Жизнь после Гави | Pablo Gavi

Анита неподвижно лежала на старом, проседавшем диване, кутаясь в тонкий плед, который почти не спасал от промозглого холода, заполнившего квартиру. Серое, безрадостное утро едва пробивалось сквозь плотно задернутые шторы, рисуя на стенах расплывчатые, угнетающие тени. Она не включала свет. Не хотелось. Хотелось раствориться в этом полумраке, стать такой же невидимой, как пылинки, лениво танцующие в редких лучах. Взгляд был бесцельно устремлен в потрескавшийся потолок, который казался сейчас немым экраном, на котором её память, словно безжалостный проектор, крутила кадры из прошлой жизни. Той, что оборвалась прошлой ночью.

Каждое воспоминание о Пабло было сейчас как раскалённый гвоздь, вбиваемый в ещё свежую, рваную рану на сердце. Его смех, такой заразительный и громкий, теперь звучал в её голове издевкой. Его объятия, когда-то бывшие самой надежной гаванью, теперь ощущались как цепи, от которых она только что с таким трудом освободилась, оставив на коже кровоточащие ссадины. Вчерашние слова, резкие, как осколки стекла, до сих пор звенели в ушах, перекрывая даже гул машин за окном. Развод. Простое, короткое слово, за которым зияла бездна.

И среди этой боли, как яркая, почти нереальная вспышка, возникло другое воспоминание. Солнечное, до ослепления счастливое.

...Диснейленд. Четыре года их отношениям. Пабло, сияющий, как начищенный самовар, с горящими мальчишескими глазами, тащил её за руку сквозь пеструю, галдящую толпу. Воздух был пропитан запахом попкорна, сладкой ваты и чего-то неуловимо волшебного. Замок Спящей Красавицы, парящий в пронзительно-голубом небе, казался нарисованным, слишком идеальным, чтобы быть правдой. Парень настоял на дурацких ушках Микки Мауса, и она, смеясь до слез, нацепила их, чувствуя себя абсолютно счастливой и беззаботной девчонкой. Они визжали от восторга на американских горках, крепко держась за руки, а потом, с раскрасневшимися щеками, делили огромное облако розовой сахарной ваты, пачкая носы и хохоча над своими липкими пальцами. Он выиграл для неё в тире нелепого плюшевого Стича, которого она потом не выпускала из рук весь вечер. А вечером, когда парк зажёгся тысячами огней и начался грандиозный парад сказочных героев, Пабло обнял её сзади, уткнувшись носом в её волосы, и прошептал: «Я люблю тебя больше всего на свете, моя принцесса». И в тот момент Анита казалась, что это счастье, это волшебство — оно настоящее, оно навсегда. Что их сказка никогда не закончится...

Ледяное прикосновение реальности вернуло её в холодную, темную комнату. Смех застыл на губах, не успев родиться. Тепло, разлившееся по телу от воспоминания, сменилось ознобом. Слеза, горячая и одинокая, скатилась по щеке, оставляя влажный след на подушке.

Казалось, что всё хорошее закрылось навсегда, оставив после себя лишь горькое послевкусие несбывшихся надежд и тишину, в которой эхом отдавались его последние слова. И в этой тишине, оглушающей и всепоглощающей, Анита чувствовала себя безумно одинокой.

Одиночество было не просто отсутствием кого-то рядом. Оно было вязким и липким, как паутина, опутавшим её со всех сторон и проникавшим под кожу — в самые глубины души. Оно было в холодных стенах квартиры, которые больше не хранили тепла их общей жизни, а лишь давили своей пустотой. В молчащем телефоне, от которого она больше не ждала звонка или сообщения. В каждом предмете, который напоминал о нём, и в каждом уголке, который теперь казался чужим и враждебным.

