ЧАСТЬ II. Глава 11
44 дня до твоего возвращения
ШОН: Мы сидели у фонтана, наблюдая, как стайка голубей с азартом сражается за последние крошки нашей уличной еды. Солнце еще ниже склонилось к горизонту, скрываясь за фасадами лондонских домов вдоль улицы. Вдруг мой взгляд привлекло старинное здание с арочными окнами. На первом этаже разместилась одна из тех милых, старомодных книжных лавок, что так и манят зайти внутрь. Ее витрина, подсвеченная мягким желтым светом, была заполнена стопками книг, привлекая к себе уютным хаосом из корешков и обложек.
Ты проследила за моим взглядом, когда я кивком привлек твое внимание к магазинчику. Едва наши глаза встретились, в тот же миг на лицах расцвели одинаковые улыбки – мы оба поняли, что нас тянет в это книжное царство. Без слов, в полной синхронности, мы поднялись с бортика, стряхнув с одежды случайные крошки соли, оставив позади плеск воды и смех детей. Ты потянулась к моей руке, но в последний момент передумала, лишь слегка коснувшись локтя, когда мы перебегали дорогу.
Я придержал тяжелую дубовую дверь с витиеватыми кованными решетками, пропуская тебя первой. Внутри нас встретил волнующий аромат старых книг и бумаги. Ты замерла на пороге, с любопытством осматриваясь, словно ребенок, попавший в волшебную страну.
Мы разошлись по разным стеллажам, но продолжали переглядываться через полки, чувствуя себя как дети в кондитерской – глаза разбегались от множества интересных названий и пестрых обложек. Новые издания, старинные издания, дублированные, потрепанные временем, коллекционные... Я наблюдал, как ты бережно листаешь потемневшие от времени страницы старой книги, а взгляд бегал по строчкам с неподдельным интересом.
– Когда-нибудь твои книги тоже пожелтеют от старости и станут затертыми от прикосновений, – благоговейно прошептал я, подходя ближе.
Ты глянула на меня, захлопнув и поставив на место увесистый томик. Мягко улыбнувшись, пошла вперед, водя пальцем по корешкам книг. Соприкосновение со столькими историями, их авторами. Я представил себе твои ощущения – они были сродни моим восторженным вздохам в Музее Кино, куда родители привели меня в двенадцать лет. Или то, что я ощущал, облачаясь в костюм для выхода на сцену театра, где каждый угол, каждый сантиметр помещения дышал стариной.
– Все, что я пытаюсь сказать, Калери, – мой голос звучал тише шелеста страниц, когда я следовал за тобой между высокими стеллажами, – так это то, что ты не должна сдаваться. Тебе двадцать шесть лет. Всего двадцать шесть! Ты имеешь право совершать ошибки... да даже должна это делать. Для того и нужна жизнь, верно?
Ты остановилась в узком проходе, обернувшись, отступила на шаг, спиной уперлась в полку, заставив дрогнуть ряд книжных корешков.От неожиданности я протянул руку и сжал твою ладонь, чувствуя, как под пальцами участился пульс. Ты резко вдохнула, смущенно оглядываясь по сторонам, но кроме нас и старика-владельца этой лавки никого не было. Да и мне было плевать в тот момент. Я хотел, чтобы ты поверила в себя.
– Нельзя просто остановиться на полпути к мечте и перестать шагать вперед, –заговорил я почти шепотом, наклоняясь ближе. – У тебя есть столько возможностей. Сейчас. Используй их! Я тебе гарантирую, что если ты будешь вот так всегда останавливаться, не веря в собственные силы, то мир никогда не увидит твоих романов, не прочтет твоих историй. А они великолепны! Я это знаю!
– Все совсем не так просто, как кажется, – ответный шепот был резким, подобно удару. Старик крякнул где-то у кассы, но мы оба проигнорировали этот звук.
– Ты все еще цепляешься за отговорки. Дэниел не должен становиться помехой на твоем пути. Иначе...
