Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

Айрин

Следующим утром я прибывала в противнейшем настроении. Не радовало меня ни солнце, ни тепло родного дома, ни свободный от работы день, ничего. Абсолютно. Я лежала на кровати и глупо смотрела в потолок, мысли о вчерашнем дне и вечере обрывками пролетали в моей голове, заставляя морщить лоб и мысленно рыдать от бессилия.

Конечно, он женится. И женится только на ней. Элена была права, даже больше — чем права. Но зачем ему было нужно говорить мне все те слова в кладовке? Зачем он так нежно касался меня?.. Зачем, если прошлое не в прошлом, а в самом натуральном настоящем, выраженное в одном простом имени — Даниэль Гриндэлльт. Как она меня назвала? «Кукла»? Не Вуду, случайно?.. Если она думает, что вставив в меня иголку, она может причинить боль Грею, то ошибается. У него нет никакой боли за меня. Ему просто невыносима мысль о том, что я могу быть счастлива без него, что я вообще могу без него... Но он же мог. Он страдал? Мучился? Он утопал в объятиях шлюх, сгорал и вливал в себя тоннами наслаждение, пока я, действительно, не жила. В этом, виновата только я. И не при каких обстоятельствах я не стала бы размышлять об этом, если бы не его ложь в кладовке. Его лесть. Его желание подарить мне пустую надежду, быть может, удовольствие длинною в ночь... А разве я могу что-то требовать?.. Нет. Я люблю его и могу только отдавать. Отдавать себя, отдавать его Даниэль, отдавать всю свою любовь фантому, появляющемуся в моей жизни только в пределах Сиэтла. Пусть всё будет, как будет.

Стоя под напором горячего душа, я приняла решение, способное дать мне дышать. Я люблю его — и ничего не изменит сего факта. Он любит меня. Я это чувствую, знаю, ощущаю, но... Что для него значит Дана? Не хочу в этом разбираться, но это важно. Знаю, что спрошу его об этом — рано или поздно.

А этот день я решила посвятить самой себе. Может, это глупо, но я решила попытаться жить, как он жил всё это время, за исключением, конечно, половых связей. Я совершила пробежку. От вчерашнего алкоголя и отсутствия ранних, подобных усердных тренировок, мне было тяжело, но я держалась, как могла. Десять километров за сорок минут — это мне показалось не таким уж и плохим результатом. Всё-таки, танцы — это самый лучший спорт и после утомительного бега, я поняла, что моя физическая подготовка не так уж и плоха.

Я чувствовала то, что чувствовал он. Дрожь в ногах, огонь, учащённое дыхание и рассекающую воздух свободу. Да, вчера было тяжело, но сегодня... я хотя бы была жива. Я поняла, что живу дальше.

После пробежки, я вернулась домой, снова приняла душ и разбудила Джея на тренировку. Он отпихивал меня, но когда услышал время и напоминание о его мечте пытать удачу в Калифорнии, без лишних взбрыкиваний слез с тёплой постельки.

Мама спустилась вниз, когда я, устало вытянув ноги, пила чай. Как всегда — безукоризненная и аккуратная, она взяла кофемолку и присела на диван рядом со мной. Она знает, где я была вчера... Знает, кого я видела.

— Ну? — спросила она, принимаясь молоть зёрна, — Как прошла вчерашняя свадьба?
— Великолепно, если ты о Фиби, Адаме и о торжестве...
— А если о Теодоре? — она выгнула бровь.
— О нём я... предпочитаю не говорить, — я поджала губы.
— Айрин, — Хайден прищурилась, — Ты никогда ничего не скрывала от меня.
— Я тоже думала, что ты ничего от меня не скрывала, — отстранённо проговорила я.
— Ты об Элене, да? Я так и знала, что ты до сих пор меня не простила...
— Я простила. И потом, мне не за что на тебя дуться... Ты всегда была, есть и будешь моей любимой мамой, — я крепко сжала её плечо и коснулась губами родной щеки, подсаживаясь ближе, — Просто я... Грей женится, мама. Женится на Даниэль...
— Боже мой, — прошептала она, — На той самой?
— Да, — кивнула я, чувствуя, что голос дрожит, а боль стискивает и сердце, и лёгкие, — Да. На ней, мама...

Я понимаю, что безвольные слёзы бегут по моим щекам, избавляюсь от чашки и, забравшись на диван с ногами, прячу лоб в коленях, обнимая их руками. Меня скручивает от невыносимой мысли, я хочу кричать, что это неправда, что всё это глупый сон, но вместо этого лишь сотрясаюсь от рыданий. Где вся моя сила? Где воля?.. Где вообще настоящая я?..

— Айрин, девочка, не плачь, — мама обнимает меня, — Пожалуйста, милая... Это всё так... тяжело, больно, я понимаю, но не стоит так карать саму себя. Ты тоже должна жить дальше, в любом случае, должна... Он увидел тебя, уверена, он всё вспомнил за эту ночь вдали и осмыслил, что теряет, от какой любви закрывается. Ты сильная, ты справишься... В любом случае, справишься.

Мама пытается успокоить меня, но тщетно. Её слова только распаляют, заставляя вспоминать лучшее время в своей жизни. Юность, беспечность, кружащую голову любовь и невероятные, сверхъестественные чувства, которые стали фундаментом для меня. Я строилась на этом.

— Я хочу жить, мама, — прошептала я, утирая слёзы, — Хочу жить так же просто, как и он...
— Откуда ты знаешь, что ему просто?..
— Он сам сказал, что у него было миллион шлюх, — выбрасываю я.
— Шлюхи — не показатель того, что ему всё просто. Могу поспорить, что он разводил этот миллион, чтобы забыть о тебе. И могу ручаться, что у него всё равно не получилось.
— Мы закрылись вчера... в кладовке...
— Что?! — мама округлила глаза.
— Это чистая случайность, клянусь тебе... Всё получилось само собой. Но я поняла, уже тогда поняла, что не было в моей жизни минуты более дикой, более живой, более страстной, чем тогда. Его глаза, мама... Ты бы видела, какая в них боль. Я безоглядно ему верила, когда он говорил мне... Долго, горячо, без конца. Он клялся, что все эти пять лет прошли, как серый сон без сновидений, а потом... Потом появилась Дана. И она объявила, что они скоро поженятся! А у него было такое лицо! Он с такой жалостью посмотрел мне в глаза, будто зная... будто он не хочет убивать меня, но всё равно убьёт, — я уже давилась слезами и плотно зажмурила глаза.

Я уложила голову на мамины колени, судорожно всхлипывала и зачем-то вздрагивала, точно ко мне прикладывают электрошокер. Ощущение личного упадка — физического и психологического, — да и просто, упадка желания продолжать жизнь как-нибудь, для чего-нибудь, протиснулось внутри, убивая все прочие чувства. Я так не хотела жалеть себя, мне так не нужно было скорбеть, но боль меня порицала и ей было всё равно, какие у меня желания. Какие у меня мысли. Какие у меня планы. Ей было всё равно... Дышать от слёз становилось труднее. Как так можно рыдать, до физической боли? Верно, это особенный талант...

Я очнулась ото сна, лёжа на диване в гостинной. Мамы уже рядом не было. В глазах кололо, не хотелось открывать их. Мне снова расхотелось жить. Вздох через сопящий нос, потираю веки и встречаю взглядом часы, на противоположной к мягкой тахте, стене. Опускаю глаза на кофейный столик. Шоколад, а рядом приклеен маленький листик из блокнота-заметки. Беру плитку, читая мамино послание:

«Если на сердце горько — пусть хоть во рту будет сладко. Люблю тебя, я в торговый центр. Не скучай.

Твоя мама».

Как в детстве... Совсем как в детстве!.. Каждый раз, когда обида кусала меня своими клыками до костей, мама кормила меня шоколадом. Это было чудо, но все слёзы пропадали... Мама говорила мне, что он волшебный. И я в это верила. Верила так свято, так чисто, что забывала обо всех неприятностях. Мама... Элена говорит, что «она сделала из меня тютю». А что бы дала мне она? Возможно, стержень. Возможно, её холодность... Да и вся бы моя жизнь была другой. Но никогда бы я не поменяла Хайден на другую мать. Лучшей, чем моя мама — нет. Понимающая, любящая, переживающая... И успокаивает меня шоколадом. Я уже было открыла обёртку, как в кармане юбки завибрировал мобильник. Элена.

Я сразу вспомнила о калориях. О том, что плакала. О том, что не накрашена. О том, что волосы, как следует, не уложены... А это значит, что с ней мне встречаться ни в коем случае нельзя, иначе получу подзатыльник через её голубые глаза.

— Алло, — говорю я, как следует прочистив горло и откашлявшись, уповая, как на дождь в густой зной, на то, что она не поймёт, что я плакала. Снова. Снова плакала!
— Чёрт возьми, я уже не выдерживаю, Айрин! — ругань стекает с её рта песней, — Ты опять ныла? Ты что, безутешная вдова, не приведи Господь? Айрин Уизли, я устрою тебе свидание с психотерапевтом!
— Не надо никаких свиданий. Особенно с психотерапевтом... Я просто, это... э-э-э... я не плакала, я...
— Айрин, не обманывай меня. Мне известно, где ты коротала вчерашний вечер.
— Да?.. — слабым голосом спросила я.
— Да. И поступила ты глупо.
— Глупо, что пошла?
— Глупо, что пошла одна. Информация о мистере Подонке появилась только сегодня во всех журналах. Forbes, Cosmo кричат обложками о том, что молодой Грей, будущий наследник империи, определился с выбором будущей жены.

Чёрт!.. Почему всё так... так отвратительно?!

— Он подлец. А ты дура. Это просто, как дважды два.
— Спасибо, Элена. Мне стало так легко! — иронично воскликнула я.
— На правду не обижаются. Кстати, я бы хотела встретиться с тобой сегодня. В ресторане.
— В твоём? — чуть слышно спросила я.
— Да. Собирайся и сразу же приезжай. Буду ждать тебя в своём кабинете. Надеюсь, я не увижу красных глаз, отёков и всего прочего, свидетельствующего о том, что ты настолько, по-идиотски сильно любишь этого... я лучше промолчу.
— Не увидишь, не беспокойся. Я буду в полном порядке.
— Надеюсь на это. До встречи, — Элена сбросила вызов и я услышала частые гудки.

Вернув шоколад на стол, я пошла приводить себя в порядок. Становлюсь похожей на зомби — это не лезет ни в какие ворота. Плыть по течению — только это мне и остаётся, но «забивать» на себя и собственное душевное равновесие я не собираюсь, ибо слишком горда.

Возвращение ухоженного облика повлекло за собой желание продолжать то, о чём думала утром... Попытаться пожить для себя, если это возможно. Хоть самую малость!.. Тянуть себя за волосы, но быть уверенной в себе и сногсшибательной. Как там говорила мисс Оʼхара? «Если я чего-то хочу, я это беру...» Как это точно и верно. Брать всё, что угодно душе, не воюя и не «борясь ни с ангелами, ни с демонами». Только будучи импульсивным эгоистом можно достичь счастья?.. Вывод безумен, но реалистичен.

Через час, я уже сидела в пустом ресторане, за накрытым полезной едой, обильным столом. Моей визави выступала Элена, которая постоянно говорила, забыв о еде, о том, насколько я всё неправильно делаю, неправильно одеваюсь, неправильно думаю, неправильно живу. Честно, мне было легче от каждого её порицания. Я узнавала, насколько я должна быть самокритична и насколько должна любить себя. Как это возможно?

— Я не идеалистка, — коротко перебила её я.
— Ужасно жаль, Айрин. Выкинь образ подбитой лани из себя. Не жди этого подонка, как Божьей благодати.
— Я и не жду. Элена, после того, что я вчера пережила, я... Я чувствую к нему лишь злость. Злость на него, на себя, я... Я не знаю, как справиться с этим... И если ты думаешь, что мне нравится страдать и я мечтаю быть такой, вырывать волосы из-за него на голове, плакать, унижаться — ты ошибаешься. Я просто хочу быть счастливой. Мне надоело быть грустной! Спустя пять лет я это поняла!.. Хайден убеждает меня в том, что он не такой уж и урод... Ты принижаешь его к земле, а она возносит его до небес. Я разрываюсь. Я устала, Элена. Устала!
— Оу, вот в чём дело... Хайден. Твоя мягкосердечная мамочка-лапочка. Какими словами она заставляет тебя верить в него, как всевышнее проведение? Что она тебе говорит, чтобы держать тебя так, связанной по рукам и ногам?! «Айрин, милая, ты так много страдала! Пострадай ещё немного, может он образумится, переменится, у него вырастут крылья и вы будете скакать по радуге на единорогах!» Что-то в этом духе?! Ты веришь в эти сказки? Айрин, жизнь — это не прекрасная мыльная опера, а череда потерь и разочарований, напоминающих по жанру драму. Привыкай к этому.
— Я уже привыкла. И мне надоело.
— Знаешь, что тебе надоело? — её холодные, ледяные глаза впились в мои, — Тебе надоело быть одной, Айрин. Тебе надоело ждать, когда тот ублюдок вернётся в твою жизнь. Тебе надоели твои проблемы. То, как ты себя накручиваешь. Тебе надоело это. И тебе нужны изменения... Что могу сказать, так это то, что в Голливуде запись твоего танца тщательнейшим образом рассматривается. В любой из ближайших месяцев тебе могут предложить новую жизнь... Я дам тебе один совет, — её взгляд смягчился, как и тон. Она взяла мою руку и крепко сжала, — Дам совет не так, как подруга подруге, а как... Как мать дочери. Не упускай шанс на новую жизнь, едва судьба преподнесёт его тебе... Не отказывайся, ради миража. Ради прошлого. Это прошлое того ни капли не стоит. Поверь мне, Айрин.

Отказаться от того, ради чего я жила все прошедшие годы? Отказаться от... От смысла жизни?! Отчего она хочет, чтобы я отказалась? Я не понимаю ничего... Ровным счётом — ничего.

— Элена, я...
— Айрин. Послушай... Ничего не может быть, как раньше. Ничего. Надо просто с этим смириться.
— Почему ресторан закрыт? — резко перевела тему я.
— Потому, что его сегодня снял Кристиан Грей, для сердечного разговора с сыном и невесткой... Видимо, будут изучать детали. Обговаривать всё к свадьбе. Ты можешь остаться и понаблюдать, — Элена широко улыбнулась.
— Уволь меня. Спасибо.

Я встала со своего места, резко утёрла уголки губ и руки салфеткой, и, оправив платье, произнесла:

— Спасибо за обед, Элена. Я его не забуду.
— Подумай о том, что я тебе сказала. Твоя боль должна отпустить тебя.

Боль должна отпустить. Должна. Я пыталась не умереть в ту секунду, пока со всем усилием растягивала губы в улыбке. От невероятных, острых уколов вдоль линий губ, мой подбородок слегка дрожал.

— Увидимся, — я сказала это еле слышным, хриплым от сухости во рту голосом, и поспешно начала делать шаги из ресторана.

Одно мгновение — и мне пришлось застыть на полпути. Первым, кого я заметила — был мистер Кристиан Грей. Рядом — шла Анастейша. Её спутник, видимо, на что-то ей жаловался, из-за чего она то закатывала глаза, то пытаясь унять страдальческий взгляд, говорила что-то чётко и размеренно. Я ненадолго остановилась и обернулась на тот столик, где мы сидели с Эленой. Её уже там не было, а официант в красивом тёмно-синем костюме освобождал стол от тарелок и остатков обеда. Я терпеливо постояла у колонны, пока чета Греев вплыла в зал и была встречена промоутером. Теодора и Даниэль рядом с ними, к моему счастью, не было. Глубоко вдохнув, я вышла на свежий воздух.

Острота и шипучесть самого горячего месяца лета пронзила носовые пазухи. Асфальт буквально плавился под солнечными лучами; лёгкие шаги, усыпающие дорогу стуком моих дорогих каблуков, постепенно смешивались с городским шумом... Несколько секунд — и я снова замерла, глядя, как Ауди — та самая, та самая Ауди, где прошли одни из лучших мгновений нашей с Тедом юности, любви, страсти, — быстро проплыла мимо проспекта, заняв место на парковке, рядом с машиной Грея старшего.

Всё перевернулось в моей груди, когда крыша опустилась. Даниэль сидела по одну сторону от него, в вальяжно-гламурной позе и гладила его чёртову щёку. Я вернулась на пять лет назад, в тот самый день, когда любовь — со скоростью геометрической прогрессии разрасталась в моей душе, — тогда, когда я увидела, как бережно он вытаскивал её из машины. Вспомнив тот горький опыт, я побоялась, что он снова может заметить меня и уверенно спряталась за одной из стеклянных стен торгового комплекса. Эта грёбаная пара, эти звёзды без Оскаров, мило улыбаясь друг другу, выползли из машины... Возможно, он трахал её вчера ночью, пока я страдала. Да чёрт, просто не может быть иначе! Эта сучка настолько пропитала своим ядом его пустой мозг, что он полностью потерял соизмерения контроля с совестью. Врёт в глаза. Ненавижу!

Даниэль, всеми своими жестами походя на мартовскую кошку, коснулась своими губьями его щеки, скулы и засосала мочку его уха; что-то очень трепетно прощебетала и, смотря на него, как на я на сладкую вату в шесть лет, провела рукой по его густым волосам. Своими. Пальцами. Через. Густоту. Его. Шёлковых. Бронзовых. С отливом каштана. Волос.

«Сука», — подумала я, стиснув зубы.

Мысли о том, что мне говорила Элена — отпустить прошлое, избавить себя от тревог и тяжбы в мыслях о потерянном — вот, что сдержало меня от желания подойти и ударить эту сладострастную любительницу мужских ушей. Чёрт, у меня даже хватает воли не стиснуть зубы, не сжать кулаки, не зарычать и не наброситься на Грея с ударами. С виду — я просто живая утопия. Нельзя выразить словами ту непомерную гордость, которую я за себя испытывала. Что был вчерашний вечер?.. Вспышка, интрига, пустая болтовня. Если раньше в меня нужно было вкачивать подобные мысли, то сейчас — по его спокойному лицу, по расслабленной походке рядом с этой дрянью можно было понять, что он уже не тот. Он не тот. Он просто застрял в лапах этой твари.

