Тина. 2023, ч. 3
– Какая-то ты бледнючая, – испуганно говорит Аня, когда я выхожу из ванной. – Всё из-за Матвея, да?
Я киваю. Да, да. Что мне ещё остаётся? А руки дрожат, как после передозировки кофеином.
Не знаю, куда себя деть. Мямлю извинения и сообщаю, что ухожу. За окном уже совсем стемнело, комнату освещает лишь напольная лампа. Решаю оставить влюбленных в этой романтической атмосфере и отправиться восвояси, чтобы пролежать всю ночь не смыкая глаз. Нервно поправляю свое красное цыганское платье и уже готовлюсь со всеми прощаться, как вдруг Аня подбегает и останавливает меня:
– Не, не, не, твой вид меня пугает. Тебе, может, Антон, проводит, а? – обращается она к своему парню.
Антон интенсивно закивал головой, он будто очнулся после сомнамбулического транса. Всё это время он смотрел на нас, как на телевизор, по которому идет передача на канале «Дискавери». Павлин распускает хвост и надвигается на самку, загоняя её в угол. Только Матвей в этой сцене исполнял отнюдь не брачный танец.
– Да не надо, я в полном порядке. Такси вызову – и дома, – протестую я, хотя мне вовсе этого не хочется.
– Ты не доедешь, пробки пять баллов, провожу до метро, – твердо говорит Антон, явно уловивший, что мне сейчас нужно именно это.
Мы крепко обнимаемся с Аней, она ни на секунду не задумывается ревновать своего парня ко мне. Праздник её, а уходит он со мной. Либо она запредельно альтруистична, либо слишком хорошо скрывает свое неодобрение.
Я выхожу в подъезд и жду, когда они закончат целоваться на прощание. Аня еле достает до него на цыпочках, раньше мне не бросалось в глаза, что она такая миниатюрная. Её страсти будто нет конца. Может быть, так она метит территорию. Утверждает свои права на него, или мне просто в голову лезут безумные мысли после того, что я узнала.
Возле подъезда Антон закуривает сигарету, и мы начинаем медленно двигаться в сторону метро. Действительно ли сейчас пятибалльный пробки? Мне хочется ему сказать всё, но я не знаю, с чего начать. Не хочется его пугать и втягивать ещё глубже в мои проблемы, которые постепенно разрастаются до масштабов, которые я не могла себе вообразить.
– Вряд ли Матвей хотел врать именно тебе. Не принимай так близко к сердцу. У всех есть загоны. Другим их не понять. Ну, копал отец его могилы и копал. Сейчас-то не копает, судя по тому, что он катается на «Ренджике» и ходит в костюмчиках, вряд ли он занимается грязной работой. Бизнес есть бизнес, если всё по закону, чего стыдится? Тем более вон сколько денег приносит. Мой отец – мент, который катается на «Ладе», но я же этого не стесняюсь. Всё это, вообще, никакого значения не имеет, если...
Я иду, скрестив руки на груди, и пытаюсь подобрать слова, чтобы намекнуть, что меня волнует совершенно другое. Не придумав ничего лучше, перебиваю его:
– Слушай, Антон, – он удивленно поворачивается ко мне, насторожившись. – Мне откровенно плевать, кто где работает. У меня есть проблема и покрупнее. Женщина, умершая в 2003, – моя биологическая мать. А я родилась в 2004.
Антон оглядывается по сторонам и тушит бычок носком кроссовка. Он засовывает руки в карманы и шепчет себе под нос: «воу». Мы останавливаемся на пустынной улице под ярким фонарем в двухстах метрах от метро. Я ежусь будто в воздухе не плюс, а минус 28 градусов. Мне хочется сжаться, превратиться в точку и совсем пропасть из поля зрения.
– Может, замороженная яйцеклетка? – смотрит он на меня, подняв брови.
– Знаешь, каких колоссальных денег это стоит? – спрашиваю я, качая головой.
– Честно говоря, не знаю.
На его лбу то и дело появляются новые морщины от раздумий, он хочет мне как-то помочь, хотя бы поддержать словом, но детей обычно не учат, как утешать в таких ситуациях. В учебниках тоже не пишут, как себя правильно вести, когда тебе сообщают такие абсурдные вещи. Чувствую вину. Я не должна была вешать на него свои проблемы, но он единственный, с кем я могу этим поделиться.
– Может, как в Зохане?
– Что? – сморщившись переспрашиваю я.
– Фильм мы смотрели на даче. Там контр-террорист инсценировал свою смерть, чтобы начать новую жизнь.
У меня уже нет сил сдерживать свою мимику, и я смотрю на него, как на дурака. Мне хочется кричать от нереальности происходящего. Сравнение моей матери с героем Адама Сендлера только добавляет больше дров в костер моего безумия. Где моя синяя таблетка?
