Заводь. Предтеча

Наверное, у каждого в детстве был свой «чебурашка» – странная игрушка, не похожая ни на одного существующего или сказочного зверя, а поэтому отвергнутая и всю жизнь пылящаяся где-то на антресолях. Обязательно, разумеется, чтобы эта игрушка ещё была и достаточно страшной. К чему это я? Да к тому, что своего «чебурашку» я не могла спрятать далеко-далеко на антресоли из уважения к бабушке, которая своими руками сшила его для меня, – и всё моё детство он просидел на спинке дивана. Это было нелепое нечто с округлым ватным брюшком из разноцветных лоскутков, с мордой, чем-то напоминающей морду Ждуна, и со свисающими ушами из набивного хлопка. Верхние лапы этого чудовища походили на крылья – то есть представляли из себя льняные треугольники. В общем, чего очень боялась, потому что даже вроде как добродушная улыбка под хоботом казалась устрашающей.

Однажды в первом классе, увидев у меня дома эту игрушку, Юля предложила пришить ей шнурок как хвост: тогда мы посчитали, что она станет похожей на летучую мышь. Я так и сделала. С хвостом игрушка лучше не стала, а когда приехала бабушка из Тюмени, хвост куда-то пропал. С тех пор эту игрушку, у которой даже имени не было, я не трогала и так бы и забыла, однако совсем недавно в моей жизни начало происходить что-то уж совсем из ряда вон. Папа был очень удивлён, когда я, в этот раз приехав к нему, первым делом схватила запылившуюся игрушку, которая всё это время сидела на спинке дивана.

А дело всё в том, что эта штуковина мне очень долго снилась, появлялась в каждом сне – и ещё задолго до того дня, когда я поначалу вела себя крайне неадекватно, а потом ещё и стала свидетелем одной жутчайшей вещи...

Дело было так.

Когда однажды мы с ребятами пошли на заброшенный трамвайный завод, у меня возникло стойкое ощущение дежавю: мне казалось, всю его территорию я уже исходила во сне вдоль и поперёк в сопровождении моего «чебурашки». Люди, которые в этот раз были со мной, не скрывали удивления в случаях, когда я, например, сказала одному чуваку не залезать на балку перекрытия, поддерживавшего потолок в каком-то цеху, а потом у нас на глазах эта самая балка просто отчего-то покачнулась и рухнула! Не, ну сама я тогда была удивлена не меньше. Никто из наших, к счастью, в результате не пострадал, но через несколько минут я почему-то предложила спрятаться и вести себя потише. Честно, я не слышала ни шороха, ни голоса – но вскоре в щели в дверях мы увидели фигуры двух мужиков-чоповцев. Они пришли на шум, но зашли в следующие двери, не заметив нас. У нас появилось время потихоньку смыться.

А ведь никто бы и не придал значения, но всё-таки особенно суеверные сочли, что два совпадения за один день – слишком много. Я же чувствовала себя слегка необычно, как будто бы очутилась в чужом теле, где ни ноги, ни руки, ни, в частности, голова мне не принадлежали, не слушались меня, а мысли были какими-то особенно непонятными. Пока вечно недовольный всем Стёпа ныл, мол мы затащили его на запал, я пошла пробираться к выходу из цеха, потому как думала, что пришла на этот треклятый трамвайный завод совершенно за другим. Другой парниша, очевидно решивший отвлечь всех от Стёпиного нытья, рванулся за мной, схватил за капюшон куртки и слишком громко поинтересовался:

– Ведьма, ты куда? – причём с такой интонацией, как если бы этот вопрос был одним словом.

– Хочу посмотреть на Башню, – отозвалась я, совершенно не отдавая себе отчёта в собственных словах и сознанием не понимая, о какой башне вообще идёт речь.

Парниша, что держал меня за капюшон, наконец отпустил руки, состроил подозрительную мину и, развернув за плечи, притянул меня к себе. Я была в полном исступлении, даже не пыталась сопротивляться, хотя и не предполагала, что должно за этим последовать. Он всего лишь коснулся губами моего лба, явно желая проверить температуру.

