Жизнь после смерти

Обманчивая стабильность неприятностей – лишь темное затишье перед бурей

На улице было пасмурно, холодно и слякотно. Сверху нависало серое, унылое и бесстрастное ко всему живому небо, на котором за последний час не появилось ни единого луча и без того скупого, бледного зимнего солнца. Далеко вперед простирались несколько параллельно идущих улиц, безликих и одинаковых, погрязших в монотонной повседневности однообразных будней и утративших своеобразную красоту урбанистического пейзажа, проявляющуюся во время ярких весенних деньков. Сейчас эти три улицы, изгибающиеся причудливыми лабиринтами выстроенных плотной стеной депрессивных, чуть наклоненных в перспективе домов, убегающие вдаль, к развязке, к точно таким же улицам и проспектам, сочетали в себе отблески ледяного света, отражающегося в витринах магазинов, которые кое-как ютились по соседству с многоэтажными высотками, в стеклах жилых небоскребов, врезающихся в проклятое небо, и в матовых панелях помпезных, отстроенных по последнему писку архитектурной моды, офисных зданий. Заманчивые огни работающих вне зависимости от погодных условий и времени года магазинов, откуда изредка доносилась приглушенная, будто задушенная музыка, приливами накатывающая на многочисленных прохожих, случаем мелькавших мимо, ослепительными всполохами боролись с бесцветностью и обыденностью окружающего городского мирка. Нескончаемый, вибрирующий в воздухе гул сотен голосов, высоких и низких, молодых и старых, печальных и веселых, растянулся по трем шеренгам неугасающей, бурлящей подобно горному ручью, жизни мегаполиса. Три параллельные улицы. Три простых и одновременно сложных пути, ведущих к известному результату — там, где они закончатся, начнутся следующие этапы путешествования, петляющие, вымощенные ежедневной суетой дороги. Грязные и чистые, скучные и поражающие уставшее удивляться воображение, людные и пустые улицы.Закутавшись по самый нос широким шерстяным шарфом, отдающим неброским ароматом чужих цветочных духов, засунув затянутые в идентичные шарфу шерстяные перчатки руки в карманы драпового пальто, тоже чужого и тоже насквозь пропитанного запахом женского парфюма, только уже не цветочного, а цитрусового, откинув легким движением со лба мешавшую челку и зябко сжавшись от резкого и сильного порыва ветра, Хиёри, переминаясь с ноги на ногу, стояла на тротуаре в ожидании светофора. Чтобы попасть на противоположную сторону, к тем трем улицам напротив, пройтись по средней из них, затем пересечь небольшой, окруженный аллеями бульвар, завернуть в крохотный, словно плевок живой природы посреди бетона, стекла и железа, парк и выйти к территории старшей школы Сиратори, ей нужно было перейти проезжую часть. Рядом, натянув до бровей огромную шерстяную шапку с помпоном и согревая дыханием замерзшие голые пальцы, стоял Юкине. Позади них — толпилась, спонтанно сгрудившись в очередь, разномастная группка школьников, сарарименов и стариков. Все они ждали, когда ленивый светофор загорится зеленым. Девушка вяло поковыряла носком сапога мерзлую смесь из грязи, снега, соли и земли, облезлыми кусками покрывающую темно-серый асфальт. Ради собственного спокойствия она отошла как можно дальше от бортика тротуара, однако, глядя на мчащиеся, быстрые, пятнами проносящиеся вдоль шоссе машины, она вовсе не была спокойна. Более того, ей даже страшно было туда смотреть. Машины... внезапная, непредсказуемая и жуткая смерть на колесах... Такая же непостижимая и неподвластная, как хитроумный замысел проказницы-судьбы... Синки прикрыла глаза, погрузившись на мгновение в прострацию и отгородившись от реальности. От шума пугающих чудовищ-автомобилей. Ровно два часа назад она, священное орудие без прошлого и без семьи, вспомнила свою предыдущую жизнь. Всю. В мельчайших, возможно, излишних, тяжелых и неестественно красочных подробностях. Два часа назад перед ее затуманенным, потухшим взглядом пронеслись, восстанавливаясь из пепла забвения, живописные эпизоды ее смерти. Утро. Счастливая бессмыслица томительного ожидания. День рождения. Растроганные родители. Серебристый «Рено» папы. Скользкая дорога. Зима. Столкновение. Развороченные трупы отца и матери. Ее разорванное напополам тело, даже не осознавшее произошедшей катастрофы. Отделившаяся душа. Мертвая душа. Отчаяние. Прикосновение невидимых, осязаемых рук полубредового-полубезумного горя. Донельзя складный, отточенный алгоритм взаимодополняющих последствий, сцепленных причинно-следственной связью. Два часа назад она заново обрела своего Бога. Вовсе не такого несокрушимого и непобедимого, как Тоно-сан, но, наверное, гораздо более сильного и значимого. Она плакала. Не выдержала и снова разрыдалась, по-глупому разрыдалась у него на плече, обнимая его, как в последний раз. Но девушка знала: это был первый раз, когда именно она обняла его. Крепко, до дрожи, до выжатого из легких воздуха, до побелевших костяшек пальцев, впивавшихся в грубую ткань поношенной футболки, так, словно бы могла в любой краткий миг потерять его. А он молчал. Краснел, отводил глаза и молчал, позволяя ей в бессвязном, прерывающемся шепоте изливать ему душу. Будто и не бывало никакой разлуки, тех двух месяцев вынужденного беспамятства.

Расползающиеся, точно старые швы на изношенной одежде, густые и тягучие, как патока, мысли Хийо плавно завернули не в ту степь. Во рту до сих пор чувствовался необычный, не сравнимый ни с какими известными ей вкусами, привкус наглого, проворного и поразительно чувственного языка Бога Бедствий. Губы неистово горели, словно обожженные кипятком, сохранив призрачное ощущение близости. Розоватый румянец на щеках синки, вызванный холодом, потемнел, и кожа запылала не хуже губ; лицо обдало жаром. А ведь то был ее первый поцелуй... Такой же внезапный и непредвиденный, как в «Капипа-Лэнде», такой же уверенный, не спрашивающий разрешения, как во время парада Капиперов, однако настоящий, волнующий, как... никогда. Никогда. Она даже и помыслить не смела ни о чем подобном. Конечно, зарвавшийся божок получил по заслугам за проявленное своеволие, отхватив немало оплеух, призванных защитить свободу и неприкосновенность ее личности, и все же она почему-то, вот вопрос, нисколько не жалела о том, что было. Потому что два часа назад она поняла, что обязана Ято жизнью. Лишь благодаря ему она продолжает трепыхаться в пресловутой реальности. Лишь благодаря ему она сейчас перейдет на противоположную улицу, навстречу хорошо забытому старому и неопределенному новому. Достигнет иной ступени своего существования.

— Пойдем, Хиёри, — Сэкки подергал шатенку за рукав пальто, и та кивнула ему. Запищал сигнал секундомера, а вслед за ним замигал зеленый человечек, схематично изображающий пешехода. Двое синки ступили на пересеченную ровными белыми полосами «зебру». Когда они проходили через проезжую часть, где застопорились в недолгом ожидании раздраженно бухтящие иномарки, блондин ненароком взял девушку за руку, сильно сжимая пальцами ее ладонь в перчатке. Пустяк, но мальчик решил, что таким образом Хийо хотя бы будет меньше бояться, ибо страх подтачивает волю орудия и вместе с тем ослабевает его, делает зависимым от собственных кошмаров. Юкине это было знакомо, как никому другому.

