ФЕСТИВАЛЬ
Разноцветные драконы, маленькие шиншиллы, красные панды. Что может быть общего у этих существ в этот день? Ответ очень банален – они все в говно. Сегодня гуляет весь восточный квартал. Сегодня день горения сакуры. Все жители в течение дня собирают лепестки вишнёвого дерева, веселятся, уходят раньше с работы, нажираются. А в конце дня они сваливают найденные лепестки в центр площади и поджигают. Смысла в празднике нет. Это лишь ещё один повод как следует нажраться без угрызений совести. А сакура так, для красоты. На самом деле и дня-то никакого нет. Просто в определённый момент весны по радио объявляют: «Завтра можно пить. То есть, сжигать к хуям сакуру!»
В этот день у Мали страшно болела голова, а у Хинкона печень. Страшное дело – весь день на таблетках. Боги не очень любят таблетки, они же сами их изобрели. Один Бармен сидел за своей стойкой, и всё ему было по боку. От нечего делать он спросил о празднике, но Мали ответил лишь: «Местные развлечения».
В середине дня в чайную зашли две красные панды с пушистыми полосатыми хвостиками. Мама – панда и панда – сын. Глаза у мамы были чётко под цвет шёрстки и куртки, в рыжину, а сынишка был довольно низенький, одетый в синий комбинезончик и с шапочкой – вертолётиком. Они еле забрались на стулья, после чего пожаловались на эту непостижимую высоту. Увидев наглую морду мальчика, которому от силы было лет десять, Мали скривился и вышел на улицу, всучив по пути Бармену два меню. Официант из бога так себе. Бармен закатил глаза и подошёл к пандам. Он протянул им меню и стал было отходить, как услышал хриплое и злобное: «А вы куда почапали, я не поняла?» Пришлось остаться и слушать:
– Ну, и что вчера было? – спросил сын маму.
– А что было? – спросила мама сына.
– Ты меня ударила вчера.
– Да? А не помню. А чё так?
– Я тебя «старухой» назвал.
– А, и правильно тогда.
– Лучше сигарету мне передай.
Бармен стоял как вкопанный, хотя очень захотелось сбежать куда-нибудь к Мали, который курил уже пятую подряд. Что ни сделаешь, лишь бы не работать. Во истину божественная способность.
Внезапно красная мамаша достала пузырь с водкой, а Бармен уже на автопилоте выпалил сухое предупреждение: «Со своим нельзя». «Как ж он меня забодал», – сказала мать и швырнула в Бармена крупную купюру. Бармен медленно проследил зрачками за полётом ценной бумажки и, как и раньше, сухо добавил: «У нас не мусорят». Тогда глаза красной панды налились ещё больше. Она сжала столешницу своими пушистыми пальчиками. Типа ярость. А затем ударила ладошкой по столу, он даже немного ойкнул, и рыдая, направилась в туалет. Бармен закурил сигарету, что стрельнул у мальца и спросил: «Чё тебе принести-то?» Парниша неохотно рассматривал меню, которое было чуть больше его головы. Спустя где-то вечность панда тыкнул мягким пальчиком в название на корявом японском. Бармен глянул и усмехнулся: «А восемнадцать-то есть?» Парниша поджал губки, нахмурился и швырнул на стол паспорт. И прикурил, конечно, потому что восемнадцать ему исполнилось только вчера.
Когда семейство панд расплатилось и свалило, Мали, наконец, зашёл внутрь. Он вальяжно, с напускной усталостью плюхнулся на диван в углу и закурил. Бармен закатил глаза: «Зачем вообще тогда выходить, если ты всё равно куришь внутри?» Мали медленно перевёл на него взгляд полного отвращения: «Мне просто нужен повод». Бармен посмеялся: «Отлынивать от обязанностей?» на что ему ответили дымом в морду. Хинкон, стоявший столбом, наконец, отмёр и повернулся к Мали: «Тебе хотя бы отойти можно».