– Да что это с тобой сегодня, Ведьма? – спросил он и хихикнул: – В ведьмы, что ли, подалась?

Внимание всей группы со Стёпы переключилось на меня.

– Ты о какой башне говоришь-то хоть? – продолжал тот чувак.

Я, как ни в чём не бывало, популярно пояснила ему и, заодно, всем остальным:

– Здесь где-то на территории есть Башня, но она неправильная, не та. Я должна сказать Пророку, что это не она, что ему надо продолжать искать. Там нет того, что ему нужно: оно где-то совсем в другом месте, может быть, даже в Том Питере.

– Ведьма, – строго обратился ко мне товарищ, глядя так пристально, словно я была зеркалом, а он разглядывал своё отражение, – Света, Светлана, у тебя точно всё в порядке? О чём ты вообще говоришь-то? о каком «том» Питере, эй?

Сначала я стыдливо опустила глаза: на секунду показалось, мой рассудок вроде бы и просветлел. Ребята смотрели на меня то ли с жалостью, то ли с презрением, с каким смотрят на юродивых или городских сумасшедших, а я чувствовала себя так, как будто только что внезапно обнаружила, что мне приспичило пройти по Невскому в одних трусах. Я вовсе не имела понятия, как объяснить им происходящее, тогда как что-то внутри оказалось сильнее меня. Я просто молча взяла – и вышла на улицу, даже не обернувшись и не позвав ребят за собой: я продолжила искать какую-то неведомую Башню, что непременно находится на территории именно этого завода. Пора бы уже давно привыкнуть к этим своим заскокам и просто признать, что я схожу с ума, если уж совсем нет никаких рациональных объяснений всему происходящему вокруг.

Боже, я даже разговариваю со своим котом – и он, что самое главное, мне натурально отвечает!

На улице, что и не удивительно, не было никакой башни в привычном понимании этого слова – зато обнаружилась одна-единственная кирпичная труба. Этот завод построили примерно тогда же, когда начали выпускать трамваи, так что, согласно временам, труба была довольно невысокой, однако с добротно вмонтированными в кирпич скобами-ступенями, чтобы можно было взобраться наверх. Такие же скобы должны быть и изнутри.

Тогда-то всё делали на века, чтобы сейчас пустить коту под хвост. Обидно даже как-то делается, что стоит этот завод в запустении – а мог бы и хорошие трамваи последних моделей выпускать. А всё потому, что не нашлось очередного дядьки, который хотел бы заниматься выпуском трамваев, тогда как раньше этим и многим другим занималось государство.

Я наступила на что-то мягкое и наклонилась поднять и посмотреть, что это такое. В пыли под моими ногами валялась маленькая записная книжка, переплёт которой наощупь походил на натуральную кожу. Я бы хотела открыть и пролистнуть странички, посмотреть, что внутри, но кто-то помешал мне, похлопав по плечу. Это был тот парниша из группы, что несколькими минутами ранее держал меня за капюшон. Теперь он, видимо, побежал следом за мной, чтобы я как бы чего не натворила. Такая его забота обо мне – она ведь неспроста. А вообще, я тоже поступаю до ужаса неправильно: нельзя во время сталка отбиваться от группы.

– Ведьма, – пронзительно шепнул мой товарищ, тыкая меня в бок локтем и задирая голову, – гляди-ка!

Я тоже задрала голову и, кажется, поняла, на что он хочет обратить моё внимание: на самом верху трубы виднелась человеческая фигура, неподвижно замершая под порывами ветра. Незнакомец стоял, свесив голову над отверстием трубы, и мне показалось, он не походит ни на чоповца, ни на сталкера.

Труба упиралась в формалиново-мутное осеннее небо.

Он словно шёл мимо, случайно забрёл на заброшенную территорию и залез на трубу, чтобы...

Он взмахнул руками, сделал шаг – и исчез. Наверху осталось лишь нелюдимое формалиново-мутное небо, подпираемое одинокой рябиново-кирпичной трубой.

– Чёрт, чёрт, чёрт, – замешкался мой товарищ и схватил меня за руку. – Надо сказать ребятам, что мы драпаем!

