Часть 22
* * *
Кияз остановился в рассказе, тяжело потирая переносицу. Время текло неумолимо медленно, а гул выброса за стенами убежища не стихал.
— М-да, — тихо крякнул Махро, отставляя пустую банку. — Поганый тогда был командир. Тогда, кажись, прачечная впервые была не у "Долга" чуть ли не с месяц.
— Два месяца, — поправил Борода, следя, как Махро тянется к сигаретам, и пододвинул ему пачку. — Но, справедливости ради, они быстро выбрали нового и "Свободу" вытолкали.
— Так толкали, что в бункере было слышно, — вздохнул Кияз, и в его голосе прозвучала знакомая усталость от старых ран.
Его рука машинально нырнула в карман, нащупывая бесценный груз. Лицо сохраняло каменное спокойствие, но изредка тень хмурости, даже печали, скользила по нему.
— Так вы так с неделю и простояли? Бестолку, как я понимаю, — предположил Борода.
— Можно и так сказать, — Кияз криво улыбнулся. — Там Женька начудить успел. И с Монолитом, и с Серым.
Повисла пауза, наполненная далеким гулом выброса. Два заинтересованных лица повернулись к Киязу. Весь Скадовск, казалось, замер в ожидании.
— Они поцапались? Наконец-то? — Махро хитро улыбнулся уголком рта.
— Монолит или Серый? — Борода нахмурил густые брови.
— Давайте по порядку, — вздохнул Кияз, собираясь с мыслями, снова ощущая тяжесть тех дней.
* * *
Землю лихорадило так, что небольшая газовая горелка подскочила на каменном полу. Девушка съежилась на разложенном брезенте, пряча шею в высоком воротнике застиранной куртки. Холод пробирал до костей.
— Подреми, — негромко произнес мужчина, поправляя зарядный блок фонаря. — Я посижу, посторожу.
— Не могу, ноит, — она сжала зубы, коснувшись рукой бедра и живота. — Даже ибупрофен не помогает.
— Понимаю, — мужчина усмехнулся без веселья. — Я уже привык. Иногда спать нужно через боль. Даже если нам недалеко идти.
* * *
С "Монолитом" Женя столкнулся лицом к лицу на третий день нашего стояния в Бункере. За это время он успел облазить весь бункер вдоль и поперек, полюбоваться затертыми картами и мерцающими радарами, попускать слюни на запыленные приборы и даже поворошить запасы на кухне. Под крылышком академика ему спокойно открывали двери – все равно черт чего поймет этот юнец.
Мы решили выйти, прогуляться до старого колеса обозрения и в сторону вулкана, чтобы размять ноги. Женька, горевший желанием увидеть Зону своими глазами, вылетел из бункера быстрее меня; я копошился, проверяя подсумки. Но едва тусклый дневной свет ослепил меня, я замер, инстинктивно сжимая рукоять ПМ.
Женя не успел отойти далеко от входа. Его спина была напряжена как струна, а рука нервно подрагивала на прикладе автомата. Я знал – он не выстрелит первым. Напротив нас, застыв как изваяния, стоял отряд "Монолита". Лица под характерными шлемами были средней степени остекленелости – не пустые, но и не живые.
Стоящий посередине мужчина плавно поднял руки в миролюбивом жесте и сделал шаг вперед. Женя опустил ствол – жест доверчивый и опасный в Зоне. Я не спешил, лишь сделал пару осторожных шагов вперед, вставая чуть позади спины Тихого, прикрывая его своей спиной и стволом. Его напряжение передавалось мне через сантиметры воздуха.
— Не переживай, проводник. Я не буду вредить, — негромко, но очень отчетливо произнес монолитовец. Утреннее солнце высветило его невероятно голубые глаза – странную, почти неземную особенность их отряда.
Он осмотрел Женьку с ног до головы, спокойно, будто прислушиваясь к незримому голосу. А после – будто согласился. Женя лишь напряженно вглядывался в его лицо, и во взгляде его читалась тлеющая надежда.
— Ты – честный сталкер. Но врешь. В одном врешь. Зря это делаешь, — негромко, но весомо проговорил монолитовец, его голубые глаза будто светились холодным светом.
Я удивленно моргнул. Вот те на! Смотрел я на него, как на монолитовца и положено – с опаской и легким чувством, будто перед тобой юродивый.— Значит, нужно так, — тихо, почти выдохом ответил Женька.
— Кому нужно? Зона же все чувствует и видит, — монолитовец нахмурился, будто вновь вел беззвучный спор. — Но твоя честь и честность – хорошая черта. Ты не Ложь. Ты – Тайна. И Исполнитель желает называть тебя именно так.
