Элна и Море

Возле причала гудели в ожидании Воеводы дру́жники. Два новобранца в свеженьких синих по́везях дрались на тренировочных сабельках. Заточенное дерево гулко отстукивало, и этот звук легко растворялся в утренней возне.

-Еще Светило не занялось, а они уже здесь. Возятся, как муравьи, - Бож сплюнул почти догоревшую самокрутку и растер ее каблуком сапога. На посеревшем от времени и смоляной пропитки помосте остался черный росчерк. - Воюют, гниды. Уже пяток десятый увозят. Скоро и за нас примутся, никого в покое не оставят. Пахать некому, ловить тоже, а все ж одно - князевский приказ!

Старенькая, потемневшая от времени и смолы лодка билась о помост вытянутым носом. Узел на веревке разболтался, и Божу приходилось то и дело придерживать нос лодки сапогом.

-Не примутся. Отож кормить некому будет. Жинки-то много не наловят, да и не бабье дело - рыбу ловить! - хмыкнул серобородый, морщинистый на лицо Цак. Сплюнул.

-Тебе-т волноваться оп чем? Ты со своей деревяшкой ни в какие дружники не годишься. А, чтоб тебя! - лодка качнулась особенно сильно, и Бож пошатнулся, глупо взмахнул руками, едва не свалившись спиной в воду. - Тьфу ж, опять вода не спокойна.

-То ли еще будет, - Цак качнул головой. Борода качнулась с опозданием, как у козла. Сначала голова, потом - борода. - Злится море. Натерпимся мы еще от него, помяни мое слово.

-Да что ж ты язык мозолишь. Накликаешь на голову нашу, будто войны нам мало! - Бож начинал злиться. Цаку легко было говорить, у него из всей родни - старый облезлый пес. А у Божа семья. Дочь, которой недавно исполнилось восемь зим, и хворающая жинка. Бож плыть на войну не может никак, ему за домом смотреть да семью кормить. Кто о них ещё подумает, как не он?

Цак погрозил ему пальцем, стукнул крючковатой тростью и побрел с пристани прочь. Деревянная нога поскрипывала и гулко стучала по доскам. Молодые дружники расходились, уважительно пропуская пожилого моряка.

Их деревушка стояла у самой границы. Домики на сваях растянулись по полоске берега. Отъехать от деревни верст на сто - и начнутся Вольные Берега. Когда-то Вольные постоянно устраивали набеги на приграничные деревни. Сейчас же границу отделяли Стены, краем своим уходящин на Тонкую Косу - полосу песка, условно делящую Море между Бережным Царством и Вольными Берегами.

Последние стычки с Вольными были много лет назад, Стены оградили Бережное Царство от незваных гостей и подарили приграничным поселениям долгожданную безопасность. Лишь изредка Вольные появлялись под Стенами. Сейчас же они ушли дальше, в степи, и вернутся к морю лишь зимой. И уже тогда на Стены встанет караул.

Бож бывал на Вольных Берегах всего несколько раз: по молодости сопровождал торговые телеги в Северные Земли. Он на всю жизнь остался очарован бархатными полями, стадами овец и магическим говором вольных. И до сих пор одна из них наполняла его жизнь смыслом.

Бож бросил ещё один взгляд в сторону дружников, и спустился в лодку. Та зашаталась, вода плеснулась за борт. Мужчина сложил смазанные жиром сети, взялся за весла. Отплывать далеко от берега было опасно - море было неспокойным. Война ещё не докатилась до дальних границ, и жители Бережника и близлежащих деревень молились Стратим, чтобы этого никогда не произошло.

Война с Оста́ром началась три зимы назад. Конфликт, ставший причиной кровопролития, казался ничтожным: из Бражи, столицы Бере́жного Царства, с позором выгнали остарского проповедника. Изрыгающего ругательства и проклятия служителя божьего голым, измазанным рыбьими потрохами, отправили на лодке до Остара. Взбешенный мужчина, едва доплыв до родной страны, отправился жаловаться наместнику. Тот же, не желая терпеть вонь в своем доме, отправил гонцов к Остарскому Императору.

Все остарцы, до которых дошел слух о проповеднике, же считали его позор оскорблением всего их народа. Они шумели несколько дней, пришлые торговцы спешно сворачивали свои палатки и уплывали на ближайших кораблях. Пристани пухли от количества корабликов и лодок, на которых живущие и гостившие в Бере́жном Царстве остарцы уплывали в родное государство.

