За жизнью не только смерть [Гамбол И Дарвин]

Домой пришел я измотанным. Как и прежде, я не могу забыть тебя. Ты со мною с самого рождения и все это.. произошло очень резко и неясно. Сон не мог тянуться часами в неделю, но порой у меня было ясное ощущение, что все это плод моего воображения, очень страшный и жуткий плод.

Дома не горел свет. Наверняка родители спят, а Анаис у подруги. Она часто бывает у нее, так же нередко остаётся там ночевать. Ранее мать относилась к этому пренебрежительно, но теперь такое стало обыденностью. Из общественной вежливости мама лишь иногда звонит своей дочери и спрашивает как обстоят дела, но такое представляется все реже и реже.

В этот дом я вошёл тихо, без всякого шума. До момента твоей смерти я любил громко врываться в двери и кричать что-то, дабы ты заметил мой приход и тут же встретил, но после той трагедии у меня навсегда пропала эта привычка, да и желание к ней тоже. Всё изменилось.

– Стоит наверное что-нибудь съесть, – тихо я сказал сам себе и прошелся до холодильника. 

Дома, на удивление, было чертовски холодно. Не припомню такого, когда уходил. Пришлось проверить окна: закрыты. Это показалось мне странным. Тут же я проверил себя на болезнь, но как оказалось, такой тоже не было. "Ну вот, так много провел времени на кладбище, что в теле затаился холод" – подумалось мне первым делом, т.к. на могильниках меня пронимало ледяной дрожью. И пусть явление, что я сейчас встретил точно не должно быть, я это проигнорировал. 

В холодильнике мне удалось найти из съедобного только утренние блинчики с мясом, которые не вызывали у меня приступа рвоты, как некоторые из продуктов. Учитывая прошлый опыт, шанс того, что я не смогу нормально поесть был велик, но попытаться всё-таки стоило. В последнее время я существую лишь на легкой еде, которой точно не хватает моему организму. Захотелось это исправить. 

Я сразу стал есть это блюдо, хотя знал, что его стоит погреть, но от переживаний мои эмоции агрессивны и противоречивы, из-за чего я часто поступаю во вред себе. Сейчас было так же. Черные мысли сорвали мою психику и я с некоторой слепой агрессией грубо кинул на стол тарелку с едой. Сел за стол. Тупо посмотрел на еду, чувствуя, что уже сыт. Вновь то, что повторялось каждый день. Я взял в руку вилку и попытался начать есть. Тянулось это бесконечно долго: всё, что я делал, это ломал еду прибором без единой мысли в голове. Спустя несколько минут мне всё же удалось проглотить первый кусочек, который я буквально заставил себя съесть. После него попытки поесть стали бессмысленными. Организм всячески отвергал еду и я, дабы не произвести неприятный случай, отправился спать. 

В моей комнате, как и на кухне, стоял ужасный холод, только здесь он был в несколько сил хуже. Я почувствовал этакое сразу, как только открыл дверь. В привычке мое тело потянулось к окну, где в который раз пришлось убедиться, что окна наглухо закрыты. Какое-то странное совпадение выдает день. На этот раз тревожные мысли о состоянии дома только усилились и так просто забросить идеи тревоги не получилось. 

Вскоре лег в кровать. Под одеялом не становилось теплее, от чего я решил, что проблема  странности исходит от меня. "Ладно, – подумал, – не важно". И с этими мыслями лег спать. 

Заснул я быстро и сладко, кажется, во сне меня согрел некто, ведь я чётко чувствовал тепло сквозь сон. Наверняка это могла быть мать, потому что мне известно, как часто она приходит в эту комнату и проверяет мое состояние. Она вполне могла обнять меня, но тепло чувствовалось продолжительно, что чуть испугало и ввело в заблуждение. В любом случае, мне не хотелось чтоб мать меня обнимала более, если это случилось вновь – мне и вовсе не нужна ее ласка, мне нужен лишь ты, Дарвин...

Сон оказался крепким. Мне ничего не чудилось, я весомо не ощущал того, что сплю. На утро настроение было хорошее. Я чувствовал себя прекрасно и от того прошёлся на кухню с улыбкой. Последнюю неделю я вовсе не улыбался, лишь на кладбище, когда разговаривал в монологе с тобою, брат. Сегодня я чувствовал себя живым!

Проснулся я в ранней привычке: часы показывали 6:50. Такое время показалось мне идеальным моментом, дабы сходить на кладбище. Мне показалось, что с рассветом будет проще общаться с дорогим человеком без грустных мыслей. Так я и собрался. Обычно я брал с собой что-либо, чем можно занять себя на могильнике, но теперь подумалось, что такого вовсе не надо.