Дождавшись, пока они скроются за главными дверьми ресторана, я понеслась в антикварный магазин комплекса. Осмотревшись, я увидела тёмную, тяжёлую металлическую скульптуру, больше похожую на кочергу.

— Дайте мне это, — я посмотрела на продавца и указала подбородком на сие великолепие.
— Оу, эта кочерга принадлежала дому графа Иствуда и...
— Мне всё равно.
— Я веду к тому, что это действительный антиквариат XVII века...
— Я понимаю это, иначе бы я не зашла в этот магазин. Моя мать — владелица лучшего ресторана в Вашингтоне, расположенного в этом самом комплексе. Я могу себе позволить всё антикварное снадобье для камина, если того пожелает моя душа и неустойчивая сейчас нервная психика. Вы меня задерживаете, я веду к этому!
— О, сотню извинений, мисс, — глаза молодого, но почему-то уже полуживого продавца с сожалением расширились.
— Так-то лучше. Дайте мне эту чёртову кочергу и отошлите чек на имя Элены Линкольн, у меня уже есть заготовки, — я сладко заговорила, и, уже улыбаясь, протянула ему бумажку. Он протянул мне гелевую ручку, я оставила подпись, и, взяв тяжеленную, видимо, стоящую непомерных денег штуковину, не прощаясь с глупеньким менеджером, пошла прочь из магазина.

Картина крайне впечатляюща: стройная блондинка в ярко-синей юбке, обтягивающей формы до колена, на высоченных шпильках и в лимонной, полупрозрачной блузе, вооружившись кочергой, а в другой — сжимающая едко солнечного цвета кожаную сумочку, шла по направлению к Ауди, пятилетнего срока годности и хранящую лучшие воспоминания её юности, была полна намерений совершить безумный поступок...

«Чёрт подери, он посадил в нашу — в нашу — машину эту мразь! Он наплевал на все свои признания в погребе! Ублюдок! Чёртов придурок! Я сделаю это безумство в последний раз, в последний раз, я обещаю тебе! Обещаю!» — эти мысли были единственным успокоением моего пыла... Он припарковал свою машину как нельзя лучше — прямо у окон ресторана, отдельно от прочих автомобилей. Никого поблизости, кроме огромного здания. Замечательно... Прекрасно. Как для меня! Вселенная справедлива.

Недолго переживая, я замахнулась и ударила по лобовому стеклу. Трещина потрясла поверхность, хрустя и расползаясь обрывками осколков. Я рушила своё прошлое в эти секунды — и так отчаянно била стекло, что спустя десять жёстких ударов, под жутко разоравшуюся сигнализацию, от него остались только осколки... Жёстко хлопнув по фаре, я бросила кочергу на землю и помчалась от места происшествия так резко, как мне позволяли это каблуки. Дыхания становилось всё меньше... И я благодарила Бога за то, что он столкнул меня с кровати и позволил выйти на пробежку.

Пешеходы смотрели на меня, как на сумасшедшую и то бессилие, которым была полна моя душа совершенно преобразили мои представления о жизни... Я не хочу страдать... Я не хочу любить его. Я хочу убежать от той себя, спрятаться, закрыться и никогда не быть найденной. Я хочу жить, как все нормальные люди. Не быть только ради него, не ждать его... Ни в чём себя не ограничивать. Мы уже ничего не значим. Ни — че — го. Больше нет никаких чувств... Это лето похоже на ту осень, когда всё было испито до донышка. Когда нам ничего не оставалась, кроме как мне — бросить, ему — оставить... Надо оставить свои глупые, детские мечты. Школьный роман окончен и давно.

Пронесясь через кварталы, по проспекту я уже шла медленно... Вытащила крабик из непослушных кудрей. Тёплый ветер с залива дул мне в лицо, я закрыла глаза и на несколько секунд остановилось. Мне вдруг захотелось плакать, но когда я открыла глаза, то они были сухими. Я стояла, ни жива, ни мертва, и боль, что съедала моё сердце была так велика, что трелью отдалась в каждой частичке тела и заставила застрять на полпути... Шум города, мост над заливом, бесконечное количество дорог. Мне захотелось броситься с моста, камнем, вниз... Мне кинули гранату за воротник. Отправили по разбитому стеклу на босую ногу.

Небо, такое синее... Небоскрёбы пронзающие крутой купол., сияющая от солнечного цвета Феррари, вдруг, остановившаяся на парковке у проспекта... Меня привлёк её блеск и цвет. Надо же, а раньше я и людей не замечала вокруг себя. А теперь, вижу предметы. И дышу. По-настоящему дышу... Ткнувшись в лицом в боль прошлого, я готова бежать во все тяжкие от него.

— Айрин! — я увидела роскошную Джеки, стоящую у привлёкшего моё внимание автомобиля, машущую мне рукой, подзывая к себе.

Я улыбнулась. Широко. Как всегда, когда больно — как научила меня Элена. Я шла к Жаклин навстречу, разглядывая её безукоризненный образ: на ней был белый летний кардиган в чёрную клетку, маленькое чёрное платье и не менее элегантные туфли... Медно-русые, блестящие волосы ласкал ветер. Чёрные «крылатые» очки в стиле шестидесятых делали её лицо ещё изысканнее и тоньше. Она не отвечала на мою улыбку... Словно видела через тёмные стёкла, что, на самом деле, творилось в моей больной душе.

— Привет, — она впервые, мягко улыбнулась и поцеловала меня в щёку, я ответила и на тот, и на другой жест.

Она сняла очки и пристально посмотрела мне в глаза.

— Тебе нужна ванна и ликёр, — констатировала она серьёзно. Я грустно ухмыльнулась.
— Садись в машину, — кивнула она, сжав моё плечо.

В полном молчании мы доехали до её дома. Я сидела, отвернувшись к окну, рассматривая пролетающий за окном пейзаж... Злость и отчаяние постепенно проходили, заставляя меня оставаться в маниакальном спокойствии. На мгновение, когда я вспомнила, что было со мной и с ним, в этом городе, во мне снова стала зарождаться надежда... А потом, я вспомнила всю боль, все страдания, которые выпали по року судьбы на мою долю и смело отпихнула её от себя. У меня просто нет сил надеяться. Жить для него. Верить. Любить. Нет сил.

Как и сказала Джеки, первым делом, мне нужна была горячая ванна... Полная лавандовой пены и расслабляющих масел. Я отмочила себя в ней, смыла макияж, второй раза за день помыла волосы и, наверное, чувствовала себя на седьмом небе от счастья из-за того, что совершенно расслабила ноющее от внутренней боли тело... Слегка высушив волосы полотенцем и, надев, данный мне Джеки, новый, атласный малиновый халат, едва-едва достигающий колен, я вышла в гостиную. Вся комната была выполнена в фисташково-шоколадной палитре... Тёмный, массивный кожаный диван, красиво и небрежно накрыт мятно-салатовым, мягким пледом... Кофейный журнальный столик, с фисташковой вставкой посередине. На нём стоял самый дорогой алкоголь мира — ликёр «DʼAmalfiLimoncelloSupreme», по большей части, цена, вызвавшая шумиху, содержит всё дело в самой — бутылке, ведь она украшена сказочными алмазами на самой верхушке... Я еле дыша подошла и провела по ней пальцем. В комнату вошла Джеки, широко улыбаясь.

— Что, боишься дышать рядом с напитком из рая? — она поставила два хрустальных бокала и вазу с шоколадом, которые принесла из столовой комнаты, — Присаживайся.

По-хозяйски уместившись в позу лотоса на диван, я наблюдала затем, как ловко Джеки откупорила бутылку и разлила нам алкоголь. Сев рядом со мной, она протянула мне бокал и коротко звякнула им об мой. Я облокотила голову о спинку дивана и заметила на дубовой вставке позади знакомые фото... Да, очень знакомые... Сердце прозвенело в груди тем же звуком, коим и звук хрусталя бокалов наполнял комнату.

— Жаклин, это... Это же Тед! — я взяла рамочку и пристально посмотрела на коллаж из трёх фотографий.

Совсем ещё малыш Теодор на руках у родителей. На второй — у мамы, на третей — играет с папой, уже чуть больше года ему, наверное.

— Надо же. Узнала его сразу. Он даже младенец сексуальный, верно?
— Джеки, ты просто...
— Серьёзно. Хочешь, можешь взять эти фотографии? У мамы есть такие ещё в альбоме.

Я сделала небольшой глоток алкоголя и приятно растянула «м-м-м», улыбаясь, при этом отрицательно качая головой. Лёгкий дурман почти сразу пронзил сознание и я отставила бокал на стол.

— Прекрасно... Откуда у тебя это чудо? — перевела тему я, взяв кусочек горького шоколада под язык и указывая подбородком на ликёр.
— Подарил один поклонник. Шейх из Арабских Эмиратов. Предлагал мне руку и сердце, но я... Я люблю Мэйсона.
— Ничего себе, — смогла лишь пробормотать я, — Жаклин, возможно, это... Это не моего ума дело, но он... Мэйсон слишком погружён в себя и в науку. Я не знаю даже, знает ли он, как люди делают предложение? — усмехнулась я, — Не в обиду, конечно, но... Возможно, отказ от шейха — ошибка.

Джеки пристально посмотрела мне в глаза.

— Айрин, кажется... Ты выпила немного, но уже ведёшь себя странно. Что с тобой? Разве... Ради любви к Теду, ты бы не отказалась от всего?
— Я... Джеки, сегодня я в полном раздрайве. Я разбила его машину.
— Что? Что ты сказала?! — она с ужасом вытаращила глаза.
— Да, разбила. Купила кочергу в антикварном и разбила.

Джеки стала так хохотать, что алкоголь начал выплёскиваться из бокала и я с невероятным ужасом вытащила его из её пальцев и поставила на столик.

— Серьёзно? Айрин? Ты?
— Да, я. И я об этом не жалею. Что касается ответа на твой вопрос, то той семнадцатилетней девочки больше нет. Я не могу его... любить. Не теперь, когда в его жизни всё налажено... Когда у него есть Дана, я не могу... Не могу стоять у них на пути. Если я буду любить его... Буду той безумной, потерявшей рассудок, я никогда не смогу дышать свободно. Всё, что происходит, это... Это похоже на испытание предела моих возможностей. И этому нет конца. Бесконечная, бесцельная полоса препятствий...
— А может, это лишь знаки близкого счастья?..
— Его счастья с Даниэль и моей боли. И я с этим хочу свыкнуться. Свыкнуться — но не быть жертвой. Я не жертва.
— Ты не жертва. Ты просто можешь показать Дане её место. Нужно бороться!
— Нет... Это всё бред. У меня нет сил.
— Айрин, я сделала Мэйсону предложение. Сама. Я пошла к нему навстречу!

На секунду, моя челюсть отпала. Я тяжело сглотнула и провела руками сквозь волосы, вернув рамочку обратно.

— Но... Он же сделал шаг тебе навстречу? Хоть какой-то толчок дал?

Она виновато улыбнулась.

— Дал. И не слабый.
— А я получила толчок в обратную сторону от Грея. «От», но не «на». Если бы он был один... если бы он не был связан по рукам и ногам... Если бы он сам не позволил себя связать, надежда ещё могла жить. Я в это верила. Верила всей душой. Но уже нет... Это было иллюзией, я в этом убеждаюсь. Я любила его того... Не такого, как сейчас: холодного, решительного, честного, но и лживого одновременно. Я сама изменилась — и остро поняла это только тогда, — когда увидела его изменения. Мы не стояли на месте... Даже со мной что-то происходило.
— Айрин, всех меняет время, но вы... вы так любили друг друга, наверное... не может — просто не может у вас быть такой конец!
— Это лучший конец, Джеки. Кто я такая сейчас, чтобы вмешиваться в их дела? Грей всегда делал то, что ему было нужно. Всегда. Я... должна сказать тебе, что не могу... не могу иметь детей. Я бесплодна. Я не могу лишать его счастья стать отцом, того, что может дать ему любая другая девушка. Знаешь, к чему я сказала тебе о своих изменениях? К тому, что Грей тоже любит ту меня. Другую. Которую он закрыл в своей темнице и держал все эти годы. Та девочка, маленькая девочка — Айрин Уизли, могла бы быть для него кем угодно. Рабыней, служанкой... Любовницей. Потому что бесконечно его любила, знала, что он только её. Но возвращается всегда другой человек.
— Ты в этом уверена?! — воскликнула Джеки, — Ты уже сдаёшься?! Вы хотя бы говорили, толком?! Нет! Нельзя принимать решения так поспешно!
— Я копила это пять лет, Джеки! Все эти пять лет я была верна ему, и в любой угодный ему день, он мог придти и я бы отдалась ему! Отдалась, не задумываясь не на секунду! Но сейчас... сейчас я поняла, что поздно что-либо менять. Он не знает меня настоящую. Уже — нет. Я та жива в его воспоминаниях, ту малышку он любит. Но не меня. У меня сердце замерло, когда я увидела его, Джеки. Всё было бы по-другому, если бы он был один. Но у него есть Дана.
— Ты думаешь, это надолго, Айрин? Теодор тот человек, который живёт душой и сердцем!
— До этой встречи со мной — все эти годы — его сердце было очень далеко. Он не задумывался вернуть ни его, ни меня.
— Ему было больно. Он оборонялся!
— Ты его сестра, Джеки. Ты пытаешься оправдать его, я это понимаю. Мне тоже было больно! Очень больно!.. Но я не стала шлюхой и не спала с первыми встречными. Я думала, что... верно, это было лёгким помутнением рассудка, но я была уверена в том, что должна беречь себя для него. Бредли не отходил от меня ни на шаг. Были и другие поклонники, но я отмахивалась от них, боясь, что прикоснуться к тому, что принадлежит Грею. Всё это время я лелеяла эту мысль... Но ему всё равно. Теду всё равно. У него была жизнь. И есть жизнь. И будет! И если сейчас, сейчас, его сердце наконец-таки открылось, то он ещё обязательно полюбит. Полюбит и будет счастлив. Не с Даниэль. Я хочу его отпустить. Я уже отпустила.
— Ты сдаёшься! Ты делаешь это! Не быстро ли?
— Я держалась пять лет, Джеки, — чётко проговорила я, — Пора отпустить. Никаких больше безумств. Я никогда не буду его любовницей. Женой быть не могу. Для девушки уже поздно. Всё поздно, Жаклин.

Я сделала крупный глоток алкоголя. Немного сморщила лоб, потёрла висок. Джеки быстро поднялась на свои длинные ноги, одним глотком прикончила содержимое своего бокала и унеслась в сторону своей спальни.

Мне казалось почему-то, что она задумала что-то не самое весёлое. Через пару минут, она уже вернулась с огромной косметичкой от Maxfactor в руках, уселась на против меня и приказала: «Расслабь лицо».

«Спокойно, Айрин», — вот, то единственное, что я могла себе приказать. Джеки недолго колдовала над моими глазами, губами, выделениями контуров лица, но в зеркале, которое она протянула, уже была уверенная, в себе, молодая и роскошная женщина. Женщина, которая вправе сама распоряжаться своей жизнью. Женщина, которая может привлечь внимание. Женщина, благодаря которой многое двигается с мёртвой точки и от которой многое зависит. Я тяжело сглотнула и, уравновесив своё дыхание, стараясь не умереть от шума крыльев той бешеной птицы, что билась у меня в груди, произнесла:

— Зачем?
— Я позвонила Грею.
— Что?! — неподкупный ужас прозвучал в голосе.

Что она задумала, чёрт возьми?!

— Да. Скажи ему в глаза то, что сказала мне! Попробуй так же отрубить с плеча.
— Я всё ещё зла на него и никакого разговора не получится! Я устрою истерику и всё испорчу! Я хочу поговорить с ним, сказать ему «нет» на «нас», но не сейчас, потому что я злая и... — я взлетела с дивана, чтобы собраться и уйти, но Джеки жёстко притянула меня за руку, я безвольно упала обратно.
— И?! И боишься, что чувства возьмут верх над твоей рассудительностью?
— Я не лгу самой себе, Джеки!
— Докажи это. Он приедет ровно через десять минут. У него есть и вторая машина...
— Уверена, он знает, что это я! Мы будем просто орать друг на друга и всё может кончится плохо! Я этого не хочу, дай мне уйти, Джеки!
— Нет, Айрин. Нет. Ты должна полностью открыть глаза. И ему, и себе.

Мне оставалось лишь тяжело сглотнуть. Что ж, конец уже совсем близко. Совсем близко.

Теодор

— Да, я вам говорю, мисс Гриндэлльт, это была красивая блондинка, невысокого роста, с голубыми глазами... Очень дорого одетая. Она приобрела у меня кочергу и подписала чек на имя Элены Линкольн.

Это она. Блять.

— Это она! — гордо говорит Дана, сверкая глазами и поворачивается ко мне лицом, с минуту, смотря на меня, как на прокажённого.
— Иди, — приказом, ледяным голосом говорит она.
— Куда?
— В ресторан. И попроси записи с камер видеонаблюдения! Они там установлены. Я уверена.
— Нет, Даниэль, забудь, — я разворачиваюсь к обессиленно скалящейся Дане спиной, выходя из центрального входа ресторана и ощущаю пинок под зад.

Своим. Каблуком. Меня. Я круто разворачиваюсь и пристально смотрю ей в глаза.

— Прости, дорогой, — шипит она сквозь зубы, стараясь, чтобы её голос звучал нежно, — Твоя наглая задница слишком сексуальна. Не удержалась.

Я оттряхиваю брюки салфеткой, открываю ей дверь и шиплю:

— Выходи, — только мне не хватало, чтобы она отчитывала меня при родителях, которые теперь просто едят её взглядом и хотят отправить на Луну зато, что она появилась в моей жизни.