Пара затерялась в быстром, живом потоке сплошной людской массы, прилившей к берегам улицы. Офисные трудяги в серых плащах, бросившие вызов общественности, эксцентричные фрики —гуро, ямамба, «апельсины» — школьницы в коротких юбчонках, женщины, дети, бодренькие пенсионеры. Хиёри шла, с интересом разглядывая прохожих всех мастей и социальных статусов, впитывая каждую увиденную мелочь, каждую малозначительную подробность и чувствуя себя по-настоящему живой. Живой душой. После смерти. Взаимоисключающие понятия, однако сейчас ей казалось, будто иначе и быть не может. Она изменилась, исчезла прежняя Хиёри Ики, потерявшая свою горячо любимую семью, отныне она – Хиоки. Синки, чьей семьей стали Бог Бедствий, Сэкки, Богиня Нищеты и Дайкоку. Разумеется, девушке было нелегко примириться с этим неопровержимым фактом. Тем не менее, божок и остальная божественная компания любят ее ничуть не меньше, чем погибшие мама и папа.

Юки шел рядом. В отличие от Хийо, он не глазел по сторонам с видом иностранца, впервые оказавшегося в Японии, а глядел исподлобья на подругу. Отросшая светлая челка, прижатая ко лбу краем шапки, мешала и постоянно лезла в глаза, отчего парнишке приходилось часто моргать, точно он не ровен час расплачется. В голове все перемешалось в некую темную, запутанную и сложную бурду, осилить которую его мозг пробовал на протяжении всего утра. Сначала ссора Хиоки и Ято, потом признание этого балбеса в связи с Норой, после продолжительный приступ, произошедший по вине Хиёри, затем неожиданное возвращение всех ее прижизненных воспоминаний. На языке вертелся лишь один назойливый вопрос: кто-нибудь понимает, что происходит? Юкине запутался. Круговерть поспешно сменяющих друг друга, чрезвычайно важных событий окончательно завела ум за разум, смешавшись в итоге в клейкую, как манка, липкую и скользкую кашу. В сумбур. Он чувствовал себя виноватым за то, что вовремя не запретил девушке наведываться в их с Ябоку комнату, корил себя за явную непредусмотрительность, ведь он бездумно оставил дневник синки на самом видном и в самом легкодоступном месте, ругал себя за излишнее любопытство, поскольку, естественно, прочитал все ее заметки. Кто виноват? Он? Ято? Хиёри? Черт его знает. Но в то же время, не переставая удивляться творящимся с подругой аномалиям, не допустимым по всем правилам и канонам Дальнего берега, глубоко-глубоко в душе, где-то в особенно дальних закоулках сознания, еще не переварившего и не разложившего происходящее по полочкам, Сэкки был рад, очень рад, что Хиёри вспомнила его. Узнала. Блондин, вспыхнув, потупился: выйдя из комнаты, Хиоки, подозрительно красная, смущенная и растрепанная, вдруг сильно обняла его, буквально задушив в стальных объятиях. Она плакала и улыбалась. Светло, искренне, той самой теплой завораживающей улыбкой, которая напоминала мальчику солнце. Ласковое, заботливое, весеннее солнце. И он доверчиво потянулся к ослепительным лучам этого солнца, яркого, но не обжигающего, согревающего его даже тогда, когда он того не желал. Потому что был неблагодарным, не ценил.

— Ты рада, что ты все вспомнила? — между делом проронил синки, снова взглянув на шатенку. Никогда прежде он не видел у нее такого светлого, сияющего выражения лица. Казалось, ни скверная предвесенняя погода, ни толкающиеся со всех сторон люди не могли унять ее лихорадочное, непонятное возбуждение. Странный вопрос же мальчик задал неспроста: улыбки, объятия, как после мучительно долгого расставания, слезы, радость, приправленная печалью и горечью от пронзительных, врезающихся в память картин прошлого — неужели она счастлива? Невзирая на, как он подозревал, живописные кадры собственной смерти, пронесшиеся перед ее глазами в момент возвращения из забытья, минуя поистине страшную смерть ее родителей, свыкнувшись за столь короткое время с мыслью о вечности, проведенной в загробном мире, она счастлива? Синки внезапно почувствовал, как на его плечи свалился тяжкий груз ответственности, словно бы он сам был причастен ко всем злоключениям Хиёри. Она радуется тому, что вспомнила их? Что теперь вынуждена остаться с ними навсегда?

Где-то примерно на середине бесконечная, сдавливающая плотными рядами домов улица расходилась вширь, и окружающее пространство потихоньку становилось свободнее; спешащий по своим делам пролетариат незаметно расступился, освободив больше кислорода. Дышать стало гораздо легче. Хиоки немного сбавила быстрый, пружинистый шаг, напоминающий скорее замедленный бег толком не проснувшегося с утреца пораньше человека, огляделась, поправила шарф. Нахмурилась. Тонкие брови сдвинулись к переносице.

— Не знаю, — честно ответила Хийо. Почему-то сейчас хотелось быть предельно откровенной и раскрыть перед шмыгающим носом белобрысым подростком свою душу. В точности, как перед Ято. — Я не знаю. Сложно сказать, рада ли я или нет, потому что когда я потеряла воспоминания о прошлом, то забыла о тебе и о Ято, а когда все вспомнила — снова встретилась с мамой и папой, которых уже нет. Их нет, однако я ведь сама попросила Ято сделать меня своим орудием, сама загадала это желание... И знаешь, Юкине, я ему благодарна. И ему, и тебе.

Шатенка улыбнулась и поглядела на парнишку. В глубине ее аметистовых глаз, на дне черных точек-зрачков плескались смешанные чувства грусти, нежности и поразительного воодушевления. Блондин, отчаянно краснея, натянуто улыбнулся в ответ. Помнится, нерадивый божок вещал что-то про то, что Хиоки якобы бросит его, уйдет и отыщет себе нового хозяина, более внимательного и заботливого, не так ли? Блондин невольно подавил рвущийся наружу злобный смешок: ага, как же, уйдет она! Возможно, Бог Бедствий слишком расчувствовался тогда, раз сморозил такую по-детски глупую чепуху. Однозначная реакция их подруги на «воссоединение» с ними, ее искренняя благодарность говорили о том, что никуда она не денется. Их троих связывала нерушимая, невидимая, но прочная, как канатная веревка, вечная и незыблемая связь, проверенная если не годами, то, по крайней мере, пережитыми трудностями и испытаниями. Юкине и представить не мог, что Хиёри однажды оставит Ято. Впрочем, один раз это уже случилось, и синки все никак не мог сообразить, радуется ли девушка или грустит. К тому же, тайной, покрытой мраком, являлось еще и то, почему она не побоялась выйти на улицу. В смысле, угрозы Норы, страхи и опасения Ято, неуверенность, проскальзывающая в его действиях и словах. Сэкки сам переживал, сильно переживал за Хиоки, не за себя. Он... не был готов расстаться с ней, вторично потерять ее, упустить свое теплое, вечно сверкающее солнце. А она поступала вопреки. Вопреки страху, предупреждениям, Бездомным, воспоминаниям, боли, грусти, отчаянию. Противоречивая, самоуверенная и чересчур самостоятельная личность. Непоколебимая воля.

Пошел снег. Легкий, полупрозрачный снегопад окутал город, преобразовывая скучную рутину в нечто волшебное и непостижимое, бесконечно далекое, как в старой детской сказке. Ветра не было, и воздушные, похожие на искристую россыпь белоснежных хлопьев, полупрозрачные, призрачные снежинки неслышно оседали на одежде, стремительно таяли на щеках, путались и разрывались нестройным ворохом под ногами, белили прохожих, фонари, машины. Воздух стал влажным и свежим, будто очистившимся от примесей выхлопных газов. Пооткрывались сотни цветастых, бросающихся в глаза и отвлекающих от сосредоточенного состояния раздумий зонтиков, разноцветных, однотонных, с «кавайными» ушками или глазками, напоминающих шляпки выползших из-под земли грибов после дождя. Движение вокруг замедлилось, проносясь мимо раздельными, нецелостными, разрозненными кадрами черно-белого фильма. Впереди неприступной крепостью из серого и желтого камня виднелся выстроенный идеально ровным квадратом, огромный, внушительный комплекс зданий старшей школы Сиратори. Утро, в многочисленных окнах школы поблескивающими сквозь снег огоньками светились окна классов и аудиторий. По обширному, необъятному кампусу спешило несколько опоздавших на занятия школьников; их такие же серые как и здания пальто почти сливались на общем фоне слепящей белизны, отчего было практически невозможно разглядеть торопливые фигуры провинившихся прогульщиков. Вот, кажется, они достигли парадного входа в главное здание и поспешно скрылись за автоматически вращающимися стеклянными дверями. Скорее всего, получат нагоняй за опоздание.

