Присказка
Из чужих краёв, от далёких гор – вершин заоблачных, заколдованных, до засветного края морского, царства водного, течёт Чернава-река, воды быстрые, а по ней идут ладьи-волнорезы, товарами до краёв полные. То плывут купцы-гости на торжище в стольный Вечор-город, зашибать деньгу червонную, добро на добро обменивать.
Входят ладьи лёгкие в излучину. На ладьях корабельщики паруса сворачивают, канаты причальные разматывают, на вёсла налегают – к берегу правят, в порт торговый чинно заходят. А в порту не протолкнуться от люда: на молах народ суетится, на буяне толпа суматошится, а у врат речных – яблоку негде упасть. Шум стоит – что гроза гремит, стража княжеская с ног сбилась – порядок наводит. Кое-коему, конечно же, по шее прилетает.
А над всею этой кипучестью, над щеглами да косицами, над парусами расписными, над лавками и складами полными, на холме, как на престоле зелёном, Вечор-город, богатством и славой великий. Стены да башни у него высокие, улицы вертлявые, площади широкие, а меж ними – изб да палат без счёту. А над ними – купола радужные, шпили золочёные, флаги златотканые.
На престоле здесь сидит верный князь-кормилец Миромир Славомирович, родом великий, да делами славный. Двор его – полная чаша. Золота здесь – по колено, серебра по локоть, а всяческих мехов и парчи – вовсе по грудь, никто и не считывал. В конюшнях кони быстроногие, гривы золотые, в оружейных мечи да палицы булатные, в гридницах витязи удалые службу несут, покой княжеский охраняют, землю родную в обиду не дают.
Всего в достатке в доме княжеском, нет только мира-покоя: шум стоит, что на пристани, и того гляди – кому-нибудь тоже по шее да прилетит.
Шумит князь Миромир свет-Славомирович, за бороду свою, красу и гордость Вечор-города хватается. Трое сыновей у него: старшой – Мирослав, воевода доблестный, средний – Спытигнев, посольского приказа голова, оба – для отца подмога верная, нерушимая. А вот младший сын, княжич Забав, голубок златокудрый, красотою в мать покойную пошедший, для отцовского взора услада, но для дум его – забота неотступная. Семнадцать вёсен ему едва исполнилось, а уже мечтает упорхнуть из дома отчего, пуститься вдаль, куда – неведомо. Отца удумал одного оставить, радости последней лишить!
Шумит Миромир, а ему княжич младой вторит – сошлись противники непримиримые в противостоянии, каком по счёту – никому не ведомо. Жаждет княжич приключений да подвигов великих, но не пускает его батюшка. Приосанившись, хмурит брови грозные, разглаживает усы золотые, спор словом своим княжеским, нерушимым, оканчивает.
В гневе праведном, пригорюнившись, топнул княжич ножкой в сапожке мягком о пол — замахали бородами бояре, затрясли чубами дворяне, — да и выбежал из палат отцовских. Поглядел ему в след светлый князь-батюшка, да и тоже ножкою топнул — осели бояре, попрятались дворяне.
Вышел княжич во двор дворцовый, воздуха глотнуть свежего, да на даль небесную полюбоваться, только не успел и шагу сделать – видит: идёт по двору Полкан, молодой воевода, роста огромного, волосы что смоль. Сам князь Полкана поставил княжича беречь-наставлять. Ищет Полкан княжича, глазищами серыми раскосыми рыскает.
Едва завидел княжич няньку свою прилипчивую, сразу юркнул в сторону – не люб ему Полкан нравом мрачным, пугает взглядом диким, голодным.
К земле пригнувшись, к стене прильнувши, улизнул Забав от Полкана, и сразу приосанился. А тут на встречу ему – братья его, Мирослав и Спытигнев, оба витязи статные, златокудрые, синеглазые. Идут, брату улыбаются, и с собой зовут на игру-охоту.
Шумна охота княжеская – развлечение для ясных соколов. Далеко и долго она разливается, через поля да луга, в лесах-угодья, прочь уводя от Вечор-города.
Услыхвл княжич Забав об охоте – враз повеселел: засверкали глаза яхонтовые, синевы небесной чище, на ланитах румянец играющий ещё краше стал. Обнял братьев своих, да побежал собираться в путь-дорогу, и даже Полкан, за ним увязавшийся, не испортил ему радости. А затем и Мирослав со Спытигневом подоспели, и брата младшего от Полкановой опеки избавили, убедили воеводу мрачного, что при них двоих Забав в безопасности – ни один волосок с головушки его златокудрой не упадет.