– А кто тебя держит? – взвыл Мали.
– Ответственность – тихо вздохнул Хинкон.
– Да перед кем? Мы этой дырой владеем втроём, друг на друга в профессиональном плане нам похуй. Следовательно, расслабься, оправдываться не перед кем.
– Как всё просто.
– А ещё проще то, что нам чайная нужна лишь как укрытие и доход на первое время. Не забывайте об этом.
– В таком случае, мы сегодня разрешаем себе уйти через два часа.
– Через час...
– Да, через час. Чтобы нажраться в каком-нибудь баре и потусить на площади.
На том и порешили.
Ровно через час все вышли из чайной, Мали запер дверь, но это было не всё. Он попросил Хинкона и Бармена немного отойти. Он сложил ладони и начал что-то очень серьёзное бормотать под нос с закрытыми глазами. Дверь тем временем была обрамлена красным светом. Мали резко хлопнул в ладоши и приложил руки к двери. Магический замок, логично. Иногда Бармен даже умудрялся забыть, что его...друзья – на самом деле, боги. Но они часто ему об этом напоминали вот такими фокусами.
– В «Свинью»? – спросил Хинкон.
– В «Свинью» – ответил Мали.
В баре всех охватила приятная ностальгия. Но у всех своя. Мали и Хинкона объединяло лишь то, что они бывали тут в юности, правда, в сильно разное время. Хоть на первый взгляд и не скажешь, но Мали в разы старше своего коллеги с дредами. Ведь желания у людей появились намного раньше бедности. Для Хинкона бар изменился совсем чуть-чуть: появилась возможность расплачиваться картой, для Мали же изменилось всё – от ступенек до отсутствия галстука у бармена.
Ностальгия рогатого друга уже всем понятна. Он очень показушно отказался сидеть у барной стойки и буквально упал на диван у одного столика. Он не переставал разглядывать стены с противной желчью в глазах, постоянно хотелось харкнуть на галстук официанта. Они, кстати, все поголовно фламинго. И галстуков не носили. «Вы готовы?» – спросил фламинго, поджав лапку.
– Чизкейк и пиво всем – сказал Мали.
– Неужели за меня впервые заплатит бог? – засмеялся Бармен.
– Это одноразовая акция, не выёживайся, рогач. Иначе исключу из почётных обладателей скидки для богов.
Это натянутое веселье длилось до третьей кружки, после неё слово «натянутое» началось постепенно растворяться в воздухе. Уже пошли и подколы рогами в бока и шуточные таскания за дреды, и ещё боги знают что, пока компанию не вышвырнули из «Свиньи». За свинство. Тогда было решено не отчаиваться и отправиться на главную площадь. Так сказать, присоединиться к основному тусичу.
По всем улицам расплывались лужи света и красок. Буквально, потому что с шерсти и лиц капала неоновая краска и гуашь. Панды шатались под руки с красными пандами, выпивали вместе, целовались, уединялись. Казалось бы, зачем выделять эти факты. Всё бы хорошо, только все эти скрещивания в данном квартале просто запрещены, и только в этот день панды могут спокойно наслаждаться друг другом. И самое главное, полиция не имеет никакого права их задерживать. Собственно это объясняет, почему полицейская змея уже двадцать минут наблюдает за совокупляющимися пандами. С поста сойти нельзя.
Всё это обилие красок привлекало Бармена, но не отвлекало и уж тем более не развлекало. А тем временем троица уже дошла до главной площади, где собралась толпа, но сакура ещё не вылезала из всех щелей. На площади на мечах дрались окрашенные в синий цвет красные панды. «А что они такое?» – спросил Бармен у Мали.
– Да так, пикты – ответил Мали.
– Они что, ещё существуют?
– Нет, конечно. Это подражатели. Здесь жить очень скучно, вот молодёжь всякой хренью и занимается.
– А почему именно пикты?
– Да потому что в викинги не взяли. Слишком маленькие.