Хийо остановилась возле высоких, красивых, дружелюбно распахнутых навстречу новым ученикам ворот. Над невысокой оградой согнулись высаженные в ряд, отсохшие деревья сакуры, в безмолвной мольбе протягивающие вперед свои скрюченные, надломленные трагизмом молящего жеста ветви. Совсем скоро придет теплая весна, и они расцветут, укрывшись нежно-розовой шапкой из мелких, хрупких цветков вишни. Совсем скоро начнутся извечные выпускные экзамены, полные нервного ожидания, нетерпения и тревог, и пустующие сейчас лавочки, то тут то там расставленные по кампусу, будут заняты готовящимися к тестам и проверкам школьниками с учебниками в руках и напряженными до отказа мозговыми извилинами в головах. Совсем скоро Сиратори закроется на летние каникулы, и в течение трех месяцев здесь не объявится ни души. Лишь работающие круглый год охранники да уборщики. Все кажется скорым, близким, словно вырванный кусок времени. Три месяца, два — не все ли равно, когда ход жизни более не имеет для тебя значения? Когда ты больше не волнуешься по поводу оценок и экзаменов, не переживаешь, что время летит с космической скоростью, так, будто один день — одна минута, когда тебе не нужно расстраиваться из-за пустяковых школьных проблем и неудач? Хиёри не отрываясь смотрела на обнаженные ветви сакуры и думала, сколько же всего она пропустила, пока находилась в беспамятстве. Она любила школу. Шумную, веселую, нудную, неоспоримую. Любила частенько засыпать на уроках, душой отделяясь от спящего тела и гуляя по крышам ближайших домов, пока остальные трудились в поте лица. Это было обычным забавным и невинным развлечением. Ну, может, и не столь невинным, на нее могли напасть охочие до нити жизни аякаси, однако девушка не придавала тому особого значения. Постоянно сбегала таким образом с уроков, дабы навестить божественных друзей, а потом разъясняла обеспокоенным педагогам, что с ней все хорошо и что она всего-навсего «переутомилась». Синки дотронулась рукой до чугунных прутьев ограды. Вздохнула. Впечатление, будто вся эта школьная канитель, подогреваемая обоснованными увещеваниями Сугавары Митидзане насчет «силы юности», происходила совсем недавно. Однако пестрые красочные дни ее счастливого времяпрепровождения с подругами уже заволокла дымчатая пелена забвения. Хиёри как бы видела себя со стороны, сквозь мутноватую призму нынешней реальности, сквозь столкновения двух различных миров, параллельного и настоящего. Это походило на сон. Не страшный, не жуткий, просто сон. Ей снилась школа, двор, увядшая сакура и чугунные ворота. Виделся легкий снегопад, улица, бледное небо и застывшая, несвойственная мегаполису тишина.

Юкине исподтишка наблюдал за ней. Внешне Хиоки сохраняла прежнее спокойствие, только сияющий взгляд погас, как гаснут последние заспанные звезды на светлеющем утреннем небосклоне. Неподвижные, устремленные к деревьям глаза шатенки, словно впавшей в некий транс, выражали происходившую внутри нее борьбу между памятью, разумом и сердцем. Мальчик тоже прошел через это, но цель одержать победу над кричащим в ухо разумом и прислушаться к противоборствующему ему сердцу облегчалась отсутствием каких-либо воспоминаний. Он ничего не помнил, и незнание, возможно, сделало его сильнее. С Хиёри дело обстояло несколько сложнее - она, предполагал синки, не хотела становиться слабее. Потому как если она сломается, падет в пропасть отчаяния, захлебнувшись горестными мыслями, не выдержит и сдастся, то сделает хуже и себе, и Ябоку. Она не предаст хозяина, но заразит его скверной. А Юки знал — проще отобрать у подруги имя, нежели заставить ее причинить вред божку.

— С тобой все... нормально? — повертев головой, поинтересовался наконец паренек. Он не любил это место. Не потому, что здесь была школа, а потому, что здесь полным-полно целеустремленных подростков, чье будущее уже определено и маячит далеко-далеко впереди манящей линией горизонта. Потому, что он чувствовал себя неживым, застопорившимся в развитии, поскольку развиваться-то уже некуда. Он не вырастет, не женится, не заведет семью. Впрочем, пора заканчивать с этими эгоистично-упаднечискими мыслишками! Правда же, он ненавидит это никчемное место!

— А что со мной должно быть ненормального? — отозвалась Хийо спустя несколько секунд. — Думаешь, у меня тотчас вырастут за спиной крылья аякаси? Или на лбу вылезут глаза?

Орудие рассмеялась и, подмигнув стушевавшемуся мальчонке, шутливо стянула его шапку аж до самого красного носа. Наивные опасения блондина показались ей смешными. Действительно, что с ней может приключиться оттого, что она всего-то заглянула в старую школу? Даже не в саму школу, а так, поглазела с улицы? Никак, Ято настропалил его быть крайне подозрительным.

Юки ее шутку не оценил. Наоборот, обиженно насупился и отвернулся. Парнишка до сих пор не забыл, как бился в страшной агонии с пеной у рта в треугольнике очищающего света, в барьере, очерченном тремя священными орудиями, пока шла церемония омовения. Тогда у него были и крылья, и омерзительно визжащие глазки-аякаси по всему телу. Стоило лишь представить картину того, насколько он был ужасен, как Сэкки справедливо пробирал мороз по коже. Боже, каким же засранцем он был... Черт, Хиёри опять отвлекла его!

— Я к тому — сделаешь еще больнее нашему недалекому божеству в вонючих трениках... — наигранно проворчал синки. Наигранно, потому что в сущности злиться на собеседницу ему было не за что. — Его и так неслабо пыжило и корявило...

— Ошибаешься, — ровным, уверенным тоном, будто она вложила в свой недрогнувший голос всю имеющуюся у нее силу воли, проговорила шатенка. Приятный, алый, как на спелом наливном яблоке, румянец на ее щеках усилился. В ней вовсе не зародилось ощущение ярого несогласия или наиглупейшей упертости «вот он не прав», которое вполне естественно должно было последовать за ее резковатым по сути словом. Напротив, замечание Юкине было правильным и соответствовало предшествующей ситуации, она же причинила Ято вред. Пускай неосознанно, запутавшись в вихре обуявших ее тогда впечатлений и мыслей, однако факт оставался фактом: она ужалила божка. Не впервые. И начиная с этого дня, она твердо решила больше никогда не допускать подобных оплошностей, являющихся не лучшим проявлением ее благодарности. — Я никогда не сделаю ему больно. Никогда. Просто захотелось взглянуть на прошлое, попрощаться. Не подумай, что мне не грустно, ведь это не так, но, поверь, сейчас мне кажется, я чуть меньше эмоционирую по поводу прошлой жизни, чем в первые минуты после восстановления памяти. Словно гора с плеч свалилась.