На шестое утро после того, как проповедник прибыл в дом наместника Бора, Король Э́остур объявил войну в защиту чести его народа. Сорок кии́лов атаковали торговые корабли Бережного Царства, и так началось противостояние двух некогда дружеских государств.

Первое время ограничивалось дружиной Князя Яслава, но, чем больше времени проходило, тем меньше сил у него оставалось. Тогда призвали ратников из столицы и близлежащих поселений. На вторую зиму забрались датских людей из Берегоста и Осколы. И вот, теперь война добиралась до людей границы. Мало кто помнил, когда в последний раз из Бережника люди уплывали не на ловлю и не торговать, а воевать. Народ здесь был другой, не привыкший держать оружие. Они были мастерами сетей и языков, но не клинков.

Весла хлестали по воде. Лодка шаталась, ветер сносил ее в сторону, и Бож с трудом сопротивлялся ему. Закидывать сейчас сети было опасно, сними весла, и лодку понесет. Шатало. Бож ждал, надеясь, что море немного успокоится. Но оно лишь отходило от берега.

Рыбак заметил, как странно ведет себя море, лишь тогда, когда увидел, что под помостками остался лишь песок. Ветер усиливался, и Божу пришлось налечь на весла, чтобы суметь развернуть лодку обратно к берегу. Чем ближе он подходил к берегу, тем сложнее ему становилось. Когда весла стали цеплять песок, он выскочил из лодки. Сапоги тут же завязли в мокрой песчаной жиже, идти было почти невозможно, ноги тонули, застревали, но Бож упрямо тянул лодку к берегу.

За его спиной засвистели, оставшиеся на причале моряки бросились помогать ему. Вдалеке поворачивала обратно отошедшая раньше рыбака торговая ладья. Двое тащили вместе с Божем лодку спереди, ещё один толкал её. Выбравшись, они едва могли отдышаться. Бож принялся накрепко привязывать свою лодочку под пристанью. Ему хотелось как можно скорее уйти с берега. В висках шумела кровь, в голове, словно эхом прилетевший издалека, звучал голос жены. Она умоляла его вернуться домой, и Бож, не в силах противиться ей, бросился бежать в сторону дома.

Лишь когда рыбак поднялся на холм, возвышавшийся над песчаным морским берегом, внутренний голос перестал подгонять его. Колени тянуло и сводило. В спину бился ветер. Бож обернулся и обмер.

С моря поднималась волна. Потемневшая вода шумела и гудела, почти стонала, пенилась. Казалось, она вырастает, подобно морскому чудовищу. Она нависла над пристанью, словно замерла, окаменела, а затем - рухнула вниз. Обрушилась, утягивая в пучину корабли, лодки, людей... За этой волной поднялась следующая - ещё больше, свирепее предыдущей. Ударила о берег, затаскивая людей, животных и ладью в кипящую злобой пучину.

Ветер с моря летел с такой силой, что Бож мог смотреть лишь полуприкрытыми глазами. В них летел песок, порывы ветра трепали волосы и врезались в тело, едва не сбивая рыбака с ног. Он стоял и смотрел на то, как берег умирает в беснующейся стихии. Время не чувствовалось, словно замерло, и остались лишь вода, ветер и отдаленные крики, заглушаемые волнами.

Бож должен был бежать, уходить, спасаться, но... Он замер. От страха ноги не слушались, он словно врос в этот холм, и даже если бы сама Стратим сейчас явилась перед ним, он едва ли смог бы сделать хоть шаг. Всё его тело сковало, и Бож стоял недвижимо, пока вода не отошла от берега, оставив на нём обломки лодок и кораблей и несколько обескровленных тел. Остальные остались там, в морской пучине, отозванной Стратим.

Мужчина отшатнулся, и его тело, наконец расслабившееся, рухнуло наземь. Он шумно дышал. Смотрел на небо, на котором медленно расходились тучи. Из-за светлеющих облаков застенчиво выглядывало солнце. Становилось легче дышать, и страх постепенно отступал. Бож не мог поверить в то, что он чудом остался жив. И всей душой верил в то, что были те, кто также ушел с этого берега живым.

***

Жар от нагретой печи добирался до самого окна, и Талмат то и дело прижимала ко лбу льняное полотенце. Густые черные косы женщины были убраны под расписной платок. Длинная рубаха бурого цвета доходила до коленей, скрывая под собой свободные мягкие штаны. Перевязанный на поясе передник был испачкан мукой. Прошло восемь лет с тех пор, как Талмат покинула Вольные берега, уехав с мужем в Бережное Царство, но с корнями вросшие в её личность привычки не увяли. Бережную одежду она не признавала, волосы украшала медными кольцами и выплавленными из сероватого металла баранами. Вечерами она пела на родном, ей одной понятном языке, пока укладывала дочь спать или пряла у окна.