– Иначе что? – пытливый взгляд требовал немедленного ответа на все затаившиеся в душе вопросы. При упоминании Дэниела твои ноздри слегка раздулись, а пальцы вдруг сжали мои в ответ, высвобождаясь.
– Иначе зачем вообще все это?
– Это и есть жизнь.
Я хотел дерзко спросить, довольна ли ты той жизнью, ширмой которой постоянно прикрываешься, но счел необходимым промолчать. Человек должен сам хотеть перемен. И все же, я чувствовал, что должен помочь тебе вернуться к истокам.
– Калери, делай со своей жизнью все, что угодно. Ты не должна зависеть от него. Попробуй свободу на вкус. Я не говорю «уходи от него», нет. Напиши книгу, сделай стрижку, набей тату уже, наконец. Ведь когда вот это вот все закончится, когда от тебя останется лишь тире между двумя датами, ты не сможешь оглянуться и переиграть свою жизнь, не сможешь сожалеть о том, что сделала или чего не сделала. Но ведь никто даже не знает, когда наступит этот конец.
– Ты все еще веришь в меня?
– Всегда.
Поджав губы, ты закрыла глаза на мгновение, ресницы дрожали.
– Ты – писатель, Калери. И мир ждет твоих историй. Я жду.
– Перестань, Шон, – резко выдохнув, ты отступила назад, а голос сорвался на полушепот. – Я разучилась писать. И не достойна...
Я не дал договорить, приближаясь еще на шаг:
– Калери, пойми одну простую истину – ты уже писатель. Ты стала им, когда начала писать книгу, с сюжетом и героями. Не дневники или записи, хотя здесь тоже можно поспорить. Но я не к тому... – набрав в легкие побольше воздуха, я уверенно продолжал, следя за тем, как твои зрачки расширяются. – Я о том, что писателями не становятся после публикации. Ими становятся, когда буквы впервые складываются в слова в твоей голове. Это у тебя в крови, Калери. Часть той прекрасной девушки, которую я встретил в колледже.
– Шон... – мое имя едва слышно сорвалось с подрагивающих губ.
Ты попыталась отвести взгляд, но я мягко поднял твой подбородок пальцами. Луч света от витражного окна под потолком упал на любимое мною лицо, высветив золотистые веснушки на переносице.
– Я знаю, как горят эти глаза, когда ты творишь, – продолжал я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не поправить выбившуюся прядь волос. – Я помню! И до беспамятства хочу, чтобы они снова горели от ярких миров в твоей голове. Кассандра и Марчин были гениальны.
– Ты... помнишь их имена? – голос дрогнул, пальцы нервно выхватили первую попавшуюся книгу на полке. Ты скользнула ими по обложке, смахивая несуществующую пыль.
– Калери, – я позволил себе на мгновение осторожно прикрыть твою руку своей, – я уже говорил, что высматриваю книгу о них на любой книжной витрине, – признавался я. – Пытаюсь угадать, под какой обложкой...
Я не заметил шорох шаркающих шагов, но кто-то громко кашлянул у меня за спиной. Я обернулся. Старик-букинист стоял в проходе, костлявые пальцы бережно сжимали несколько потрепанных томов, но было ясно – пришел он не за книгами. В морщинистых глазах читалось любопытство, приправленное легким осуждением.
– Молодые люди, вы определились с выбором? – его голос, сухой, как страницы старых фолиантов, прервал наш момент. Взгляд его скользнул по нашим сплетенным пальцам над томиком книги, и что-то в глубине его глаз дрогнуло. – Или, может, я могу чем-то помочь?
Мы разомкнули руки, отпрянув друг от друга. Старик фыркнул, что-то пробормотал себе под нос и заковылял прочь, нарочито громко переставляя книги на полках, а его уход оставил после себя лишь неловкое молчание.
Опомнившись первой, ты поспешила вернуть томик на полку. Пальцы дрожали, когда пыталась втиснуть старинное издание «Больших надежд» между другими книгами – название мелькнуло передо мной с горькой иронией. После чего ты скрестила руки на груди, словно пытаясь собраться, нервно заправив за ухо выбившиеся волосы.