Одарив несколько озадаченного ее словам парнишку обезоруживающей улыбкой, Хиёри взяла его за руку и потянула вслед за собой, прочь от ворот, вишен, кампуса, учеников и Сиратори. Снег прекратился, запорошив напоследок асфальт налетом пушистого белого вороха. Улица приняла свой привычный, изученный вдоль и поперек облик. Двое синки, перебирая ногами быстро тающие сугробы, которые еще не успели смести дворники, миновали парк, насквозь прошли линии параллельных улиц, завернув на оживленный, затопленный до краев людьми проспект. Было одно такое местечко, которое Хиоки во что бы то ни стало должна была посетить. Был и один такой Бог или, вернее, одно такое орудие, состоящее на службе у этого Бога, с которым ей непременно нужно было поговорить. О Ябоку. О себе. О будущем. Обо всем сразу, важном и неважном, сложном и простом. Девушка была более чем уверена, что эта синки сможет понять ее, как никто другой.

****

– Что-то я не совсем понимаю, Яточка, — задумчиво протянула Богиня Нищеты, подперев наманикюренным пальчиком капризный подбородок и прижав превосходно отточенный, отполированный ноготок к пухлой нижней губе, — зачем ты отпустил Хиёрин?

Оба Бога расселись около сдвинутых сёдзи, ведущих на крыльцо. Сквозь неплотно подогнанные друг к другу стыки двух бумажных створок прозрачной змейкой просачивался сквозняк, нагло распозаясь по нагретому полу. Что-что, а хоромы Богини-неудачницы были обустроены по всем стандартам приличной квартиры в центре города. Итак, Кофуку, подложив под пятую точку подушку, сидела, вытянув вперед изящные ноги (опять-таки, в сползающих носках!) и склонив набок голову, увенчанную розовой волной мелких кудряшек. Темно-синие, озорные глаза девушки испытующе глядели на божка. В свободной руке теплилась чашка с источающим сногсшибательный запах, горячим кофе. Это была уже шестая чашка по счету, поскольку выслушивать чистосердечную исповедь друга без какого-либо «допинга» она не могла. Соответственно, к концу повествования ее неиссякаемая гиперактивность достигла взрывоопасной стадии, разразившейся кучей нескончаемых вопросов, уточнений, переспрашиваний и просьб повторить ту или иную часть истории. Нищебожка отнюдь не была глупой, рассеянной или невнимательной — она весьма терпеливо, спасибо кофе, выслушала брюнета, однако чтобы полностью вообразить произошедшее ей требовались самые незаметные, незначительные подробности и детали. И Ято не скрыл и не утаил ни единого эпизода последних часов. Вместе с розоволосой его слушал и Дайкоку, только тот, в силу своей природной невозмутимости, реагировал гораздо спокойнее, нежели его чувствительная хозяйка. После признания Ято официальным Богом мужчина вообще перестал чему-либо удивляться. И все же возвращение утраченных воспоминаний Ики являлось из ряда вон выходящим происшествием, исключительным для загробного мира. Не поддающимся логическому обоснованию на основании любых столетиями, веками действующих законов Дальнего берега.

Юноша валялся на татами, оперевшись затылком о подлокотник низкого кресла. Вместо чашки кофе рядом с ним стояла початая банка холодного пива. По алюминиевой поверхности банки медленно, зигзагами стекали капли оттаявшей воды. Это вам не хлорка из-под крана. Однако Ябоку не был пьян. Во-первых, не с пол-литра пива, во-вторых, причиной для мимолетного псевдопьянства служило желание слегка заглушить осевший в душе осадок и гул по-прежнему учащенно бьющегося сердца. Каждой клеточкой своего тела парень ощущал чертовски невыносимую усталость, разбитость, будто бы его хорошенько отпинала Бисамонтен и едкую смесь из охватившей его меланхолии и будоражившего душу смятения. Он говорил много, стараясь не переврать содержание рассказа, и думал о поцелуе с Хиёри в своей комнате. Язык плел одно, мозг же работал абсолютно в ином направлении. Непонятно почему, божок не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме остаточных ощущений от отзывчивых, трепетных губ Хиоки, ее неуверенного, скользкого язычка, послушно повторяющего его манипуляции, жаркого маленького рта... Чем крепче он задумывался над этим, тем сильнее краснел, бледнел и зеленел. Проще сказать, что они поцеловались случайно, в пылу разбушевавшихся эмоций, однако если бы то был просто мимолетный поцелуй, отговорка казалась бы не такой дебильной. Случайно... В жизни Ято случайности случались редко, и разлившаяся по венам, зыбкая, гонимая быстрым током крови слабость, опасно скатывающаяся вниз живота и горячившая его не хуже пива или сакэ были тому неопровержимым доказательством. Пожалуй, нет ничего необычного в том, что Хиёри едва ли не забила его до смерти — в конце концов, он, наверное, вышел за рамки допустимого. Сначала едва не забила, потом обняла. Женская логика вещь коварная, непостоянная, но логика Ято охотно составила бы ей компанию. Он еще помнил ее отчаянные объятия, помнил новый, сметающий любые возникшие между ними преграды поток ее теплых слез, помнил ее лихорадочный шепот, приглушенные извинения и нескончаемые слова благодарности. Ему не было больно оттого, что она плакала. Его не выворачивало оттого, что она извинялась. Это было то неописуемое, неконтролируемое состояние ее души, когда каждая ее мысль лилась бальзамом на его мечущееся от стыда сердце.

— ...Яточка, эй, Яточка! Ты меня слышал? — Богиня Нищеты настойчиво ткнула его в бок миниатюрной ступней. — Зачем ты отпустил Хиёрин? С ней ничего не случится?

— Кофуку, — вмешался Кокки, — с ней же Юкине. Этот малый даже Кадзуму переплюнул, так что все будет нормально. К тому же, Норы неплохо умеют нагонять лишнего страху. Но я никак не возьму в толк, каким образом дневник помог ей вернуть воспоминания? Это нонсенс, чтобы синки вспоминали о своей предыдущей жизни, иначе половина Богов просто скопытилась бы от скверны.

Розоволосая Нищебожка неопределенно пожала плечами и хмыкнула. Как, каким образом, почему — уместные вопросы, подобно пенящимся, синим морским волнам, вдребезги разбивались о скалы постфактума: к Хиёри вернулась память. Применить к расследованию данного «сбоя» в нерушимой системе правил Дальнего берега проверенный метод дедукции и сделать из этого определенные выводы не позволяла неестественность и предполагаемая невозможность столь неожиданного развития событий. Богиня не знала, хорошо ли то, что Хиоки теперь все знает, или плохо, поскольку сама никогда не сталкивалась с этим за долгие века своего существования. Они очень тщательно, слаженно играли на протяжении двух месяцев спектакль новой жизни, ратуя за то, чтобы ни словом, ни действием, ни поведением не раскрыть бережно хранимый ими секрет, и всего лишь за одну ночь... нет, за одно утро их конспирация полетела в тартарары. Девушка волновалась за друзей. За Ято, который ни за какие коврижки не упустит Хиёрин, а если и упустит, то, даже имея при себе благоразумного Юкки, возможно, вновь начнет убивать, как в старые времена, исполняя уже не желания Бездомных, но всех кровожадных, жестоких людей. За Хийо, которая в праве отказаться от попечительства божка и уйти, и тот не сможет удержать ее. Хотя, Нищебожка досадливо прикусила губу, что за бредовые мысли? Убийства? Уход? Нет-нет-нет! Нет! Они же оба претерпели столько неудач, страданий, разве кто-нибудь из них осмелится предать другого? Однако...

— А если... — сдавленно заговорила розоволосая, отставив в сторону допитую чашку из-под кофе и подтянув колени к груди, — если Хиёрин захочет уйти? Что ты будешь делать?

