Не пытайся ее найти

Земфира – ∞

Нас обманули метеорологи, по прогнозу весь день обещали жару. Я нацепила бикини под короткие шорты, широкополую шляпу, и в итоге ёжусь от холода. Мы едем на «Оптиме» Матвея на его же дачу «загорать» под солнцем, которого не видно. Я сижу сзади и сквозь музыку в наушниках слышу, как Антон с Матвеем ведут разговоры про цилиндры и спорят, какой бензин подходит лучше: 95 или 98. Аня вежливо отказалась с нами ехать, сославшись на подготовку к экзамену. Только одному Матвею никогда ничего не надо, у него «всё схвачено». Я бы, может, тоже отказалось, настроение никудышное. Была надежда напитаться витамином D, но она не оправдалась. Я просто сижу со страдальческой миной, пряча глаза в телефоне.

Играет «Земфира», один из альбомов, который я увидела в коробке вещей Лиды. Двадцать лет назад она точно так же слушала: «Выстрелю в спину, выберу мину – и добрый вечер». А потом вдруг разгадала знак «бесконечность», если, конечно, та песня была об этом.

Антон пару раз оборачивался, пока мы ехали, а Матвей – ни разу. Даже когда говорил со мной. Он никогда не знает, что делать с моим плохим настроением. Просто его игнорирует, пока само не пройдёт. В этот раз он тоже чувствует, что со мной что-то не так, и просто ждёт. Само образуется.

Вернувшись вчера от Галины, я захлопнула дверь комнаты и долго рыдала. Из меня вырвалось всё то, что я скрывала на людях, пока ехала в метро, пока сидела у своей предположительной бабушки, а, может, и пока жила эту жизнь, сдерживая всё в себе. Как будто спустили курок, лопнули воздушный шар, и вот – я на полу вся в соплях горюю по той, которую не видела никогда. Про которую мне не было суждено ничего узнать, но я решила сунуть нос в эту историю из любопытства.

Также из любопытства я просидела весь вечер в Google, я поставила ограничение «от апреля 2004 года» – месяца моего  рождения – и по очереди вводила «Лидия Мещерякова», «автокатастрофа Москва», «погибла девушка в пожаре», «без вести пропала студентка», но ничего не находила. От неё не осталось ни следа. Будто этой истории и не было никогда, и «девушка, пострадавшая от пожара» стерта из Интернета и памяти всех людей, которые и дальше продолжают жить, праздновать девятнадцатилетие, тридцатилетие, сорокалетие. Лида должна быть сейчас чуть младше Беаты. Она могла бы быть младше неё.

Сегодня утром я отправила волосы с расчески Лиды на экспертизу, с моей карты списалась очередная сумочка «Guess». Изучая ДНК в университете, я даже и не думала, что все эти анализы такие дорогие. На моей студенческой карте остаётся тысяч 20, которые я могу потратить без надзора Давида. Я никогда так не делала раньше, ничего не скрывала. Я не тот человек, который любит делать что-то запрещенное, нарушать правила, для меня всё это – стресс. От высокого уровня адреналина повышается обмен веществ, а у меня и так «подержаться не за что».

Мы подъезжаем к даче Матвея, когда начинает накрапывать дождь. Дом стоит вдали от коттеджного поселка, отчего соседей не увидишь даже в бинокль, как и они тебя. Семья Матвея видно помешана на уединенности. И как только у них вырос такой экстраверт, который ощущает дискомфорт, побыв наедине с собой дольше пяти минут. Кажется, я точно сегодня не в духе. Но мне можно, у меня умерла мать. Пусть и 20 лет назад.

Дождь расходится всё сильнее, мы быстро забегаем в дом. Из гостиной открывается панорамный вид на лужайку. Как в фильме «Паразиты».

– Ну и погодка, – говорит Матвей, мотая головой и разбрызгивая капли дождя с волос вокруг себя. – Можешь раздеваться, детка. Шезлонг тебе сейчас вынесем.

Я закатываю глаза.

– Лучше скажи, где у тебя тут самовар, я уже пальцев не чувствую.

Он берет мои руки в свои ладони и дышит на них секунду, а потом подбегает к чайнику, нажимает кнопку и скрывается из вида. 

Я оглядываюсь. Если моя семья – зажиточный средний класс, то у Матвея – стремится к высшему. Мои родители получили российские гражданство в середине двухтысячных и начали потихоньку как-то выкарабкиваться. Его родители учились заграницей, и когда приехали обратно в Россию, их уже ждали с распростертыми объятиями на хороших должностях. На стене фотография: отец Матвея с сокурсниками на фоне кампуса – узнать его не трудно, сын на него очень похож внешне. Рядом висит другая: всей семьей на море, отец самый загорелый и самый счастливый.