Тишину нарушало лишь тиканье старинных часов за прилавком и далекий гул города за окном.
– Почему ты пришла тогда? – Вопрос вырвался грубо и неуместно, будто внезапно обнаруженное пятно кофе на пергаментной странице. Он повис в воздухе подобно пылинке в луче света.
Уголки твоих губ дрогнули в едва уловимой улыбке, но в обращенном ко мне взгляде оставалась глубокая, бездонная серьезность. Солнечный луч, навязчиво пробивавшийся сквозь витраж, высветил золотистые искорки на длинных ресницах.
Ты медлила с ответом, будто перебирала в уме все возможные слова и отвергала их одно за другим. Тонкие пальцы скользнули по корешку очередной книги, словно в поисках опоры, оставляя призрачный след на пыльном переплете. Ты вздохнула, и в этом вздохе было столько невысказанного, что у меня тоже перехватило дыхание.
– Я... – ты начала и замолчала, глядя куда-то в сторону, за мое плечо, в прошлое, которое некогда было для нас общим.
Старик за прилавком громко чихнул, и момент развеялся, как пыль на солнечном свету. Ты вздрогнула, но так и не ответила, поспешно отвернувшись к полкам, будто ища спасения от моего вопроса.
Я кивнул, отступая на пару шагов назад.
– О, похоже, собирается дождь, молодые люди, – пробормотал букинист, протирая очки краем рубахи, прежде чем нацепить те на нос.
Я обернулся к витрине – за окном первые капли уже оставляли темные следы на тротуаре, барабаня по металлическому навесу.
– Твоя машина далеко? – спросил я, наблюдая как ты расплачивалась за покупку.
– Здесь рядом, – ответила ты рассеянно, поглядывая на улицу.
– Может, зонт возьмете? – Старик полез под прилавок, но я благодарно остановил его, уже следуя за тобой, подталкивая дверь плечом.
Мы выскочили под морось летнего дождя. Уже меньше, чем через минуту, твоя блузка прилипла к плечам, а мокрые пряди льнули ко лбу и шее. Мы бежали по скользкой мостовой, перепрыгивая через небольшие лужи, пока не оказались в тени раскидистого дерева, под которым стоял черный «лэнд ровер».
– Черт возьми! – Ты нервно рассмеялась, отряхивая бумажный пакет, который прижимала все это время к груди. – Надеюсь, книга внутри не испорчена.
Дверь машины открылась с глухим стуком. Ты юркнула на водительское сиденье, а я помедлил секунду, прежде чем спрятаться от хлеставшего по спине дождя, заставившего меня сделать этот последний шаг. Я втиснулся на пассажирское сиденье, хлопнув дверцей.
В салоне пахло знакомым до боли ароматом – смесью сандала, мускуса и едва уловимых нот пиона. Запах этот, как и прежде, вызывал в памяти десятки моментов из прошлого.
– Тебе нельзя возвращаться на автобусе в такую погоду. – Ты первой успокоила смех, но я заметил дрожь в пальцах, отводящих от лица мокрые пряди, цеплявшиеся за покрасневшие от перебежки щеки. Капли дождя все еще блестели на ресницах, делая выразительные зеленые глаза еще ярче. – Я подвезу.
– Уверена? – я не хотел отказываться, но должен был дать шанс передумать.
Ответом стало лишь легкое пожатие плечами – в этом жесте было столько знакомой мне упрямости. Повернув ключ зажигания, ты запустила двигатель, тихо жужжащий под капотом, а дворники начали свою размеренную работу, стряхивая барабанящие капли на лобовом стекле. Автомобиль плавно тронулся, и Лондон за окном превратился в размытое акварельное полотно.
Я потянулся за ремнем безопасности, металлическая застежка звякнула, когда защелкивал ее. В зеркале бокового вида мелькнуло мое отражение – взгляд непроизвольно возвращался к тебе, к тому, как пальцы сжимают руль, к едва заметному движению губ, когда ты что-то бормотала, выруливая в плотный трафик.