Пандочки действительно были очень мелкие, потому обычные мечи в их пушистых лапах выглядели неимоверно большими, но, несмотря на это, они довольно ловко с ними обращались. Наконец, бой закончился то ли ничьёй, то ли победой левого, но все сразу же разбрелись в разные стороны.
«Пойдёмте, место классное покажу» – Мали за локти потащил друзей куда-то в подворотню. Там их ждала довольно высокая, но уже гнилая лестница. Мали довольно ловко на неё забрался, а вот Хинкон и Бармен несколько раз с неё слетели. «Что, товарищи козло-боги, уже ножки не держат?» – радостно вскрикнул Мали, на что ребята едко подметили, что пили все примерно одинаково. Забравшись на крышу какого-то невысокого жилого дома, троица уселась рядом с огромной трубой. И оттуда мир выглядел слегка иначе. Вроде всего девять этажей, а как будто с птичьей спины смотришь. Выяснилось, что Восточный квартал не такой уж и большой, как хотелось бы. Яркие огни вдруг стали блёклыми точками, здания стали похожи на ветхие коробки, а вокруг лес. И где-то изредка шумит дорога.
Если так посмотреть, то можно даже не сомневаться, что это самое идеальное место для того, чтобы спрятаться от божественных властей. И Бармен ощущал это там, внизу. Среди толпы, которая укроет тебя, унесёт куда подальше. В толпе можно спрятаться. Но почему-то когда он сидел на этой крыше, ему перестало так казаться. Наоборот он почувствовал себя уязвимым. Почувствовал, что прямо сейчас над ним пролетают не вороны или голуби, а вертолёты и безпилотники. Что они бесшумно кружат прямо над его головой, над его мыслями, так же незаметно они пролетают сквозь его уши. И всё, что можно услышать во время их полёта: «Мы тебя нашли, подонок. Мы знаем, что ты сделал!»
Когда Бармен начинает паниковать, он начинает искать в толпе хоть одно знакомое лицо. И как ни странно, даже здесь он его нашёл. Фарфоровые черты прицепили к себе зрачки почти сразу, за ними последовало внимание хрусталика, радужки, и вот Бармен уже смотрит на девушку всеми глазами. Целыми двумя. И оторвать не может. «Мне надо идти» – только и сказал рогатый, когда рванул к лестнице и буквально одним прыжком слетел с неё. Мали и Хинкон словно и не заметили его, они лишь смотрели на море из света и красок и улыбались, один раз посмотрев друг на друга.
Бармен локтями раздвигал пушистое, пьющее, танцующее, трахающееся месиво. Он даже особо не понимал, куда он бежал, знал лишь, что примерно там стояла девочка с фарфоровым лицом из шкафа Хинкона. И правда, интуиция его всё же не обманула, в двух углах от главной площади стояла та девушка. Она ничем не изменилась, только теперь она не плакала, а заворожённо смотрела на танцующего с факелами дракона.
– Привет. – сказал Бармен, неловко похлопав её по плечу.
– Да...– она медленно развернулась к нему.
– Ты снова ждёшь...меня?
– В этот раз ты угадал.
– Ты всегда будешь внезапно появляться, а потом говорить, что и так ждала?
– Нет. Только когда она попросит.
– Ты говоришь о маме?
– Это она себя так называет. Её очень нравятся наигранные обязательства.
– В смысле «наигранные»? Материнство – довольно серьёзная вещь.
– Она не моя родная мать.
Резко девушка развернулась обратно, похлопала дракону и уверенным шагом пошла на площадь. Бармен еле успевал за ней, со стороны казалось, что он приставучий бывший козёл, а она сильная и независимая женщина. Бармен несколько раз пытался остановить её, но почему-то её рука с поразительной лёгкостью выскальзывала из его чёрных ладоней. Это уже походило на загадку, которую ты никак не можешь решить, а вокруг все смотрят. Все знают правильный ответ, а ты всё тупишь и не знаешь, что сказать. То же самое происходило с ним в детстве, когда он учился в школе. Всем детям легко давались нормативы по физкультуре, но не Бармену. Мяч всё время не слушался и предательски выскальзывал. Прямо как сейчас выскакивает рука фарфоровой девушки. Он будет звать её так. Ведь имя он сразу же забыл. Оно выскользнуло.