Да и сам я не против.

Она спокойно идёт впереди меня, на своих длиннющих шпильках, демонстрируя фигуру в белой юбке-карандаше и обтягивающей её формы водолазке того же цвета. Вся в белом, с ярко-малиновыми губами, в тон им — туфлям и кардигану, она дефилировала довольно напряжённо. Внезапно, она остановилась и впилась в меня глазами так, точно высосет из меня всю кровь.

— Знаешь, я уважаю её. Я уважаю эту дуру. Эта белокурая овца знает, что делает, верно? — она выгнула бровь.

Мне захотелось ударить её. Но вместо этого, я лишь жёстко произнёс:

— Дана, хватит! Просто хватит. Осади.
— Нет, серьёзно... Респект этой суке! — она заливисто смеётся, — Знаешь, если мы увидимся с ней сегодня: я крепко пожму её руку и скажу: «Уважаемая мисс Мародёр, вы проучили первого идиота в мире и, по совместительству, моего жениха! Теперь, он будет ездить на автобусе!»
— Дана, не смешно!
— Ошибаешься, любимый, ошибаешься... А ты сегодня умница. Побрился. Сколько бы я тебя не заставляла, ты был глух, но — я же не волшебница Айрин, куда уж мне?!.. Боишься уколоть свою прелесть?! Как я погляжу, она выбила стекло твоего автомобиля — кажется, это не значит, что она хочет прижиматься щекой к твоей скуле. Ты же только об этом и мечтаешь, ублюдок! Появилась Айрин и омолодила тебя. Твоя машина размудохана, а ты даже не можешь попросить запись с видеокамер наблюдения и потребовать с неё штраф, за материальный ущерб! Прощай, мужчина Теодор Грей! И снова здравствуй, подросток-переросток!
— Дана, блять, если ты сейчас же не перестанешь...!
— Что? — вскидывает брови она, — Что ты мне сделаешь? Эта дрянь вытерла сегодня ноги о нас двоих, а ты...! Я понимаю, что её родная мать хозяйка ресторана и что ты трус, но знаю, что с ней можно договориться...
— Стоп! — заорал я, перебив её.

В мозгу что-то щёлкнуло. На мгновение, меня прервала вибрация, где Джеки требовала меня приехать. Отправив ей сообщение-заготовку, что «я скоро буду», я пристально посмотрел Даниэль в глаза.

— Пройдёмся, — грубо сказал я, двигаясь вперёд по тротуару.

Дана, слегка отставая, плелась за мною следом.

Господи. Как сразу до меня не дошло? Откуда она знает об Элене?! Почему она узнала, что этот «мародёр» — Айрин, только тогда, когда продавец назвал имя её родной матери?.. Блять. Почему?! Почему?! Откуда она знает, что с ней можно договориться?

— Откуда ты знаешь Элену и о чём вы договаривались? — жёстко произношу я.
— Тео, милый, — её требовательный голос смягчился до прихлебательского и отступнического, но я зло усмехнулся и остановил её жестом руки.
— Без прелюдий, Даниэль. Сейчас, мы зайдём в ресторан. И ты мне всё расскажешь.

Я не дал ей возможности пререкаться и права выбора. Но Господи, если она приложила руку к тому, что случилось между мной и Айрин, пять лет назад... Или, она знала, что эту руку приложила Элена, а я все эти годы считал виноватым только своего отца — она серьёзно об этом пожалеет.

Мы зашли в тот же ресторан, в котором выясняли отношения в тот раз, когда она отравила Айрин. Теперь, я не сомневаюсь. Какая ирония...

Я заказал себе Манхэттен, Дана кофе. Мы молчали долго. Пока официант не забрал наш заказ, потом отсутствовал, а затем вернулся с нашим выбором. Сделав крупный глоток алкоголя, я снова стрельнул глазами в молчащую Дану.

— Расскажи мне всё, — приказал я, — Я всё равно всё узнаю. Клянусь. И тебе будет хуже, если я узнаю не от тебя.
— Ты мне угрожаешь?! — она таращит глаза.
— Я говорю, как есть, Даниэль. Откуда ты знаешь, что Айрин дочь Элены и какие дела ты вела с последней?

Она делает глоток кофе.

— Для начала, ты должен знать, Тео, что я хотела для тебя лишь лучшего...
— Очень сомневаюсь, — плюю я, — Для начала — правду. Твои оправдания... Позже. Я сам решу, хочу ли я слушать их.
— Конечно. Решишь сам. И всё, что между нами сейчас... ты предашь за прошлое. Ты никому так не нужен, Теодор, как мне. Я люблю тебя, ты же знаешь...

Она потянула руку к моей, но я резко её убрал, поставив обе в защитном жесте.

— Не надо. Не надо делать из меня идиота и заговаривать зубы. Скажи мне правду.
— Элене Линкольн было очень нужно, чтобы вы расстались.

Я откинулся спиной на стул, стиснул зубы и плотно сжал кулаки за столом. Этого я и боялся.

— Дальше, — выбрасываю я.
— Она попросила у меня помощи... Помнишь, тот вечер, когда мы... были в доме Лайкартов, на съезде первейших бизнесменов США и прятались, попивая алкоголь, от всей той мутной толпы, что нас окружала?
— Мы так хорошо надрались, что я ничего с утра не помнил. А когда позвонил тебе, чтобы узнать, было ли что-то из ряда вон, ты сказала мне, что не помнишь... Ты лгала?
— Да. Я обманывала тебя. И обманывала тебя весь тот вечер... Элена попросила меня подсыпать один отупляющий химикат тебе в бокал и сделать с тобой эротическую фотосессию. Мне было обещано, что Айрин оставит тебя в покое, как только увидит фотографии...
— Блять, — выругался я, — Какая же ты дрянь, Дана. И это только комплимент.
— Дослушай! — рыкнула она, — Я ненавижу её и всегда ненавидела. А тебя... Тебя наоборот. Мне ничего не было обещано. Я даже не могла догадаться о том счастье, какого это... быть твоей невестой. Я не буду сейчас говорить всё, что чувствую, потому что это ничего для тебя не значит, Теодор. Но не будь кретином и не будь слеп. Не я одна виновата в том, что вы расстались. Да, я никогда не жалела об этом поступке, как не жалела ни о чём в своей жизни. Но не только я дала вашу трещину. Элена. Почему она появилась матерью в жизни Айрин только тогда, когда она стала встречаться с тобой?!.. Линкольн намекала мне, что Кристиан тоже сыграл здесь не последнюю роль... Я... возможно, я поступила мерзко. Но для женщины, которая любит нет ничего невозможного, Грей! Ничего невозможного! Элена сама обратилась ко мне, я ничего ей не говорила, не подозревала об её существовании... Я... Боже, если Айрин тебя так любит, а я так ненавижу, то почему она поверила в этот фарс?! Почему? Да потому, что ты к чёрту ей не сдался. Не тогда, не сейчас!
— Замолчи! — холодно прорычал я, резко встав на ноги, — Замолчи. Сейчас, ты мне просто омерзительна. Я ухожу.
— К ней?! — Дана встала след за мной, на её лице отразилось иступлённое отчаяние, — Ты идёшь к ней, да? Она ведь... она ведь прекрасная. Самый лучший человек в этом мире, который бросил тебя при первой же склоке, не разбираясь! Она не за что тебе не благодарна! Она... Айрин не тот человек, кто тебе нужен!
— А что, ты нужна?! — прошипел я, — Хищная лицемерка и истеричка, готовая отравить и напоить кого угодно и чем угодно, лишь бы принести боль и потери другим. Это ты, Даниэль! Это ты! — заорал я.
— Заткнись, здесь люди, — шикнула она.
— Плевать. Я. На них. Хотел.
— Зря, Теодор, зря! Эти люди тебя лечили. Женщины. Все эти годы, ты проводил время с разношёрстными шлюшками и был счастлив. И даже не думал вспомнить о ней. Найти. Поговорить. Ты не меньший ублюдок, Теодор!
— Я любил её! Любил! Какая разница, с кем я делил постель?!
— Вот как? Ты так считаешь? Тот, кто любит, не сдаётся так быстро. Он не ищет утешения в объятиях других женщин, а борется и пытается выявить все причины разрыва сразу, а не спустя пять лет.
— Если я такой урод, то почему ты со мной?! — шиплю я, — Почему?
— Потому что люблю. Знаешь, почему ты меня притягиваешь?.. Почему отвращаешь от других мужчин? Потому что ты что-то чувствуешь ко мне. Это не ненависть, не любовь. Не презрение, не симпатия... Скорее всего, уважение?.. Хотя, какое там уважение... Ты просто небезразличен. И я благодарна тебе за это. Спасибо, что не равнодушен. Я это ненавижу. Если люди ко мне что-то испытывают, я существую. А нет чувств, нет и меня...
— Ты эгоистка.
— Правда и справедливость всегда на их стороне. Мы знаем это вдвоём, верно? — она прищурилась.
— Сейчас, я просто не хочу тебя видеть, — прошипел я, — Просто не могу.

Залпом опрокинув Манхэттен, я быстрыми шагами отправился прочь из ресторана. Нельзя передать словами все те чувства, что роились в моей наболевшей душе и размазывали по сердцу осколки от предательства. Не от предательства Даны — мне на неё сейчас плевать. А оттого, что Айрин поверила в тот муляж, ничего мне не сказала и выкинула из своей жизни. Потом, я винил себя и думал о словах Даны о борьбе. Думал, нужен ли я Айрин? Бывают секунды, когда человек собирает все свои мысли в один тандем в одну секунду. Собирает их в одну связку и не может распустить, даже если сильно захочет. Так вот, то же самое чувство клубка, обмотанного вокруг бомбы, испытывал в те минуты и я. И я хотел застрелиться от сумасшедшего танца ветров в моей голове.

Медленно идя по улице, я не видел пред собой ничего, решительно ничего, кроме прошлого. Утерянного прошлого и утерянного счастья. Сегодняшнюю ночь я не спал совсем. Знал одно: я должен получить от Айрин ответ — «да» или «нет». Я хотел немедленно поехать к ней и отложить свой визит к Джеки, как вдруг от неё пришло очередное сообщение.

«Тед. У меня Айрин. Приходи. Срочно», — я прочёл это и сердце во мне пропустило удар. Срочность. Стало быть, у неё на душе есть что-то важное. Что-то, что действительно мне нужно знать. Если она разбила машину из-за ревности, то наверное... наверное, не всё потеряно. Не всё исчезло. Ещё есть что-то, что можно спасти. Я тешил себя этой надеждой, как мог.

Мой Porshe находился на частной парковке. Интересно, если бы Айрин увидела нас с Даной в этой машине, разбила бы она её?.. Наверное, нет. Сам того не желая, я сделал ей ещё один укол в сердце. Болезненный. Вышибающий. Рвущий на части. Стараясь не думать, я завёл машину и помчался по улицам, плотно сжимая руль и считая, что от этого зависит вся моя жизнь... Вся моя жизнь зависит от нашего разговора. Всю ночь я думал. Гадал, как мне выкрутиться... Но ничего не находил. Я не мог, даже сейчас, полностью отказаться от Даны, потому что у неё был особый ключ к моей жизни. Она предвидела мои шаги. Она была рядом и я получил так много эмоций от её прибывания, позитива. У нас есть связь, как у всех людей с кем-то, кто вызывает антипатию. Нам кажется, насколько низок этот человек, а нас тянет к нему. Потому что этот «низкий человек» не глуп. Он надёжен. Зачастую, он даже в чём-то превосходит нас... Нет, я не буду думать о Дане. Я не буду ни о чём сейчас думать, кроме как о предстоящем разговоре с Айрин.

Спустя десять минут, моя машины была остановлена у обители Джеки. Глядя в зеркало заднего вида, я поправил волосы, галстук. На несколько секунд закрыл глаза. Не было той вчерашней обострённости. Волнения. Точно всплеск волны вчерашний вечер поднялся, а затем, осел на берега. Всё, точно, вернулось на круги своя.

— Тео, наконец-то, — щебетала Жаклин, взяв меня под руку и ведя в гостиную по коридору, — Она уже хотела уходить, я еле её удержала...
— Джеки, — остановил я её, — Она в гостиной?
— Да.
— Спасибо. Дальше, я сам, хорошо? — я выгнул бровь, пристально посмотрев ей в глаза.
— Только не делайте глупостей. Не делайте ошибки, — почему-то встревоженно сдвинув брови, попросила она.

Голос сел в горле. Я только кивнул, проводил Джеки взглядом до входа в кухню, а сам пошёл к Айрин...

Аромат её духов был развеян по комнате. Сначала, врезался он. А потом, её глаза столкнулись с моими. Она стояла в том, в чём описывал её продавец в антикварном. Красивая, изысканная, молодая девушка, стоящая у окна... Где всё, что было вызвано ею вчера?.. Та эйфория? Те смешанные чувства? Сейчас, я питал только страх и любовь. Мне казалось, что сейчас, если меня будут держать под дулом пистолета и спросят: «Что такое любовь?», то я бы, не задумываясь, назвал её имя.

— Привет, — произнёс я очень тихо.

Она молчала. И это молчание было невыносимым. Тишина — была невыносима. Она слегка сжала губы, убрала волосы с плеч на спину, глупо посмотрела на мои ботинки и снова вернулась к созерцанию пейзажа.

Я не хотел мучить ни её, ни себя, но пугающее безмолвие было куда мучительнее. Я подошёл к музыкальной аппаратуре. Просто нажал на кнопку «воспроизведения». Это была Уитни Хьюстон, со своим «Run to you». Эта музыка напомнила мне о Голландии... О том, как мы танцевали в последний раз. На побережье. Молчание было неловким, но музыка без прикосновений её руки, тёплой, белой и нежной, была тяжелее. Я тяжело вздохнул и посмотрел на Айрин, которая повернулась ко мне спиной.

— Айрин, — тихо попросил я, — Одна просьба. Потанцуй со мной.

Она обернулась, слегка сжала пухлые губы. Глаза её блестели тусклым болезненным светом. Айрин без улыбки поглядела на меня, печально вздохнула и обречённо подошла ко мне. Я заглянул в морские глаза и понял, как трудно мне было все эти годы, вдали от неё. От её дыхания, от её голоса, которой я так хочу сейчас услышать... Когда она подходила ко мне, делала эти маленькие шажочки балерины, я хотел начать заново.

— Когда мы танцевали в последней раз? — шёпотом спросил я, протянув ей руку.
— Неужели, ты не помнишь? — от сердца отлегло.
— Я хотел узнать, помнишь ли ты?

Она слабо улыбнулась.

— Не будь таким милым и романтичным.
— Почему? — спросил я.
— Я боюсь, что возьму и поцелую тебя, — тяжело вздохнула она.

Я притянул её за талию к себе, пока она продолжала.

— А этого мне делать никак нельзя. Потому что урон твоей машине — моё последнее безумство.

Я вздрогнул от её ледяного тона, но её рука на моём плече плотно впилась пальцами в ткань, точно шептала: «не отпускай... не отпускай, я сама».

— Ты так изменилась, — тихо произнёс я, что-то внутри меня перевернулось от осознания при произношении этих слов, — Ты помнишь «тех нас»? — с надеждой, довольно мягко, спросил я.
— Да. Помню, — она ответила, выдержав паузу, когда наши сведённые танцем тела проделали плавный круг по комнате.
— Ты же не считаешь, что всё было зря? — вкрадчиво спросил я.
— Конечно, нет, — размеренно ответила она, — А ты?

Брошенный мне вопрос заставил перестать смотреть через её плечо и вцепиться ей глазами прямо в глаза.

— Ты шутишь? — мягко усмехнулся я, затем, всякое выражение пропало с моего лица, только в глазах проступили черты неподкупного страха, — Я боялся, Айрин. Я очень боялся, что ты так будешь думать...
— Никогда, — уверенно произнесла Айрин, — Я была в заложниках у той себя все эти годы.

Я виновато стиснул челюсти, прижал её за талию ближе, коснулся щекой её горячей щеки.

— А я думал, что потерял тебя тогда, — серьёзно произнёс я, — А сейчас, приходит осознание того, что я терял тебя всё это время.
— Да, ты... меня потерял, — тихо сказала Айрин, опустив глаза.
— Надежды нет совсем? — с болью в сердце спросил я.

Ответа не последовало. До этого, топтавшиеся на месте, мы снова начали плавно, медленно двигаться. Я оторвал голову от гладкой шёлковой щеки, смотря на Айрин сверху вниз.

— Я бы хотел сказать тебе, что мне... было приятно, когда ты меня ударила, — выпалил я, лишь бы продолжать слышать её голос.

Айрин поднимает на меня глаза, стараясь выглядеть не удивлённой.

— Хочешь ещё пощёчину? — мило улыбнулась Уизли.
— Нет, я... я к тому, что ты ко мне ещё... что-то чувствуешь. Ведь, если бы тебе было всё равно, ты бы не ударила меня.
— Не нужно говорить об этом. В этом нет смысла.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Не ты, не я... мы не способны ничего изменить. И я вижу это по твоему лицу.
— Айрин...
— Мистер Грей, — оборвала она меня, — Я не хочу говорить о том, что очевидно. Будем честны друг с другом...
— В отличие от тебя, я пытаюсь быть честным.
— Ты пытаешься, а я уже честна...
— Ты изменилась, — снова сказал я, уже резче.
— Как и ты. Время меняет, — задумчиво произнесла Айрин.
— Близкие друзья меняют? — спросил я нагло.
— Даниэль меняет? — парировала она.

Я стиснул челюсти. Чёртова любовь! Почему я ей всегда проигрываю?! Почему сердце так болезненно сжимает?! Почему? Почему всё так, а не иначе?

— Мы знаем больные места друг друга. И стреляем в цель. Это называется запретный удар, Айрин, — проговорил я.
— Ты уже ударял меня. Это был мой черёд, — холодно сказала она.