Дайкоку изумленно присвистнул, пыхнув дымом от недавно зажженной сигареты; карие глаза мужчины недоверчиво поглядывали на хозяйку. Вот об уходе Ики он как-то и не подумал... Да вряд ли она уйдет. Очередная сопливо-романтическая придумка Кофуку, не больше. Орудие перевел взгляд на тянущего с ответом Бога Бедствий. Либо тот темнит, либо его божка чересчур впечатлительна.

— Не уйдет, — с особенной, заметной нежностью в тихом голосе ответил наконец Ябоку. Взгляд его устремился к потолку. Светло-голубой, уверенный, непривычно грустный. Пусть он позволил ей выйти на улицу, отправив с ней Юки, потому что удерживать ее в четырех стенах он более не в состоянии, но она не уйдет. — Ты же хорошо ее знаешь, Кофуку, а говоришь такие глупости. К кому она пойдет? К жалкой Нимфоманке, под крылышко Кадзумы? К мелкому богачу Эбису? К чванливому старикану Митидзане, вместе с Томоне распускать обо мне сплетни? Она останется со мной и Юкине. Я пообещал заботиться о ней, я свое обещание сдержу.

Кокки не постеснялся отпустить саркастический смешок. Ну, парень, ну, патетики нагнал! Ему б в актеры! Пусть сначала работенку сносную подыщет да с Норами водиться перестанет, тогда будет разводить лирику. Не болтовней, а делом, делом нужно доказывать, что эта девочка ему необходима. Впрочем, куда ему, старому пню, лезть не в свою передрягу? Его главная забота — Сэкки. А уж с Ики пусть Ято сам разбирается. Заодно выяснит, какой такой магией наделен ее дневник.

Мужчина, затушив сигарету о принесенную с собой пепельницу, неодобрительно покачивая головой, ушел на кухню. Богиня Нищеты не шелохнулась, продолжая присматривать за молодым Богом. У нее был целый мешок вопросов к нему, глупых, важных, сформированных из любопытства, однако, заметив его неразговорчивость, она временно перекрыла кран своего любопытства.

Брюнета посетила своего рода ностальгия. Юноша вспомнил о Сакуре. В сознании, словно невесомые ночные мотыльки, беззвучные, полупрозрачные, закружились-завертелись навечно запечатлевшиеся в мозгу образы. Необычные, невероятно красивые аметистовые глаза... Как часто он видел в них слезы? Долгожданную оттепель, проблески радости и счастья? Ему тогда казалось, что ни у кого нет более выразительных глаз, чем у Сакуры. Она умела не только улыбаться лицом, если можно так выразиться, но и глазами. Всегда по-разному. То печально, то счастливо, то весело, то беззаботно. Она улыбалась, и для него, маленького, несмышленого, новоявленного Бога, мир становился чуточку светлее и ярче. Краски обретали насыщенность. Еще он помнил ее руки. Узкие, ухоженные ладони аристократки, с тонкими и длинными пальцами. Чуткими, нежными, ласковыми и заботливыми. Сакура частенько любила подолгу играться с его волосами, пропуская пряди сквозь свои пальцы, а он, кажется, млел от этих прикосновений настолько, что совершенно терял бдительность и, как говаривал Отец, мог запросто быть застигнутым врасплох аякаси. Однако он не запрещал ей проявлять ласку, а она не отказывалась от удовольствия устроить на его голове мини-торнадо. Добрая, доверчивая и преданная, она, к сожалению, прослужила ему недолго. Меньше, нежели год, от силы несколько месяцев. Потому что Отцу Сакура не понравилась.

Ему не нравились те, кто мог изменить Ябоку в лучшую сторону. Кто мог показать Богу Бедствий спокойный, интересный мир людей, отличный от того кровавого Ада, к которому Отец его приучал. Беда Сакуры состояла в том, что ей удалось это сделать. Рассказать о человеческом мире во всем его многообразии, величии и расцвете. Открыть абсолютно иные грани реальности, где Ято не требовалось убивать, красть, лгать и жульничать. Сколько же столетий прошло с той поры, как ее не стало? А вот этого брюнет не помнил. Сбился со счету. Потерял ее. Но, быть может, снова нашел? Разве глаза Хиёри не похожи на глаза Сакуры? А улыбка? А доброта? Маловероятно. Все хорошее в его жизни проходит слишком быстро, чтобы задумываться над схожестью лиц и судеб. Главное, не упустить нынешний этап.

— Ты чего хмурая сидишь, а, Кофуку? — внезапно провещал божок, рывком поднявшись и усевшись на татами. Парой мощных глотков он осушил пустующую наполовину банку пива. Блаженно зажмурился, пробуя на языке горьковатый привкус алкоголя.

— Жду, пока ты вернешься из депрессии, — подмигнула Богиня с улыбкой. Депрессия и Ято? Несовместимо! Хотя трагедия была долгой, он-таки спустился с Небес на землю. — Поговорим о планах на будущее касательно Хиёрин?

****

Ухоженная, заснеженная и выложенная плиткой площадь высокого деревянного храма Сугавары Митидзане пустовала. В будние дни святилище Бога Знаний не пользовалось особой популярностью у верующих, с девяти до девяти занятых на работе или учебе, и всякое оживление возникало здесь в лучшем случае по выходным, а то и вовсе исключенительно по праздникам. Правда, здешний Бог явно не страдал от отсутствия желаний и стесненности в деньгах, ибо с левой и правой сторон ограда его храма была сплошь увешана гроздьями табличек-эма. Видимо, порой, кто-то все же захаживал сюда. Уютный, расчищенный до блеска дворик перед парадными дверями храма и крыльцом, громко шутя и переговариваясь между собой, подметали три-четыре юные девушки в красно-белых одеждах мико. Их раскрасневшиеся от труда и смеха щеки виднелись за версту. Работа была им не в тягость; девушки, не обращая внимания на шум, доносящийся извне, и подтаявшие, ставшие хлюпающей коричневой жижей сугробы, продолжали болтать и веселиться, одна из них даже успела слепить снежок из уцелевшего чистого снега и игриво бросить холодный комочек в свою товарку. Та, темноволосая, невысокая и пухленькая девица с двумя косами, с визгом отскочила от общей девичьей стайки и нарочито сурово пригрозила расшалившейся подружке кулаком. В общем, ляпота. Вдали от веселящейся компании юниц, под сенью мертвых вишневых деревьев, спрятав руки в широкие прорези рукавов косодэ и еле заметно приподняв уголки персиковых губ в подобие улыбки, за девушками наблюдала степенная, строгая Цую. Синки выполняла роль своеобразной надзирательницы над целым батальоном молоденьких шалуний, ну и вместе с тем созерцала сомнительную красоту окрестностей в конце февраля, мысленно общаясь с колышащимися над ее головой сакурами.

Краем глаза заметив прибывших гостей, брюнетка покинула свой наблюдательный пост и легким поклоном вежливо поприветствовала пришедших.

— Добрый день, Цую-сан, — Хиоки также поклонилась, мельком взглянув на другие орудия и на святилище, — мы пришли к...

— Господин сейчас занят, — сохраняя вежливый тон, но довольно-таки настойчиво перебила ее Цую. Из-под длинных пушистых ресниц сверкнули ее фиалковые глаза. — Сожалею, но вам придется подождать.

Шатенка, порозовев, торопливо изъяснила истинную причину их с Юкине визита:

— Видите ли, мне бы хотелось поговорить с Маю-сан, если это возможно. Если она занята, я подожду.

Темноволосая синки кивнула в знак согласия. Макото была очень приятной и воспитанной девушкой, поэтому к ней нередко обращались прочие орудия господина, прося совета, помощи или подсказки. А зная историю весьма непростых отношений, сложившихся между ней и Богом Ято, и ее собственное видение характера бывшего хозяина, Цую наверняка понимала причину, по которой в храм Сугавары явились юные синки Ятогами.

