Чем они живут
Не должно так быть – думала Аля, когда следила за происходящим вокруг. Иногда она поднимала голову, отрываясь от книги, и смотрела по сторонам. Люди проходили мимо, не обращая на сидевшую под связкой пёстрых шаров девушку с книгой никакого внимания. Она тоже старалась на них не смотреть, а если смотрела, то примечала какие-то мелочи. Это получалось как-то непроизвольно, само собой. Уже с детства Аля отличалась особенной внимательностью к никем не замеченным деталям – такая черта досталась ей от отца. Отца она ненавидела, хотя тот никогда не бил её и даже не повышал голоса. Он воздействовал совершенно по-иному – как было гораздо страшнее.
Лучше не думать об этом...
Хорошо бы не думать и о людях с грустными лицами.
Книга неинтересная.
Аля вспомнила бабушку. Впрочем, сложно было так назвать ту женщину, но она была ей бабушкой. Отец и прежде порою рассказывал о ней – да лучше один раз увидеть. Аля закрыла глаза, чтобы не смотреть на простуженный город, всем нутром своим корчившийся от кашля, и вместо сыроватого запаха осени ей почудилось, как будто вокруг пахнет Садом, а в Саду бушует сочное лето. Именно летом она очутилась там вместе с сестрой.
Море пышной зелени окутывало большой дом с мезонином. Заглянуть в окна – а там пустота, сероватый налёт на стекле. Видно мебель в белых чехлах. Аля спустилась с карниза фундамента, отряхнула руки и огляделась. Надя, стоявшая поблизости, спросила её: что там?
– Ничего, – ответила Аля.
И они не знали бы, что делать в этом незнакомом месте, но откуда-то возник паренёк в необъятных малиновых штанах, заправленных в кирзовые сапоги. Он с интересом поглядел на Надю, затем задержал взгляд на её сестре. Аля отметила про себя, что он довольно мило выглядит – с наброшенной на плечо курткой, со взъерошенными волосами. Ещё она заметила, что у паренька выбрит висок, а за ухо заложена перьевая ручка.
Она потупилась, чтобы за выкрашенными зелёнкой прядями не было видно её прыщей.
– Привет, – поздоровался паренёк, взмахнув рукой. – Я Сентябрь. А вы кем будете?
Смущённая Алька представилась, представила приникшую к ней сестру. Сентябрь смотрел на них, в широкой улыбке демонстрируя белоснежные зубы. Фиолетовые глаза заблестели на солнце.
– Пойдём! – позвал он, всовывая руки в рукава куртки. – Провожу вас к тёте Море.
Пока они брели по мощёным тропинкам, заключившим Сад в лабиринт, Сентябрь рассказывал о себе, о других. Алевтина слушала, как был в каком-то мире Дом Гроз, где жила семья, от которой зависела судьба всех людей в мире. У хозяев Дома Гроз было три дочери: Полынь, Море и Небо. Хозяйкой-хранительницей должна была стать старшая – Полынь, так что двум её сёстрам почти не оставалось ничего, как выйти замуж и всю жизнь оставаться любящими жёнами и заботливыми матерями. Предприимчивая Море решила сбежать в другой мир – Гортус – со своим женихом, где каким-то образом заняла место хозяйки-хранительницы тёти Анемоны. С приходом тётушки Море – утверждал Сентябрь – Сад преобразился в лучшую сторону, хотя он и не мог знать, как здесь было прежде, ведь Сентябрь и его дед Борей были приглашены сюда из Дома Гроз. Прежде их семья помогала там вести хозяйство, пока в один момент тётушка Море не поняла, что нуждается в экономе. Она отправила своего мужа в Дом Гроз с письмом, где просила сестру Полынь прислать ей одного из пяти внуков деда Борея. Полынь решила отправить в Гортус самого бездельника, самого оболтуса – только чтобы избавить свой дом от такого раздолбая как Сентябрь. Узнав об этом, старый эконом дед Борей заявил, что не отпустит внука одного в другой мир и сам пойдёт с ним.
Они втроём поднялись на застеклённую террасу маленького домика. Терраса – а в ней, как в бурлящем котле, кипит жизнь: какие-то люди, какие-то распоряжения... Женщина с тёмными волосами как будто бы остановилась всего лишь на секунду, чтобы глотнуть чаю. На талии у неё повязан передник со множеством карманов, на поясе висит связка ключей на кольце. Возле этой женщины над столом склонился старик в заношенном сером костюме и писал что-то в толстой тетради, иногда откладывая перо и принимаясь стучать костяшками лежавших тут же счёт. Две женщины за столом у окна осторожно листали пыльные книги, изредка отвлекаясь и выписывая что-то на отдельные листы, которые потом молча передавались старику.
– Тётя Море! – позвал Сентябрь.