Затем, ещё раз заглянув в мои глаза, она крепко-накрепко прижалась ко мне и плотно сжала в объятиях.

— Айрин, — растеряно произнёс я, в то время, как мои руки сжимали её до костного хруста и не были готовы отпускать.

С минуту, мы стояли так. Застывшие намертво. Мне показалось, нас превратили в статую, неспособную оторваться друг от друга. Я уткнулся губами в её золотые волосы, она в мою грудь. Кажется, прошла вечность, прежде чем она оттолкнулась от меня двумя руками, как от трамплина, резко, как в бреду закачала головой и прорычала:

— Нет! Не подходи!

Я застыл. Она обнимала меня так... потому что делала это в последний раз?.. Блять, нет. Только не говори мне это! Я начал делать шаги к ней...

— Нет! — звонко вскрикнула она, выставив руку в защитном жесте.
— Айрин...
— Серьёзно: не подходи.
— Почему?
— А ты не знаешь?! Не знаешь, да? — она резко разворачивается спиной ко мне, делает шаг, но замирает. — У меня внутри всё переворачивается. Я хочу ненавидеть тебя. Я хочу проклясть тебя. Я хочу понять, почему у меня ничего не получается, а ты способен на всё?! — её голос мольба и отчаяние. Она сводит лопатки, будто пытаясь сбросить мой взгляд со своей спины, как поношенное пальто. Не оборачивается.
— Ты предатель. Ты чёртов циник. Ты хочешь любить, но делаешь всё, чтобы не любить. Ты не знаешь, насколько ты запутался, запутывая других. Чего ты хочешь от меня сейчас?! Я не железная!

Голос звенит в комнате, отражаясь отголосками боли в моих ушах.

— Айрин, — тихо зову я, — Посмотри на меня, пожалуйста.
— Нет, нет, нет, — она качает головой и сжимает плечи, обнимая локти руками, — Я не хочу смотреть на тебя. Не хочу. Думать о тебе не хочу, говорить с тобой не хочу, я уже ничего не хочу!
— Я могу попросить... прощения? Даже не надеясь на то, что ты меня простишь? — ошарашил её я.

Она медленно поворачивает голову в мою сторону. Синие глаза заволокла дымка. Губы её слегка дрожали. Любимое мною лицо было исполнено сухой, прерывистой печалью, и вся её фигура напоминала сейчас что-то, что олицетворяет грусть. Если бы меня спросили, как выглядит боль, я бы сказал: «Посмотрите на Айрин, когда она глядит в мои глаза...»

— Не можешь. Потому что мы уже ничего не исправим. Я решила.
— Ты решила? — прищурился я.
— А нельзя?! Ты решил жениться на Дане, а я решила... не мешать вам.
— Послушай, она меньшее, что меня сейчас волнует.
— Не обороняйся, Грей!
— Да ты что? Почему это?! Как ты могла поверить в те фото? Как ты могла подумать, что тогда, после всего, что между нами было, я мог изменить тебе? Я узнал об этом только сегодня, Айрин. Только сегодня! Когда мы расставались, ты даже намекнула на них, а они ведь имели значение! Только я не понимаю, почему?! Как ты могла поверить?
— Так же просто, как и вчера в то, что вы поженитесь, — спокойно заключила она.
— Ты же врёшь мне! — взорвался я.
— Нисколько!
— Что ты хочешь сказать мне всем этим?
— То, что надежды для нас нет.

На мгновение, я забыл, как делать вдох. Мне показалось, что всё вокруг, в этой комнате, на улице — за окном, везде, везде на целом свете, исчез кислород. Всё стало пустым, бесцветным и ненужным.
Я посмотрел в её светло-синие глаза, в которых солнечным бликом, переходящим и непостоянным, но далеко не радостным, играла боль.

— Это всё, что ты мне хочешь сказать?
— Да, всё.
— Я не могу поверить, что это конец! — зарычал я отчаянно.

Она развернулась ко мне спиной и жёсткой походкой пошла быстрыми шагами к выходу.

— Подожди... Подожди!

Айрин останавливается. Она меня слышит. Она со мной! Детка, я задержу тебя лишь на несколько секунд...

Я обошёл её, встав перед ней лицом к лицу. Синие глаза пристально рассматривали меня, без какой-либо определённой цели. Так же, как и мои: мне просто нужно было посмотреть в её глаза.

— Я ведь не оставлю тебя в покое. Никогда.
— Оставишь. Оставлял в первый раз... Оставишь и во второй.
— Ты... Ты хочешь сказать, что только я виноват в случившемся осенью, пять лет назад?
— Ошибка. Ты же говорил. В кладовке.
— Ты считаешь, что только моя?
— Да. Считаю.
— Айрин, ошибку можно исправить... и я хочу...
— Нет, Теодор. Наши желания не совпадают.
— Но... Почему?..
— Потому, что ты уже не любишь меня.
— Айрин?!..
— Не любишь. Ты видишь во мне образ той маленькой девочки, невинный формат юности... Видишь ту, которой я была пять лет назад, но... Той меня больше нет. Недавно, я поняла, что могу освободиться... От любой зависимости лечатся. И я... И я тоже!
— Что ты говоришь, Айрин?..
— Правду. Правду, в отличие от тебя. Мы ничего уже не значим друг для друга. Память. Это всё злая память играла с нами такую шутку... Ты предал меня дважды. Дана. Я её... ненавижу. И тебя тоже. Я тебя тоже ненавижу! И ты не можешь быть счастлив с женщиной, которая тебя ненавидит! С женщиной, которая не сможет стать тебе партнёром. С женщиной, у которой в груди ничего не осталось. Ничего! Ничего, понимаешь? Я не смогу родить тебе детей. Я не смогу! Я... У меня ничего нет и не было кроме себя самой! Я даже любила тебя в одиночестве, все эти годы, я... Всё, что было, это прекрасно. Но это прошло. Всё проходит, Грей. Я не могу больше любить тебя. Уходи... Пожалуйста, уходи из моей жизни.

В моей груди со скоростью злокачественной опухоли стала разрастаться боль. Всё во мне сжалось, как от удара. Колотящееся сердце резко дало на спад. С каждым вымученным стуком пульса кровь приливала к виску, а каждый звук, каждый глоток воздуха превратились в скрипы и кислоту. Я хотел упасть перед ней на колени. Моя душа теряла ориентиры. Я хотел ударить что-нибудь и чтобы это разбилось вдребезги. Это желание победило. Я схватил с тумбочки вазу из хрусталя и бросил на пол. Холодный блеск осколков взметнулся в отвратительно-ярком солнечном свете и опал на пол.

— Вот, что ты сделала с моим сердцем! — заорал я, перешагнул через развалины и схватил её за плечи, плотно сжал, — Ты всё у меня забрала, Айрин! Всё забрала! Все эти годы я только и жил твоей любовью, но даже она не вечна! Она прошла! Разбилась! Боже, почему?! Ты полюбила другого?! Кто он, Айрин?! Ты убиваешь меня снова и убьёшь ещё много раз! Тем, что сейчас уйдешь! Тем, что я буду тебя помнить! Тем, что ты выйдешь замуж и я об этом узнаю! Ты убиваешь меня! Снова и снова! Я слышу твой голос и мне больно. Я смотрю в твои глаза и мне больно. Я пытаюсь себя уговорить, что я всё это заслужил... Но... Господи, я не смогу уже без тебя... Прекрати убивать меня. Пожалуйста! — я встряхнул её и только сейчас заметил металл и холод в её глазах.

Она лишь сжимала губы и сводила брови, точно от боли.

— Мне! Мне больно! — прорычала она, — Мне больно! Убери свои руки! Отпусти меня!

Она выбилась из моих тисков, ударив меня ладонями в грудь и стала тереть свои предплечья, на которых остались красные следы от моей хватки. Блять! Блять! Блять!

— Ты предпочитаешь, чтобы было больно другим! — срывала голос она, — Уже больно! Мне уже больно, Тед! Уже!.. Но больше я этой боли не почувствую! Ты не прикоснёшься ни ко мне, ни к моему сердцу! Ничего не вернуть! Не смей преследовать меня! Забудь меня! Забудь, что я есть! Я в прошлом! Будь счастлив, Грей! Я желаю тебе счастья, как и каждому чужому человеку!

Айрин стиснула зубы, схватила сумочку с дивана и выбежала прочь из комнаты. По громкому стуку захлопнувшейся входной двери, я понял, что она покинула квартиру.
Покинула мою жизнь.
Покинула моё сознание.
Покинула моё сердце.

Боль разочарования и потери подкатила к горлу — и с глухим звуком ухнула мне в пятки, осадила мои лёгкие и взорвала, как бомба, всё внутри, оставляя лишь пустоту и вечную мерзлоту... Я сделал поворот вокруг своей оси и заметил в зеркале своё собственное отражение. «Я тебя ненавижу» — сказал я ублюдку, что в зеркале и засадил в его рожу кулак, оставляя жёсткую паутину из трещин, что скоро расползались по стеклу, а позже — точно камни с вершины скалы, опали вниз, усыпая искрами пол. Боль свела кулак, царапины усеяли пальцы, влажные от крови. Та боль, что внутри — была страшнее. Меня ошпарило от этого осознания. Я застонал, зарычал, как раненный зверь и сорвав с себя галстук, упал на колени перед осколками. Это слишком! Слишком для меня. Слишком больно. Взяв крупный кусок стекла в руку, я потянул его к сонной артерии, чтобы вспороть свою шею. Выпустить сквозь это отверстие свою жизнь. Выпустить душу! Прочь!

— Нет! — меня остановил вопль Джеки, а затем глухой удар раздался мне по затылку...

Издав гортанный рык, я упал ничком на осколки.

В глазах потемнело.
Душа освободилась.
В комнате играла Хьюстон.  

Айрин

«Любовь — это зубная боль в сердце», — писал Генрих Гейне столетия назад. Вряд ли, можно сказать точнее... А что бывает после боли? После любой боли? Облегчение. Когда муки проходят, является чувство лёгкости и чего-то чистого внутри. Чего-то свободного, ведь тебя отпускает — во всех смыслах, тиски ослабевают и дают возможность вдоха.

Раны, особенно глубокие, не стоит трогать сразу. Оттого, что любовь прошла — не чужая любовь к тебе, а именно твоя — на сердце тоже остаются раны. Это разочарование, чувство того, что часть тебя потеряна, а вместе с тем... вместе с тем ощущение, что последствия необратимы. Я всегда была зависима от действий своего сердца, почти всегда. И это привело к тому, что я осознала, что не умела жить; почва под ногами, которая казалась мне постоянной, уплыла из-под ног, а я осталась на распутье между прошлым и будущим, без всего внутри.
Я несколько раз мечтала начать всё сначала. У меня не получалось, не получалось очень долго, что скорбно и неудивительно. Это были просто мечты, я сама ничего для этого не делала. Не брала так много раз протянутую руку, не пыталась сама стереть надежды вернуться в прошлое, ничего не делала. Пассивная мечтательница, определённо не знавшая ничего, что хочет от жизни. Я была именно такой и винить кого-то в потерянном времени — глупо и неправильно.

Я и не виню. Плыть по течению — надоело. Подстраиваться под сердце — тоже. Разум начинает побеждать, а значит, я расту. Нечего больше думать о том, что было. Только о том, что будет. Только о том, что уже случилось.

Моя жизнь изменилась. Это произошло, едва я переступила порог дома Джеки. Когда я шла по широким улицам, на моих губах стояла улыбка, было чувство неуловимой, но невероятной свободы, которая поселилась во всех частях сердца, сочилась из меня морскими брызгами. Мне впервые за долгое время было легко дышать. Легко думать. Дома, естественно, не обошлось без слёз. Но в этот раз, мне было ясно, что я делаю это в последний раз. Я плачу — в последний раз. Мне больно — в последний раз. Я слабая — в последний раз.

Следующим утром, началась новая жизнь. Я не думала, я жила, как все нормальные люди. Вставала рано утром, пила кофе, шла на работу, была в центре внимания своих девочек и пропадала с ними в танцевальной студии до четырёх часов дня, с короткими, но частыми перерывами. Затем, они шли на дополнительные секции в моей школе, а я занималась обычными обязанностями директора и просто «усталой мамочки», чьё сердце болит за каждого подопечного в моей маленькой — пока маленькой, во всех смыслах, — бальной группе. Две недели промчались быстро. Почти ничем непримечательно, незаметно, кроме... Кроме роя ситуаций, кружащих вокруг имени кудрявой пятилетней девочки, Викки Стоун — той самой, которая привела ко мне Грея, чтобы я его накрасила. Да, я обращала эти дни на неё внимания немного больше, чем не остальных. Но это вызвано не случившимся на свадьбе Фиби «трогательным моментом», а тем, что в последнее время этой девочке было очень тяжело, и каждый взрослый человек мог увидеть это невооружённым глазом.

Викки приходила на занятия заплаканной и болезненно бледной, я думала, что это проблемы со здоровьем, возможно, аллергия, но организованная мною медицинская проверка с хорошо квалифицированным специалистом, ничего страшного и опасного в её организме не обнаружила. От этого мне стало ещё тревожнее, но из-за чувства такта и должного профессионализма в исполнении своих обязанностей, я не проводила никаких бесед. Это маленький, пятилетний ребёнок, из обеспеченной и, как сказано в анкете, полной семьи, наверняка, не знающий никаких проблем, возможно, просто капризничает? Но на требовательную и наглую девочку она не похожа, что вполне могло быть объяснимо в силу её возраста. Всего пять лет, а зажата и страх, какой-то неуловимый страх в светло-карих глазах, способных перевернуть душу, когда в них смотришь... Только по прошествии ещё двух недель, я увидела, узрела и ужаснулась причине её страданий. Это были побои. Маленькую, хрупкую девочку с тусклыми от слёз глазами, избивали, возможно, всё то время, пока я боялась с ней заговорить... и синяк, крупный синяк на предплечье, появившийся только сейчас, полностью сорвал «запрет на душевный разговор» с моей старательной и прилежной ученицей, смышленой и организованной не по годам.

Я увидела этот дефект на её коже, когда она снимала жакет, перед занятиями у станка. Я сидела за своим столом в зеркальном зале с блестящим и скользким паркетом, удобным для занятий, на котором малышки в пуантах катались, как на коньках в свободное время. Я не могла предположить другую причину появления синяка, кроме как удар. На паркете она никогда не каталась, на занятиях делала всё слаженно и отточено, ни к чему, буквально — ни к чему нельзя было придраться. И если бы не такое её каждодневное упадническое состояние в течение целого месяца, я бы и не брала в расчёт, что в её семье есть зверь, способный поднять руку на собственного ребёнка. Но для начала, мне нужно было поговорить с Викки, чтобы попытаться поднять её дух и убедиться в том, что мои печальные предположения верны. Наша беседа двухдневной давности до сих пор у меня в глазах...

— Подойди ко мне, — я сказала это как можно мягче, пытаясь не спугнуть, а как можно больше расположить её к себе.

Викки подошла к моему столу, немного склонив печальную кудрявую голову. Когда она посмотрела на меня, я снова дивилась её чарующему и умному взгляду.
«Такая маленькая, а всё осознание жизни в глазах».

— Да, мисс Уизли? — голос покорен и тонок.
— Ты хочешь говорить сейчас?
— Да, мисс Уизли. — «Она намеренно произносит это „мисс", чтобы я помнила, каково моё место?», — эта мысль моментально пронеслась в моей голове, а потом, я снова вспомнила, что ей всего пять лет, глубоко выдохнула и продолжила:
— Понимаешь, я волнуюсь и... Я бы хотела знать, почему в последнее время ты так замкнута? Не общаешься с девочками. Заплаканная, расстроенная приходила последние недели на занятия. У тебя что-то случилось?
— Ничего, — испуганные глаза тускло блеснули, она отрицательно закачала головой, — Ничего.

Я взяла её руку в свою.

— А что это? — мой взгляд упал на синяк, выглядывающий из-под рукава гимнастического купальника.

Она заплакала. Заплакала, и я прижала её к себе. Моё сердце обливалось кровью, я обнимала её и хотела разрыдаться вместе с ней, но только плотно сжала губы и вспомнила, когда плакала в последний раз, и, как пообещала себе, что это — был последний раз. Я сдержалась, успокоила её, накормила шоколадом и пообещала, что всё, всё обязательно будет хорошо. Как следствие, к сожалению, о случившемся — я ничего добиться так и не смогла, и, отправив Викки домой с водителем и няней, которые приезжали за ней после каждого занятия и ежедневно к утру привозили её, я решила, что с обидчиками буду разговаривать сама.

В тот же вечер, я позвонила её отцу и потребовала встречи. Тот разговор я тут же забыла, ибо была дико зла и уверенно настроена против него. Мистер Дерек Стоун. Я покажу вам, где зимуют раки, если это вы трогали беззащитного ребёнка. Причём, «трогали» — просто сумасшедшее, как мало сказано об этом рукоприкладстве.

Моя встреча должна состояться сегодня. Воскресенье. Трачу свой единственный, грёбаный выходной, так как мистеру Извергу было удобно только в этот день. Какой занятой, мать его.
С одной стороны, я была даже рада тому, что эта встреча назначена на сегодня, так как вчера вечером — мне звонила Джеки и говорила о том, что вся честная компания собирается в доме Флиннов, чтобы отметить начало августа и просто предаться обсуждению Фиби и Адама, которые не хотят прекращать свой медовый месяц, который, по плану — должен завершиться, как раз, сегодня. Но не тут-то было и ребята полны энтузиазма «обтирать» эту тему.