– Че делать будем? – спрашивает нас Матвей. – Не думал, что будет такая подстава с погодой.

– Вечеринку с бассейном придется перенести, – говорю я, имея в виду приглашенных друзей Матвея, которые должны прийти ближе к вечеру.

– Не, не, так не делается. Мы всё купили, ничего отменять не надо. Дома посидим, место есть. Я имею в виду, че ща делать?

– Фильм посмотрим, – предлагаю я, пожимая плечами.

Антон всё это время стоит в сторонке и не встревает в наше общение, он явно чувствует себя здесь третьим лишним. Тот самый парень, который всюду таскается за своим другом, даже когда тот идет на свидание.

– Фильм можно. Только давай без твоих Вуди Алленов, Вуди Вудпекеров. Че-нибудь нормальное.

– Например, что?

– С Адамом Сендлером комедию, чисто погыгать, – Матвей смотрит на Антона, пытаясь добиться от него поддержки, на что тот равнодушно пожимает плечами. На языке парней это означает: «Да, крутая идея, согласен».

За окном почти стеной льет дождь, но его не слышно из-за хорошей звукоизоляции. Адам Сендлер ловит зубами золотые пули, а потом резко оказывается в Нью-Йорке и делает стрижки пожилым дамам. Бесконечный поток расистских шуток, не люблю их ещё со школы. Рука Матвея лежит на моем бедре, она постоянно подрагивает от смеха. Они с Антоном «гыгают» над геронтофилией и антисемитизмом. У них в руках по пиву, которого они привезли целый ящик. Явно после такого количества алкоголя домой меня никто вечером не повезет. Я сижу, подперев рукой голову, и жду, когда эта дурацкая комедия закончится. Иногда я выдавливаю из себя улыбку, когда Матвей поворачивается ко мне. Он жалеет, что связался со мной, я знаю, даже задница не спасает. Я настоящий убийца веселья. Сегодня особенно.

На самом деле я не смотрю фильм, и наверное, поэтому не смеюсь. Все мои мысли о ней. Почему она никому не сказала про меня? От стыда? Будь я на её месте, не представляю, что бы сделала. За меня бы придумала Беата, моя единственная подруга. Она всегда была строгой, но понимающей. Она многое требовала, но никогда не ругала. Она меня любит. Может быть, она мне не рассказывала ничего про моих родителей из-за ревности к ним? Что я вдруг, прожив с ней почти 20 лет, просто забуду её и брошу? Очень по-детски, не похоже на Беату. Скорее всего они вдвоем меня просто оберегают от чего-то. От чего-то болезненного или даже опасного. Так же, как Лида оберегала Галину от разочарований. Она ей не рассказывала ни о каких своих горестях, ни о выселении из общежития, ни о беременности. У Галины и так было куча проблем: как минимум – сын, которого должны посадить в тюрьму. За что же его могли упечь так надолго и связано ли это с Лидой?

Всё больше и больше новых вопросов, хотя я искала ответы.

Я пытаюсь сосредоточиться на фильме, главный герой влюбляется и перестаёт спать с бабушками. Наконец-то. Как обычно, всё кино – про любовь, про мечты. Нас на уроках музыки в школе учили, что театральные комедии всегда начинаются плохо и заканчиваются хорошо. Скорее всего моя жизнь не комедия, потому что мне совсем не смешно.

– Ну, че, Энтони, не порадуешь сегодня Аньку? А я специально для вас простыни постелил, гладкие, как шелк, – спрашивает Матвей, цитируя главного героя.

– Да о чем речь? Мы с ней даже ни разу не целовались. Она делает трахен-трахен только со своими коллоквиумами.

– Ая-яй-яй, кого-то мне это напоминает, – косится на меня Матвей прищуренным глазом.

– Я так-то тут, а не на коллоквиуме, – отвечаю я, выглядывая на него исподполобья.

Я наконец втягиваюсь в сюжет, как вдруг Матвею звонят друзья. Они подъезжают к дому и не знают, где припарковаться. Как-то рано, всего 6 часов.

Как только Матвей выходит за дверь, я тут же встаю и направляюсь в кухню. Фильм остаётся включенным на предсказуемой развязке. Делаю вид, что увлеченно пересыпаю чипсы из пачек в большую стеклянную вазу. Я хочу всего лишь побыть одна хотя бы минут 10, но весь мой план рушится, когда входит Антон. Одним движением он скомкивает железную банку пива и бросает её в урну. Они уже успели выпить по две. Его лицо немного покраснело, а глаза затуманились. Все движения стали какими-то ватными. У Матвея не так, он всегда всё делает ловко и быстро, а когда выпивает – становится ещё более резким.