– Я сообщу ей о том, что вы ждете ее во дворе храма, — на этом Цую повернулась к гостям идеально ровной спиной и медленно удалилась, плавно ступая обутыми в дзори ногами по плитке. За ее плечами мягко всколыхнулся темный, переливчатый на свету поток длинных волос, собранных в низкий и свободный хвост.

Некоторое время мальчик и девушка провели в тишине, нарушаемой лишь взбудораженными голосами их товарищей по цеху. Забывшись в веселье, девицы поначалу не обратили на них никакого внимания, затем самая высокая и худенькая в их компании, русоволосая, приветственно помахала ребятам бледной ладошкой. Другая, тоже высокая, но обладающая более приятными формами, крикнула им «Привет!» Мгновением позже вся эта жужжащая, подобно рою пчел, неугомонная и неумолкающая шайка-лейка окружила Хиёри и Юки плотным кольцом. Посыпались наперебой задаваемые вопросы, буквально сбившие обоих с толку, пространство снова наполнилось перезвоном серебристого смеха. Девушки, словно любопытные зверьки, высунувшие из норок острые мордочки, дружно напирали на сконфуженных синки, осаждая их армией пустых, бренчащих в ушах слов. К счастью для Хиоки и Сэкки, продлилось сие насилие недолго: им навстречу уже шагала Маю в сопровождении надзирательницы-Цую. Та немедленно напомнила разленившимся юницам об их первоначальной обязанности, и подопечные Ябоку были наконец предоставлены себе самим.

– За территорией храма есть небольшой парк, — произнесла Макото без тени удивления, — давайте лучше побеседуем там. В тишине и покое.

Парк был в точности таким, каким его его описала Маю — тихим и уединенным. Располагался он в плену образующих треугольник трех трасс шоссе. Чуть слышно шелестели голые ветви могучих деревьев, по земле, гонимые ветром, волочились спасшиеся от снегопада, опавшие прошлогодние листья. Благодаря полному отсутствию густой зеленой листвы, каждая аллея и тропинка была светлой и хорошо видимой. Собеседники выбрали ту аллею, где находился маленький, затянутый тонкой корочкой льда прудик. Осенью в нем часто плавали пролетающие мимоходом утки. Когда синки удобно устроились на деревянной лавочке напротив пруда, Маю откинулась спиной на спинку лавки, положила ладони тыльной стороной на колени и направила вдаль печальный взор.

— Весна в этом году будет поздней, — пробормотала она, скорее обращаясь к самой себе, нежели к Юкине или Хиёри. — Дурной знак. Ничто не может длиться вечно, а если такое происходит, потом непременно разразится буря...

Шатенка и блондин непонимающе переглянулись: может, поэтическая натура Бога Знаний оказала сильное влияние и на его орудия? Смысл философского изречения брюнетки они не уяснили. Девушка же, опомнившись, извинилась перед ними за проявление неуважения и осведомилась насчет волнующей их проблемы. Первой заговорила Хийо:

— Прошу вас, Маю-сан, — Хиоки доверительно взяла Макото за руку, — скажите: Ято рассказывал вам о том, что я умерла? Только пожалуйста, ответьте честно.

Ясные зеленые глаза темноволосой изумленно расширились. Незаметно дрогнули накрашенные алой помадой губы. Как же так? В чем дело? Просьба, умоляющий взгляд Ики озадачили девушку. Она думала, школьница все забыла... Внезапно ей вспомнилась роковая зимняя ночь: терзаемый муками совести Ято, известие о гибели Хиёри, гнев господина Митидзане, окончательное решение божка о том, чтобы сделать девочку своим орудием. Откуда же та обо всем узнала? От кого? Неужто проболтался ее нелепый экс-хозяин? Однако секрет Бога не позволяет разглашать информацию о прошлом своих подопечных... Маю, опустив голову, соврала:

— Конечно же, нет. Да и с чего бы он стал рассказывать мне об этом? Я давно служу господину Митидзане и более не связана никакими узами с этим вшивым божком.

Хиоки глубоко вдохнула. Разумеется, она ей не поверила и тут же во всем практически обвинила Бога Бедствий. Девушка предвидела такую реакцию, поэтому заранее запаслась терпением. Нужно только грамотно донести свою мысль.

— Вы ведь солгали, верно? — сказала шатенка, однако ни в ее утверждении, ни в голосе не прозвучало ни единой нотки осуждения. Просто констатация факта. — Я спросила не зря — дело в том, что... ко мне разом вернулись все мои воспоминания о прошлой жизни, о том, как я умерла, и о том, как Ято дал мне имя.

Они что, шутят? Маю впервые слышала о подобном. Синки не могут ничего вспомнить... если им не назвать их настоящее имя. Это какой-то абсурд. Абсурд и нелепица. Впрочем, серьезные лица ее компаньонов подтверждали обратное.

— Невозможно... — прошептала брюнетка, не сводя глаз с Хийо. — Такого не может быть...

— Невозможно, — согласился Сэкки, вмешавшись в разговор, — мы сами так думали. Но Хиёри случайно нашла и прочитала свой старый дневник и с помощью него восстановила свою память. Вы только не пугайтесь, — взволнованно добавил парнишка: — она чувствует себя нормально. Видите? Она не превратилась в аякаси!

Видимо, придется поверить. Макото вздохнула, сцепила лежащие на коленях руки в замок и принялась тщательно анализировать сложившуюся ситуацию. Хиёри Ики мертва. Чтобы прекратить ее страдания и предотвратить возможность скорой мутации в призрака, Бог Бедствий сделал из нее синки. Далее события разворачивались, как по писанному: она перестала мучиться от горя, все забыла и зажила новой жизнью в качестве орудия. Обычный конец не совсем обычной истории. И вдруг – воспоминания. Прошлая жизнь. Заново пережитая смерть. Обновленная порция горя. Брюнетка понятия не имела, как Хиоки удалось переварить эту горькую правду и при том еще и не стать чудовищем, не ранить хозяина и не утратить дарованное им имя. Вот она, сидит рядом с ней, ждет ответа, будто ничего и не было вовсе. Как?! Не потому ли, что школьница была полупризраком? Может в этом кроется разгадка? Не человек, но и не аякаси — промежуточное звено в извечном круговороте жизни и смерти, ошибка установленной системы.

— Чего же вы от меня ждете?.. — неуверенно спросила синки Тэндзина, совладав со своими эмоциями.

Замешкавшуюся с озвучиванием цели их беседы Хиёри подменил Юки:

— Мы хотим узнать, знаете ли вы что-нибудь об этом? Может быть, старику известно о таких явлениях?

— Нет-нет! – Макото замотала головой. Фамильярность мальчика она пропустила мимо ушей. — Ни я, ни господин Митидзане ничего об этом не знаем и никогда с этим не сталкивались. Я даже представить себе не могла, что такое в принципе возможно. Но я, — темноволосая виновато улыбнулась: — обязательно спрошу его о твоей проблеме, Хиёри-сан.

Хийо благодарно кивнула. Получить бы хоть какую-нибудь зацепку, хоть малюсенкую вероятность, чтобы разобраться во всех этих перипетиях... Однако девушка пришла к Маю не только ради подсказок, но и по личной причине, касающейся Ябоку. Конечно, бывшая синки не недолюбливает ее божка, но порой относится к нему с большим пониманием и, как это ни странно, с некоторой теплотой. Именно на теплоту и понимание уповала шатенка.

— Маю-сан, — орудие понизила голос и заглянула брюнетке в глаза; Юкине тактично отвернулся, сделав вид, что любуется мутным пятном пруда, — я хотела бы поговорить с вами о Ято. Я однажды ранила его, то есть заразила скверной... Это произошло из-за того, что мне время от времени виделись моменты из моего прошлого. Ему, похоже, в те минуты было больно, и...