Идти я не считала нужным по нескольким причинам, во-первых, мистер Стоун. Во-вторых, Грей. Да и, в-третьих, и, в-четвёртых — тоже он. Джеки не утаила от меня то, что он собирался сделать после моего ухода. И только бутылка самого дорогого алкогольного напитка в мире, разбившаяся о его дурную голову, стала средством спасения его жизни. Он должен ненавидеть меня, быть благодарен Джеки и быть счастлив. Очень счастлив. И если в своих последних речах, направленных к нему, я была довольно жестока, то... Я знала, что сам он остановить эту «машину без тормозов» не в силах. И если я бы я показывала, как мне тяжело прощаться с ним, как мне дико больно, он бы ринулся за мной и не смог отпустить. Я оттолкнула его от себя так, что назад пути нет. И я спокойно приняла это. И он примет... В отношении его, у меня всегда было нечто, вроде, предвидения, как у пророков-поэтов. И я знаю, что он будет счастлив, потому что он этого заслужил. Что мне оставалось делать? Ничего. Я просто ушла с дороги, не мешая ему двигаться к счастью, или хотя бы не мешая счастью, двигаться в его сторону.

Сама же я, этакая защитница несовершеннолетних и крайне щепетильная преподавательница танцев, ровно в четыре часа дня, при полном параде, гордой походкой вошла в огромный ресторан французской кухни. «Недурно», — решила я, осмотрев помещение, но по-прежнему оставаясь холодной и напряжённой. Что за глупости, говорить с учителем собственного ребёнка в ресторане, а не у нёё в кабинете?! Я изначально была против этой идеи, но топать ножками и требовать появления этого безумного мистера Стоуна у себя, как подобает нормальному разговору директора школы и родителя, я не могла. Так что, единственное, что я запомнила от разговора с отцом Викки, то это — час и место, когда и куда я должна была явиться.

Я села за первый попавшийся столик у окна, заказала себе чашку кофе и принялась ждать. «Непунктуальный», — отметил мой воспалённый мозг, а потом колею мыслей из меня выбил аромат латте с корицей и я, отчасти, расслабилась, стараясь не концентрироваться на минутах, пробегающих на огромных часах, висящих в самом центре огромной белокаменной стены этого престижного заведения.

Мистер Стоун — высоченный брюнет, с довольно приятной внешностью, унаследовавший, определённо, что-то восточное от предков, появился только тогда, когда чашка кофе была выпита, а терпение спало на «нет».

«Почему так бросается в глаза, что ему нет тридцати и что он не способен ударить ребёнка?» — мой, теперь, чисто женский мозг задал этот вопрос, когда он с извинениями рухнул в кресло напротив меня, поздоровался, сцепив руки на столе в замок.

— Добрый вечер, — сухо сказала я, — Ничего, что опоздали. Я здесь, потому что мне нужно поговорить с вами, и я позволила себе наплевать на все свои дела, чтобы сделать это.
— Не вы первая, не вы последняя, кто отказывается от всех своих дел, чтобы поговорить со мной, -цинично заметил он.

Вот ведь кретин!

— Я не буду это комментировать. — Я сжимаю губы. — Поэтому, сразу перейдём к делу.
— К делу, — отрывисто повторил он, глядя на меня глазами Викки.

Я сглотнула злость, подкатившую к самому горлу, прочистила его, остро смотря прямо в лицо наглецу.

— Вы думаете, это приятно видеть, какой страдающей и потерянной приходит твоя лучшая ученица? А ты, несмотря на боль в груди, продолжаешь вести занятия, боясь подойти и заговорить с ней из-за того, что её глаза постоянно готовы переполниться слезами? Что она дрожит изнутри, только из-за доброго жеста, или слова, направленного к ней? Это нормально? — я выжидающе смотрю на него. Он молчит. Я продолжаю.
— Всё можно понять. Раздоры в семье, какие-то обстоятельства, вызывающие грусть... Отказ от покупки чего-нибудь, если ребёнок капризен и привередлив, что, кстати, вряд ли можно сказать про вашего... Но эти красные глаза, эти дрожащие колени, это длилось целый месяц, — ни день, ни два, — а месяц! И чем это завершилось? Синяком! Побоями. И это хорошо, что я это заметила! Почему вы молчите?! Хотите сказать, что ничего не видели и не знаете? Куда смотрит мать вашего ребёнка, если не вы? Ваша мать, если, опять же, вы настолько заняты, чтобы уделить внимание собственному ребёнку, — я чувствовала, как распалялась изнутри, пока он смотрел на меня, — Я бы хотела услышать объяснения и сказать... Сказать, что вы, мистер Стоун... Вы совершенно не думаете о вашей дочери, — я зло смотрю ему в глаза, желая сделать дыры и проверить: есть ли в этой холёной башке мозги?
— Вы совершенно перешли границы дозволенного, — цедит хам, — Вы не имеете права вмешиваться в мою личную жизнь.

Что за чёрт? Самовлюблённый урод!

— В вашу жизнь я не вмешиваюсь. Меня меньше всего интересуют ваши пресные мысли, наглая морда и полное отсутствие уважения к окружающим. Это — только ваши проблемы. Но за ребёнка вы в ответе! Девочка не виновата, что у неё настолько хамский и легкомысленный отец! Вы её били? Нет? Как вы это позволили? Ей всего пять лет, а она смотрит мне в глаза и мне кажется, что я смотрю в глаза взрослому. Я не могу видеть подобное отношение к детям!
— Знаете что?! — зло обрывает он меня, сверкая глазами, — Я прекрасный отец и моя дочь в полном порядке! Я сам знаю, что делать. Следите за своими детьми! Рожайте и следите! Больше я продолжать разговор не намерен!..

Убегает! Вот трус!

Он встаёт из-за стола, я делаю это следом. Отворачивается от меня, оглядывая зал. Кобель.

— Знаете что, мистер Ушастый Нянь и Царь всех отцов?! — я оборачиваю его к себе, — Я бы бросила всё. Бросила всё, если бы могла... если бы у меня мог быть ребёнок! И когда бы вы посмотрели на него, вы бы увидели, что его любят, а не заставляют плакать!
— Я люблю свою дочь. Я ни разу, ни разу, — слышите?! — не ударял её. И можете быть уверенной, мисс Уизли, вы больше никогда не увидите ни побоев, ни её.
Укол пронзает лёгкое.
— Делайте, как считаете нужным, мистер Стоун, — сжимаю губы я, несмотря на боль в груди, — Просто, я... Я слишком, слишком привязалась к этой девочке, и всё, что я пыталась сделать, так это просто отстоять её. Отстоять её право быть счастливым и морально здоровым ребенком. Я прошу вас только об одном. Я верю, стараюсь верить, что ваша дочь вам небезразлична. Вы не причиняли ей этого физического вреда, но этого мало, чтобы быть хорошим отцом. У меня был хороший отец. И он срубал всё на своём пути, если дело касалось меня. Он... как я позже узнала, не был мне родным, но ни один, ни один мужчина не любил меня... сильнее, чем он. Он всегда выбирал меня. Всегда был мне надёжным плечом, и если бы повернуть стрелки вспять, я бы просто не дала ему сесть за руль в тот роковой день. Выбирайте вашу дочь... Всегда. Делайте так, как будет лучше ей, мистер Стоун, — голос дрожал, но я держалась.

Выдержав на себе пристальный взгляд, я выскочила прочь из ресторана и окунулась в душный августовский воздух, ощутив, как разламывается, как дробиться в порошок каждая моя кость внутри.

Я быстро шла, не глядя по сторонам, виня себя за своё поведение с ним, за то, что ничего не выяснила, что теперь, наверняка, потеряла ставшую мне такой близкой Викки... Да, признаю, что уделяла ей внимания больше, чем другим одиннадцати ученицам, невольно, потому что в глубине души чувствовала, что она очень в этом нуждается. Если других девочек забирали родные, то за ней всегда приезжал наёмный персонал. Другие девочки, как-то избегали её... Им, этим весёлым малышкам, всегда была чужда её, казалось бы, беспричинная грусть. Этой волной непонимания со стороны окружающих, она и была отторгнута. Возможно, я являлась у неё единственным неродным человеком, которому она доверяла. И вот, благодаря моему слишком длинному языку, она лишилась меня. А я — её.

Долго я сидела на лавочке, глядя, на утопающий в плавных сумерках, Сиэтл... В зелёном парке, у маленького гладкого озера, отражающего лиловую палитру неба, нежно перетекающую из этого оттенка в более глубокие — синевато-фиолетовые, полностью стирающие последние лучи горячего летнего солнца. Мне было затруднительно вдыхать, ещё труднее — делать выдох... Плечи сковывала дрожь от ветерка, пробегающего с залива. Я, словно, опять смирялась с чем-то, чувствуя потерю и невозможность возврата... Встав на ноги, я снова обошла парк, вдоль и поперёк, а потом — вызвала такси. Я сделала круг по городу, попросив подвезти меня к дому Флиннов, чтобы убедиться, что внутри у меня ничего не дрогнет, что я ни о чём не пожалею... Так оно и было. Постояв около пяти минут у подъездной дорожки, по моей просьбе, такси снова тронулось с места, возвращая меня домой. К самой себе. Туда, где сейчас пусто, ведь Хайден и Джей отправились к Средиземному морю, чтобы снять с себя серую пыль городских высоток, стереть надоевший за долгие месяцы унылый шум из ушей...

На моё удивление, у дверей — я нашла роскошный букет красных роз, с вставленным между бутонами белоснежным, гладким конвертом. Я села прямо на пороге, дрожащими руками вскрыла его и достала аккуратно сложенный лист бумаги. У меня не было предположений, я не позволила ни единой мысли посетить мою голову. Я просто выдохнула и начала читать, едва шевеля побледневшими губами:

«Дорогая мисс Уизли,

И снова, здравствуйте. Вам пишет сегодняшний „царь всех отцов", так как испытывает вину и недоумение, замешательство, вызванное вашей заботой о моей дочери. Было слишком эгоистично доводить вас до такого состояния откровений, прошу простить меня, я не игрок, а взрослый и вполне остроумный человек, способный многое понять, но не желающий понимать всех. Вас я захотел понять. Очень захотел.
И смею просить вас о том же. Моя дочь — Викки Жаннетт Стоун, родилась четырнадцатого марта, ровно пять лет назад. Ей было четырнадцать дней отроду, когда она потеряла свою маму, а я жену. Шэйлин погибла в крупной авиакатастрофе, двадцать восьмого марта, держа путь к родственникам в Париж... Долгие три года я не мог справиться с потерей, и только Викки, только моя дочь держала меня на плаву. Я не хотел соединять себя с кем-либо узами брака, но моя мать настаивала, так как считала, что ребёнку расти в неполной семье — плохо, может быть, даже опасно. И я послушался, женился на Эллисон Аллен, женщине, которая работала в местных органах управления. Она отказалась от карьеры, чтобы помочь мне в воспитании моей дочери, но она никогда не называла её своей. Никакой тирании я не наблюдал, но вот — уехал на месяц в командировку в Нью-Йорк, а тут, увидел свою девочку... полностью загнанную этим внешним подобием женщины. Я выгнал её, увидев её результат „воспитания". Видимо, пока вы вели разговор с моей дочерью, я серьёзно беседовал с Эллисон.
Я хочу сказать вам „спасибо" за то, что так великодушно обошлись с моей дочерью. Не знаю, чтобы с ней было, если бы не ваша вкрадчивая поддержка, а после — разговор. Я не намерен забирать её из вашей школы, из вашей труппы, из вашего, как мне кажется, сердца. Я хочу попросить вас об одной... Ах, нет. О двух вещах, мисс Уизли. Да, я всё-таки наглец, думая, что имею и на это право.
Первое, это... Простите меня. Я был слишком не тактичен и груб.
И, второе... помогите мне, Айрин, помогите... Мой номер вы сможете найти на внутренней стороне конверта. Если вас это волнует, я буду крайне счастлив и серьёзно тронут. Тронут, как уже и был тронут вами сегодня.

Я буду ждать вашего звонка,

Дерек»

Широко распахнутыми глазами, я смотрела в стройно и аккуратно выведенные буквы. Смотрела и не могла понять, почему обращённое ко мне «Айрин», было таким цепляющим... Неужели, я настолько устала быть мисс Уизли?..

Теодор

— День не задался. Опять, — вздыхаю я, бросив вилку рядом с тарелкой жаренного с грибами картофеля, встаю из-за стола и иду к окну, оставив Дану наедине с бокалом виски и остывшим ужином.

Это уединение длилось недолго. Спустя пару минут, она встала, подошла ко мне и положила руку на плечо. Я хотел её скинуть, но она буквально развернула меня к себе.

— Тео, хватит дуться, прошёл целый месяц, — она кладёт руки мне на щёки и сладко улыбается, — Мы... мы по-прежнему вместе, жених и невеста, у нас своя квартира, своя жизнь... Мы, относительно, счастливы...
— Кому ты врёшь, Даниэль? — выгибаю бровь я, — Мне или себе? В двух случаях это бессмысленно.

Она отпускает моё лицо и упирает руки в бока.

— Мы вчера трахались, Теодор. В этой самой комнате. У этого самого окна. Я думала, перемирие наступило, — она прищуривается.
— Вчера наступило твоё пьяное желание и моё пьяное отсутствие сопротивления, — жёстко констатирую я, выдержав на себе её взгляд. Она косо ухмыляется.
— Я тебе просто удобна, милый, — играет она бровями, — Я чиста, как белый лист и тебе не нужно засовывать свой разумнейший орган в резинку, чтобы развлекаться со шлюхами. Я вообще удивляюсь, как ты выдержал без секса эти тридцать дней, когда рядом с тобой такая женщина, как я, — она подмигивает и самодовольно задирает подбородок.

Модельной походкой проходит к дивану, берёт своё светло-голубое летнее пальто, надевает на себя.

— Ты точно не поедешь со мной на дефиле? Будешь продолжать губить свою печень дома или в баре? — интересуется она, достав из клатча зеркальце и поправляя уложенные волосы.
— Туда я точно не поеду, — серьёзно говорю я, — Завтра у нас встреча с Кристианом. Он собирается передать компанию в мои руки, этот месяц работы на него всё ему показал.
— Я так и знала, что твой папочка оценит, насколько умный его ангелочек-сын, — мило щебечет она, — Во сколько едем на серьёзную беседу?
— В три.
— Оу, — она актёрски разочарованно вздыхает, — Думаю, мой мальчик, тебе придётся ехать самому. У меня фитнес, — она искусственно виновато сжимает губы, пожимая плечами.
— Ясно, — сухо отвечаю я, возвращаюсь к столу и опрокидываю остаток виски из её бокала.

Даниэль переходит из гостиной ко мне, в столовую, подходит ближе и пристально смотрит мне в глаза.

— Хорошо, на фитнес пойду утром, — мягко улыбается она, — Одного я тебя не оставлю.

Я киваю.

— Как ты себя чувствуешь, когда я права, Тео? — она кладёт руку мне на щёку, но я отстраняюсь; ладонь безвольно виснет в воздухе, — Я не хочу, чтобы это давило на тебя, милый. Ты был ей не нужен. И чуть не лишил себя жизни... Я скажу то же, что и ты говорил мне... «Ты совсем ненормальный», Теодор. И я по гроб жизни буду благодарна Джеки, — она нежно улыбается, прислоняется губами к моей щеке, а потом, отстранившись, смотрит мне в глаза.
— Иди на показ, Дана, — спокойно говорю я.
— Конечно, — кивает она, — Конечно, я пойду... И ты, Тео. И ты, пожалуйста... Хватит стоять на месте. Твоё сердце не так уж и разбито, как ты думаешь. Ты мужчина, Грей. А мужчинам всегда проще, — она слабо улыбается, — Я знаю, что значит разбитое сердце, уж поверь мне. Но твоё поломанное, плюс моё... получится что-то новое, — она подмигивает, — Как только дела с компанией будут улажены, я займусь организацией нашей свадьбы, дорогой.

Последний раз улыбнувшись, она разворачивается ко мне спиной и двигается к холлу. Каблучки лабутенов стучат по мрамору. Сделав несколько шагов, Даниэль оборачивается. Долго смотрит на меня. Голубые глаза светлы, но полны чего-то болезненного и печального.

— Я люблю тебя, — тихо произносит она. Очень тихо. — Я не пытаюсь говорить громче, потому что ты меня всё равно никогда не услышишь.

Она вымученно улыбается и уходит прочь из квартиры. Потушенный в холле свет, стук двери и сигнализация её автомобиля сообщают об этом. Я остаюсь один и глубоко выдыхаю.

Даниэль Гриндэлльт, почему я так тебя... не переношу?

Прошедший месяц кажется мне самым странным и самым загруженным, самым серым во всей моей бессмысленной жизни. Да, определённо, хватит стоять на месте. Если чему-то приходит конец, надо искать новое начало. Это начало я упорно вижу в браке с Даной, во владении компанией. Я ни капли не ошибался, это так. Я хотел устроить встряску, вызвать мировой тайфун под названием «Полный конец всем и вся», но ураган «Айрин» хорошенько потрепал меня, выбив дыхание из груди, а мысли о фундаментальных переменах вынес холодным ветром. Я начинаю понимать, как сильно я ошибался в человеке, которого, как бы казалось мне, прекрасно знал. Наверное, нет ничего больнее, чем осознание того, что рядом с тобой — твоя любимая чувствовала себя одинокой... Я уже давно перестал рассчитывать на счастливый финал своей жизни, но такого аута я не ожидал. Это бьёт под дых, покрывает тело ледяным потом, а сердце холодной коркой... Но, к удивлению, этот самый серьёзный удар — вдохнул в меня нечто... нечто таинственно-свободное. То, что заставляет чувствовать себя живым.

Дома мне вдруг стало душно от собственных мыслей. И эту роскошную квартиру в центре Сиэтла мне было очень трудно назвать этим коротким, но таким многозначащим словом. Роднее мне был мой «холостяцкий уголок», который я приобрёл ещё «до» возвращения в Сиэтл. Внутри у меня было чувство, что если здесь я и смогу быть счастливым, то мне определённо нужно будет место, где я могу отдаться гордому одиночеству. Потому что без этого... Моё счастье уже было мне недоступно. Я привык к пустой квартире, пустым людям. А когда человек к чему-то привыкает, он подспудно хочет видеть привычное в своей «идеальной» жизни, которую он для себя выстроил. Я хотел поехать туда, но я не был счастлив. И я решил отправиться по ночному городу по своему привычному маршруту юности... В бар «У Молли».