Необычное чувство – сидеть слева от водителя. В такси эти ощущения были не такими иррациональными для американца. С непривычки твой локоть случайно коснулся моей руки, когда ты переключила передачу, и от этого мимолетного прикосновения по коже пробежали мурашки.
Ты уверенно вела машину, слегка наклонившись вперед, будто сосредоточенно всматриваясь в размытый дождем город. Когда я назвал адрес, ты лишь молча кивнула, одной рукой набирая в навигаторе название улицы, другой продолжая держать руль.
По мере того, как мы удалялись от центра, ритм города менялся. Шумные туристические улицы сменились тихими переулками, где в лужах отражалось серое небо и фары автомобилей. Шорох колес проезжавших мимо машин по мокрому асфальту звучал музыкальным аккомпанементом нашему спокойному молчанию. Дождь превратил Лондон в кинематографичную декорацию – мокрый асфальт блестел подобно черному зеркалу, а редкие прохожие прятались под зонтами, спеша по своим делам.
– Знаешь, я заметил, как ты идеально вписываешься в этот город, – я не планировал говорить это вслух, но так уж случилось.
Ты слегка повернула голову, и я снова смотрел на твой профиль – острый подбородок, слегка вздернутый нос, сжатые в задумчивости губы. В зазвучавшем голосе послышалась легкая ирония:
– Считаешь, я стала его незаменимой частью?
– Ты как будто всегда здесь жила. Уже и не скажешь, что ты из Чикаго.
Наступила пауза, заполняемая лишь шумом затихающего дождя и равномерным гудением двигателя. Ты смущенно улыбнулась, поправляя зеркало заднего вида, хотя в нем и так ничего нельзя было разглядеть из-за запотевшего стекла сзади.
– Я никогда не забываю, откуда я родом, – проговорила медленно, взвешивая каждое слово. – И мне во многом не хватает... – ты замялась, – я скучаю по оченьмногим вещам в Чикаго.
Хотелось бы верить, что и по мне ты тоже скучала.
Я смотрел на тебя, замечая появившуюся, малозаметную уязвимость в той сосредоточенности. Только тиканье поворотника нарушало тишину, когда машина перестраивалась в другой ряд. Ты словно пыталась спрятать что-то от меня, от себя самой.
Твоя рука резко потянулась к приборной панели, пальцы нажали кнопку с характерным тихим щелчком. И вдруг салон наполнился знакомыми гитарными аккордами.
You're beautiful, it's true... (Ты прекрасна, это правда...)
Голос Джеймса Бланта прозвучал так неожиданно, что ты сама вздрогнула, на мгновение оторвав взгляд от дороги. Твои брови удивленно поползли вверх, когда увидела название песни на дисплее. Музыка словно обнажила те старые чувства, что мы оба раз за разом пытались скрыть.
Я невольно приподнял брови, пряча непрошеную улыбку за раскрытой ладонью. Но переглянувшись, мы одновременно улыбнулись, после чего ты быстро вернула внимание дороге.
Конечно, и эта песня была частью нас, частью того, что мы оба пережили, хоть и не могли бы выразить словами все памятные моменты из прошлого. Слова проникали в душу, словно нить, связывающая нас с тем временем, когда все-все казалось возможным. И я был уверен, ты тоже чувствовала это.
Понимая, что необходимо разрядить обстановку, когда зазвучали последние строки припева, я не выдержал:
– But it's time to face the truth, I will never be with you... (Но пришло время взглянуть правде в глаза: я никогда не буду с тобой...).
Нарочно фальшивил, утрируя драматизм песни, делая из нее почти театральную сцену, а ты замерла, сжав губы, дабы сдержать очаровательную улыбку.
– You're beautiful, You're beautiful, it's true... (Ты прекрасна, ты прекрасна, это правда...) – я продолжил, прижимая руку к груди с преувеличенным пафосом.
Смех прорвался внезапно – звонкий, заразительный, тот самый, от которого когда-то щемило в груди. Ты прикрыла рот ладонью, но плечи тряслись от смеха.
– Ох, это было... сильно! – аплодисменты были короткими, но искренними.
