внезапно раздавшийся сильный удар о стекло заставил его вздрогнуть. Рефлекторно обернувшись, он увидел крупную ласточку, которая, растерянно после сильного удара, тряхнула головой, но в ту же секунду заприметила столик с едой и стремительно к нему унеслась.
Эд непроизвольно провел ее взглядом, удивившись тому, как после такого сильного удара, который, казалось, чуть не разбил стекло, вообще может хотеться есть. Окончание этой мысли Эд уже не услышал, так как его тело внезапно стало чужим, повинуясь непонятно чьей воле.
Руки сами открыли окно, и в ту же секунду, перемахнув подоконник, ноги с небывалой силой отталкивались от земли, с неимоверной скоростью неся его к столику, накрытому закусками.
Этот столик чудом уцелел после недавнего взрыва газового баллона.
Чудом потому, что находился между стеклянным заграждением, которое разнесло осколками взрыва, но ни один из осколков даже не зацепил столик, бывший на траектории полета. И сейчас этот столик буквально в миллиметр разминулся с ногой перепрыгивающего его человека. Приземлившись, Эд сделал еще один шаг и тут же опять взмыл в прыжке, уже летя плашмя над землей, прямо как при своих знаменитых прыжках за футбольным мячом. Только в отличие от относительно мягкого приземления на футбольную траву, Эда сейчас ожидал весьма жесткий контакт с выложенным плиткой полом. Но это не имело практически никакого значения... он не успевал! В ушах звучал протяжный крик Олбрейна, бежавшего к провалу откуда-то из-за спины, а малыш уже шагал в пропасть.
Перед самым падением малыш на мгновение застыо. Вообще непонятно как! Как будто какая-то неведомая сила его задержала в воздухе... всего на один краткий, неразличимый простому глазу миг.
Затем малыш полетел вниз... но этого мига и хватило Эду, чтобы успеть вытянутой рукой схватить уже падавшего малыша. От гулкого удара о плитку хрустнули ребра, явно сломались как минимум три... но это того стоило. Перевесившись ровно на полтуловища, Эд балансировал.
Центр тяжести сильно нарушал вес удерживаемого в руке малыша, а вторая рука безрезультатно шарила в поисках хоть чего-то, за что можно было зацепиться. Она неудержимо сползала вниз по скользкой плитке... Эд уже понял, что соскальзывает, и Олбрейн, судя по отдаленности крика, был тоже слишком далеко, чтобы к ним успеть. Эд не успел даже испугаться. Он просто понял, что сейчас умрет очень красиво, потому что выпадет из пентхауса, спасая чью-то жизнь, доблестно и благородно... жалко только наслаждаться всеобщим одобрением этого подвига уже не доведется.
Страх так и не наступил то ли потому, что с момента, когда стало ясно, что падение в пропасть уже неизбежно, прошли лишь секунды. То ли потому, что в сознание внезапно врезалось ощущение острой боли. Сломанные ребра вообще еще не ощущались. А вот казавшиеся железными пальцы на щиколотках, казалось, сейчас просто раздавят кости. Но как же эта боль сейчас была приятна, нет, конечно, не своим ощущением, а в качестве обстоятельства, обозначавшего то, что никто сегодня никуда уже падать не будет.
В том, что это пальцы Олбрейна, никаких сомнений не было. Такую сверхсилу и сверхскорость, в принципе, не особо сильному физически человеку может дать только сильный родительский инстинкт.
Так и оказалось. Олбрей вытащил за ногу Эда, крепко прижимающего к себе малыша. И сам их крепко прижал. Так они и застыли, обескураженно переводя дух. Не страшно было только малышу. Он смеялся заливистым детским смехом, потому что папа и этот дядя были очень смешными, белыми с круглыми глазами и почему-то, застыв в оцепенении, очень забавно обнимались. Вот вроде беда миновала, и все закончилось. Но на самом деле, все только начиналось.