На столе перед Талмат стоял горшок с репой, накрытый шалью. Женщина разминала тесто, формируя из него плоские небольшие лепешки. Каждую она посыпала тыквенными семечками и откладывала на большую чугунную сковороду. Её маленькая дочь играла рядом: между столом и печью расположилось воображаемое поле битвы, по которому скакали на соломенных коровах тряпичные воины.

Игрушечные мечи, криво выструганные из древесной щепы, сталкивались по мановению девичьей руки. Она то изображала боевой клич, то лязг мечей.

-Элна! - Талмат утерла лоб о рукав рубахи и повернулась к дочери. Та подняла голову, продолжая сжимать игрушки в руках. - Мне нужно к печи, птичка, отойди, - Талмат мягко улыбнулась и, вооружившись сковородой, ловко, словно лебедь, порхнула мимо дочери. Элна отползла в сторону и прижала игрушки к груди. Она смотрела за тем, как мать отодвигает печную заслонку, и в комнату вырывается алый жар от раскаленных углей. Лицо матери в этом жаре выглядело красно-румяным, расплывчатым.

За окном шумело море. Их дом расположился выше остальной деревни, но даже сюда доносился рев волн. Элна перебралась к окну. Соломенные коровки остались на полу. Коленками Элна уперлась в лавку, откуда попыталась забраться на широкий подоконник.

-Ну что ты, птичка, кудахнешься отсюда! - Талмат подошла сзади и осторожно подсадила дочь, чтобы она смогла забраться на подоконник с ногами. Из-за маленького роста Элна с лавки с трудом дотягивалась до окна, и чтобы смотреть в него, ей приходилось залезать выше.

-Мам, смотри, море плачет! - Элна, едва добравшись до окна, почти прилипла лицом к слюде. На улице бушевал ветер. Под их домом вода набрасывалась на берег. От ветра ставни глухо бились о стены.

Талмат оперлась о подоконник и хмуро посмотрела на небо - потемневшее, тяжелое, нависшее над всем морем. Женщина поджимала губы и нервно стучала по краю подоконника.

-Мам, мам, а папа скоро придет? - Элна, быстро уставшая сидеть на месте, закрутилась, пытаясь то ли свалиться вниз, то ли вывалиться в окно. Талмат придержала дочь рукой.

-Придет, птичка, скоро придет, - женщина погладила Элну по кудрявой макушке и отошла к столу. Ей было неспокойно. Бушующее море болью отдавалось в сердце рожденной на Вольных Берегах. Талмат чувствовала, как воет вода, слышала крики разъяренных божественных полуптиц. Казалось, они кружат над их крышей и вот-вот ворвутся в дом, снося ставни и двери. Но это был лишь ветер, своими крыльями бившийся о стены.

-Мам, - Элна замерла. Она не чувствовала того же, что ощущала Талмат, но сердце само разделяло материнское беспокойство. Элна сползла с подоконника на лавочку - лапти стукнули о дерево, а затем спрыгнула на пол и подбежала к матери, чтобы обнять её за ноги.

Талмат смяла в руках полотенце. Беспокойство проступало на её лице, как бы сильно она не старалась держаться. Бож уже должен был вернуться. Неужели её муж всё же отправился в море? Неужели прямо сейчас его уносит далеко по воде или бьет о прибрежные скалы? О нет, Талмат бы почувствовала! Но отчего же, отчего ей так не спокойно? Талмат вновь вернулась к окну. Так было легче. Как будто, смотря на море, она могла хоть немного его контролировать.

Они жили на отшибе. Деревня находилась ниже по склону - два десятка изб, разбросанных по холму. Через холм - укатанная, вся в ухабах дорога. Раньше телеги ехали по ней лишь перед ярмарочной неделей: купцы со всех деревень близ Бережника тянулись в город. А через пяток деньков возвращались - сытые, развеселые, румяные.

Теперь же на телегах везли новобранцев. Юных парней и взрослых уже мужчин. Везли в сборный пункт на краю Бережника, откуда новоявленные дружники на ладьях плыли в столицу или в Осколу. Война то стихала, то начиналась вновь. В один месяц они усмиряли Остару и отвоевывали себе несколько месяцев спокойствия, в другие же торговые корабли до тла сжигались магическим огнем. Вода пылала, над ней клубился пар. И начинался новый круг.