Её родители… Их не стало пару лет назад, одного за другим, словно они не могли жить друг без друга. Тогда Пабло был её опорой, её скалой. Он поддерживал её, когда она рассыпалась на части, собирал по кусочкам её разбитое сердце. Кто бы мог подумать, что тот, кто так бережно склеивал её тогда, сам будет наносить ей сокрушительные удары? Сейчас ей так не хватало маминой тихой мудрости, её тёплых объятий, отцовского немногословного, но такого надёжного плеча. Некому было позвонить, чтобы просто поплакать в трубку, услышать слова утешения, которые не были бы окрашены предвзятостью или жалостью.

Подруги… Когда-то их было много. Шумные девичники, совместные походы по магазинам, бесконечные разговоры обо всём на свете. Но потом Пабло сделал ей предложение, и её мир сузился до него одного. Она сама, незаметно для себя, отдалилась от всех, растворившись в семейной жизни, в заботах о нём, об их доме, об их сыне. Она была так увлечена строительством их «долго и счастливо», что не заметила, как растеряла все остальные связи, как мосты, ведущие к прежней жизни, обрушились один за другим. И вот теперь, когда главная опора рухнула, оказалось, что стоять ей больше не на чем.

Оставалось лишь всё, что было неразрывно связано с ним. Их сын, Матео. Её солнышко, её смысл. Сейчас он был в футбольной академии, и Анита с болью подумала, что наверняка рядом с ним сейчас его отец. Пабло всегда был для Матео кумиром, примером. Её мучило множество вопросов. Как не втянуть его в эту грязь взрослых разборок? Сердце сжималось от одной мысли об этом.

Аврора, сестра Пабло. Когда-то они были почти как сестры. Гавира всегда поддерживала её, давала советы, была на её стороне во всех мелких ссорах с братом. Но сейчас… Сейчас она, безусловно, будет на его стороне. Кровь не водица. Анита не винила её, но от этого осознания становилось ещё горше. Ещё одна ниточка, которая теперь будет перерезана.

И он. Пабло. Человек, которого она так беззаветно и так отчаянно любила. Любила каждой клеточкой своего существа, прощала ему всё — его вспыльчивость, его эгоизм, его вечные «дела», которые всегда были важнее её. Она строила их мир вокруг него, подстраивалась, уступала, жертвовала своими желаниями и мечтами лишь бы ему было хорошо, лишь бы он был счастлив. А он… Он так много приносил боли в ответ. И эта последняя боль была самой страшной, потому что она была окончательной. Он вырвал её сердце, растоптал его и ушёл, оставив её одну в руинах их несостоявшейся сказки.

Холод пробирал до костей. Анита сильнее закуталась в плед, но это не помогало. Холод шёл изнутри — из той пустоты, что образовалась там, где когда-то была любовь.

***

Ключ провернулся в замке с до боли знакомым щелчком. Анита толкнула тяжелую дубовую дверь и шагнула внутрь. Воздух в доме был спертым, каким-то нежилым, хотя прошло всего несколько дней с тех пор, как она покинула его, унося с собой лишь небольшую сумку с самым необходимым и огромный ком боли в груди. Теперь это был её бывший дом. Это слово резануло слух, отозвалось глухой тоской где-то под ребрами.

Она старалась не смотреть по сторонам, не вглядываться в детали, которые ещё недавно были частью её жизни, а сегодня кричали о его присутствии, о его праве быть здесь хозяином. Её цель была одна — быстро собрать оставшиеся вещи и уйти, чтобы больше никогда не возвращаться.

Поднявшись на второй этаж, она вошла в просторную гардеробную, которая когда-то была её маленьким женским царством. Теперь она казалась чужой, холодной. Половина полок и вешалок уже пустовала — Пабло, видимо, избавился от её одежды сразу же, как только она ушла. Или, может быть, это сделала Аврора. Анита была безразлична к этому.

Она молча подошла к своему комоду, где ещё оставались какие-то джинсы, свитера и футболки. Руки двигались механически, почти без её участия. Вот любимые потертые джинсы, в которых они так часто гуляли с Матео в парке. Вот тот самый безумно дорогой кашемировый свитер, который он подарил ей на Рождество два года назад. Каждый предмет — осколок прошлого, болезненное напоминание. Она аккуратно, почти машинально складывала джинсы, одну пару за другой, в большую спортивную сумку, стараясь не дышать, чтобы не вдохнуть слишком много воспоминаний, витавших в воздухе.