К моему глубочайшему сожалению, пройдя свой не короткий путь к знакомому до боли кварталу, я увидел иную постройку, другое название бара, других людей и... Другую жизнь.
Войдя в помещение, я уселся за самый укромный столик, заказал ликёр и молча созерцал дым сигарет, поднимающийся от рядом сидящих клиентов серым и густым туманом. Мне вновь было одиноко. И я не страдал. Я смотрел и думал. Пытался осознать, что я упустил и перед чем потерял долю своего... чисто человеческого. Когда я успел стать циничным? Когда успел научиться пользоваться людьми? Научился их, порой, просто выбрасывать из своего расписания? Я никогда не мечтал быть таким... А о чём я мечтал? Фрейд. Он понимал всё, что с ним происходило и фиксировал и свои действия, и действия других. Кем бы он обозначил меня? Неудачником ли? Или, наоборот, счастливейший тот, кто поступал глупо?.. Всё возможно. Всё.

— Здесь свободно? — ко мне подошла миловидная блондинка и ухмыльнулось.
— Здесь тесно, — ответил я, поведя плечами.
— А вы не дружелюбны.
— Не вижу причин им быть.

Мой взгляд устремился в её зелёные глаза.

— А я думаю, что они есть... — она положила руку мне на плечо и некрепко сжала, — Я хочу поговорить. Мне нужен тот, с кем можно... поговорить. У вас такое бывает?
— Бывает, но не сейчас, — я сжал губы и сбросил движением плеча её руку. Моё сердце моментально наполнилось диким рвением взбесить. И моё настроение от этого только наливалось желчью, но было и что-то... что цепляло и влекло ко мне окружающих. — Для разговоров можете найти человека менее приятной наружности, но более подготовленного к разговору с блондинкой.
— Чёртов хам! — она открыла шокировано рот и прошипела только эти два слова, тут же меняя своё место дислокации.

Я надрывался от внутреннего смеха. К счастью, жажда выпить перебила мой порыв рассмеяться в голос, и я принялся заливать в себя хороший алкоголь.

Во мне жило чувство неизгладимого одиночества, вместе с невероятнейшим спокойствием, в котором прибывает человек сонный или исконно несчастный, для которого это несчастье является высшим благом и ничего лучше пожелать он не может. Такой человек, никогда не пускает пыль в глаза, не ратует на судьбу, не исповедуется, не прощается с жизнью всякий раз, когда та сталкивает его с трудностями. Мне хотелось стать таким. Или быть жиголо. Во всяком случае, мне нужно было быть свободным.

Но можно ли быть свободным, если ты в маске? Я множество раз нацеплял на себя чужие лица и они мне удивительно шли. Я никогда не был двуличен, я был многолик, позволяя людям видеть во мне то, что они, прежде всего, хотели. Для женщин — любовник, герой их ночного романа и воплощение давних сексуальных фантазий, для мужчин — подлец по собственной воле. А для прочих — что-то между дамским угодником и себялюбивым игроком. При том, никогда, в корне, я таким не являлся. И только для тех избранных, кто по-настоящему знал меня, будь то Макс, Мэйсон или Кен — я выказывал себя тем, кем был на самом деле. Хоть и изуродованный несметным количеством разных масок — настоящий. Это не я сделал с собой, а эти симпатичные намордники, которые липли ко мне и врастали под кожу, в самые кости. И я уже понял, что себя найти мне будет очень сложно. Тот я ушёл. Безвозвратно.

Неподалёку от моего столика, уселась пара подростков, перешедших грань шестнадцати лет. Они смотрели друг на друга глазами собачьей преданности, собачьего восторга, почти что... глазами собачьей весны. Это всё сейчас для них: гормоны, буря чувств, эмоции, эксперименты с алкоголем и в постели, девятое августа года, далёкого от той поры, когда мне было священных семнадцать лет. Благословенных семнадцать лет. С грустной усмешкой, я опустил глаза на дно бокала, покрытого слоем ароматного аперитива. И почувствовал себя старым. Я не могу больше пережить то, что переживают они.Самое смешное, что они думают, что никто, старше их хотя бы на месяц не сможет их понять... Знаю, потому что так думал сам. Но на самом деле... Я могу понять и пойму. А вот кто сможет понять меня? Для разочаровавшегося во всём я слишком молод. Для человека, понявшего, что это всё не для меня — я живу не в том веке. Странное чувство того, что ты лишний... и, вместе с тем, осознание того, что лучше чем здесь... Лучше, чем сейчас, уже не будет. Что-то передёрнуло мышцы лица. Не чувствуя более вкуса, я допил алкоголь и вышел прочь из бара.

Звонок мобильного телефона остановил меня, когда я уже пересекал улицу, ведущую меня к дому той, которая безжалостно изрубила моё сердце. Удивительно, как скоро я преодолел расстояние, чтобы... ощутить укол в сердце? Чёртов мазохист. И дурацкое сердце. Хватит.

Мне позвонил Макс.

«Как нельзя вовремя», — с игривой ухмылкой подытожил я, процедив эти три слова в своём разгромленном, но саркастически-игривом сознании.

***

«Друзья называются», — я иронично хмыкнул, едва переступил порог дома Флиннов.

— Тео! Вот и ты! — воскликнул Родригес, с сияющей улыбкой на лице и блестящими, как под фосфором, от виски глазами, — А мы тут пьём! — он протянул последнее слово, выказывая этим весь экстаз от данного процесса.
— По тебе видно, друг, — смерив его пристальным, полным искусственной надменности взглядом, заключил я.

Хорошо, что я сам решил расслабиться в этот вечер и выпил две стопки в баре, иначе бы не простил брату мужа своей сестры, — практически родственнику, а не другу, — подобного отношения ко мне. В противном случае, события могли развернуться не самым лучшим образом. Да и Макс тоже хорош... Позвонил, когда основная часть алкоголя выпита, а я нахожусь в желчном настроении, но не лишённом доли игривости.

— Нечего делать такую мину! — Макс нахмурил брови и тыкнул мне в грудь указательным пальцем, пока я сдерживал смех от наблюдения за его пьяной мимикой. Он сам прыснул от смеха, по всей видимости, представив себя и весь свой шик-да-блеск в эти секунды. — Все претензии к Мистеру-Чёртову-Флинну!

К той секунде, мы уже добрели до гостиной, в которой на диване, в развалку, уместился столь же опьянённый Ян. Идиоты. Макс фамильярно указал в него пальцем.

— Вот эта туша виновата!

Ян тут же поднялся с места и закачался. М-да...

— Грей! Старина, как же я рад тебя видеть! — проревел он, срываясь с дивана, расставив руки, как морская звезда, он налетел на меня, обнимая так, точно мы не виделись столетие.

Да, я ни с кем почти не общался около месяца, но... Но не до такой же степени нужно соскучиться, мать твою!

— Тебе не нужно приглашения, мой друг, мой милый Теодор! — я уворачивался от его пьяных поцелуев и уже не сдерживал смеха.
— Чёрт! Ян! Перестань! — уворачивался я и в итоге положил ладонь на его мордашку, отстраняя от себя.

До этого, я полноценно осознал действие, которое поможет мне отыграться за подобное «неуважение» к моей персоне. «Надо выбрать жертву и подтрунивать над ней весь вечер», — решение моё в ответ на эту околесицу внутри было старо, как мир. Но Ян, этот пьяный сукин сын, разбил все мои планы в пух и прах.

— Знай, Теодор! — слишком торжественно произнёс он, — Тебе приглашения не требуется! Этот дом открыт для тебя, как и моё сердце, — он сделал лицо Гамлета и Макс начал давиться смехом, не выдержал и я. Щёлкнув его по лбу, я расслабленно произнёс:

— Голова у тебя чистая, как вагина девственницы. Ни одной мысли.

Парни заржали ещё громче, и я закатил глаза.

— Вообще-то, это совесть у меня настолько чистая, что похожа на сам знаешь что у девственницы, — успокоившись, Ян изогнул бровь и поднял указательный палец вверх, пока мы втроём усаживались за полупустым столом, накрытым на семь персон... Одни приборы точно для меня, а для кого четыре других?.. Мэйс, Кен... Адам с Фиби ещё навёрстывают упущенное на берегу моря. Кто ещё? Может, жена Яна? Хотя... принимала ли бы она участие в этой попойке? Сомневаюсь. — Я пригласил тебя и твою без пяти минут жену ещё утром. Сказал, «если ты не захочешь прийти...», — Ян сделал паузу, — Я, если быть честным, на это уповал, — Макс заржал, заставив меня ухмыльнуться, — Так вот, «если ты не захочешь прийти, то пусть к нам присоединится Тед». Она сказала, что передаст. И... видимо, не передала... Правда я, если честно, не желая, чтобы пёрлась она, сказал о том, что здесь будет твоя бывшая блондинка.

Чёрт. Естественно, что Дана мне ничего не сказала об этом вечере. За столом повисла недолгая тишина.

— Она... она что, здесь? — с холодом в голосе спросил я, нервно оглядевшись.
— Нет, расслабься, — теперь говорил Макс, пока Ян разжевывал неловкость в виде листка салата-латука, — Она не пришла. Джеки звала её, но... — Макс сжал губы.
— Хорошо, что она не пришла, — спокойно заключил я. Обстановка накалялась.

Однако Ян достал бутылку виски, стоящую за диваном протянул мне и громко произнёс:

— Пить, не отчаиваться, не пробивать этой бутылкой голову себе и товарищу, не делать из неё осколки для вскрытия вен, ведь я не Джеки Кавана и потребую плату за материальный ущерб даже с того света.

Признаться, пламенная речь Яна заставила меня засмеяться, как и Макса, уже приготовившего нам алкоголь ещё до того, как Флинн подал бутылку. Больше не говоря друг другу ни слова, мы выпили до дна, и, выдохнув, отвалились спинами на диван, выдыхая горечь из обожжённых «тёмным самогоном» губ.

— А где все? — спросил я. Мне было интересно, кто тут, помимо нашей троицы.
— Я сегодня веселюсь! Йоу-ху! — неожиданно выпалил Ян, заставив меня подпрыгнуть на месте, — Моя милая жёнушка свалила вместе с милой жёнушкой нашего превосходного друга Макса к нам на виллу, за город. Так что, я в полной свободе могу пить, смеяться и не переживать, что прямо у меня на глазах вылетит маленький Флинн, — он расхохотался, пьяно блестя глазами, — Но, к счастью, и твоя будущая жёнушка не припёрлась, так что расслабь мышцы и пей.

Он сунул мне в руки очередной бокал.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, мистер большой Флинн, — иронично хмыкнул я.
— Ну... Здесь у нас, конечно, прибыло обновление, — проговорил Макс, по-хозяйски откинувшись на спинку дивана и закинув ногу на ногу, — Помимо великих нас, на кухне, по моему велению, по моему хотению находятся: Мэйсон и Джеки, а ещё — Кен вместе со своей подружкой... Её я и считаю нашим обновлением. А кроме того, я считаю её хорошей девочкой и могу быть убеждён, что нашему Ро очень с ней повезло. Выпьем за их счастье, — Макс изогнул бровь и поднял бокал в воздухе.
— Выпьем, — Ян стукнулся своим фужером о мой, и я автоматически принял жидкость в себя.

Подружка Кена. Хм... Это случайно не...?

— Как её зовут? — спросил я, состроив отсутствие интереса. А между тем, во мне уже зрело желание ощипывать влюблённых птенчиков всякими не тактичными словечками и красноречивыми взглядами.
— Имя ей Кейтлин Фэйэр и, повторю, она хорошая девочка, — выгнул бровь Макс, пристально смотря на меня.

Зная старика Макса, я конкретно выявил формулу, которой он придерживался. Он делит женщин на две категории: «хорошие девочки» и «шлюшки». Иных для него не существует, но, поразительнейшим образом, он мог обаять и тех, и других, да ещё и остаться в привилегиях для любого типа женщин. Жиголо, по другому не скажешь. Кроме мысли о «разновидностях женщин в умозаключениях Макса Родригеса», меня посетило и ещё одно воспоминание... Кейтлин Фэйэр — дочь папиного делового партнёра, скорее всего, присутствовавшая на свадьбе Фиби и Адама, вполне может являться той прелестью, которую закидывал комплиментами Кен. Я вспомнил, как он запретил мне с ней переглядываться и ухмыльнулся. Игривость вместе с лёгким опьянением мягко прозвенели в моей голове, напоминая о том, что мне всего лишь двадцать три и серьёзность может ещё немного подождать...

— А почему потребовалось твоё веление, чтобы они оказались на кухне? — спросил я, закинув в рот дольку лайма.
— А потому, милый Теодор, что мы играем в «правду или действие» и этот зубоскал, совершенно бесчеловечный месье Родригес удумал загадать Кейт выпечку пирога, предварительно зная, что готовка для современных девушек — хуже смертной казни, — порывисто произнесла Джеки, стремительно войдя в гостиную. Глаза полу-француженки слегка блестели, волосы были распущены и находились в лёгком беспорядке. Джеки чмокнула меня в щёку, тем самым, поздоровавшись, а затем, вырвала бокал у Макса, запрокинула голову назад и осушила содержимое до дна. — Ах... Гадость, — он стиснула зубы, — Этот виски... гадость. Разукрашенный самогон, — она пихнула бокал обратно в руки Макса, затем плюхнулась на кресло у столика и сложила руки на животе, почти по-матерински улыбаясь мне.
— А где твоя крошка Данни? — она выгнула бровь, с саркастической ухмылкой.
— Её нет и он счастлив, — весело добавил Макс, наполняя бокалы и взглянув на Джеки исподлобья, — Почему ты не просишь Тео присоединиться помочь вам готовить? Он же корифей, особенно в выпечке... Печёт так печёт, мастер на все булочки.

Макс заливается смехом, затягивая за собой остальных, а я, с трудом сдерживая улыбку, даю ему конкретный шалбан. Он падает на диван, как большая панда, и, пьяно простонав, принимается отчаянно тереть лоб.

— Это же правда, — хрюкает он сквозь смех, чуть ли не плача, — За что ты меня?
— За всё хорошее, — широко улыбнувшись, сообщаю я и щипаю его за ухо.

В кругу общего смеха, откинутых в стороны раскрасневшихся лиц и трясущихся, как на вибро-машине тел, я не сразу смог расслышать звонкий, мягкий голос, который, безусловно, я не мог слышать никогда прежде...

-... Твоё желание исполнено, Макс, — я стираю обеими руками смех с лица, слыша последние аккорды чужого веселья, — Осталось подождать тридцать минут и он будет готов. И ты съешь всё. Всё до последней крошки. Я жертвовала маникюром, ага? — уже не слышно ничего, кроме этого, девичьи наивного, сладкого сопрано. И я оборачиваюсь на голос, чтобы в очередной раз подтвердить свою догадку о том, что это та самая девушка, к которой Кен приклеился ещё на свадьбе...

Однако сейчас, я вижу её в другом амплуа и в другом — в тусклом, вечернем освещении, в отличие от того: яркого и дневного, когда во всех красках виделись эти, на первый взгляд, беззаботные маленькие плечи; кажущиеся при солнечном свете бесхитростные, карие огни глаз; лёгкие струи волос, сейчас подкрученные, легко спадавшие прекрасными винными волнами. И эта фигура в роковом красном платье, подчёркивающая каждый точённый контур тела. Изгиб талии, невинно-округлый разлёт бёдер, несомненно привлекающий внимание самых слепых... И эти ноги — от бедра, спрятанного за юбкой-карандашом, до оголённого колена и лодыжек, до этих изящных щиколоток, — сплошное произведение искусства. Тонкого мастерства, на которое способны воистину талантливые скульпторы. «Она идеальна», — тут же решил я, — «Она прекрасна», — вторил снова. Я протягивал ей руку и безмолвно отвечал на дружеское приветствие, улыбаясь, пока моё не слишком трезвое сознание осыпало малышку самыми изысканными комплиментами. Когда она повернулась ко мне спиной, чтобы что-то ответить Кену, я буквально замер. Платье... чёртово платье обладало ещё одним фокусом, помимо красной ткани, действующей на меня почти что... опасно. Вдоль её позвоночника пролегла «молния», которая, как я сразу понял, не являлась обманом. Она визуально прибавляла Кейт роста, хотя, едва я встал с дивана, то возвышался над этой хрупкой девочкой почти на две с половиной головы!.. Так что иллюзия есть, но обмана нет. Я даже представил, как медленно можно расстёгивать это платье... Какой при этом звук. Какой холод под пальцами, или под зубами, пока застёжка тянется вниз. И какая, наверняка, горячая кожа под этой очаровательной оболочкой красной упругой ткани... Да, горячая... Я чувствую это в своей... в своей руке?.. До сих пор?.. О, Боже!

Я очнулся, когда понял, что она, неловко смеясь, настойчиво пытается достать свою ладонь из моей хватки. Когда она отвечала Кену, то... он спрашивал её о том, что происходит. Они все сейчас, безусловно, говорили обо мне!.. Смешки, комментарии Макса... Я понял, как облажался. Но ещё далеко не всё потеряно. И ретироваться возможно. Я опустил взгляд на её руку. На ту руку, на которую я, в ту же секунду, захотел молиться. Полу-женская, полу-детская... с миниатюрными, тонкими пальцами и хрупкой, гладкой ладошкой, которую хотелось почувствовать на своей щеке. Я притянул эту руку к своим губам, оставив мягкий поцелуй на тыльной стороне ладони, вдохнул ягодный аромат её кожи. Это сделало мне честь в её глазах.

— Мне приятно познакомиться, — пробормотал я.
— Я знаю, — она игриво улыбнулась, — Мне тоже.