И вот, всё докатилось до Бережника. Из их деревни забрали восемнадцать юношей. Ранним утром Талмат вместе с другими женщинами собирала им мешки в дорогу, подкладывая в них мешочки с заговоренными травами. Они не смогли бы спасти их от смерти, но помогала заживлять раны. Теперь же оставалось лишь гадать, успели ли ладьи отплыть до бури. И смог ли Бож вернуться к берегу.

Талмат беспокойно схватилась за кольца на своих косах. Потеребила, пытаясь сосредоточиться и успокоиться. Пальцы едва заметно дрожали. Элна шумно возилась у печки, собирая высыпавшуюся из игрушек солому. Во дворе жалобно замычала корова.

Стукнула калитка, и Талмат бросилась к порогу. Откинула крюк и бросилась мужу на шею. Расцеловала в щёки, уколовшись о жесткую щетину. И лишь затем заглянула в его лицо. Бож был бледным как сама смерть, стоял, поджав губы. Только сейчас Талмат заметила, что мужчину слегка потряхивало.

Бож пошатнулся, опёрся одной рукой на стену, второй осторожно приобнял жену. Дышал он мелко, едва ощутимо. Ресницы слиплись от выступивших слез.

-Драгой мой? - на вольнобережный манер обратилась Талмат. Мужчина покачал головой. С заминкой ответил: "Море". Уточнений им уже не требовалось. Бож тяжело вздохнул и прижался лбом к женскому плечу. Распахнутая дверь качалась от ветра. Скрипели старые дверные петли.

-Их забрало море, - глухо прошептал Бож. - Всех или нет - я не знаю.

-Стратим плачет, - тихо согласилась Талмат. Повела плечом, отбрасывая назад мешающую косу. Стук её сердца отдавался эхом в голове Божа. За спиной женщины заскрипела лавка, по полу зашлепали лапти. Элна обняла ногу отца, сжав в кулаках грубую ткань штанины. Всхлипнула.

Дверь вновь жалобно скрипнула. Бож машинально подхватил дочь на руки - Элна тут же обняла его за шею и вцепилась в рубаху. Отпустишь - исчезнет. Одежда отца всё ещё была влажная после воды. Под воротником собралось большое мокрое пятно, и теперь оно неприятно холодило руку девочки.

Бож закрыл дверь ногой и наконец прошёл в глубину дома. Талмат охнула, бросилась к печи. Захлопотала, застучала посудой и печной заслонкой. Пока муж качал дочь на руках и приходил в себя, накрыла на стол. Сходила в сени за рябиновым вином.

Элна сползла с рук отца на лавку и потянулась за большой деревянной ложкой. Её ей вырезал отец полтора месяца назад, после того, как вернулся с большого выхода в море с бережническими рыбаками. Ладьи по весне ходили много, рыбу набирали полными сетями, после чего проплывали через несколько ближайших портов. Прибрежные лавки выгодно приобретали свежую рыбу, и озолотившиеся рыбаки довольные возвращались с гостинцами для семей.

Бож ходил на ладье вместе с другими деревенскими рыбаками дважды: после первого таяния и второго заморозка. Считалось, что именно в это время Стратим отпускает рыбу из глубин под островом ближе к поверхности воды. Лов был удачным - после каждых торгов мужчина привозил домой ткани и нитки для жены, резные игрушки для дочери.

Жили они хорошо, по меркам соседей и вовсе - зажиточно. До хуторских, конечно, им было далеко: и изба всего в один этаж, и сени маленькие - даже корову не загнать. Молочных коров они не держали, в стойле жили бойкая Сойка, на которой Бож ездил до города, да пожилая Буйя. На Буйе десять лет назад Бож привез Талмат в свое Царство. Молодая вольнобережка тогда едва говорила на бережнеческом, но, очарованный мягким, словно баюкающим говором и темными, как морская пучина, глазами, мужчина уже не представлял без нее жизни.

Пока Бож ходил в море, Талмат варила снадобья и настойки, заговаривала царапины и ранки на коленках деревенской детворы, а ночами пряла. Поначалу хозяйство у них было небольшое - одна ездовая корова да пяток куриц. Когда же Талмат понесла, Бож пригнал ко двору двух овец. Овечье молоко считалось целебным и очень полезным для детей. Овечки пришлись очень кстати - на втором месяце после рождения Элны у Талмат пропало молоко.