Внезапно тишину нарушил легкий скрип паркета за спиной. Анита замерла; её сердце пропустило удар, а потом забилось часто-часто, как пойманная птица. Она медленно обернулась.

На пороге гардеробной стоял Пабло. Он был одет в тренировочный костюм их клуба, волосы влажные после душа, на лице — привычная маска сосредоточенности и легкого раздражения. Его темные глаза, которые когда-то смотрели на неё с такой нежностью, сейчас были холодными и чуть нахмуренными. Он скрестил руки на груди, всем своим видом излучая нетерпение.

— Мне через десять минут выезжать на тренировку, — произнес он ровным, лишенным эмоций голосом, который она знала так хорошо. — Так что если ты хочешь успеть собрать всё, поторопись.

Его слова, брошенные так буднично, словно она была просто случайной помехой, ударили Аниту сильнее, чем если бы он кричал или обвинял. В них не было ни сожаления, ни сочувствия, ни даже простой человеческой вежливости. Только холодный расчет и желание поскорее избавиться от её присутствия.

Анита почувствовала, как к горлу подкатывает тошнотворный ком. Ей хотелось закричать, выплеснуть всю ту боль и обиду, что разрывали её изнутри. Хотелось спросить, как он может быть таким… таким черствым, таким безразличным после всего, что между ними было. Но она лишь молча кивнула, отворачиваясь, чтобы он не увидел слезы, которые предательски навернулись на глаза. Поторопись. Конечно. Она для него теперь лишь досадная задержка перед важной тренировкой.

Прежде чем направиться к комоду в гардеробной, Анита шагнула в их бывшую спальню. Сердце предательски екнуло. Здесь все еще витал его запах, смешанный с остатками её духов — или ей так только казалось? Кровать была небрежно заправлена, подушки смяты. Она подошла к тумбочке со своей стороны, чтобы забрать забытое там зарядное устройство для телефона. И тут её взгляд зацепился за что-то на полу, у самого края кровати, едва видневшееся из-под свисающего покрывала.

Это был клочок ткани. Ярко-красный. Кружевной.

Анита нагнулась, кончики пальцев похолодели. Это был бюстгальтер. Определенно не её. Слишком вызывающий, слишком откровенный. И совершенно новый, не такой, какие она обычно носила.

В ушах зашумело. Вторая волна тошноты подкатила к горлу. Так быстро? Неужели он?.. Мысли путались. Неужели он уже успел привести сюда кого-то? В их постель? В ту самую постель, где они делили столько ночей, столько секретов, столько нежности? Холодный ужас сковал её. Она не могла дышать. Это было как удар под дых, выбивший весь воздух.

Она выпрямилась, чувствуя, как дрожат колени. Образ Пабло, его холодные глаза, его нетерпеливое «поторопись» — всё это вдруг обрело новый, ещё более отвратительный смысл.

Собрав остатки воли, Анита развернулась и, стараясь не смотреть больше на кровать — на этот вопиющий символ его предательства, направилась в гардеробную. Её движения стали резкими, лихорадочными. Теперь ей хотелось только одного — как можно скорее покинуть это место, этот дом, который больше не был её домом, и этого человека, который больше не был её Пабло. Она швыряла вещи в сумку, уже не заботясь о том, как они сложены, мнутся они или нет. Футболки, белье, несколько оставшихся платьев — всё летело в бездонную пасть сумки.

Её взгляд случайно упал под кровать в гардеробной. Там, в полумраке, виднелся ещё один смятый комок ткани. Механически наклонившись, Анита потянула за ним.

Это были кружевные трусики. Черные, откровенные, из дорогого шелка. И они тоже были не её.