Затем, я увидел, как Кен обвил её локоть и, практически вынудив меня оторваться от её руки, поздоровался со мной и сжал ледяными пальцами так плотно и цепко, что я против воли бросил на него полный презрения, каменный взгляд и отрывисто проговорил.

— Рад тебя видеть, — это было правдой, но звук голоса играл против меня, и я кашлянул, усаживаясь обратно на диван, принимая виски от Макса. Он посмотрел на меня странным, всепонимающим ситуацию взглядом, но не осмелился больше шутить со мной и поднимать на поверхность тему о той реакции, которую взбудоражило во мне появление этой девочки.

Мысли спутались, я выпил, чтобы не беспокоиться по поводу собственного поведения, которое в последние годы конкретизировано контролировал, которое рассматривал со всех сторон и выжигал мозг анализом каждого действия, каждого взгляда, каждого сказанного мною слова. Сейчас у меня не было сил, точно подкосило. Я сваливал вину на алкоголь, не слушая их разговоров, смешных и не смешных историй, исполненных остроумием и алкоголя монологов Яна, Джеки и Мэйсона, которые дополняли друг друга в каждой теме разговора. Почувствовав на себе пристальный взгляд, я подумал, что это Кен, которого никогда не оставлял в покое не обусловленный разумом поступок. Тяжело сглотнув, я увидел два шоколадных бриллианта... они так близко и так далеко в то же время. Это глаза Кейт. И они смотрят на меня.

Я моргнул несколько раз, чтобы проверить: не кажется ли мне это?.. И сразу понял, что нет. Эти глаза полны невинности, смешанной с живым любопытством и недоумением. Эти глаза смотрели на меня открыто и ясно, изучая и понимая. Когда я невольно приоткрыл губы, чтобы что-то сказать ей, не зная сам, что... она тут же отвернулась от меня и сглотнула, смотря в полный бокал в своих маленьких нежных ручках.

— Ну, моя очередь загадывать и я сделаю это! — произнёс басом Ян, заставив меня перевести взгляд, — Тео! Правда или действие? — он пихнул меня в плечо.

Я опрокинул стопку виски в себя, чтобы придать себе больше спокойствия и целости мыслей.

— Действие, — уверенно заключил я, отставляя фужер.
— Хорошо, — заиграл бровями Ян, — Поцелуй-ка самую молодую девочку здесь... В губы.

Я тяжело сглотнул. Джеки взвизгнула.

— Мэйс, будь спокоен, Кейтлин на год младше меня, — она заиграла бровями в сторону вдруг раскрасневшейся девушки, которая была ошарашена пожеланием Яна и, ища спасения, смотрела на... на меня. Не на Кена. Я торжествовал внутри, хотя огромный риск, огромный риск того, что это может плохо кончиться для меня, разрастался и занимал целое полушарие головного мозга. Но, к счастью, меньшее. Я уже выпил. И уже... уже посмотрел на эти губы. Посмотрел и понял...

Я желаю поцеловать эту юную женщину.

— Хорошо, — пробормотал я, встав с дивана в одну секунду с ней. Внутри созрело решение: я пойму, если она захочет прерваться и бояться ничего не надо. Плевать на Кена. Это игра. И кто я такой, чтобы упускать возможность дотронуться этих губ своими?.. Я подошёл к ней совсем близко и, не говоря ни слова, склонился над её лицом...

О, Боже... Теперь я видел всю опасность. Теперь я видел то, что раньше преступно не замечал. Теперь для меня было главным прильнуть к губам этой девушки, к губам, вступившим в сговор с моими собственными, губам порочно-невинным, требовательным, умеющим хранить тайну. «Настоящие губы», — тут же решил для себя я и приблизился к ним, очерченным, малиновым, естественным. Не знаю почему, но я сделал это немедленно. Мгновение — и соединено.

Дыхание во мне на несколько секунд замерло, точно застрявшая песчинка в песочных часах, а затем — с огромной скоростью, точно его перевернули, стало наполнять лёгкие. Меня перевернули.

Нечто, похожее на молнию, пронзившую мою спину, заставило руки лечь на тонкую талию в обтягивающей ткани. Сердце не знало, как двигаться: оно было готово вырваться из груди, расшатать все стены, сломать грудную клетку. Что, что в этих губах?.. Особенная сладость? Да. Задержанное дыхание? Да...

Эту девочку, верно, никогда так не целовали. Эти не зацелованные губы не просили, не умоляли, а требовали, чтобы я их целовал. Тонкие, нежные пальцы впились в мои плечи; я закрыл глаза, потому что это очаровательное, накрытое удовольствием лицо юности было слишком. Видеть — было бы слишком.

Звука дыхания не было. За столом воцарилась мёртвая тишина оттого, с каким напором я налетел на — практически, — девушку своего друга.

«Да и плевать!» — подсознание посылало к чертям моральный ход мыслей.

Я слышал каждое шевеление наших губ, неумелое лязганье языка по моему нёбу и руки... Руки, что на моих плечах. Ткань стянута, выдох ветра в голове, а внутри пожар. А затем... Отчаянно и хаотично её руки отправились в мои волосы, утонули ладонями в них, когда я плотнее прижал её к себе. Этому поцелую я не хотел конца. Я целовал её безудержно, она — столь же страстно и с чрезвычайной невинностью старательно... Этот поцелуй — не игра. Эти губы — необыкновенны.
Одновременно: мы прервались. Потому, что через секунду, могли бездыханные свалиться на пол.

Открыв глаза, я встретился с яркими карими огнями, которые спустя мгновение оказались сразу на сантиметры дальше от меня. Но я ещё чувствовал её губы на своих губах. Ощущал руки, с неловкостью перебиравшие мои волосы, которые сейчас дрожали и неприкаянно весели по швам. Грудь её тяжело вздымалась, страсть в тёмных омутах сменилась испугом.

— Во-о-у, — прервал магию «нас двоих» Макс.
— Я... Наверное, пирог готов, — она произнесла эту фразу на автомате, всё ещё не в силах оторвать от меня взгляда.
— Я могу помочь? — прохрипел я.
— Сама. Я сама справлюсь, — поспешно произнесла Кейт и унеслась на кухню.

Как она нашла силы, чтобы двигаться?..

— Я... пойду и помогу ей, — тут же выпаливаю я, ощутив внезапный прилив сил и желая немедленно, снова заглянуть в её глаза, снова поцеловать её, чтобы начать дышать...

Дорогу мне перерезал Кен и я почти сразу почувствовал острое, сумасшедшее желание разбить его лицо, лишь бы добраться к той, чьи только что губы я познал... «И хочу познать всё остальное», — добавило моё подсознание.

— Тео... Всё нормально? — спрашивает меня Джеки, пока я убийственно смотрю прямо в глаза Кену и хочу его разорвать за то, что он стоит у меня на пути.
— Всё отлично, — «Замечательно. Просто я хочу ударить лучшего друга...»
— Не смей к ней приближаться, — продолжает шипеть Кен.
— Теодор Грей не любит, когда ему указывают, что делать. Если люди его не понимают и продолжают диктовать свои правила — он идёт наперекор, — зло произношу я.

Лучше не мешай мне, Кен. Лучше не мешай.

Видимо, поняв, что сейчас происходит внутри меня, что это не подвластно моему контролю, Кен подчиняется безмолвному приказу и освобождает мне дорогу. Быстрыми шагами я стремлюсь в сторону кухни, и прихожу тогда, когда чадящая паром духовка уже открыта, а она протягивает свою тонкую, нежную ручку за противнем, который может обжечь её пальцы так же, как мои губы прижгли её.

— Осторожно! — я успел вовремя предостеречь её, взяв за руку и оттянув от духовки к себе. Наши лица были вновь опасно близко, это горячее дыхание из приоткрытых губ... красивые, не подозревающие о том, что твориться внутри меня глаза. Эти глаза... — Я сам достану, — произношу, отрываясь от неё.

Взяв полотенце, я достаю пирог и ставлю на плиту. Запах... подгоревшего. Слегка передержали. «Но, как раз то, что нужно Максу», — отмечает мой воспалённый мозг.

— Думаю, подавать пирог не стоит, иначе... Макс решит, что это, возможно... было сделано специально, — оборачиваясь к прекрасному — для меня — недоразумению, сообщаю я, глядя в глубокие тёмные глаза.
— Я не собиралась подавать, — она пристально смотрит мне в глаза, хватаясь руками за кухонный островок и прижимаясь к нему спиной. — Вы... Теодор, — она сглатывает, — Пришлю сюда, чтобы... помочь мне достать пирог? — Кейтлин изогнула бровь.
— Я не знаю, почему я пришёл. Этой причины мне не понять, — ловлю себя на мысли, что отвечаю честно и невольно хмурюсь.

Хороши твои дела, Теодор. Вместо того, чтобы вставить какую-нибудь колкость на выгнутую бровь, что зачастую, казалось мне, выявлением сарказма или безразличного самолюбия, которое всегда отрицательно на меня влияло, я отвечаю ей честно, точно... точно она отличается от массы тех, что я встречал прежде. И это так. Эти губы... Я снова посмотрел на эти губы и был готов призвать на помощь гром и молнию, чтобы снова не накинуться на неё, не поддаться искушению, которое силилось во мне с каждой секундой всё быстрее.

— Это похоже на недоразумение, — бормочет она, — Не надо больше этого делать, — поднимает глаза, осознавая, куда я смотрю... Но в этом голосе нет ни просьбы, ни приказа. Это утверждение — лишь совет. Решение предоставлено мне.
— Кейтлин, — единственное, что мне удаётся сказать.
— Нам нужно вернуться к остальным, — выдыхает крошка, глядя в глаза, и уносится на каблуках в гостиную.

Мне потребовалось немного времени, чтобы понять: я должен до края напиться. Для того, чтобы не думать об этих губах. И обо всём, что со мной происходит в эти минуты ошпаренного сознания, разваливающегося под натиском желания прижаться к устам незнакомки, которая в несколько секунд заставила меня почувствовать, что я знаю её с детства. Странное, сумасшедшее чувство чего-то... чего-то, что находится за гранью обыденности и всего того, что я встречал и принимал всем естеством последние годы. Я смотрел на женщин сквозь пальцы, а сейчас... я желал смотреть на это юное, ангелоподобное создание открыто. Не имея при этом стыда и стеснения. А есть ли хоть малейший шанс на то, что поцелуй не последний?.. Она рядом с твоим другом, Теодор. Она улыбается ему, когда он интересуется о том, как она и «как всё прошло на кухне...» Она так возмущённо посмотрела на него и так искренно, исключая какую-либо возможность того, что «может что-то пройти». Своего рода, это честный ответ. Для неё, быть может, абсолютно честный. Но не для меня... Что-то внутри дрогнуло, когда она произнесла: «Не надо этого делать». А вместе с тем, возникло желание только продолжать и с каждым мгновением всё более и более яростно.

— Ничего не произошло кроме того, что Теодор спас меня от ожога. Я... была в своих мыслях, забыла взять ухватку и... — она разводит руками, держа достойную восхищения улыбку.
— И я поспел на помощь с полотенцем, — дополнил её фразу я, делая глоток виски.
— Наш Тео — спаситель, — широко ухмыльнулся Макс, играя бровями. Ян пристально смотрел на меня и пытался прочесть по моим глазам, что творилось в моей голове. Зная, насколько проницателен этот чёрт, я отвернулся от него и осушил бокал до дна.

Некоторое время все просто пили, болтали, я молчал и, кажется, мог бесконечно разглядывать ту, которая за одно-единственное прикосновение к моим губам смогла вдохнуть в меня нечто, открывающее каждую клетку моего тела и подсознания, заставляла их взаимодействовать друг с другом, а не работать порознь. Соединила их в единое целое. И она отвечала на мой взгляд. Я видел эти глаза напротив своих, благодаря судьбу и случай. Благословляя всё, что привело меня к этому поцелую. Я не хотел пока думать, чем это кончится. Мне хотелось, чтобы наше знакомство, напоминающее взрыв, хоть вулканической пылью, но разлеталось дальше. Непрерывно. Засыпая эти песчинками, этими взглядами, улыбками, фразами всё вокруг, наполняя счастьем мою жизнь, которое если и превратится в пепел, но не остынет.

— Я хочу танцевать! — Джеки огорошила всех окружающих громким заявлением, — Мне надоело. Просто пить и просто разговаривать — ах, я не знала большей скуки! — она театрально подняла глаза к потолку, — Я не считаю, что великолепный поцелуй Теодора и Кейтлин должен быть самым впечатляющим событием этого вечера, хотя бы потому, что меня это не так уж и впечатлило, ведь Теодор — мастер целоваться, а Кейт — девушка, которая поддалась более опытнейшему в этом плане мачо, — она поиграла бровями, выпрямилась во весь рост, быстрыми шагами направляясь к портативному музыкальному центру, установленному в углу огромного зала-гостиной старинного дома Флиннов.

Едва музыка заглушила разговоры, смех и прочие звуки, Макс, Мэйсон и Ян присоединились к Джеки, а Кен как-то слишком развязано прижался лбом к плечу Кейтлин. Мне захотелось его ударить. В моей голове начали созревать вопросы. Насколько у них серьёзно? Как и с чего это началось? Чем именно её смог зацепить Кен и что он сделал, чтобы привлечь её внимание к себе? К моей внезапной радости, она легонько повела плечом, чтобы избавиться от прикосновения.

— Я выключаю свет! Хочу тусить! — визг Джеки был настолько громким, что смог переплюнуть песню Бейонсе в динамиках. Никто с ней не спорил, либо желая сберечь связки, либо потому, что отказывать леди в удовольствии полной темноты не было в правилах окружающих её джентльменов.

Я же продолжал смотреть на Кейтлин, пока ещё при свете. Я понял, почему её изящное, хрупкое плечо выгнулось, откидывая голову любившего прижиматься к ней друга. Музыка побудила выполнить её этот жест сначала одним плечом, затем другим, а дальше, проведя ими лёгкую волну, чувствуя музыку каждой мышцей и веной, она поднялась от маленького дивана, на котором сидела вдвоём с Кенджи и делала аккуратные шажки дальше... Продолжая двигать плечами, тонкими кистями рук и прекрасно взмывать бёдрами вверх. То в одну в сторону, то в другую... Свет погас.

Вот чёрт!

В одно мгновение — я понимаю, что она спотыкается о мою ногу, сумев при этом не издать ни единого звука. Ни вскрика. А я, в свою очередь, ретируюсь, встав, чтобы ухватить её за талию и усадить на свои колени.

Она в моих руках.  К счастью, она и не изъявляет этого желания, которое если бы не оскорбило меня, но огорчило. Как поразительно для хорошей девочки... Приятно и даже льстит. Я ощущаю тот самый подъём внутри, который несколько дней, недель, был для меня невозможен. Нечто есть в этой девочке, нечто, что заставляет ощутить в себе энергию и неопытность, ревностность и чувственность, уверенность и наглость того подростка, которым я являлся. И в такие моменты, когда в твоих руках оказывается нежное, пахнущее ягодным ароматом, забирающее в омут своей фарфоровой хрупкостью тело, прошлое перестаёт существовать. Потому, что те чувства, что жили лишь в воспоминаниях, оживают в реальности. Эта первозданность восприятия вновь пробирается под самую кожу. И это невозможно контролировать. Это происходит с той же быстротой, с которой спадает на Землю солнечный свет.

— Кейтлин, — губы с неловкостью перебирают каждую букву её нежного имени.

Она не выдавила ни вздоха в ответ: верно, она не могла найти в себе самообладания, чтобы встать и уйти; она продолжала неподвижно сидеть, молча, при этом не пытаясь казаться беспечно-уверенной на коленях наглеца, что пьянел только от запаха её длинных волос. Пока мои руки не стали блуждать на её талии, она не двигалась, не говорила, и, даже...сдавалось мне, что не дышала. Но когда мои воспалённые ладони, неподвластные рассудку, проскользнули с самого сгиба её талии по рёбрам вверх, девочка точно очнулась от спячки: Кейтлин громко задышала, очень глубоко и звучно, но я знал, я верил, чувствовал, что если эти захваты кислорода в лёгкие вызваны лишь моими прикосновениями, то эти вздохи слышу только я, потому что они предназначались мне. Ибо я был тому причиной.

— Я же просила... тебя... — голос малютки прервался на полуслове; в нём был то полустон, то полумольба.
— Меня? — внутри я требовал, чтобы она продолжала. Малыш, пожалуйста, говори.
— Да! Тебя. Не надо делать этого, — она уже второй раз за вечер произнесла эти слова: в них было не меньше надежды, чем в прошлый раз.
— Ты просила меня не целовать тебя в губы. Там, на кухне. Разве я неправильно тебя понял? — в моём голосе, должно быть, слышалась та самая насмешка, после которой слабый пол редко продолжал со мной бой.

Но я ни в коем случае не хотел, чтобы ей так казалось. Да, я насмехаюсь, но не над её мольбой, а над собой. Не могу отпустить её. Не готов следовать её «не надо». Не могу отпустить сейчас эту спасительную соломинку, которая может спасти меня от одиночества и оттого хладнокровного дьявола, что селится во мне и ест заживо. Что за нелепость? К глубочайшему расстройству, мой тон был ею молниеносно распознан. Но понят неверно, увы... Она в секунду оторвалась от моих колен, но я тут же притянул Кейтлин обратно. Наши бёдра стукнулись друг об друга. Выдохнув шипящее возбуждение внутри, я крепко сжал главные части её бесподобных ног.

— Ты не ответила мне, — пробормотал я ей на ухо, пока она старалась вдыхать и выдыхать размеренно и тихо. И кажется, в эти минуты ей ничего так не хотелось, как дышать.