— В той боли, которую он испытывал, нет ничего страшного, — нежная ладонь Макото легла на плечо Хиоки, — ты не виновата, что, сама того не желая, видела эпизоды из прошлого. Ему было больно не от твоих греховных поступков и порочных мыслей, а от твоего... сердца. От твоей души. Так бывает, когда орудия печалятся. Это вполне естественно.

— Теперь он боится, что я уйду, — усмехнулась синки. На ее щеках проступил предательский румянец, — а я волнуюсь, как бы еще больше не накрутить его необоснованные страхи.

— Как всегда! — воскликнула брюнетка. — Боже, он неисправим! Чертов романтик с большой дороги, лучше бы он как следует заботился о вас с Юкине, нежели хандрил, сидя без дела! Ты же не бросишь его, верно, Хиёри-сан? Тогда незачем переживать и причинять своему хозяину лишние неприятности. Правда там, где этот кретин, неприятностей всегда должно хватать по горло.

Домой девушка возвращалась с легким сердцем и ясными мыслями. Поддержка синки Тэндзина настолько ее воодушевила, что шатенка не чувствовала ни холодного ветра, бьющего в лицо от постоянно движущихся машин и людей, ни мерзостной слякоти под ногами. Впервые с последней ночи она была совершенно спокойна. Тайна ее дневника, скорее всего, так и останется неразгаданной загадкой, как и ее жизнь меж двух миров. Что до Ято, Хиоки твердо уверовала, что никогда, ни при каких обстоятельствах не причинит ему вреда. Несомненно, он конечно же должен заботиться и о ней, и о Юкине, но и они в свою очередь обязаны проявлять заботу о хозяине. Вот, что значит настоящая благодарность. А она была обязана божку многим, очень многим.

Распрощавшись с любезной Макото, которая пожелала им всего хорошего, Сэкки почувствовал невероятное облегчение. Нет, не оттого, что ему было неприятно общаться с Маю, а оттого, что избавился от собственных переживаний и терзаний. Лежащий на плечах груз ответственности заметно уменьшился. Наконец, мальчик осознал: во-первых, с Хиёри все в порядке, ни о каких аякаси и речи идти не может; во-вторых, она, как и прежде, всегда будет рядом с ними, навсегда останется их лучшим другом; в-третьих, их кретинистому хозяину с замашками депрессоида ничего не угрожает, значит, едва они вернутся домой, парнишка непременно напомнит хандрящему божеству о работе, деньгах и пропитании. Пускай оторвет зад от футона и начнет принимать заказы. Ух, у блондина аж кулаки зачесались настучать Ябоку по наглой морде лица! А то и себя, и Хиёри в тоску загоняет! И его тоже, между прочим!

Поплутав по нескольким маленьким узеньким улочкам, забитым высокими моноблочными домами из серии «спального района», на одной из них ребята свернули в крохотный проулок, ведущий прямо к нужному им проспекту, а дальше и к широкой прямой, как кишка, улице до пешеходного перехода. Оба шли, углубившись каждый в свои размышления и не обращая внимания ни на что вокруг. Хийо, ощутив прилив жара, размотала с шеи шерстяной шарф и понесла вещь в руке, Юки, высунув руки из карманов пуховика, почесал кулаки. Серьезно, поскреб ногтями сначала правый кулак, затем левый. Невтерпеж ему было. Ближе к концу проулка, выход откуда пересекала асфальтированная дорога, в пространстве, эхом отскакивая от бетонных стен домов и затихая, лишь устремившись ввысь, раздался легкий, почти призрачный перезвон сотен колокольчиков. Отзвуки серебристой трели превращались в приглушенную, неритмичную музыку, убаюкивающую и расслабляющую, настырно пробирающуюся в сознание, в мысли, в сердце. Хиоки и Юки одновременно подняли головы, дабы узнать, где же здесь, посреди плотных рядов стандартных жилых построек, могут звенеть колокольчики, и взгляды аметистовых и янтарно-желтых глаз внезапно натолкнулись на застывший, бесстрастный взгляд глаз черных. Нора. Девочка стояла в проеме между углами последних высоток, преграждая им дальнейший путь. Ее окружало холодное, золотистое сияние светящего в спину солнца, на короткостриженных, темных волосах Бездомной отражались солнечные блики, белоснежно-белое, будто обескровленное лицо ее походило на посмертную маску, на губах блестела алая помада. Поймав взгляды долгожданных персон, она сдержанно улыбнулась. Шевельнулись лишь уголки губ, само же ее лицо хранило абсолютное безразличие к поистине неожиданной (для Хиёри и Юкине) встрече. Она долго упрашивала Отца в который раз отпустить ее «погулять», долго ждала появления двух самых ненавистных для нее врагов. Она пришла сюда только с одной целью, которую должна во что бы то ни стало осуществить.

— Привет, — на фоне городского шума ее негромкий голосок было отчетливо слышно. Хииро протянула вперед раскрытую бледную ладонь, словно бы желая поздороваться со своими противниками. Взгляд ее обжигающе-ледяной сталью скользнул по лицам двух застывших синки.

— Хиёри, назад! — прокричал мальчонка, отпихивая ее в обратную сторону и закрывая ее собой. Сложив указательный и средний пальцы правой руки «клином», Сэкки молниеносно прочертил границу, отделяющую их от Норы: — Черта!

Вспыхнула голубоватая, подрагивающая стена из синего пламени. Хиоки выглянула из-за плеча мальчика, восхищенно рассматривая сияющую, переливающуюся магию орудия. Она тоже умела ставить границы, но у нее они получались слабоватыми. Юкине про себя неприлично выругался: вот еще этой твари им не хватало! Обманула наивного божка и, поди, счастлива, да? Нет уж! Он не позволит ей и близко подойти к Хийо!

— Что тебе от нас нужно? — зло прошипел парнишка, стягивая с головы шапку и расстегивая молнию пуховика, чтобы дать свободу последующим действиям. — Ты вроде бы заключила с Ято договор: он исполняет твое желание, а ты не трогаешь Хиёри. Заканчивай свои глупые игры в «пугалки»!

Брюнетка проигнорировала разрозленного паренька и нарочито-небрежно сделала несколько шагов вперед. Юки еще раз махнул рукой, усиливая границу. Хиёри решительно встала рядом с Сэкки, готовая в любой момент помочь ему всем, чем сможет. Девушка не привыкла прятаться от опасности за спинами друзей. Это жалко и трусливо. Если можешь, вставай рядом и бейся плечом к плечу. Именно этими правила она руководствовалась, когда приняла нужную боевую стойку из реслинга. Все-таки хорошо, что память к ней вернулась: вспомнились многие полезные приемчики Тоно-сана. Воцарилось давящее на нервы напряжение. Все трое замерли. Юкине хмурился, Хийо сбросила перчатки, чересчур неудобные для мордобоя, Хииро улыбалась. Воздух вокруг них навалился, приобрел вес и форму постепенно растущего, наэлектризованного шара, который поглотит их и разорвется с треском. Это и будет сигналом к атаке. Мальчик не отводил от Бездомной разболевшихся от переутомления глаз; по лбу из-под прядей челки катились крупные капли пота. Шатенка буквально чувствала, как окаменели напружиненные мускулы в ее руках.

Первая атака стартовала внезапно: девочка совершила неуловимый пасс обеими руками, и пространство позади нее треснуло и раскололось, разверзлась широкая бурлящая воронка. Десятки призраков рванули на волю, точно мушиный рой, черными потоками справа и слева огибая зловещую, эфемерную фигурку Хииро, и мгновенно облепили магическую стену.

— Хиёри! – Блондин зыркнул на подругу. — Ноги в руки и вперед! Уходи отсюда!