Вторая находка, следующая так скоро за первой, обрушилась на неё с удесятеренной силой. Если первый красный бюстгальтер был шоком, то эти черные кружева стали последней каплей, переполнившей чашу её терпения и боли. Это уже не было просто предательством. Это было издевательство, унижение, демонстративное пренебрежение её чувствами. Он не просто вычеркнул её из своей жизни — он уже активно строил новую, не удосужившись даже замести следы.

Анита застыла, держа в руке этот маленький, но такой красноречивый предмет. Мир вокруг неё на мгновение перестал существовать. Воздух застрял в лёгких. Она смотрела на эти кружева, и её мозг уже не отказывался, а кричал о реальности происходящего.

Холодная волна прошла по телу, сменяясь обжигающим жаром. Кровь бросилась в лицо, а потом так же резко отхлынула, оставляя после себя ледяную пустоту. Внутри всё клокотало от ярости, отвращения и какой-то страшной всепоглощающей боли, которая была острее всего, что она испытывала до сих пор. Ей отчаянно захотелось пойти в гостиную и швырнуть ему в лицо эти грязные доказательства его лжи и измены.

Но она не сделала этого. Сжав зубы до скрипа, она разжала кулак и бросила трусики обратно под кровать, словно это была ядовитая гадина. Пусть остаются там — как немой укор ему, как символ того, во что превратилась их любовь.

Не говоря ни слова, она резко застегнула молнию на сумке, перекинула её через плечо и вышла из гардеробной, а затем и из спальни, чеканя каждый шаг. Ей нужно было дышать. Ей срочно нужно было уйти отсюда, пока она окончательно не задохнулась в атмосфере лжи и предательства.

Спускаясь по лестнице, она старалась не смотреть на фотографии в рамках, развешанные вдоль стены: их свадебные снимки, смеющийся Матео на пляже, семейные портреты. Каждое изображение теперь было как ядовитая стрела, вонзающаяся в её истерзанное сердце.

Гостиная была залита утренним светом, но для Аниты он казался искусственным и холодным. Пабло сидел на диване — том самом, где они провели столько вечеров, обнявшись и смотря фильмы. Он был полностью поглощён своим телефоном, на губах играла лёгкая, едва заметная улыбка, когда он быстро что-то печатал. Он даже не поднял головы, когда она вошла. Словно её и не было. Словно она была призраком в его новом, так быстро построенном мире.

Эта картина — его безмятежность, его улыбка, адресованная кому-то другому, пока она раздавлена и унижена — стала последней каплей. Ярость, которую она с таким трудом подавляла, грозила вырваться наружу. Но Анита сделала глубокий вдох, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Не сейчас. Не здесь. Она не доставит ему удовольствия видеть свои слёзы и истерику.

Она прошла мимо него, направляясь к входной двери. Уже взявшись за ручку, она остановилась. Есть ещё кое-что. Самое важное.

— Я заберу Матео в пятницу вечером, — произнесла она, стараясь сделать голос ровным и твёрдым, хотя внутри всё дрожало.

Пабло оторвался от телефона, но его взгляд остался отсутствующим и скользнул по ней без всякого интереса. Улыбка исчезла, сменившись легким недоумением.

— Нет, — бросил он так же небрежно, как когда-то просил её поторопиться, и снова уткнулся в экран.

Анита замерла. Её рука осталась на дверной ручке. Нет? Это простое слово прозвучало как гром среди ясного неба. Она обернулась, не веря своим ушам.

— Что значит «нет»? — её голос дрогнул, несмотря на все усилия. — Пабло, ему нужно проводить время с матерью тоже. Он мой сын.

Она смотрела на его склонённую голову, на то, как его пальцы продолжают бегать по экрану, и волна бессильной ярости захлестнула её. Он даже не смотрит на неё, когда решает судьбу их ребёнка. Пабло наконец оторвал взгляд от телефона, и в его глазах блеснуло раздражение. Он явно не ожидал сопротивления.

— У нас были планы на выходные, — отрезал он, словно это было само собой разумеющимся объяснением. — Турнир. Я обещал ему.

