НАУЧИТЬСЯ ДЫШАТЬ

Умыв руки, нечистую совесть не отмоешь.

Владимир Леонтьевич Гавеля

Пуфик поистине ласково касался ее усталых пальчиков, а его мягкость ощущалась тающим облаком... Ирина распахнула глаза, поняв, что засыпает. Вот что значит пробегать полдня с Кариной по магазинам, готовясь к отъезду последней!

Душный воздух гостиничного номера лился изо всех распахнутых дверей. Или это температура ее собственного тела так подскочила? Последние деньки были трудными. Она воевала с Волковым, постоянно проигрывая. Каждый бой. Каждое сражение. Его было не сломить. Ничто не действовало на этого мужчину: ни крики и слезы, ни поцелуи и объятия.

— Как тебе моя прическа? — спросила Карина, энергично встряхивая головой.

Копна черно-каштановых локонов, идеально завитых в пружинистые пряди, подскочила в воздухе и опала ароматным облаком душистых волос ей на спину. Кожа цвета солодового виски завершала этот летний парад кокосов, песка и ракушек. А еще, находясь рядом с Кариной, невозможно было не услышать многоголосую трель бубнов, гонгов и дудок в сочетании с нестройным хором колибри, туканов и фазанов. Одним словом, лето!

— Очень по-летнему. Мне даже стало неловко от своих редких перьев, — сморщилась девушка и потянула свои волосы в разные стороны.

— Тебе сделай такую макаронную фабрику на голове, станешь волосато-о-ой прям как я, и все туземки, — рассмеялась Карина. — Понюхай, потрясающий крем.

— Ммм, чудесный запах. — Вересову окутала аура джунглей и лиан, диких растений и сладких плодов фруктов. Господи, у нее в декабре случится аллергия на такое желанное лето. — Что это? Не могу догадаться.

— Крем из манго. Девяносто процентов! У меня еще есть такой из клубники. И с алоэ для кожи вокруг глаз. Хочешь, привезу потом и тебе?

Ирина вздохнула и, закрыв глаза, чтобы не видеть эту летнюю роскошь, откинулась головой на диван. В Карине словно бы бурлил поток сияющего вдохновения, безграничного энтузиазма и неподдельной любви к жизни. Она являлась символом не причиняющего вреда огня. Ей самой этого не хватало: быть такой же легкой на подъем.

— Ты куда-то собираешься вечером?

— Да, мы с Антонио хотим оторваться напоследок. А завтра все: самолет умчит нас в далекие края. Идем с нами?

— Я бы пошла, но у меня нет денег, чтобы отрываться. Хватит только чтобы надорваться, — пошутила Ирина, но искреннего смеха не вышло. — А вообще, я могла бы уже быть не такой бедной! Все Волков!

— Так и не соглашается принять подарок отца?

Карина выдавила на ладонь немного светоотражающего крема для загорелой кожи и теперь аккуратными движениями распределяла его по своей темно-янтарной коже. Ноготки пальцев ног улыбались ярким цветным педикюром, со щиколотки левой ноги свисал тоненький, сверкающий сотнями бликов анклет. Ведь все прекрасно!

Наша жизнь — это тесто, которые мы вольны превратить либо в румяный пирожок с деликатесной начинкой, либо в черствую, трудно перевариваемую лепешку. Зачем же постоянно портить себе пищеварение этой гадостью, если можно просто изменить рецепт? Она на самом деле не понимала подругу, которая уперлась лбом в свои лепешки и плевалась от них, не желая что-то менять.

— Я не могу на него повлиять. Видите ли, его воспримут как альфонса! — рвала и метала Вересова. — Бесит! Что в этом такого страшного? У нас может все быть, а он!..

— Что ты имеешь в виду под «все», Ириша?

— Ну, деньги, путешествия...

— Это, по-твоему, все, что в жизни надо? А что тогда у вас есть сейчас?

