Бульварная история
Я возвращался домой по ночному Северному бульвару. До Нового года оставалась пара недель.
Настроения не было уже в метро. На несколько перегонов толпа прижала меня к грустному человеку в ушанке, опалявшему все вокруг факелом перегара.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Бибирево», - сказал поезд.
- Опять закрываются, - посетовал человек и поехал дальше.
Я вышел.
Я прошел мимо банка, офиса, суши. Пивной, социальной парикмахерской и обувной мастерской. Стоянки, общежития Зила и столика для домино. Гопников, замерзшей лужи и пивной банки в сугробе.
В следующем году никто не собирался отменять мои марафоны по Северному. Заботливый Господь склонялся надо мной лимонным фонарем...
В книжном магазине, где я работал, говорили о премиях.
- Как думаешь, до января мы получим что-нибудь к зарплате? - спросил меня один из продавцов.
- Конечно, - сказал я, - тебе выплатят большую премию. И твоя жизнь изменится.
По пути я заглянул в супермаркет. В очереди у кассы болтали две девушки в коротких кожаных куртках. В сапогах на огромном каблуке они покачивались, как каравеллы в гавани. Они сделали себя настолько высокими, что на бульваре их можно было заметить с любого места.
Они были выше меня, а 180 сантиметров мужчины - это не так уж скромно для страны с вечным дефицитом мяса и молока. Я почувствовал себя дохлой рыбой, болтающейся на волнах между бортов каравелл.
- Видела акцию на конфеты? - спросила одна из них, - две коробки по цене одной. - Прям как мы, - сказала вторая.
Они поставили на ленту пачку презервативов, сигареты и шампанское. Я положил упаковку плавленного сыра и две калорийные булочки.
Они работали на бульваре рядом с моим подъездом. Здесь была небольшая асфальтовая площадь, вроде автобусного круга, где разворачивались автомобили. Торговля шла всю зиму.
За девушками приглядывал лысый здоровяк. Настоящее животное. От скуки и холода он наматывал круги по площади и ел на ходу бутерброды.
У него был босс. Тот следил за всем из старых Жигулей с черными стеклами. Никто не видел его лица. Когда машина остывала, загорались вдруг фары и ненадолго заводился двигатель.
С булочками и сыром я поднялся на свой этаж. Родители были дома. За правой стеной моей комнаты бубнил телевизор, слева гремела в туалете вода. Я забрался под одеяло. Там было тихо и так же темно, как на улице.
В свободные дни, когда дома никого не было, я записывал музыку. Обычные гитарные песни, какие тогда сочиняли все подряд. В каждом московском подъезде было не меньше трех таких же бездельников со стратокастерами.
К обеду приходил Коля. Я кое-как использовал его по-украински нежный голос. А тексты мне удавались - "Вынеси мусор скорее соседка, мы сделаем сына на лестничной клетке..." и так далее.
Когда песня была готова, мы набивали пивом колин рюкзак и отправлялись на берег Чермянки. В ту зиму из Лосиного острова приплыли бобры. Они то и дело пересекали речку с палочками в зубах и, испугавшись, били кожаными хвостами по воде, чтобы быстрее опуститься на дно.
Они ныряли прямо в бензиновую пленку, в пену с автомойки, просто в дерьмо. Наверно, им больше негде было жить...
Мы садились на обглоданный бобрами ствол и открывали свои первые бутылки.
Во время записи "Баб ментон" произошло волшебство. "Вылезая вон из кожи я хочу тебя размножить...", - пел Коля под мою гитару, и звук бежал по воздуху, как свет по хрусталю. Потом за эту запись меня похвалит звукорежиссер Tequilajazzz.
На радостях мы отказались от пива в пользу виски и отправились на наше бревно.
- Дима, мы не станем известными, - сказал Коля, когда мы сделали по глотку, - не сможем уволиться с работы, не дадим ни одного интервью.
- Почему? - спросил я.
- Это слишком сложно: "Ты жопа и Венера, я жопа и Амур, шесть соток без подушек, пять минут на перекур". Девушкам не понравится, а вся касса у них.
Я почувствовал, что меня сейчас понесет. Я посмотрел на бутылку. Бобер ударил хвостом по воде. Бах. Беспрепятственно, как вода в батарее, в горле лился виски.
Я поставил бутылку в снег.
- Послушай, - сказал я, - каждое утро меня будит дуэт "Эха Москвы" и сливного бачка. Каждый день я продаю половину архангельских лесов в виде тетрадок на 48 листов и никогда - книги, хотя бы Пелевина, макулатурного издания. Я знаю все вывески на Северном бульваре и не знаю, где в Москве могила прадеда. У моего подъезда дежурит сутенер. Я беден и одинок. Через две недели Путин пожелает мне успехов новом году. Успехов. И здоровья. Не понимаю, на каком еще языке можно коммуницировать с этим блядством. - Кажется, нас ждут проблемы с женщинами и деньгами, - сказал Коля.
Что могло быть хуже? Все так и вышло.
...Кажется, раньше зимы в Москве были лучше. Не череда оттепелей и похолоданий, а мороз и снег, когда в ботинках сухо, и скрипит под ними. Когда в шерстяной шапке со значком я шел за мамой через двор и смотрел в чужие окна. Люстры - вот источник света. Хрустальные, пластиковые, с тяжелыми плафонами... И скрипел, скрипел снег... Нет, никогда этого не было, а была на Северном бульваре одна только снежная грязь, и с промокшими ногами я спешил по своим бессмысленным делам...
Потом наша группа сама собой выросла до размеров ансамбля имени Александрова. Барабанщики, гитаристы, бас-гитаристы, полузнакомые любители поддать... Иногда в своем коллективе я знакомился с девушками.
В марте все решили записывать альбом. Я был против, говорил об очаровании дилетантства и самиздата... И снова остался в одиночестве.
Мы записывались на улице Правды в студии музыкантов "Мегаполиса". Это был уютный чердак в здании 1937 года, этакий домик Карлсона. Всем руководил Миша Габолаев. Почему-то мы ему нравились.
Каждое утро я брал гитару и ехал на улицу Правды, вечером тащился обратно. Однажды на бульваре я застал полицейский рейд. Проституток выстроили у автобуса с решетками на окнах. Из-за высоких причесок девушки были похожи на грядку моркови.
Их обыскивала женщина в форме. Своих ровесниц, вынимающих из-под грудей сложенные в несколько раз справки, она оглядывала со сложным чувством брезгливости и откровения. Наверно, ее полицейская жизнь была совсем скучна.
Запись альбома казалась бесконечной. В студии у меня появилось любимое кресло, свои тапки и чашка. Миша возился с нами. Он мог бы стать святым, если бы не платил налоги этому агрессивному государству... Одновременно честный и добрый, что почти невозможно. Одно качество вытесняет другое. Я вот, к сожалению, честный...
- Между нами, - сказал он мне, когда остальные ушли курить, - тебе бы лучше все делать самому, в одиночку.
- Я же ничего не умею.
- За год научишься. Дима, ты все делаешь правильно.
Я возвращался домой Северному бульвару. Почти летел. Закат был прекрасен - с лебединой сталью в облаках и всем прочим. Весна, весна. Фонари напрасно загорались в синем небе.
На бульваре то там, то здесь стояли проститутки. Ангелы на их плечах встречали меня вавилонскими трубами.