— Турнир? — Анита почувствовала, как внутри всё закипает. — А я его мать! Ты не можешь просто так решать за него и за меня! Он скучает по мне, я знаю это. Ему нужна я так же, как и ты!

— Не начинай, Анита, — он встал, возвышаясь над ней; его голос стал жёстче. — Я не хочу сейчас это обсуждать. Ты сама всё разрушила.

— Я разрушила? — её голос сорвался на крик, забыв о всяком самообладании. Боль, обида, унижение и страх потерять сына смешались в один яростный поток. — Это ты привёл какую-то шлюху через пару дней после нашего расставания, Пабло! Ты! А теперь ты пытаешься отнять у меня Матео?

На его лице промелькнуло что-то похожее на удивление, но оно тут же сменилось холодной злостью. Он явно не ожидал, что она узнает. Или ему было всё равно.

— Это не твоё дело, что происходит в моём доме, — процедил он сквозь зубы. — Матео останется со мной. Он не хочет видеть, как ты устраиваешь сцены.

— Ты называешь сценами моё желание видеть собственного ребёнка? — Анита подошла к нему ближе, глядя прямо в его холодные глаза. Слёзы уже катились по щекам, но ей было наплевать. — Ты не имеешь права так поступать, Пабло! Он не твоя собственность! Он наш сын! И он будет страдать, если ты будешь так себя вести!

Она заметила, как напряглись его желваки и как сузились зрачки. Он был готов взорваться, и она знала это выражение его лица. Но упоминание Матео, страх причинить боль сыну всегда были его слабым местом. Даже сейчас, когда он казался чужим и жестоким, тень прежнего Пабло — любящего мужа и отца — промелькнула в его взгляде.

Он провел рукой по волосам, тяжело вздохнул и отвел взгляд. Борьба отражалась на его лице. Упрямство и гордость сражались с чем-то более глубоким, более важным.

— Ладно, — наконец выдохнул он, и в его голосе уже не было прежней резкости, только усталость. Он посмотрел на неё, и на мгновение Аните показалось, что она видит проблеск той боли, которую он так тщательно скрывал. — Если Матео сам захочет поехать с тобой в пятницу, я не буду против. Поговори с ним. Пусть он решит.

Анита смотрела на него, пытаясь понять, не является ли это ловушкой, очередной манипуляцией. Но в его голосе звучала искренность. Любовь к сыну — единственное, что, казалось, ещё связывало их — оказалась сильнее его упрямого характера и желания наказать её, вычеркнуть из их с Матео жизни.

Она молча кивнула, чувствуя, как понемногу отступает волна паники. Эта маленькая уступка стала для неё глотком воздуха.

***

Воскресный вечер опустился на город серой, промозглой дымкой, когда Анита подвезла Матео к дому Пабло. Мальчик всю дорогу щебетал, рассказывая о чудесных выходных, проведенных с мамой: о походе в кино на новый мультфильм, о пицце с двойным сыром и о том, как они вместе собирали сложный конструктор, который никак не поддавался ему одному. Анита слушала, и сердце её то сжималось от нежности, то обливалось горечью от понимания, что эти драгоценные моменты теперь будут вырваны из повседневности и станут редкими, выпрошенными праздниками.

Едва машина остановилась, Матео выскочил и с криком «Папа!» бросился к вышедшему на крыльцо Пабло. Тот подхватил сына на руки, и мальчик крепко обнял его за шею.

— Папа, мы так здорово провели время! Мамочка купила мне новую книгу про динозавров, и мы читали её перед сном! А ещё мы ели мороженое — целых три шарика!

Мужчина улыбался сыну, но Анита видела, как напряжена его спина и как скользнул по ней его быстрый, оценивающий взгляд.

— Это здорово, чемпион, — сказал он, опуская Матео на землю.

Мальчик тут же обернулся к маме, и его лицо омрачилось.

— Мам, ты же останешься? Мы же могли бы все вместе посмотреть фильм…

Сердце Аниты болезненно сжалось. Она присела на корточки, чтобы быть на одном уровне с сыном, и мягко взяла его за руку.