Куда в тот момент делась налутанная записная книжка, я понятия не имею. А он потащил меня обратно, а я нехотя упиралась и бормотала что-то про спасение, про то, что тот странный суицидник, может быть, ещё жив – но получалось невнятно, несвязно, неслышно. Парнише просто не хотелось влипать в историю – и его можно понять. Но нельзя. Но если приедут менты, то обязательно ещё поинтересуются, что это мы тут делаем на объекте, обшманают и ещё каждому по штрафу вваляют. Но что – штраф, когда на другой чаше весов положена жизнь человека?..

Мне иногда кажется, что в людском равнодушии виноваты структуры власти и всепоглощающая бюрократия. С другой стороны, это мы сами виноваты в собственной неуверенности, а ответственность всегда легче переложить на другого. Особенно на нечто абстрактное. Как бы там ни было, но ответственность – это мяч, которым народ и государи играют в волейбол, а им ещё подкидывают и подкидывают эти самые мячи.

В машине по дороге обратно все молчали, пока кто-то не спросил:

– Что там произошло?

Напавшая на меня апатия не дала сказать ни слова, но всё равно какой-то другой человек поведал о самоубийце на трубе. Я чувствовала на себе колкие взгляды даже из зеркала заднего вида, а мне было стыдно, что я почти врач, но ничего не сделала, потому что мне пригрозили, как самому что ни на есть сопляку:

– Если не послушаешься, с нами больше не пойдёшь.

– Ведьма, – мерзко хихикнул Стёпка, – а ты и правда ведьма.

– Отстань, – устало буркнула я.

Настроение было отвратительное.

Ненавижу Стёпку.

На моих глазах покончил с собой человек.

Я ничего не сделала.

Хочется плакать.

Дома же, снимая куртку, я обнаружила, будто что-то слегка утяжеляет один карман.

– Что на этот раз схабарила? – поинтересовался Ян, явно пытаясь как-нибудь поднять мне настроение, и был очень горд тем, что выучил крутые словечки из сталкерского лексикона.

Сначала я пожала плечами. Когда кто-то ушёл с болтами, гайками или полным инструментарием, с советскими плакатами по технике безопасности, я едва ли унесла оттуда свою драгоценную задницу целой и невредимой. Постойте-ка! У меня же есть записная книжечка в кожаном переплёте.

Что-то в голове моментально щёлкнуло: эта книжка могла принадлежать сегодняшнему суициднику! Если я не сумела спасти его, то по каким-то зацепкам в этой книжке, по каким-нибудь именам и телефонам смогу найти его знакомых или родственников и рассказать им о том, что произошло и чему мне довелось стать свидетелем.

И ведь больше всего в этой истории напрягало то, что я уже видела трамвайный завод во сне и сегодня всё рвалась посмотреть на эту, чёрт бы её побрал, «башню»...

Своими соображениями я поделилась с Яном.

– Что ж, – сказал кот, облизывая мягкую округлую лапу, – мы не имеем права мешать людям кончать с жизнью.

Я не согласилась:

– Нет, ты не прав. Они бы смогли всё исправить, останься они в живых, но смерть как бы исправить нельзя.

– С чего ты так уверена? Ты когда-нибудь бывала мертва? То-то же. И знаешь, я ещё больше удостоверяюсь в том, что ты именно женщина: обычно женщинам свойственен такой безразмерный всеобъемлющий гуманизм, что ли. Причём вы всегда ещё как-то однобоко смотрите – как будто есть только жизнь, а об обратной стороне и думать не смей.

Кажется, я уже не слушала его. Мою голову занимала грустная мысль о том, что моя жизнь – это всего лишь какая-то цветная полоска в пустоте вечности. Всему её цвету суждено погрязнуть во мраке этой пустоты, но сегодня на моих глазах безымянный человек добровольно загасил свой неизвестный мне цвет. А ведь все мы уже когда-то и вправду были мертвы, пока не родились, целую вечность до...

Светка и её дух-помощник (да, оно странное, я знаю, спасибо)