Наконец, они остановились. Огромная, казалось, что бесконечная гора из розовых лепестков находилась прямо в центре. Лепестки переливались в свете красных фонарей, становились ярче, на них почти невозможно было смотреть. Они слепили своим слишком очевидным розовым. «Может, наконец, объяснишь?» – отдышавшись, спросил Бармен. Девушка снова медленно повернула голову в его сторону и сказала: «Она меня не рожала. Она меня придумала. У меня нет лица, потому что ей было лень. Она пользуется мной, как дети играют в куклы. Она мной играет, когда ей это нужно. Играет в маму. А потом, когда интерес пропадает, бросает меня, где попало. Но я не жалуюсь. Ведь рано или поздно интерес ко мне проявится снова. Не может не проявиться».
Бармен уже пожалел, что задал этот вопрос. Пожалел, что вообще начал этот разговор. В этот момент какой-то тушканчик с длинными усами и в длинном кимоно вышел к розовой горе, держа огромную (на его фоне) спичку в лапах. Он пафосно посмотрел на толпу и на трёх языках произнёс свою пламенную речь: «Граждане! Жители и гости нашего квартала! Сегодня мы демонстрируем своё глубочайшее уважение силам природы и её циклам. Всё когда-то рождается, а затем умирает. Всё когда-то начинается, а затем заканчивается.
Семья как зарождается, так и разваливается и бесполезно уже собирать её по кусочкам. Всё, что нужно сделать – оборвать все концы, доесть последние крошки и сжечь все мосты. Сжечь все свои опавшие лепестки сакуры. Сжечь, выпить и забыть!»
Толпа синхронно закричала: «Сжечь! Выпить и забыть!» Затем тушканчик чиркнул спичкой, и гора запылала. Она горела как огромная свеча, слегка отдавая розовым. Но уже не так явно, как несколько минут назад. Уже не так очевидно. Бармен смотрел, как расходится огонь, как горит эта проклятая сакура. Как горит его бар, его мост в прошлую и беззаботную жизнь. В которой была честная работа, в которой ещё жива была мама, в которой у него ещё была дочь. В которой ещё был смысл. В которой не было богов-аферистов.
Но грустно было не оттого, что этой жизни у него больше не будет, а скорее от того, что грустно и не было. Он не скучал. Не хотел вернуться. Скорее наоборот. Хорошо, что убежал. Плохо, что за ними всегда будет тянуться хвост из неизбежности, бог знает, какого закона.
Фарфоровая девочка исчезла, Бармена это не удивило. Если даже «мать» потеряла к ней интерес, почему же тогда он должен его проявлять. Как странно. То, что с первого взгляда казалось чем-то безумно важным, несколько минут спустя, становится совершенно незначительным. А то, отчего тебе так хотелось убежать, теперь кажется самым логичным, что только есть на земле.
На горизонте показались Мали и Хинкон, они похлопали Бармена по плечу, и все трое молча побрели до чайной лавки. Было примерно полпервого ночи.
Дойдя до уже родной двери, Бармен закурил, пока Мали и Хинкон читали заклинание. «Ну, всё, Бармен», – усмехнулся Хинкон – «можно вваливаться». Бармен постоял ещё несколько минут, а потом зашёл внутрь, по пути снимая с себя бейдж. Всё это время на нём было написано «Бармен». Выцветшее, но всё ещё саднящее клеймо. Он посмотрел на него, покрутил в руках, замахнулся и швырнул в стену, аккуратно между Мали и Хинконом. Те от неожиданности разбежались в стороны. «Ты охуел, Бармен?!» – вскрикнули боги в один голос. «Я вообще-то Ронни» – ответил, наконец, рогатый.