Работой Бож никогда не гнушался. По молодости гонял с другими мужиками обозы в Вольные Берега, там же охотился на сайгу и птицу. Возил соль с соленых озер, которые рассыпались на юге Вольных Берегов словно бисер с разорванного ожерелья. Незадолго до войны в Северные Земли через всё Царство гнали обозы с мёдом, пушниной да ягодами. Ехать было не безопасно - в тот год из-за засухи леса кишели разбойниками. Талмат злилась: крик стоял на весь дом, так, что трёхлетняя Элна пряталась за печкой. Бож с неделю слонялся по дому, метался, не зная, ехать ли али остаться - бросать на несколько месяцев жену с маленьким ребенком на руках не хотелось.

Талмат злилась, словно чувствовала - быть беде. Так и оказалось, вернулись далеко не все. Кто-то не пережил нападений разбойников, кто-то захворал в дороге и помер раньше, чем собраться смогли найти лекаря. Обоз вернулся позже на несколько месяцев, чем планировалось. Бож, хоть и остался невредим, Элна больше чем за год успела забыть как выглядит отец, и потому еще несколько месяцев боялась отходить от материнской юбки. Раздосадованный Бож даже замахнулся однажды на жену кулаком, но не ударил - постоял с занесенной рукой, плюнул и ушел запрягать Буйю.

Теперь же Бож, напряженный и хмурый, сидел за столом. Талмат осторожно присела рядом, положила ладонь на его - кряжистую, мозолистую и растрескавшуюся от морской воды. Мужчина глянул на их сплетенные руки. Осторожно накрыл сверху второй ладонью: маленькая смуглая ручка между двух медвежьих лапищ.

-Златко, - прошептала Талмат ласково, - Не кручинись. Не забрала тебя Стратим, ко нам вернула. Любит она тебя. И нас любит. Кабы не любила, ни по што б не воротила!

Бож на это вскипел:

-Да по что ж! А их, что, не любила? За что прокляла? За что покарала? - Талмат ойкнула. Выдернула руку, подула на покрасневшие пальчики. - Мальчишки совсем! Ребятье! А все туда ж, в воду!

Женщина отпрянула назад, и лавка под ней опасно пошатнулась. В полумраке комнаты, освещаемой лишь парой лучин да открытой печью, заросшее лицо казалось красным и диким. На миг Талмат показалось, что и нее муж пред ней вовсе, а кто-то другой, забравший его разум. Но лучины качнулись, и вот уже Бож сидел напротив жены разозлившийся, но ничуть не ужасный.

-Не нам судить о решениях Морской Властительницы, драгой. Совсем не нам.

Поздно вечером, когда небо расписали бледные звезды, а стол был убран, Бож ушел в правую сторону - спать.

Талмат пряла. Тонкие пальцы быстро скручивали овечью шерсть. Стучало колесо прялки.

Тук-тук. Тук-тук.

Тихий скрип педали.

Шорох подкатываемых рукавов.

И снова. Тук-тук. Тук-тук.

Элна клубочком свернулась на лавке тут же, рядом. Кудрявая голова лежала на набитой гусиным пером подушке. Под боком улеглась рыжая кошка Маська, сладко мурлыча и изредка перебирая лапами по светлой ночной рубахе. Блики от лучины играли на лице девочки, перепрыгивая с веснушчатого носа на темное пятно на виске, а оттуда - на родинки под глазом.

Под холмом плескалось море. Тихое, благосклонное. Месяц купался в нем, рассеивая свой свет по воде точно девица - длинные светлые кудри. Мурчание Маськи смешивалось с шелестом воды. Даже сюда, на холм, в ночной тиши добиралось морское пение.

Талмат осторожно встала. Мягко, словно кошка, проскользнула к двери в мужскую половину. Прислушалась. Из-за двери слышался храп. Уставший и распереживавшийся муж спал без задних ног. Талмат грустно улыбнулась.

Сшитые из войлока и мягкого бархата тапочки скользнули по дощатому полу. Талмат осторожно потрясла Элну за плечо. Зашептала, огладила макушку. Сонная девочка еще не поняла, чего от нее хочет мать, но послушно села. Взяла с лавки верхнюю рубаху, медленно, путаясь в петлях, повязала поясок. Потянулась за лаптями, но Талмат лишь покачала головой и подхватила дочь на руки. Легко, точно пушинку. Элна ткнулась ей в шею, засопела. Хотелось спать. На лавке было уютно - и перинка мягкая подстелена, и рука удобно устроилась под подушкой, и Маська бок греет.