– Слушай, не думал, что скажу это, но давай обсудим это с моим отцом. Только он сможет сказать что-то вразумительное в этой ситуации.
– Когда это лучше сделать?
– Сейчас.
Я не верю своим ушам, но соглашаюсь. Вынырнув из переулка, мы спускаемся в метро и едем в противоположную сторону от моего дома. Выходной день, в замкнутом помещении висит запах перегара. Город разморила жара, и когда солнце село, все выползли из своих холодных кондиционируемых норок в бары, во дворы, закрытые клубы. Хотя, наверное, обитатели последних не ездят в метро. Антон стоит надо мной и смотрит вперед, будто разглядывая пейзаж за окном, я бы так и подумал, если бы не знала, что там непроглядная черная стена. Он наклоняет голову, показывая, что нам пора выходить.
Его глаза быстро бегают, он нервничает. Возможно, раздумывает, как корректнее всего описать мою проблему. «Слушай, пап, у девушки моего друга мать умерла за год до её рождения, есть идеи, как это могло произойти? Ну ты же мент, разве у вас не было в практике подобных случаев?». Он мне не говорит ни слова, не называет имен, не предупреждает, как себя вести. Будто сам не знает. Снова идем в тишине до панельки, каждый тревожась о своем.
Антон копошится с ключами возле двери, но все замки оказываются открытыми. «Значит дома», – говорит он. А я про себя думаю: «Неужели могло оказаться как-то иначе, и мы бы остались наедине в его квартире».
– Мать с сестрой поехали к бабушке.
– У тебя есть сестра? – удивленно спрашиваю я, как будто мне должно быть всё известно о нём.
Он не успевает ответить, чья-то рука находит в темноте выключатель, и коридор заливается тусклым желтым светом. На фоне бумажных обоев в полоску и шкафчиков, обклеенных пленкой, вырастает фигура человека, лишь отдалённо напоминающего мне Антона.
– Я не ждал тебя так рано, – громко произносит мужчина будто в рупор. В его голосе слышится упрек, а не удивление.
– Нам надо с тобой поговорить. Это Тина, – Антон показывает на меня рукой, и я наконец выхожу из-за его спины. – Гавриил Антонович.
– Вы видели время? Одиннадцатый час, – скрестив руки на широкой груди, он смотрит на меня оценивающе. – Ладно, Тина. Пойдем поговорим.
Я всегда стеснялась своей непохожести на родителей, постоянно забывая, что в природе так случается очень часто. Вечно сутулившийся и бормочущий себе под нос Антон был полной противоположностью своего отца. Крепкого, сбитого и смотрящего на тебя свысока, даже на своего сына, который на полголовы превосходил его ростом. Мужчина заходит в зал, включает погромче телевизор и говорит кому-то нечто краткое, но неразборчивое. Разве другие обитатели квартиры не уехали к бабушке? Мы с Антоном перестаем обивать порог и направляемся на кухню. Все движения моего спутника угловаты и нерешительны – будто он тоже здесь в гостях, как и я. Мне начинает казаться, что не так уж важна моя тайна, не так уж существенно моё странное открытие и не так уж нужно мне здесь находиться.
В маленькой кухне, залитой тем же желтым светом, мы втроем еле умещаемся. Последним входит отец Антона и хлопает дверью, в которой дребезжит вставленное стекло.
– Поставь чайник нам, – командует мужчина своему сыну без какого-либо намёка на формулы вежливости. – Слушаю.
Электрический прибор зашумел, я осознаю, что хочется ему вовсе не чая, а чтобы нас не услышали посторонние уши. Мне ни разу не посчастливилось писать заявление в полицию, но думаю, даже там обстановка была бы менее гнетущая. Набрав полную грудную клетку воздуха и скрестив пальцы, я начинаю свой короткий рассказ:
– Женщина, которая согласно ДНК-тесту является моей матерью, по официальным данным умерла в 2003, а я родилась в 2004. Здесь должна быть какая-то ошибка, кто-то сфальсифицировал данные. Либо полиция, либо... – мне не хватает сил произнести вслух «мои приемные родители», будто если эти слова прозвучат, они станут правдой.
– Тина, что вы от меня хотите? Чтобы ни с того, ни с сего я заново открыл дело 2003 года? Я, кончено, не хочу вас расстраивать, но срок давности по тяжкому преступлению – 10 лет. Даже если бы было возможно без ущерба мне и моей репутации подать заявление, его бы вскоре прекратили по нереабилитрующим обстоятельствам. Только я вот не представляю, как это сделать, чтобы меня не уволили за превышение полномочий. Антон должен был это знать. И он бы знал, если бы учился в универе, а не гонялся по тайге, – они прожгли друг друга взглядом, и Антон громко стукнул кружкой об стол перед своим отцом. – Спасибо, – процедил тот сквозь зубы, но не притронулся к чаю.
Мне захотелось запротестовать ему и всем этим бездушным юридическим терминам, которые он выклюнул мне в лицо.