Мать от моего шума спустилась на нижний этаж проверить, что случается. Я сразу увидел ее, как и она меня. Я ничего не говорил, но на моем лице выделялась скромная улыбка. Мать сильно удивилась такому, что сразу сказалось на её мимике лица.

– Доброе утро, сынок.

– Доброе, – как говорилось ранее, мне совсем не хочется общаться, как с матерью, так и со всем живым миром. Это сталось лишним. Но, видимо, приходится.

– У тебя хорошее настроение.

– Да, сегодня на удивление хорошее.

Я говорил без всякого энтузиазма. Это было не только потому, что я совсем не хотел общения, но и потому, что я не мог общаться весело. За столь плохие дни я забылся как это должно быть. Но родители привыкли, из-за чего не стоило сильно переживать.

Мое тело уже подошло к самой двери и собралось выходить. Мама совсем этому не удивилась. Ее лицо сейчас было безмятежным и даже несколько счастливым. Ее красивая талия аккуратно прилегала к перилам, а локтями она мягко оперлась на это дерево. Я почувствовал любовь матери даже с этого места.

– Идёшь к Дарвину? – мягко спросила она.

– Да, как всегда.

– Хорошего пути, дорогой!

Стало совсем неловко. В теории, такое обращение матери к сыну было совсем обычным, но из-за неясной причины я почувствовал дискомфорт. Тем не менее, я скрыл это и вышел из дома. Мое сердце тут же бешено попросилось к брату.

* * *

Я дошёл быстро. Совсем и не заметил сколько прошел. Всю дорогу мое сердце трепетало и жаждало встречи. Разумеется, я знал, что смогу увидеть лишь памятник возведенный тебе, но даже при таком условии сердце вырывалось из груди и хотело спешить сюда. Я стал постоянным посетителем могильника. Впервые почувствовал себя старым человеком, который каждый день ходит на кладбище к своему сыну или дочери. Раньше мне казалось такое непонятным, сейчас же – совсем просто и легко.

Как только я подошёл к месту твоего захоронения тут же стало странно: тело затряслось, улыбка неосознанно появилась на лице. Было жутко непривычно, что я так искренне улыбался камню.

– Привет, дружище! – как всегда нелепо началось.

Стояла тишина. Мертвая, подходящая к атмосфере этого места. Здесь часто бывали утром пожилые люди, но они никогда не говорили с теми, к кому пришли. Лишь молились, да и то эта мольба была тише шепота. Я же так себя не вел. Я говорил громко и ярко, как если бы разговаривал с живым тобой. Мой монолог был очень длинен, я рассказывал тебе все, что только мог. Так мне становилось проще. Моментами удавалось смеяться. И пусть мои действия выглядели со стороны безумством, на это не было времени обращать внимание. При разговоре я знал, что ты меня слушаешь, переживаешь все то, что я говорю. От этого хотелось рассказывать все больше и больше, пока голос совсем не сойдёт на нет.

– Вот так оно получилось, – заканчивал. – Честно, будь ты в живых – точно отчитал, однако по-другому не получается. Я стараюсь жить как прежде, но не могу. Без тебя жизнь жутко странная.

На глаза в который раз навернулись слезы. С каждый разом их было все меньше, но насовсем они ещё не ушли. Я знаю, что ранимый, но даже и представить не мог насколько.

Мимо прошла некоторая женщина. Она странно, но с доброй улыбкой, посмотрела на меня и даже кивнула, от чего я смутился и отвёл взгляд прочь. Видимо, такое поведение ее заинтересовало и она подошла ко мне, мягко держа себя в подобающем настрое. Она не смела зайти на землю твоего памятника: она стала рядом, прижимая ноги друг к другу.

– Здравствуй, юнец!

Эта женщина, что имела короткие пушные волосы понравилась мне сразу. Ее голос не был зол, чересчур сладок и тому подобное, он был в самый раз прекрасен: уважителен, мягок, добр, чу́ток.

– Здравствуйте, – задыхался в рыданиях я.

Она внимательно изучила могилу и фотографию на ней. Улыбнулась и спросила:

– Он тебе другом приходился?

– Нет, братом.

– Сводные братья, так ведь?

– Да.

Мне было совсем стыдно с ней разговаривать. Все мое лицо укрылось слезами и было совсем неприятно вестись. Я чувствовал себя слабым.

– Сочувствую. Я понимаю, каково такое – терять родного, – она могла начать здесь свой рассказ, но не сделала этого, – но ты крепись и всегда помни: за жизнью не только смерть!

После этого женщина мягко откланялась и ушла прочь. Ее появление оказалось совсем странным, но такое понравилось мне. Стало проще, лучше на душе. Я улыбнулся и продолжил разговор забытый разговор.