Мои глаза распахнулись так широко, как только могли.
— Если для Исполнителя я – Тайна, то что он хочет мне сказать? — Женя, кажется, внутренне ждал чего-то подобного.
Может, близость ЧАЭС, или тревожные сны, в которых он метался по койке. Будь я на его месте – растерялся бы. Монолитовец чуть тронул губами.
— Не жди отца. Он не придет, — спокойно проговорил он.
Женя вздрогнул всем телом. Я молчал, сжав челюсти. Моя рука сама легла на его плечо, крепко сжимая кость сквозь ткань куртки, чувствуя дрожь, пробежавшую по нему. В ту секунду мы подумали одно: погиб. Голос Тихого стал тихим и хриплым:
— Его забрала Зона? — выдохнул он.
— Да, забрала. Он потерялся. Он ищет путь домой – приведи его домой. Но будешь врать – и он останется у Зоны навсегда. Ты понимаешь, Тайна?
Женя ссутулился, будто под грузом. Спросить напрямую, жив ли Кот, он не решился. Я тоже. Эти загадки лишь туманили.
— Нет, не понимаю, — честно ответил Тихий, отчаяние мелькнуло в его глазах.
— Не жди его здесь, а иди к нему. Сам не придет, потеряется, — терпеливо повторил монолитовец. — Вернитесь назад. Не у Исполнителя ищите, а дальше. Он у Мертвого города, ищет-ищет-ищет. Не найдешь – и обратится в тень.
Женя резко кивнул. Выдохнул, плечи слегка дрогнули и опустились. Кажется, он понял главное: жив. Я зацепился за это. "Монолит" – опасен, фанатичен. Мирный разговор с ними – редкость. Их "словечки" мне были чужды.
— А ты, проводник, — обратился ко мне монолитовец, будто прочитав поток мыслей, — Как не ходил к Исполнителю, так и не ходи. И других не приводи. У тебя хоть душа чистая, но руки по плечи в крови. Приведешь кого, даже Тайну – Исполнитель тебе не простит.
— Нам в Мертвый город теперь дорога. И к Исполнителю мне незачем. Мертвых не оживить, — ответил я ровно, пряча внутреннюю настороженность.
Монолитовец кивнул и отступил. Отряд беззвучно развернулся и растворился в подъездах ближайших домов.
— Значит, в Мертвый город? — Тихий обернулся ко мне. В его глазах горела невероятная, почти болезненная надежда, смешанная с мольбой.
Я нахмурился. Расстраивать его не хотелось, но слепо верить фанатику было безумием. Горькая правда лучше сладкой гибели.
— Жень, понимаешь, в чем дело... — Я тяжело вздохнул, чувствуя, как сжимается грудь.
— Это другое направление, да? — тихо спросил он. Лицо его исказилось гримасой боли и внезапного понимания, будто он сдерживал слезы. Боль в моей груди стала острой, как от удара.
— Да, это очень большой крюк для них. Но суть не в этом. "Монолит" яростно защищает ЧАЭС. Их предупреждения – обычно пули, а не слова. И, хоть чуйка молчит, как бы это не была ловушка.
— А в то, что папа жив – ты веришь?
Повисла долгая, тягучая пауза. Верил ли? Хотелось верить. Но верить монолитовцу... Сомнения грызли.
— Я верю, что мы его найдем, — сказал я твердо, глядя ему в глаза, хотя это было тяжело. — Но давай дождемся еще четыре дня. Подготовимся как следует, и выдвинемся.
Женя смотрел на меня с такой болью и нетерпением, что я не выдержал и отвел взгляд. Его ожидание висело между нами тяжелой, гнетущей вещью. Он был на грани срыва.
— Я могу сейчас погулять? Два часа, по ближайшим квартирам? — негромко, с мольбой попросил он.
— Только обещай, что не пойдешь сам сейчас, — моментально отреагировал я, машинально схватив его за рукав, чувствуя тонкую кость под курткой.
— Я приду сюда. Я за радиус рации не уйду. Хочешь – проверяй хоть каждые десять минут.
Еще одна пауза. Знакомая боль сжала сердце – боль за него, страх потерять.
— Женя, я тебе верю, — выдохнул я, отпуская рукав. — Если что, я рядом. Прослежу по КПК.Он кивнул, развернулся и поплелся к ближайшему подъезду, его фигура в серой куртке вдруг показалась очень маленькой и беззащитной. Слова монолитовца про отца и Мертвый город затмили все остальное, оставив лишь тревогу за Тихого и смутный огонек надежды, который он так яростно держался.