— Милый, мне нужно… У меня есть дела. Но мы скоро снова увидимся, обещаю.

Пабло кашлянул, привлекая внимание.

— Матео, солнышко, маме и правда нужно ехать. А тебе пора собираться спать. Завтра рано вставать в академию. Мы потом с тобой поговорим, хорошо?

Мальчик надул губы, но спорить не стал. Он знал, что такое «академия» и «рано вставать». Он поцеловал отца, потом подбежал к Аните, быстро чмокнул её в щеку и, бросив на прощание «Пока, мам!», скрылся в доме. Его шаги гулко застучали по лестнице, ведущей наверх.

Как только звук шагов Матео затих на втором этаже, улыбка мгновенно сползла с лица Пабло. Он выпрямился, и его взгляд, только что теплый и отцовский, снова стал жестким, почти ледяным. Воздух между ними словно сгустился, наполнившись невысказанным напряжением.

Он посмотрел на Аниту так, будто она была чужим, неприятным ему человеком.

— Я нанял адвоката для развода. Завтра он с тобой свяжется, — произнес он ровным, безэмоциональным тоном, который резал слух хуже любого крика.

Анита почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Развод. Это слово, которого она боялась услышать, хотя и понимала его неизбежность, теперь прозвучало как приговор.

Пабло продолжал, его голос был лишен всякого сочувствия, словно он зачитывал условия делового контракта:

— Я не собираюсь у тебя ничего отнимать. Дом останется за мной, разумеется. Твои личные вещи ты уже забрала, остальное можешь забрать, когда захочешь. Но от меня ты больше ни копейки не получишь.

Каждое слово было как удар. Анита смотрела на него, не в силах поверить, что этот холодный, расчетливый мужчина — тот самый Пабло, который когда-то клялся ей в вечной любви и обещал заботиться о ней всегда.

— Все, что касается Матео, — добавил он, заметив, вероятно, страх в ее глазах. — Можешь не переживать. Я буду покупать ему все необходимое: одежду, игрушки, оплачивать его обучение и поездки. Но содержать тебя я больше не намерен.

— Но… я же даже не работаю, — вырвалось у Аниты с отчаянием. Годы их брака она посвятила дому, сыну и поддержке его карьеры. Мысль о самостоятельном заработке казалась ей сейчас такой же далекой и пугающей, как полет на Луну. Она привыкла к определенному уровню жизни и комфорту, который обеспечивал Пабло.

Его губы скривились в усмешке, лишенной всякого тепла.

— Видимо, самое время начать искать работу. Мир не рухнет, если тебе придется немного потрудиться. Многие женщины работают и воспитывают детей.

Унижение обожгло ее щеки сильнее, чем морозный вечерний воздух. Он не просто бросал ее; он топтал ее самооценку и давил на самое больное — ее финансовую зависимость от него, которую он сам же годами культивировал, убеждая, что ее место — дома, рядом с сыном. Он знал, как сильно это заденет ее, какой беспомощной она себя почувствует. И он бил именно туда, безжалостно и точно.

Она стояла перед ним, чувствуя, как подкашиваются ноги. Все ее аргументы и слова застревали в горле. Он уже все решил. Для нее не осталось места в его жизни ни как для жены, ни как для человека, заслуживающего хотя бы каплю уважения. Осталась только роль матери его сына — и то на его условиях.

Беспомощность накрыла ее с головой. Она была одна, без денег, без работы, с разбитым сердцем и неопределенным будущим. А он стоял перед ней — сильный и уверенный, уже перешагнувший через их прошлое — и диктовал ей правила новой, чуждой для нее жизни.

— Как ты можешь так говорить? — голос Аниты дрожал от смеси обиды и гнева. — Ты же знаешь, я все эти годы…

— Что ты все эти годы? — перебил он ее с еще большей язвительностью. — Сидела дома? Тратила мои деньги? Не будем лукавить, Анита: тебе всегда было это удобно. Тебе всегда нужны были от меня только деньги и комфорт.