– А если она в беде? Если она, как те девушки, которых маньяки прятали в подвалах по 25 лет. Вдруг ей нужна помощь? – я стараюсь смотреть ему прямо в глаза, чтобы точно убедиться, что там нет проблеска надежды.
– Молодежь нынче слишком много смотрит жестоких видео на Ютубе. Реальность гораздо прозаичнее. Едва ли встретишь хоть одного маньяка за всю жизнь. Мы каждый день просматриваем заявления таких же впечатлительных девочек. Я этим сыт по горло. И дам-ка я совет: лучше не ввязываться в эту историю, иначе можно навлечь беду на своих близких, – отвечает он мне, явно намекая на виновность не правоохранительной системы, а моих родителей, замешанных в подделке документов.
Я вздрагиваю, когда в дверь начинает кто-то скрестись когтями. Гавриил Антонович резко встает из-за стола, показывая, что наш разговор окончен, и впускает в комнату маленький пушистый комок шерсти. Моё сердце, разрываемое от несправедливости, немного оттаивает.
– Если вам заняться нечем, погуляйте с Чижом, – говорит следователь, указывая пальцем на шпица, будто на обвиняемого. – Я забыл совсем про этого негодяя.
Антон забирает у меня кружку из рук и говорит нам обоим: «Пойдем». Пока он возится со шлейкой в узком коридоре, Гавриил Антонович распахивает дверь в зал, где на диване сидит стройная женщина с русыми распущенными волосами. Она замечает нас и с легкой улыбкой на губах стеснительно произносит: «Привет, Антошка». В ответ ей сердито кивают головой. Женщине на вид лет 30, не больше, я тут же догадываюсь, что она точно не может быть матерью моего приятеля.
Антон берет на руки шпица и быстро шагает вниз, минуя лестничные пролеты один за другим. Я еле за ним поспеваю. Мы выходим в пустой двор, где лишь мигает фонарь над крыльцом подъезда. Сонный Чиж медленно перебирает лапками, покачиваясь. Кажется, его никто не спросил, хочет ли он гулять. Я так и представляю, как пес вздыхает про себя и сетует на свою судьбу. Антон ужасно угрюм, его аура сливается с беззвездной ночью, и вместе они образуют «Черный квадрат» Малевича. Даже я не так сильно отчаиваюсь по поводу нашего неудавшегося разговора. Будто это мне надо его подбодрять из-за того, что ничего не получилось.
– Я его ненавижу, – прерывает молчание Антон, смотря вперед, на шпица, задумчиво кружащегося вокруг своей оси.
– Чижа? – в недоумении спрашиваю я.
– Да причем тут Чиж? Отца я ненавижу. Отца, – он поднимает глаза на горящие окна седьмого этажа. – Меня все детство кормили херней про честность. А по итогу мне приходится покрывать этого урода перед матерью, пока он сидит в нашей квартире на нашем диване перед нашим телевизором с этой дрянью. Привет, Антошка, – передразнивает он её писклявым голосом. – Она была фигурантом в одном деле о мошенничестве, но вдруг спелась с моим отцом, и он её отмазал. Тошно.
В моей картине мира всё встает на свои места.
– Может, это любовь. Разве взрослые люди не могут друг друга полюбить? – наивно интересуюсь я.
– Она его – нет. Она его просто использует, чтобы её было кому покрывать. Он её – возможно. Но есть чувства, а есть принципы. Чувства – вещь непостоянная. Сегодня влюбился, завтра не влюбился. Вероятность того, что ты пронесешь эту любовь с таким же накалом до конца жизни, стремится к нулю. А характер и принципы – это то, за что ты можешь держаться. В этом хаосе, где все постоянно меняется, нужно ухватиться за что-то и держаться. Но мой батя выбрал держаться за ложь, предательство и шлюх.
Его слова меня почему-то ранили. Наверное, из-за солидарности ко всем женщинам, которых выставляют виновными в изменах мужей, за которых некому заступиться, как за Лиду. Я подхожу к Чижу и глажу его за ушком. Он радостно смотрит на меня глазкам-пуговками. Будь этот шпиц человеком, я бы ему доверилась. К Антону мне не хочется поворачиваться, я боюсь, что заплачу от ощущения беспомощности в этом тесном жестоком мире.
– Блин, прости. Я даже не представлю, как тебе хреново. А вместо того, чтобы поддержать, я начал нести эту хрень про своего отца, – он подходит ко мне вплотную. – Ты не будешь против, если я тебя обниму?
Я хлопаю глазами и тихо говорю: «Нет». Как бы мне ни было волнительно от его близости, я поняла, что именно её мне сейчас не хватало. Он обнимет меня за плечи, не за талию, как любовник, не отстраненно, как одноклассник, а крепко, будто ему хочется выдавить из меня всю грусть и забрать себе.
– Я прощаю, – шепотом произношу я.