– Какая-то поникшая ты сегодня. Видимо ты что-то узнала. И не очень приятное, – обращается он ко мне и прислоняется к кухонному островку.

Антон пытается усидеть на двух стульях, ещё 5 минут назад при Матвее он сотрясался от смеха над тупыми штуками, а сейчас поменял тональность на сочувствующую. Вот кто умеет мимикрировать.

– Я да. Там действительно не очень весело. Я встретилась со своей бабушкой. Типа бабушкой, – я кручу на весу раскрытой ладонью и жмурюсь, – так вот она мне сказала, что её дочь – моя мать – умерла почти 20 лет назад в автокатастрофе. Но самое странное, что никто из её семьи не знает о моем существовании. Когда я спросила, были ли у неё дети, на меня посмотрели, как на дуру.

Я заканчиваю с последней упаковкой чипсов, отодвигаю вазу и сдерживаюсь, чтобы не заплакать от очередного приступа обиды.

– Ты могла бы мне сказать. Всё лучше, чем держать в себе.

Я вижу боковым зрением, как он смотрит на меня с сожалением и не находит себе места. Пожимаю плечами. Он сам напросился, поднял эту тему прям перед вечеринкой.

– Тина, – он дожидается, когда я посмотрю на него. – Я серьезно. Скажи, как я могу тебя поддержать?

Я теряюсь. Как же легко меня поразить.

Ещё совсем недавно я подтрунивала про себя над Аней, над тем, что она в нем нашла, мол, её зацепил рассказы про романтику и мокрые носки. А я ничем не лучше. Кажется, я поняла, что она в нем нашла. Ровно то, чего не хватало в Матвее. Эмпатию.

Меня никогда не спрашивали, что мне нужно и всегда решали за меня. Давид решал, когда мне бросать теннис и на каком такси ездить. Беата – что мне лучше есть и носить. Матвей – что поедет со мной в Германию. Они все хотели, как лучше, но никто из них не пытался спросить, чего хочу я. А теперь меня до глубины души поражает дежурная любезность воспитанного человека.

– Эй, ау, – говорит Антон и водит у меня рукой перед глазами.

Я конкретно залипла. Его затуманенный взгляд почти сосредоточен. В пределах возможностей.

– Да, да, прости. Я думала и, кажется, придумала.

– И что же это?

– Я ничего не смогла найти про неё. Она как будто испарилась. Может, ты посмотришь на всё это свежим взглядом. Я имею в виду без отца, просто погугли. У меня есть имя и предположительная причина смерти. Её зовут Лидия Мещерякова, и она погибла в автокатастрофе от возгорания автомобиля. Как-то так, – заканчиваю я и отвожу свои умоляющие глаза.

Как бы я ни старалась держаться отстраненно, даже надменно, у меня скорее всего не получается. Все это видят, в особенности продавцы и шарлатаны, я для них как магнит. К счастью, я успела прочитать пару книжек в этой жизни и много о чем подумать. Я обычно не поддаюсь на откровенные разводы, но если сейчас моей уязвимостью захочет воспользоваться Антон, я не смогу устоять, у меня не хватит сил.

– Если у тебя не получилось, то у меня подавно. Я, конечно, попробую, обещаю, попробую, но если что, – его прерывает Матвей, врывающийся со своей компанией.

– Что заигрываешь с моей девчонкой, пока твоя на клоаквиуме, а, а? – говорит мой парень и пихает в шутку Антона.

Как я и говорила, Матвей, когда выпьет, становится очень резким. Его глаза блестят, а зубы скалятся, он улыбается так, что обнажает клыки. Матвей безобиден, он просто как та белка из «Лесной братвы», которая напилась энергетика. Я уже давно привыкла, но в первые разы это выглядело безумно.

Люди. Люди. Андрей. Настя. Маша. Миша. Кого-то я знаю, кого-то нет.

– Я Тина, как Канделаки.

Знакомства. Моё любимое занятие.

– Как там с наукой?

– Не стоит на месте.

Антон незаметно испарился, он даже не успел сказать, что на него не стоит рассчитывать. Я и не стану.

За окном так пасмурно, что кажется, будто уже наступила ночь, но это только сумерки. Пора включать подсветку.

Мы пьем, улыбаемся, говорим обо всем и ни о чем. Я притворяюсь, что мне тоже весело, чтобы избежать ненужных вопросов. Мы празднуем наш отъезд в Германию, для грусти нет никаких поводов. По крайней мере никто об этих поводах не должен знать.