И вот уже мчат кони породистые, из далёких стран доставленные, вперёд, скачут на них три княжича, братья родные, с ними – свита шумная, и гремит охота: шатры златотканые раскидываются, огни жаркие разводятся, жарятся на них птицы и звери добытые, столы от яств ломятся, и мёд рекою льётся.
Забавляются княжичи, стрелы серебряные вдаль пускают – кто дальше выстрелит, тому честь и хвала, а чья стрела ближе всех упадёт, тому чарку бездонную махом осушить придётся.
Захмелели славные соколики, раскраснелись, рассмеялись, да и утомились. Переглянулись Мирослав со Спытигневом, в усы витые усмехнулись, да и послали брата меньшего, им проигравшего, драгоценные стрелы собирать – будет это де тебе наука.
Бредёт Забав по пролеску, стрелы серебряные выискивает. Уж и братьев стрелы все нашёл, а свою последнюю найти не может. Сам не заметил, как далёко забрался, и уже не лесок вокруг, а лес густой, да не лес – а болото топкое, вода под сапожками хлюпает.
Глядь – блеснуло что-то. То стрела серебряная, последняя. Побежал к ней княжич, наклонился, хотел схватить да в колчан спрятать, но не тут-то было – выскочила неведомо откуда лягушка огромная, на Забава глазами чёрными глянула, квакнула звонко, и стрелу пастью схвативши помчала. Припустил за ней княжич, бежит, не отстаёт, а болото вокруг – всё опаснее, всё коварнее.
Уж почти нагнал и отнял стрелу, а схватило его болото за ногу, потянуло на себя, опрокинуло, да в воду мутную окунуло.
Барахтается княжич, силы последние тратит, но всплыть не может – будто держит что. Совсем отчаялся, только видит – забелело-то что-то рядом, через миг – плеча коснулось, а затем – руки, и бедра, и по спине пробежало, и дальше вниз. Пуще того заволновался княжич – уж воздуха у него почти не осталось.
Тут предстало пред ним неведомое. Оказалось – юноша, кожа белая, волосы долгие, чёрные, зеленью отливают, вокруг хвостами вьются, словно водоросль. Руки тонкие он тянет ко княжичу, плечи его обвивает. Обрадовался Забав, что подоспела подмога, что спасут его, только глянул в лицо спасителя, и последнюю надежду растерял. Хоть красиво лицо, но глаза черны, словно омуты, и улыбка губ бледных не тепло дарит, а пугает зубами острыми, плотоядными. Потянул его неведомый ещё глубже во тьму. Тут и взгляд у княжича помутился, и совсем провалился он в небытие, и едва успел заметить, что за спиной у юноши странного ещё что-то вдруг белое блеснуло.
***
Не ждал княжич, что увидит свет, а всё же – из тьмы вынырнул, очи ясные открыл, полной грудью вдохнул, и тут же воду болотную из себя изверг. Откашлялся, проморгался, видит – смотрят на него глаза, но не чёрные, бездонные, а лазурные, лучистые.
Встрепенулся княжич, дёрнулся, но легли ему на плечи руки мягкие, успокоили, на мшистый бережок обратно уложили. Молвит спаситель:
– Не пугайся, княжич, не враг я тебе, – и голос его, что ручеёк бежит, чистый, живительный. – Поймал тебя в капкан брат мой, Болотник, но свезло тебе, был я рядом, увидал беду твою, и тебя от погибели неминуемой спас, а иначе дремал бы ты ныне и вовек на дне омута.
– Кто же ты, спаситель мой?
Улыбнулся тот губами тонкими, и лицо его, что снега белей, засветилось, словно гладь озёрная в день солнечный, взмахнул головой, и волной белокипенной колыхнулись волосы долгие:
– Я Водяной, и ты, княжич, на пороге дома моего – ручейка лесного. Сюда унёс я тебя из логова Болотника, здесь уложил на мох прибрежный, как на перину, и стерёг твой сон.
Услыхал Забав, на ноги вскочил, поклонился до земли спасителю:
– Спасибо тебе, господин мой, век обязан тебе буду!
– Рад я услужить тебе, княжич, но спешить тебе надо, воротиться к братьям. Лес кругом – колдовской. Чары его тебя погубить хотят. Беги, не останавливайся, – наставляет Водяной, а рукой тонкой путь указывает.
Поклонился ещё раз княжич спасителю, и пустился бегом, а Водяной глянул ему в след, да скрылся в ручейке – только хвост серебряный махнул на прощание.