Голодные, истекающие желтоватой, более похожей на гной, слюной аякаси драли границу острыми кривыми зубами, торчащими из широко раскрытых пастей, пронзительно верещали, обжигаясь инородной для них магией, скребли крошечными по сравнению с телами лапками, стараясь когтями продрать преграду насквозь.

— Черта!

Пламя стало ярче, резче, по переулку прокатился оглушительный вой. Теперь Нора привела не псов: призраки действительно напоминали разноцветные волосатые шарики, размером примерно с трехлетнего ребенка, с зубастыми слюнявыми ртами, мелкими паучьими глазками и смехотворными лапками. Из-за ватаги ревущих, хрюкающих и скулящих монстров Бездомную было не видать.

Сэкки напряг все силы, с превеликим трудом удерживая такую неукротимую армию нечисти. Способности-то он свои повысил, да только одному сложновато сдерживать всех тварей разом.

— Исключено! – запальчиво крикнула девушка, создавая новый барьер. — Ты спятил, что ли?! Я тебя не брошу!

Нити жизни у нее нет? Нет. Смерть ей грозит? Маловероятно. Сила есть? Есть. Ум здесь нужен? Не нужен. Главное, это ее ловкость и навыки. Ведь она и раньше дралась с аякаси.

Стена рухнула. Барьер разбился на тысячи светящихся осколков, и мушиный рой обезумевшей волной хлынул на двух синки. Ближе всех к ним находился Юкине. Мальчик не успел среагировать: упав на колени, он схватился за футболку и попытался кое-как отдышаться, ибо немалая часть сил была уже потрачена. Он бы не успел отбиться, если бы перед ним не нарисовалась боевая Хиоки.

— Врагу не сдается наш гордый варяг! — Извернувшись, синки удачно припечатала подошвами зимних сапог нескольких призраков к земле. Подпрыгнула, оттолкнувшись от них, как от батута, и, уцепившись за самого жирного и слюнявого, столкнула пойманного монстрика со своим собратом. Внизу послышались судорожные выкрики Сэкки — мальчик поспешно читал формулировки нужных заклинаний. Первый ряд аякаси стрелой смело заклятье разрыва. Хийо приземлилась мягким местом на асфальт, вскочила на ноги и, не заботясь о чужом пальто, со своей нынешней позиции вырвалась вперед. Поймав очередную жертву, она описала круг вокруг своей оси, сметая стиснутой в руках нежитью его ближайших собратьев. Призрачные тушки разлетались, как кегли, наталкивались на стены домов и возвращались обратно. Заметив, что крайнее в этой своре чудовище слишком близко подобралось к шатенке, а та, увлеченная сражением, его не видит, Юки произнес: «Обуздание», затем «Разрыв», и обмеревшего бедолагу разорвало напополам. Фонтаном брызнула кислотно-зеленая, вязкая кровь. Парнишка чертыхнулся. Хиёри безрассудно влезла в самую гущу битвы и, хотя справлялась она весьма неплохо, у него не было возможности ударить по аякаси магией, не задев ее.

Ему было необходимо срочно сообразить какой-то план. Первое. Вытащить из всей этой грязи Хиоки, вправить ей мозги и заставить убираться отсюда восвояси. Второе. С таким количеством призраков ему в одиночку наверняка не справиться, получается, нужно улучить момент и смыться. Ему бы, конечно, очень хотелось самолично разобраться с Норой, однако положение безвыходное. Она открыла воронку, и аякаси с каждой секундой становится больше и больше. Синки глубоко вдохнул и выдохнул. Силы на исходе. Его хватит максимум еще на пять-шесть призраков. Медлить нельзя.

— Хиёри! — Юкине самоотверженно полез за раздухарившейся, пинающей цветные шарики направо и налево Хиоки. Она была окружена ими, и паренек, пробиваясь к ней, отчаянно размахивал онемевшей рукой, разбрасываясь заклятиями. Вот, дорогу ему преградили две отвратительные призрачные рожи. Он едва ли не столкнулся с ними нос к носу, остановившись в считанных миллиметрах от нечисти. Набрав в легкие побольше кислорода, Сэкки выплюнул очередную формулировку, резанув рукой по воздуху. Еще несколько половинок аякаси растворилось без следа. Завидев мелькнувшую каштановую шевелюру, мальчик подбежал к Хийо, вовремя пригнулся, пропустив ее удар кулаком, пришедшийся на призрака над его головой, схватил подругу за край пальто и потащил назад, подальше от кублящейся ватаги нежити.

— Ты чего?! — вытаращилась на него Хиёри. Глаза ее горели, на лице виднелись пятнышки скверны — последствие соприкосновения крови аякаси с ее кожей — волосы были всклокочены. Она тяжко дышала, однако пыла в ней, по-видимому, не то, что не поубавилось, наоборот, оказалось еще больше. Тело ее было легким, вертким и гибким. Азарт и желание сражаться. — Не глупи, Юкине! Отпусти меня, и мы доберемся до Норы!

– Ты сдурела?! — не сдержался отчаявшийся паренек. — Какая Нора?! Окстись! Беги, Хиёри! Удирай так быстро, как только можешь! Ты не справишься ни с призраками, ни с Норой!

Хийо лишь недовольно фыркнула и предприняла попытку выдернуть из рук синки край своей одежды. Ишь, чего удумал! Нет, она гордилась храбростью и бесстрашием Юки, но сбежать, оставить его один на один с Бездомной и ее прихвостнями не могла. Ей бы было потом стыдно смотреть ему в глаза.

— Не мели чепухи! — рассердилась Хиоки. — Никуда я не побегу!

— Марш! Мигом! — паренек сейчас и сам рассердился. Неуместные упорство и упрямство Хиёри доводили до белого каления. Понимает же, что слаба, а все равно лезет на рожон! Да и никчемные препирательства только тратят попусту ограниченное время. Синки стал грубо отпихивать шатенку к началу переулка, намеренно оттесняя ее от чудовищ. Те, кстати, клювами не щелкали, а вновь налетели на мальчонку. Вслух помянув имя Господа всуе, Юкине с силой толкнул девушку в нужном направлении, а сам развернулся навстречу аякаси.

— Беги, Хиёри! Нора пришла за тобой!

Хиоки не хотела бежать. Но ноги каким-то чудесным образом сами понесли ее прочь от Сэкки, от призраков, от переулка, она размазывала по щекам злые слезы и бежала. Настолько быстро, насколько ей хватало дыхания. Бедный, бедный Юкине! Она бросила его! Бросила! А если он не сможет защититься? Если он погибнет? Что тогда будет? Хийо чувствовала себя последней сволочью, предавшей друга, чтобы спасти собственную задницу. Ято! Ей нужен Ято! Вот если бы он был здесь... Надо добежать до дома Кофуку и привести Ято! Он разберется с Бездомной! Скорее!

Однако чем быстрее, как ей казалось, она бежала, тем меньше сил оставалось в запасе. Девушка начала задыхаться. В школе у нее был лучший результат по физкультуре, но сейчас, то ли из-за стресса, то ли из-за морального переутомления, она еле волочилась. В итоге она забрела в какой-то дворик, какой именно, она понятия не имела, так как неслась не разбирая дороги, и скорчилась от пронзившей грудь острой боли. Нужно позвать Ято... Нужно дойти до Кофуку...

— Обуздание!

Отяжелевшее, словно набитый картошкой мешок, тело орудия замерло, вытянулось по струнке. Шатенка завращала глазами, пытаясь отыскать внезапного противника, но глазные яблоки налились свинцом и не слушались поступающего от мозга сигнала.

— Сон!

Это была Хииро. Веки Хиёри опустились, дыхание выровнялось, и застывшее, как статуя, тело упало на асфальт. Над мгновенно уснувшей Хиоки возвышалась кукольная фигурка в белоснежном кимоно.