Женщина в переднике поставила чашку на стол и поправила средним пальцем очёчки в тонкой золотистой оправе, не спуская пристального взгляда с его спутниц. Спустя долю секунды лицо её озарила ласковая улыбка. Распорядившись Сентябрю помочь женщинам за столом у окна, сама она обратилась к Алевтине:
– Здравствуй, – затем поздоровалась и с её сестрой. – Какие вы взрослые стали!
Аля была очень удивлена: ей казалось, она впервые видит эту женщину. А та заметила её удивление, всё продолжая улыбаться. Нет, отец рассказывал именно о ней – о женщине по имени Море, которая жила в мире-саде. Её звали Море из Дома Гроз. Она была хозяйкой-хранительницей Сада и давала имена новорожденным младенцам. Что было до – не должно никого волновать. Тётушка Море, приняв бразды правления в свои руки, сильно всё изменила. Она стала управлять, а не оберегать. Она хотела, чтобы так было и после её смерти.
Тётушка Море отвела внучек с террасы по коридорам в маленький кабинетик, усадила их в кресла, а сама отошла к окну.
– Думаю, вы всё понимаете, – начала она, – но пусть это будет вашим домом. Знайте, что в любой момент вы можете прийти сюда. Здесь вам будут открыты все двери. Я бы очень хотела, чтобы в будущем одна из вас унаследовала моё место, так что можете быть спокойны по поводу того, чем заняться после окончания школы.
«Очень вовремя, – ехидно подумала Аля. – Можно забить на экзамены. Даже если отец будет грозиться выселить из дома... Хотя он ведь сам всё прекрасно знает». Конечно, перспектива править целым миром её прельщала, но всё же она решила: окончит школу и поступит на философский факультет – наверное, чтобы стать второй Симоной де Бовуар
– Этот кабинет будет принадлежать одной из вас, как и дом, и Сад. По правилам, конечно, обычно всё переходит старшим, но мы не можем знать, как сложатся обстоятельства.
– Вы же были средней сестрой, – несмело заметила Аля.
Море улыбнулась. Ей понравилось, что к ней обращаются на «вы».
– Точно, – кивнула она. – Но здесь же старшая я. Сестра Полынь осталась в Доме Гроз. Сестра Небо ушла за мной, но на место она не претендует. Получается, место останется для одной из вас – кто захочет, кто сможет.
– Но мы же понятия не имеем, что тут и как! – возразила Надя, всплеснув руками.
– За этим вы и здесь, – невозмутимо ответствовала тётушка Море, поправляя свой передник. – Я хочу, чтобы вы помогали мне по хозяйству, запоминали, что и как. Да даже не в том дело... Я вас просто люблю, родненькие вы мои, – и в этот момент на лице её засияла такая улыбка, что как будто бы даже стало можно увидеть тоненькие светлые лучики в уголках её глаз.
С того дня и до конца лета Аля и Надя жили в доме у своей бабушки посреди зелёного Сада, душно пахшего разнотравьем. Надя много времени проводила за делами по хозяйству под бдительным руководством тётушки Море и её многочисленных товарок, скучала без компьютера и фаст-фуда. Тем временем Аля с поистине детским интересом принялась изучать все окрестности этого нового чудесного мира, заручившись дружбой и поддержкой непоседливого Сентября. О своих тайных путешествиях она писала в летнем дневнике и почему-то очень много строк уделяла именно своему товарищу. Этот дневник, к превеликому несчастью, она потом потеряет где-то или просто позабудет в суете сборов...
Но сейчас уже пора идти. Она смотрит на часы, закрывает книгу. Странно: до того лета эта книга казалась куда интереснее.
Надя пыталась спрятаться в комнате, которую делила с сестрой, но и там сквозь стенку было слышно, как родители ругаются, как плачет мама. За четырнадцать лет жизни со своими родителями Надя заметила одну очень странную вещь: не отец доводит мать до слёз, а что-то совсем другое – причём каждый раз.
И вот снова крики за стеной, которые так не хочется слушать. Отчётливо слышится мамин голос:
– Ты эгоист – только и думаешь, как бы всё тебе! Тебя все потому и ненавидели, что не видел дальше собственного носа! Дома есть нечего – а тебе хоть бы хны! Пьёшь дорогое вино, а дочерям в школу пойти не в чем! Я уж про себя не говорю...
Отец только вздыхает:
– Да что бы ты без меня делала?
– Это ты что б без меня делал?! Я тебе глажу, стираю, жрать готовлю, пока ты невесть где ошиваешься! Ну, где задержался на этот раз?! Давай, расскажи о хладнокровном убийстве – я тебе не поверю! Думаешь, я не знаю, что у тебя баба есть?!
– У меня действительно много работы, – вкрадчиво и тихо говорит отец, но Надя из-за стенки, прислушавшись, всё равно слышит его.