Бежит Забав через лес, только силы его оставляют, и уже не бежит, а идёт, бредёт, останавливается. Перед ним – полянка тихая, мхом покрытая, ягодой-черникой поросшая. Так устал Забав – на землю присаживается, сам не заметил, как прилёг, да и задремал.
Проснулся Забав – уже утро светит, хочет встать, а не может – придавило его к перине мшистой. Смотрит – на груди у него лежит юноша, лицо нежное, кожа алебастровая. Руками ловкими он княжича оплетает, бёдрами жаркими охватывает, к земле прижимает. Увидал знакомец неведомый, что проснулся Забав, засмеялся, ресницами длинными заплескал. Волей-неволей, залюбовался княжич, засмотрелся на уста малиновые, на щёки клюквенные, на очи черничные. А юноша поднялся неохотно, разлохматил волосы тёмные, в которых колокольчики лиловые да вербейник золотой цветут, потянулся. Тут увидал Забав, что по груди его нежной, по спине, по плечам тонким узор красками яркими струится – средь лесов, средь птиц да зверей нити-тропинки вьются, вниз под пояс алый к бёдрам крепким опускаются.
Увидал знакомец, что овладел он всем вниманием княжича, снова засмеялся, словно колокольчики зазвенели:
– Что глядишь, славный княжич?
Поднялся Забав, оправил одежды сбитые, затянул пояс распущенный:
– Кто ты, знакомец мой новоявленный?
Скривились губы малиновые в кривой ухмылке:
– Разделили мы, княжич, мягкую постелю, а ты и имени моего не знаешь?
– Откуда же знать мне его? – удивился Забав.
– И то правда, – был ответ. – Леший я, и ты гость мой здесь. А за то, что согревал я тебя ночью холодной, не давал замёрзнуть, причитается мне плата от тебя.
– Чем же заплачу я тебе? Нет при мне ничего. Были стрелы серебряные, да и те – утопли в болоте...
Блеснули очи черничные, засмеялся снова Леший:
– Уж о том я сам озаботился. Взял с тебя платы – сколько причитается, – и поднял руку, и показал меж двумя пальчиками зажатое колечко серебряное, чеканное. Блеснуло оно, и блеск тот в глазах княжича отразился.
– Вот плата моя, и та – не великая...
Но вспыхнули тут щёки княжича огнём, и воспылали очи, сделал он шаг к Лешему:
– Отдай колечко, не твоё оно, и не ему платой быть! Что хочешь проси, но не его. То подарок мне от матушки, давно покойной.
– Моё, – был ответ.
Отвернулся Леший от княжича, задрал пояс, и поклон ему обратный отвесил, и в тот же миг – был таков. Погнался было Забав за вором, да разве в лесу за Лешим угонишься? В два прыжка был таков, и остался княжич один посреди чащи бескрайней, и колечка лишился, и с пути совсем сбился.
Как быть теперь? Не знает. Опечалился, побрёл – куда глаза глядят, но не долго шёл, услыхал – будто вода журчит. Пошёл на звук, да и вышел к ручейку знакомому, на бережок мшистый. Лёг наземь, потянулся к воде чистой, чтобы напиться, да кубами не воды, а губ чужих коснулся, смотрит – не его, Забава, отражение в воде, а лицо Водяного, старого знакомого. Улыбается Водяной лукаво, глазами лазурными смотрит:
– Что же ты, княжич, вновь ко мне воротился?
Вздохнул Забав:
– Ослушался я тебя, брат Водяной, задремал на полянке, а проснулся в объятиях Лешего. Сбил он меня с пути, тобой указанного, да украл колечко, сердцу дорогое. Как я без него домой ворочусь? Как на глаза батюшке покажусь? Колечко то мне матушка в наследство оставила...
Склонил Водяной сочувственно голову, больше не улыбается, только княжича по кудрям золотым нежно гладит.
– Не печалься, друг мой, это не беда.
– Как же?
– Спросить нужно того, кто знает.
– Кто же знает-то? – ободрился Забав.
– Сестрица моя знает. Иди по тропинке — она выведет.
Оглянулся Забав, посмотрел, куда Водяной указывает, но ничего не увидал. Нет тропинки, только лес стеной.
– Где же она, тропинка-то?
Улыбнулся Водяной добродушно, притянул к себе княжича, да нежно в лоб его поцеловал:
– Вновь взгляни, княжич. Видишь?
Снова оглянулся Забав, и видит – правда, где не было ничего, открылась вдруг тропинка узкая, тайная. Простился княжич с Водяным самым тёплым образом, и ступил на новый путь.