Это было слишком. Обвинение, такое несправедливое и жестокое, ударило её наотмашь. Слезы снова навернулись на глаза, но на этот раз это были слезы ярости.

— Деньги? — она сделала шаг вперед, её голос звенел от негодования. — Очнись, Пабло! Мы начали встречаться, когда тебе было шестнадцать! Шестнадцать! Какие у тебя тогда были деньги, а? Мы ели самую дешевую пиццу, гуляли по парку, потому что на кино не хватало, и я штопала твою тренировочную одежду! Ты, черт возьми, даже шнурки не умел завязывать! Я верила в тебя, поддерживала тебя, жертвовала своими амбициями ради твоей карьеры! И ты смеешь говорить, что мне нужны были только твои деньги?

Её слова, полные боли и правды, повисли в холодном вечернем воздухе. На мгновение Пабло, казалось, дрогнул. Воспоминания, которые она пробудила, на секунду стерли с его лица маску холодной отстраненности. Но это было лишь мгновение.

Он снова ожесточился, его взгляд стал колючим.

— Это было давно, Анита. Люди меняются. И потребности тоже. Ты очень быстро привыкла к хорошей жизни. И теперь, когда кран перекрыт, ты вдруг вспомнила о «бескорыстной любви»? Не смеши меня.

Он говорил это с такой уверенностью и презрением, что Аните показалось, будто он и сам верит в эту ложь. Или, что было еще хуже, он хотел верить в неё, чтобы оправдать собственную жестокость и предательство. Он переписывал их прошлое, вымарывая из него всё хорошее и оставляя только удобную ему циничную версию.

— Ты… ты просто чудовище, — прошептала она, чувствуя, как силы покидают её. Спорить было бесполезно. Он не слышал её или не хотел слышать. Он уже вынес свой вердикт, и никакие аргументы и воспоминания не могли его изменить.

Унижение, которое она испытывала, было почти физическим. Он не просто лишал её финансовой поддержки; он отнимал у неё её прошлое, её достоинство, саму суть их отношений. Он превращал её в расчетливую хищницу, которой она никогда не была.

Пабло усмехнулся, и в этой усмешке не было ни грамма раскаяния — только холодное, почти садистское удовлетворение.

— Чудовище? Может быть. Но это чудовище, Анита, оплачивало твою красивую жизнь все эти годы. Твои наряды, твои поездки, твою беззаботность. Я с тебя пылинки сдувал, а ты плевать на это хотела. Ты так привыкла к этому, что забыла, каково это — самой о себе позаботиться. Может, это и к лучшему. Наконец-то поймешь, что мир не вращается вокруг твоих желаний.

— Ты ведь в глубине души знаешь, что не прав, — прошептала она.

Он сделал паузу; его взгляд скользнул по ней сверху вниз — оценивающе и пренебрежительно.

— Знаешь, я даже рад, что все так вышло. По крайней мере, теперь я вижу, чего ты стоишь на самом деле, когда за душой нет моих денег. Оказалось, не так уж и много. Ты была удобным приложением к моей карьере, Анита. Не более того. Но карьера идет вперед, а балласт иногда приходится сбрасывать. И оставь, пожалуйста, кольцо. Не хочу, чтобы ты его продала.

Он не просто унижал её; он стирал её как личность, низводя до уровня неодушевленного предмета, от которого можно легко избавиться, когда он перестает быть полезным. Вся их совместная жизнь, все её жертвы и вся её любовь – всё это было для него лишь временным удобством.

Анита смотрела на него; в её глазах уже не было слез — только пустота и холодное обжигающее понимание. Это был конец. Не просто конец их брака — это был конец той Аниты, которая верила в любовь, преданность и в Пабло. Этот человек, стоящий перед ней, был ей совершенно чужим. И он только что разрушил не только их настоящее, но и её веру в их прошлое.

От Автора:

Вся актуальная информация:
tg/tiktok: spvinsatti