Вновь из-за стены доносятся рыдания мамы. Отец, кажется, пытается утешить её. Надя надевает наушники и закрывает глаза, откидываясь на спинку кресла. Лицо её белеет в призрачном сиянии монитора. В ушах хрипят и звенят резкие басы, ударные диктуют чёткий ритм. Через наушники слышится щелчок нового сообщения. Надя открывает глаза и смотрит на монитор, где в углу виднеется: «Кристина Ерёмина оставила вам личное сообщение». Кристина, как всегда, спрашивает, как дела и что задали. Надя стучит по клавиатуре, набирая ответ: «Нормально. А у тебя?» – затем достаёт телефон, листает дневник. Тут открывается дверь, и Надя видит на пороге маму.
– Иди ужинать, – говорит она.
– Подожди, – раздражённо отрезает Надя, – скажу сейчас Кристине, что задали.
– Ладно, – кивает мама и закрывает дверь.
Надя остаётся одна. Фотографирует на телефон страничку школьного дневника и отсылает подруге, затем выключает музыку, сворачивает все окна и встаёт с кресла. На кухне её уже дожидаются родители. На столе стоит тарелка жареной рыбы в золотистом кляре и жёлтой картошки. Надя опускается на свободный стул, берёт вилку.
Круглый стол, покрытый узорчатой клеёнкой, освещён мягким жёлтым светом, льющимся из-под опрокинутой чаши витражного плафона. На стенах замерли прозрачные цветные блики: синие, красные, жёлтые. Яркие пятна света таятся и в складках лёгких подвязанных занавесок, лежат, искривлённые, по разделочным столам и дверцам навесных шкафчиков, играют в гранях хрусталя, заполняют фарфор.
– И где же опять Аленька? – вздыхает мама.
Надя недовольно глядит на неё, раздражённая неуместной репликой. Любое слово отчего-то зачастую казалось Наде глупым, как и произносящий его. Люди часто выводили её из себя – словами ли, действиями.
– Понятия не имею, – нехотя отвечает Надя, чувствуя, что ей всё же жалко мать: все сегодня смотрят на неё с презрением – только какое-то чувство душит желание скорее прекратить это.
Когда человек кажется слабым, другой не преминет показать своё превосходство над ним – такова уж человеческая суть. И невозможно убить её – лишь усыпить. Усыплять тяжело, ведь даже самый самоотверженный человек останется эгоистом. Любому присуще самолюбие – такое же естественное, как и пресловутый инстинкт самосохранения. Человек стремится к собственной выгоде. Тщеславие требует баловать себя. Здесь гожи любые средства.
И отец улыбается. Губы его жирно блестят подсолнечным маслом.
– Так где Алевтина? – спрашивает он.
– Не знаю, – пожимает плечами Надя.
Кончики пальцев у отца жёлтые и пропитаны горечью табака, невесомыми пылинками талька с обратной стороны резиновых перчаток. Когда он улыбается, то оскаливает ряд пожелтевших зубов, среди которых поблёскивает металлической серостью один стальной. Отец курит крепкий табак. Манеры его порою резко диссонируют с окружающей средой: ведь он всегда стремится показать своё превосходство надо всем родом человеческим. Иногда у наблюдающих за ним возникает ощущение, будто он считает себя богом – всесильным и могущественным.
А впрочем, он был умён. Хитрый и проницательный. Его стоило опасаться слишком предсказуемым людям – таких он читал, как раскрытые книги. Будучи блестящим физиогномистом, тонким психологом, он подмечал каждую их слабость, анализировал и предвидел самые незначительные движения их мускулов. Он умело пользовался этим своим даром, играя живыми людьми, как безвольными куклами. Они не чувствовали постороннего вмешательства в свои жизни – наивные. Поистине. Слепые – они безропотно подчинялись кукольному богу, под наркозом разрушавшему неугодные вселенные.
Это Надя знала, боялась и ненавидела. Что бы её отец ни говорил, ни делал – всё зачастую заставляло её подозревать о каком-то подвохе. Обычно оправданно.
– Где же? – повторила мама, взглянув на настенные часы.
Аля всегда приходила поздно, иногда приносила с собой какие-то новые вещи и складывала их в шкафу. Надя не имела привычки задавать лишних вопросов, а родители вообще ничего не знали – и так получилось, у неё были собственные тайны. В любом случае, они никого не интересовали, но это не мешало матери набрасываться на неё с порога с расспросами. Только Аля всё молчала, поражая младшую сестру своим терпением: Надя считала, что мать невозможно терпеть.
Квартиру пронзил дверной звонок.
Неуютна эта квартира почему-то. Неуютна эта осень. Надя скучает над тарелкой недоеденного ужина, вглядывается в рассыпающуюся картошку и вспоминает маленький домик, лето и бабушку.