Но, раз уж мать разбудила, значит, так было нужно. С мамой Элна никогда не спорила, да и зачем? Попросит мама полы подмести или куриц покормить, так Элне и не сложно совсем! Веником махать каждый сможет, тут и думать совсем не нужно. С курами сложнее, конечно - там и калитку успеть закрыть нужно, и миску с пшеном не уронить, пока птица о ноги бьется и подлетает, пытаясь выбить еду у девочки из рук. Зато как красиво перья в воздухе разлетаются!

Талмат вышла на двор с дочерью на руках. Осторожно прикрыла дверь - так, чтобы без лишнего шума. Мимо ног юркой тенью промелькнула кошка. Холодный ночной ветер взлохматил волосы Элны. Перед сном она всегда расплетала косы. Густые вьющиеся волосы, заплетенные в тугую прическу, к вечеру начинали неприятно тянуть затылок. По утру Талмат приходилось смазанным конопляным маслом гребнем расчесывать спутавшиеся за ночь и превратившиеся в воронье гнездо лохмы дочери.

Теперь же волосы лезли в лицо не только Элне, но и ее матери. Элна безуспешно пыталась пальцами зачесать их назад, но ничего не выходило, и она закапризничала. Заскулила, затеребила свои косы.

-Тише, златко, тише! - Талмат цокнула.

Они спускались по узкой тропе вниз. В сумраке ночи Талмат умудрялась быстро и бесшумно идти, будто на дороге не существовало ни камней, ни уступов и выбоин. Ее тонкая хрупкая фигурка терялась среди редких деревьев, а затем и вовсе будто растворилась у подножья холма.

Вода у берега дрожала. От ветра по поверхности расходилась легкая рябь. Талмат сняла свои войлочные туфли и медленно зашла в море. Оно холодило голые ступни, и с каждым шагом билось о ноги. Талмат ушла не далеко - всего по колено. Элна все это время не задала ни одного вопроса. Только жалась к матери и думала, что сейчас с ней точно происходит что-то невероятно важное. Когда они зашли в море, она завозилась и шмякнулась в воду - мать не успела ее поймать.

Элна оказалась в воде по грудь. Рубахи мгновенно намокли и оказались невероятно тяжелыми. Одной рукой Элна тут же нашла мамину ногу и вцепилась в нее. Второй осторожно водила под водой. Конечно, она уже плавала здесь, и не раз. Деревенская ребятня едва ли не с пеленок умела плавать, и потому море всегда казалось им ласковой бабушкой.

-Смотри, доченька, - шепнула Талмат и показала вперед рукой. Вдалеке облаками накрылся одинокий остров. Его очертания были лишь смутно различимы. Скала, словно шпиль сторожевой башни, казалось, прорезала небо. Ее вершина пряталась в темных густых облаках.

Может, стоило сделать несколько шагов вперед, и тогда Элна обязательно рассмотрит остров получше? Или и вовсе попытаться доплыть? Далеко ли! Вон, с неделю назад она с деревенской ребятней бегала на речку - быстрее всех на другой берег доплыла! Отец, правда, как услышал об этом от вездесущей баб Риммы, высек. Только здесь никаких Шур нет, есть только мама, а уж она-то в обиду точно не даст.

Но Элна так никуда и не поплыла. Стоило сделать шаг, как вода словно оттолкнула ее назад. Мягко, но настойчиво. Элна попыталась двинуться вперед вновь, но море шепнуло "Вернись", а Талмат осторожно взяла дочь за руку. И запела.

Тихий голос далеко разносился по воде. Едва слышно, словно мурлыкая, она пела на родном языке. Элна не могла разобрать слов, но ее детское воображение говорило, что море танцует под эту странную, шепчущую песню.

Талмат обращалась к морю. Она пела о Стратим. О любви и чести. О том, как мать готова проститься с жизнью, чтобы уберечь свое дитя. Она просила, чтобы в эти темные времена ее дочь была под защитой Птицы-Прародительницы. Просила укрыть ее дочь от войны и от бед, просила спрятать от Элны кровавое море и не дать ей погибнуть в морской пучине так, как гибли эти два года тысячи людей, сражаясь за самодурство великих.

Элна слушала эту дивную, слезливую песню, и видела, как там, возле острова, из воды поднимается огромная птица.