Машина плавно остановилась на красный свет, и ты повернулась ко мне все еще посмеиваясь.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы кто-то так старался? – я склонил голову, пытаясь поймать твой взгляд, изучить реакцию.
– Я оценила, Шон. Правда! – Ты слегка тряхнула головой, сбрасывая с лица непослушную прядь. – Хотя голос у тебя, конечно же...
– Зато артистизм на высоте!
Свет сменился на зеленый, машина тронулась, но улыбка еще долго не сходила с твоих губ.
Я вдруг ощутил неловкость – тот самый момент, когда все серьезные разговоры как-то исчезают в своей непредсказуемой легкости. Словно мы вернулись в тот момент, когда в жизни было меньше обязательств и больше свободы быть такими, какие мы есть. Музыкальная шутка полнилась тем трогательным ощущением близости, которое неусыпно напоминало о том, что было оставлено позади.
Мимо проехал ярко-красный автобус. Я заметил, как капли дождя, группируясь под давлением ветра и движения автомобиля, стекали по стеклу, оставляя за собой полоски света от фар встречных машин. Скользя взглядом по спектру сменяющихся огней, я вспомнил, как много лет назад, еще в Чикаго, мы шли и так же смеялись, не обращая внимания ни на пасмурное небо, ни на снегопад.
Трек сменила радиостанция, и теперь в машине звучала спокойная мелодия – что-то легкое, джазовое, с тихими ударными, будто сама атмосфера едва знакомого мне Лондона проникала в кабину.
– Калери, для того, кто хочет петь, всегда найдется песня. Так и с писательством. Я уверен, что у тебя получится, – обронил я тихо.
Ты вздохнула, не удостоив меня взглядом, но я заметил, как пальцы на руле вновь слегка сжались, словно выдав это мимолетное напряжение. Мои слова поддержки были необходимы тебе, я знал. Ведь все эти годы я верил, что ты живешь свою мечту, что, даже бросив университет, продолжаешь писать.
«Лэнд ровер» плавно свернул на узкую улицу, что вела к тихому, почти уединенному кварталу. В груди кольнуло от понимания, что вскоре наша встреча закончится, чего, я знаю, нам обоим так не хотелось.
– Не помню, чтобы здесь были гостиницы. – Ты склонилась чуть вперед, заглядывая в лобовое стекло, словно выискивая что-то. – Или ты остановился в хостеле?
– Я ненавижу гостиницы, – спокойно признался я. – Снял апартаменты на период гастролей.
Ты повернула голову с нескрываемым удивлением.
– Ненавидишь гостиницы? – в голосе прозвучала мягкая насмешка, но без тени осуждения. – Я думала, тебе нравится комфорт. С такой профессией это неизбежно.
– Не могу долго находиться в этих безликих коробках, – сказал я, вспоминая бесконечные номера с одинаковой мебелью, одинаковыми простынями, одинаковыми мини-барами. – Ночь, другую – еще куда ни шло. Но не больше.
– Но вы же гастролируете по Штатам? – неуверенно уточнила ты.
– Да. Не часто. И обычно я останавливаюсь у друзей, либо снимаю жилье на Booking.com. Отели... они для меня – безликие, стерильные плотна, которые я оставил в прошлом, вместе с карьерой в кино. Я давно потерял это ощущение дома. Наверное, так стараюсь его наверстать.
Ты рассматривала меня долю секунды и снова посмотрела на дорогу, медленно двигаясь за черным кэбом впереди. Дождь прекратился. Я приоткрыл окно, и свежий, влажный воздух Лондона ворвался в салон.
– А что для тебя настоящий дом? – неожиданно спросила ты.
Я задумался, наблюдая, как мимо проплывают невысокие дома, укутанные в типичный для города меланхоличный полумрак.
– Настоящий дом... – начал я, но слова все равно звучали как попытка найти этот ответ внутри самого себя. – Ты удивишься, но это давно не родительский дом.
Ты кивнула, внимательно слушая.