Дурман её волос кружил голову, мягкость щекотала и ласкала мои щёки. Я поступал аморально и безобразно, вот так, зажимая чужую спутницу в темноте, на пустом диване, но мне было плевать, как было плевать в пятнадцать, в семнадцать, как было почти всегда, когда дело касалось моего желания, когда это желание не являлось потребностью только моего тела, но жаждой самой души, которая никогда меня не обманывала. Да, я совершал ошибки, доверяя своим импульсам, своим «хочу», но я сумел вынести из жизни одну простую истину: сейчас или, чёрт возьми, никогда больше. Шанс нам даётся один раз. Чувства... несколько раз, но не так часто, чтобы ими раскидываться...

Кейтлин напряглась всем телом и мои руки крепче сжали её бёдра, начиная ползти выше. Я чувствовал её рёбра под тонкой, упругой тканью.
— Ты хочешь, чтобы я тебе ответила? — рваное придыхание разделило, на удивление, ровный, уже решительный ответ.
— Ты уже мне отвечаешь. И да, мне нравится, что я тебя трогаю, а ты реагируешь и говоришь, — прохрипел я, удивляясь собственному голосу. Когда она отворачивалась от меня, а локоны волос спали так, что большая часть прикрыла её лицо: мне была заметна тень улыбки, что легко проскользнула по её устам. Я пьянел от этого ещё более отчаянно...
— Если ты такой смелый и уже распускаешь руки... — ого, детка двигает мысль: я весь обратился во внимание, пряча ухмылку, —... то, может... пойдём отсюда и где-нибудь вдали от этой комнаты, от всех твоих друзей, ты... покажешь мне свои талантливые пальцы во всей готовности?.. Если, конечно, не струсишь.

Это вызов, детка?..

— Пойдём, — быстро шепнул я.

Она моментально взлетела с моих колен, а я схватил её за руку, желая вести за собой, подсознательно волнуясь о том, что она может убежать. Моралистка. Что же... не хочет во тьме, в комнате полной друзей, пойдём туда, где уединимся.
По коридору, из-за приоткрытой двери, ведущей, по всей моей пьяной видимости, в ванную, лилась полоска света. Кейтлин ловко увлекла меня за собой в эту купель света из кафеля и мрамора, прикрыла за нами дверь и тут же обернулась, глядя мне в глаза. Я щурился от того излучения, что исходило из потолка, но едва наши глаза встретились, я почувствовал, что мне совершенно плевать: ночь или день, холод или жара. Я не видел ничего, кроме этого тёплого шоколада, что плескался в её глазах, так молодо и так дерзко. Кейт мило улыбнулась мне, на секунду мой пьяный мозг заработал: «А нет ли в этом подвоха?» Прежней невинности, что я видел в ней, вдруг ни осталось и следа. Опять, моя ошибка?.. Но я не хмурился, я не шевелился. Я просто дышал, как дышал всегда, когда толком не мог сознавать, в чём дело и отчего мне привалило такое счастье. Развлечься с подружкой Кена никогда не представлялось мне возможным. Но блять. Что в ней такого?
— Мне так приятно ваше внимание, мистер Грей, — сладко прощебетала она и положила ладошки мне на грудь, кусая губу. — Так отчего же вы остановились сейчас?..

Она сделала шаг на меня, затем, ещё один и мне пришлось усесться на бортик джакузи, в которое я упёрся отменно накаченной точкой своего тела.

— Я жду твоих действий, — дерзко прошептал я, сейчас наши глаза были почти что на одном уровне. Я ощутил сердечный удар, что прошёл сквозь тело. Девочка улыбнулась, приближая своё лицо ко мне так, что я снова мог почувствовать её нежнейший аромат...

И блять. Шестое чувство меня не подвело.
В одно мгновение она напрягла свои руки и толкнула меня в грудь, заставляя свалиться в джакузи к верху ногами. Задница... Моя задница. Основной удар пришёл на неё. Пока я в полном шоке таращился на эту наглую девицу, что нервно смеялась, мой мозг всё ещё медленно сознавал, что со мной произошло. Пьяный, я валялся где угодно, но только не в джакузи по воле девушки, которую откровенно соблазнял. Усмехнувшись, она прикрыла ротик рукой, которая всё ещё дрожала. Она выглядела как маленький, злой котёнок, что едва сдерживал негодующее шипение и с трудом пытался прижать жаждущий встать дыбом пушистый хвостик. Неловкая, мило мстительная, раскрасневшаяся и совсем юная, Кейт лишала дара речи своим обаянием, что подобно шампанскому из дорогой бутылки стремилось вырваться из неё. И вырывалось, расплёскиваясь, даже против её желания. Наконец, она решилась выкрикнуть:

— Знаешь, мажор, думающий, что тебе всё позволено... Ты дурак и не всё происходит так, как желает твой член!

Я лишь открывал и закрывал рот.

— Мурмудон! — напоследок крикнула она, сияя полными гнева карими глазами и выбежала из ванной, плотно захлопнув дверь.

Несколько секунд я валялся в полном беспамятстве, не имея опоры ни мысленной, ни телесной. Мне было... непонятно, что так мне понравилось в этой взбалмошной, маленькой девочке, что буквально вынесла мне мозг моим окончательным прозвищем.

«Мурмудон».

В итоге, я очень громко смеялся. А когда в ванной меня обнаружил Макс, что буквально гнулся, как деревце, в разные стороны от смеха вперемешку со слезами, я впервые сделал попытку вылезти, что у меня получилось довольно элегантно. Настолько, насколько мне позволяло моё «нетрезвое я».

Уже в гостиной я узнал, что Кейтлин вместе с Кеном уехали, и это известие дало мне что-то вроде облегчения. Хотя бы потому, что я не буду смотреть своему другу в глаза. Я не знаю, как он так может, но его чёрные, острые зрачки прокалывают моментально, от этого трезвеешь и чувствуешь себя дерьмом. А этого мне никак не хотелось. Макс, Мэйсон и Ян не упустили возможности «потравить» меня насчёт «принятия пустого джакузи» и не состоявшейся «бурной ночки». При этом словосочетании я сморщился, допивая очередной бокал виски. «Бурная ночка» с девушкой Кена?.. Что за ерунда. Странное чувство пустоты, постепенно, вновь наполнило меня. И алкоголь уже не помогал. Да, алкоголь прекращал помогать, когда я становился совсем пьяным. Почему?.. Да потому, что я хочу быть искренним и выложить всё на чистоту, хоть кому-то. Но меня не поймут. И я сжимал челюсти от безысходности...

***

Я проснулся от лёгких толчков в плечо. Даниэль стояла, склонившись надо мной и укоризненно глядела на меня. Ни слова ни сказав, она подала мне руку, и я тут же ухватился за неё.

— И когда ты собирался ехать домой? — тихо спросила она, не пытаясь фригидничать, как делает это почти всегда. Я даже заулыбался.
— Ты волнуешься? — я не мог следить ни за мимикой, ни за тем, что я говорю.

Боги милостивые. Я совсем пьян. Или нет?.. Нет?

— А как мы оказались в машине? — поморгав с несколько секунд, интересуюсь я. Даниэль усмехается, смотря на меня исподлобья.

Красивая, сексуальная, дорогая сука, на которой я собираюсь жениться. «Да, мистер Грей. Вы всегда отличались умением придумывать своеобразные комплименты», — хмыкнул я про себя. Тем временем, шум мотора прервался, и я кубырем выбрался из машины, но тут же ретировался, идя, как самый настоящий самец...

— Блять! — шикнул я, качнув на себя головой, чуть было не свалившись. Дана подхватила меня, как спасатель Малибу.
— М-м-м... Боишься, что твоё счастье разобьётся, мур? — игриво заурчал я, улыбаясь.

Даниэль широко улыбается.

— Ты пьяная скотина, моё счастье.

Я попытался надуть губы от обиды, но лишь издал непонятный, фыркающий звук, на что Дана лишь покачала головой, а затем повела меня дальше.

— Что бы ты делал без меня, герой дня?..

Бедняжка... так тяжело дышит, таща меня на своём плече. Действительно. Кому я нужен, если не ей?..

— Ты так сексуальна в этих брюках, — бормочу я.
— Ты делаешь мне комплимент? — я слышу её смех, — Ты пьяный и уставший, твои мыслишки сейчас не устойчивы.
— Я ничуть не устал... Хочу в ванну.
— Это я могу тебе дать.
— А есть что-то, что ты можешь мне не дать? — насильно строго спрашиваю, смотря в её глаза сквозь угар.

Она косо и торжествующее улыбается.

— Всё зависит от того, как вы меня попросите, мистер Грей.

Я замечаю, что мы уже вваливаемся из лифта в квартиру. Пахнет деревом и лаком, новой мягкой мебелью. Пахнет той самой банальностью не обжитой квартиры, которую я так ненавижу. Прижав меня к стене рукой, Дана опускается предо мной на корточки и расстёгивает мои туфли. Я кладу ладони на её руку, лежащую на моём животе и нежно поглаживаю, как просящий лакомство кот, опуская её ниже...

— Грей, — Дана поднимает глаза.
— Да? — выдыхаю, — Ты внизу... Твоя рука так близко. Хочу, чтобы ты...
— Мистер Грей, для начала, вы проспитесь, — прервала она меня, — Я всё делаю старательно, так что мне будет ужасно обидно, если вы забудете лучший минет в своей жизни, — она любезно улыбнулась.

Я поднял левый уголок губ.

— Я буду ждать с нетерпением завтрашнего дня, — игриво выгнул бровь я.

Дана улыбнулась, поднялась на ноги, протёрла и убрала мою обувь в шкаф.

— Иди в ванную, я попросила Лидию наполнить для тебя джакузи перед тем, как поехала за тобой.

Я кивнул, снял на ходу носки и, всё ещё пьяно качаясь, добрёл до цели. Не раздеваясь, я погрузил себя в воду, улёгся на дно и вытянул ноги, заставив их упираться в противоположную стенку. Горячая вода расслабляла, пузырьки весело танцевали на поверхности. Я вдруг рассмеялся, вспомнив, что сегодня на дне джакузи в одежде я уже оказывался... Мокрая ткань неприятно облепила моё тело, я закрыл глаза, пытаясь не чувствовать этой липкости, или просто, хотя бы, не обращать на неё внимания. Перед моими глазами предстало более желанное видение... Джакузи. Пена. Я видел в этой пене Айрин... Я снова вспомнил о ней. Я почувствовал её аромат губ, таких сладких... Перед глазами начали всплывать эти пленительные черты: голубые глаза, вечно оголённые запястья и линии ключиц, образы путанные и чувственные. Почему я так помню её?
Даже сегодня, когда моё сердце искало любовь в чужой, маленькой, совершенно юной девочке, когда мои губы по воле рока и случайности коснулись губ, что я не знал и не мог никак почувствовать в любом случае, если бы не приехал к Флинну, я не могу... не могу выбросить Айрин из головы. Когда я был трезв, я не позволял этим мыслям посещать голову. Когда я был выпившим в баре, я думал исключительно о том, что со мной. И что будет дальше... и поэтому никакая зеленоглазая блондинка не могла мне помешать в этот момент. А когда я выпил больше, жажда нового, жажда юного и такого святого... настолько святого... Она достойна большего, нежели «мурмудона»; я поцеловал это «новое», потому что хотел обновления. Чувства... Они должны были проявиться во мне иначе. Этот поцелуй меня вылечил, и за него я должен буду просить прощения. Перед Кенджи, перед ней самой... Всё только средство, верно?.. Для меня всё лишь средство. Я эгоист, придурок, я согласен. Я со всем согласен. Но я по-прежнему люблю. Люблю её. Айрин Уизли.

Почему я отпустил её? Почему? Зачем сегодня крал драгоценные минуты юности у той, которая никогда не полюбит меня так, как Айрин?.. Зачем я бегу? Отчего? Я замечаю за собой, что бежал почти всегда. От разрыва с Айрин, от проблем с отцом, от чувств. Сегодня я бежал от настоящего, догоняя наркотик юности. Укол, который избавляет от того груза, что на плечах — поцелуй с девятнадцатилетней девчонкой, страстный и долгий, — не панацея. По крайней мере, не долговечная. Злобная пустота снова вернулась, желая заполнить каждую часть тела. Целый месяц я чувствовал это. Я должен сбросить этот груз...

Мысли об Айрин всегда пьянили меня, а сейчас трезвят, потому что я действительно, действительно осознаю, что она всё, что мне нужно. Самовнушение, уязвлённое самолюбие, эгоизм, к чему это всё привело меня?! Пока я ничего не могу решить в своей жизни, занимаясь только лишь тем, что виню то себя, то Айрин, то отца, то Элену, то Даниэль... пока я тону в этом океане пустоты, а по ночам, в огромной постели, в беспамятстве бормочу её имя, пытаясь уснуть, пропасть между нами растёт. Она... Она не дала мне даже шанса удержать её!

Но я дам его себе. Я попробую. Ещё раз. Я буду таким же дерзким, раскрепощённым, свободным, как сегодня вёл себя с Кейтлин... Потому что в ней все те чувства, тот подъём, тот пласт счастливого времени и всё счастье Земли, что существует в этом мире. Я сделаю это. Завтра... Да!

— Тео! С ума сошёл?! — до меня доносится смех Даны, и я вдруг чувствую отвращение от этого звука, неестественного... Это не так, как смеялась она... Айрин. — Почему ты не разделся?..
— Не хочу, — проговорил я, загадочно улыбнувшись. Я заглянул ей в глаза.
— Ты протрезвел, — задумчиво говорит она, садясь на край джакузи.
— Правда?
— Ага, — она склонила голову набок, — Пока ты безмятежно спал, Макс мне кое-что рассказал...
— Да? — я хмурюсь, догадываясь, о чём она хочет поговорить.
— Ну, вообще, — она сложила ладони «домиком», оперев локти о колени, установила на пальцы подбородок, — Я бы, конечно, не поверила в эту пьяную болтовню, если бы не Ян, что подтверждал его слова весьма убедительно... Ты сосался с подружкой Кена? — она изогнула бровь.
— Можно и так сказать, — я кивнул, — Ты же не ревнуешь?
— Да, не ревную, — она улыбнулась, — Даже не мечтай об этом. Мне плевать... Только вот меня задело то, что вы прятались в ванной.
— Задело? — выгнул я бровь.
— Да. Мой первый раз был в ванной... С тобой, — она сглотнула, — Но... Ты, которому невозможно отказать, получил отказ? — Дана прочистила горло, видимо, сдерживая смех.
— Да, — я широко улыбнулся, — Девочка назвала меня «мурмудоном».

Дана на несколько секунд сжала губы, подавляя смех, тараща глаза, затем звонко расхохоталась и прикрыла рот рукой. Тряхнув волосами, она произнесла, откидывая голову назад:

— Знаешь, в этом что-то есть... В этом весь ты, — задумчиво заключила она. Затем, посмотрела мне в глаза. — Намереваешься сделать любовницей её?
— Нет, — отстранённо произнёс я, — Я... не могу сделать любовницей девушку своего друга, которая, к тому же, мне отказала. Любовницы, обычно, лёгкая добыча.
— Любовница от слова «любовь», — произнесла Дана, потирая шею и смотря мне прямо в зрачки. Вот ведь... чёртова баба! — Лёгкая добыча — это шлюха, Тео. Любовница — это тоже постоянство, своего рода...
— Я не намереваюсь искать себе любовницу.
— Зачем искать? — она изогнула бровь.

Я сглотнул, ошарашенно глядя ей в глаза. Она склонилась над моим лицом и провела рукой по щеке, стирая капли воды.

— Зачем? — повторила она вопрос, — Тебя всегда окружает слабый пол. Можем ещё пообсуждать твоих дам...
— У меня нет дам, — жёстко произнёс я.
— Ну, — протянула Дана, чуть дуя губки, — Ну, не нервничай ты так, Тео... Нет и ладно. А искать и правда не нужно... Айрин и так у тебя под рукой, — щебечет она мне на ухо и, закончив, резко встаёт с джакузи, что предусмотрительно, потому что ещё немного, и я был бы готов утопить её в этой пенной воде. — Ах, да... Она же наконец-то призналась, что ты ей больше не нужен. Как досадно.

Я сжал руки в кулаки и стиснул челюсти, смотря Дане прямо в глаза.

— Давлю на больное, милый? — улыбнулась она, — Расслабься. Это чрезвычайное напряжение и серьёзность тебе не к лицу. Думай о хорошем, — она подошла к двери, ведущей из ванной и ненадолго остановилась, приоткрыв её. Обернулась. — Я ревную тебя не к тем, что владеют твоей похотью. Этим владею и я, — голос Даны звучал ровно, — Я ревную тебя к той, что держит в своих руках даже разбитое, твоё сердце... Ты меняешься, когда думаешь о ней и если ты считаешь, что я этого не замечаю, ты просто глупец, — она сжала губы, — Я борюсь с собой, Теодор. Продолжаю и продолжаю бороться. Развлекайся с кем хочешь. Но знай, что ты мой, — она сжимает губы, — Мой... Мой муж. Ты станешь моим мужем в этом месяце.

Отчаяние плещется в её глазах, а искренность... Столько искренности. Когда я видел эту искренность в последний раз на её лице?.. И тут же я вспомнил это. Это лицо я видел всякий раз, когда отвергал её.

— Я иду спать, Тед, — шепчет она, тяжело сглатывая, — В свою спальню. А ты., — она беззвучно шевелила губами, периодически набирая воздух в лёгкие, — Ты... Ты выходи из воды. Она остыла.

Даниэль ушла и закрыла дверь. А Айрин... Айрин, остыла ли она? Может быть... Может быть, это только её эмоции: внутренняя боль и обида прожгли её сердце так, что там осталась лишь кровоточащая рана, а я невольно являюсь той солью, что разжигает эту боль? Если Дана, любящая меня, хотя эта любовь никогда не была взаимна, так страдает от меня, то Айрин... Мой смысл жизни был заключён в ней, а её во мне. Разрывание по швам, болезненное решение, расставание, что ей удалось предпринять. Айрин больнее в сто крат, нежели Дане.

Господи... Я должен её вернуть. Должен. Вернув её, я верну всё. Юность, бесконечные поцелуи... И самого себя. Счастье, что без неё недоступно.