Кто-то включает музыку, которую я никогда не слушала. Какой-то русский трэп, потом зарубежные микстейпы, альтернатива и наконец Меладзе. Его посвящают мне, я точно должна заценить, раз меня зовут так же, как Канделаки.

Комнату заполняет дым от электронных сигарет. Антон общается с девчонкой, похожей на Марго. Самой Марго здесь нет, с тех самых пор я её ни разу не видела. Наверное, Аня сильно грустит и строчит сообщения вместо того, чтобы готовиться к экзамену. Антон постоянно отвлекается на телефон и не выпускает его из рук даже в обществе обворожительной Марго 2.0.

Матвей окончательно напивается и предлагает мне пойти проветриться. На нашем секретном языке это означает: «Давай займемся сексом прямо сейчас в общественном месте». Неужели он хочет всех бросить в разгар тусовки?

Наконец у меня появляется повод уйти отсюда, чтобы не вызвать подозрений у Матвея. Пусть это даже означает уйти с ним. Я прохожу по длинному коридору и оказываюсь в спальне родителей. Заправленная, как в гостинице, кровать, большое зеркало, вместо шкафа – гардеробная. У всего налет дорогого минимализма. На стене висит картина абстрактного художника, я решаю её сфотографировать. Если я правильно понимаю, чья она, и если это не репродукция, то мне просто жутко от количества денег в этой семье. А там, где деньги, там безграничная власть. Там «всё схвачено».

Как только я открываю приложение камеры, на экране начинает мерцать какая-то точка в области розетки. Либо у меня барахлит айфон, либо это...

Не успеваю я закончить мысль, как в спальню врывается Матвей. Мы находимся в темноте, отчего слух обостряется, и его тяжелое дыхание кажется оглушительным. Он жадно целует меня, нащупывая рукой на спине узелок моего купальника. Я пытаюсь его оттолкнуть.

– Матвей, Матвей, Матвей, – последняя попытка докричаться до него переходит на визг.

– Да что?

– У вас в спальнях камеры? – восклицаю я, пребывая в полном шоке.

– Ну да, а что? – он остаётся абсолютно невозмутимым.

– Что за жесть, Матвей? И при этом ты позвал меня пойти проветриться.

– Успокойся, их никто не смотрит.

Не хватало мне только так начинать знакомство с его родителями. А потом они меня будут шантажировать этими записями, когда я расстанусь с Матвеем и получу Нобелевскую премию.

Я наконец вырываюсь из его объятий и выбегаю из комнаты. Потом с ним обсудим это, не хватало мне ещё, чтобы он начал меня уговаривать. А именно так бы и произошло, если бы я осталась.

Пробираюсь через знакомых Матвея, которые пачками прибывали к нему на дачу. Где они только все парковались. Открываю панорамную стеклянную дверь, выходящую на зеленую лужайку. Меня тут же обдает холодом и сыростью. Неудивительно, весь день стоял погода, как в Питере, и всё вокруг превратилось в мерзкое болото. Несмотря на это, распылитель воды по расписанию вращается и поливает газон. Я встаю возле стены так, чтобы меня не было видно из дома. Я ни на кого не обижаюсь, мне просто хочется в одиночестве постучать зубами и вновь подумать о том, что я вчера узнала.

Я слышу, как стеклянная дверь отодвигается. Уже закатываю глаза, уверенная в том, что это Матвей пришел ссориться по поводу несостоявшегося секса и моего занудства.

– Я тебя везде ищу, – говорит Антон и подходит ближе, чуть пошатываясь.

У него в руках телефон с открытым браузером, а не переписка с Аней, как я предполагала.

– Слушай, я не знаю, что ты вбивала, но я нашел всё почти сразу.

Вместо того, чтобы веселиться, он весь вечер сидел в поисковике в попытках найти мать девушки его друга. Самое то занятие для пьянки.

– А что ты вбивал? – в недоумении спрашиваю я.

– Да всё, что ты сказала. Лидия Мещерякова, Москва, погибла девушка в автокатастрофе. Ничего сверхъестественного. Сама смотри, – он скролит при мне новости на каком-то портале. – Вот, вот, я тебе всё скинул в телеге.

– Подожди, но тут все новости за 2003 год, а я ставила фильтр «с 2004». Это год моего рождения.

– Как там у Пушкина, горе от ума. Я до такого даже не додумался. Возможно, и не твоя она мать. Не знаю, радоваться или плакать, но вот так, как оно есть.

Я не стала его поправлять. Мне сейчас не важно, кто написал «Горе от ума». Важно только то, что я вновь ничего не знаю.