– И это не место, потому как я до сих пор арендую квартиру в Чикаго. Не вижу смысла вкладываться в недвижимость, если еще сам не понимаю, где хочу остановиться.
– Ты в поиске. Это нормально.
– Для меня дом всегда был ощущением. Это как... когда ты просыпаешься утром и не чувствуешь, что тебе нужно куда-то бежать.
Машина замедлилась. Датчик навигатора издал характерный писк, сообщив о прибытии по маршруту. Ты огляделась, ища место для парковки, но единственно возможное свободное пространство временно занял фургон, разгружающий свежие фрукты и овощи в ближайшую лавку – ту самую, где я последнее время покупал продукты.
– Значит, дом – это ощущение. Такой ответ принимается, – улыбнулась ты.
Молчание и долгий взгляд глаза в глаза сопровождался тихим бормотанием радио, напоминавшем, что время все еще идет. Ты не выключала двигатель – деликатный намек, что мне пора уходить, но я никак не мог заставить себя открыть дверь.
Никто не решался прощаться первым.
Я чувствовал, как ты тщательно скрывала эмоции – вся словно насторожилась. Может быть, это было напряжение прошлого, или недосказанные слова, что все никак не могли найти выход. Мы оба понимали, что, несмотря на годы, между нами до сих пор оставались эти невидимые нити, связывающие нас, несмотря на расстояние, несмотря на разные пути.
– Мы же еще увидимся? – твой голос прозвучал неожиданно хрупко, словно боялся ответа.
Что-то тоскливо сжалось в груди.
– Конечно, – ответил я слишком быстро, слишком горячо, выдавая себя с головой.
И в этот момент дождь вернулся – крупные капли забарабанили по крыше, затанцевали на лобовом стекле, размывая вид улицы, словно стирая границы с реальностью.
– Беги, а то промокнешь! – Ты фальшиво рассмеялась, но в глазах читалась все та же нерешительность, что и в голосе.
И тогда – не думая, не планируя – я наклонился и коснулся губами твоей щеки. Мимолетное прикосновение.
– До встречи, – прошептал я, улыбаясь как мальчишка и выскочив под ливень.
Обогнув машину спереди и на прощание помахав рукой, я смотрел как ты уехала, а после поспешил к дверям своего временного пристанища. И неожиданно замер, не обращая внимание на то, как успел вымокнуть насквозь.
– Фэллон? – голос мой прозвучал с надломом. – Что ты здесь делаешь?
Она сидела на верхней ступеньке крыльца, поджав ноги, словно ждала уже давно. Дождь стучал по навесу над ней. Ее серые глаза, всегда такие ясные, такие уверенные, сейчас смотрели на меня с непривычной уязвимостью. Она глянула вслед красных фар отдалявшегося «лэнд ровера».
– Что бы я ни сказал сейчас, ты не поверишь, верно?
Я наконец медленно приблизился к ней, поднимаясь. Фэллон встала, поправляя куртку и невидимые складки на пепельно-розовой юбке платья. Ее любимый цвет. Я вспомнил, как бегал по всему Чикаго в поисках роз именно такого оттенка на ее первый день рождения. Наши тайные отношения тогда только начинались.
– Я пришла вернуть тебе ключи. – Она подняла руку. Связка ключей звякнула, падая мне в мокрую, холодную от дождя ладонь. – И... поговорить.
Я замер со вздохом.
– Но вижу, что ты не готов к подобному разговору, – Фэллон кивнула в сторону дороги.
– Фэл...
– Не надо, – ее голос дрогнул лишь на мгновение. – Достаточно увидеть тебя рядом с ней, чтобы понять, что у меня нет шансов. И никогда не было.
Она горько улыбнулась, без какой-либо злости. Прежде чем я успел что-то ответить, Фэллон уже раскрыла зонт-трость и шла по мокрому тротуару.
Я сжал ключи в кулаке, чувствуя, как металл впивается в кожу.
Где-то вдали завыла сирена скорой помощи, но я все еще стоял, глядя на два пустых места – там, где только что были вы обе, словно растворившиеся в лондонской дымке.