— Я не понимаю, если честно, к чему ты клонишь.

— Ира, — Карина подкрутила ресницы, подмигнула себе в зеркало, — я о том, что все мы мечтаем о богатстве и нескончаемых путешествиях. Но в последнее и самое долгое путешествие мы бы взяли не золотые слитки и не сумки, набитые брендовыми джинсами. Каждый бы выбрал любовь и заботу, добро и ласку. Твой Волков предлагает тебе нечто более дорогое, чем Гоа и Бали, чем Gucci и Louboutin. То, что он дает тебе, порой люди не могут купить ни за какие деньги, и им только и остается, что наслаждаться люксовыми тряпками на мировых курортах. А одиночество всегда с ними.

Похоже, Вересова и так была одинока. Очень часто мы захламляем свои жизни, как кладовку, ненужными вещами, людьми, чувствами, капризами. А вычистив это вещехранилище, понимаем, что в погоне за скоротечным ширпотребом упустили из виду гений чистой красоты — любовь, оставив себе лишь бессрочный абонемент в одиночество.

— Он тот еще философ, — улыбнулась Ирина, — слышу его слова в твоих. Недавно рассуждал о том, что не может быть богатых без бедных и все в таком духе.

— Ваня твой прав. — Запах эвкалипта заполнил комнату своей благоуханной прохладой, когда Карина подушечками пальцев нанесла крем на шею. — Не бывает радости без боли. Войны без мира. Звук не рождается без тишины. Без белого невозможно черное. Таков баланс сил природы: кто-то страдает, значит, кто-то другой счастлив.

— Никогда не задумывалась о таких вещах.

— А мы и не задумывается, пока у нас все есть. Людей слишком много вокруг, правда? Еще о каждом несчастном думать — так и жизнь свою упустишь. К сожалению, такую философию практикует большинство людей.

Карина выбирала блеск для губ из радужной палетки, прикидывая, какой цвет пойдет ее тропической коже: ферраллитное омбре или румяный фрез?

— Карин, как мне надоели все эти умные слова. Складывается впечатление, будто я живу с философом, подруга моя философ. Все философы, и только я ни черта в этой жизни не смыслю, — сердито произнесла Вересова.

— Мы не философы, милая. Если только популисты, не более. Только тебе выбирать, как жить и как поступать. Отдай эту долю кому-нибудь другому, если он не хочет. Какая разница, кто будет приносить тебе деньги?

— Есть разница в том, как это будет выглядеть. Я стану богатой, а Ваня... Как это будет смотреться?

— Наверное, не очень. Но угодить одновременно и совести, и тщеславию невозможно. Ты душишь его свободу, о которой мы уже говорили. Твой мужчина не хочет брать эти деньги, словно бы засунутые ему в карманы как взятка за жизнь с тобой. Смирись с этим. Пойди на компромисс.

— Ваня тоже талдычит об этом компромиссе вечно. Но я не хочу жить в нищете! — взорвалась Ирина и встала с дивана.

Сидеть дальше было невыносимо. У нее все тело затекло, а кровь не поступала к конечностям, пульсируя в мозгу и пытаясь сгенерировать какую-нибудь стоящую идею.

— Тебя никто не заставляет в ней жить. Пройдись по улицам, по рынку и посмотри, какие формы принимает нищета. Ты бесишься с жиру. Перестала намазывать французский багет черной икрой, вместо него теперь у тебя на столе черный хлеб и паштет. Для некоторых и это божий подарок.

Они не могли понять друг друга. Северному и южному полюсам никогда не узнать средних температур оппонента. Карина мерила жизнь градусами чувств, только они имели в ней значение. Ирина ко всему прикладывала денежную линейку, считая, что только условные единицы стоят того, чтобы их брать в расчет. Жизнь дана на всех одна, но каждый отмерит сам для себя.

— Ладно, оставим вопрос с деньгами. Я еще попытаюсь вразумить Ваню.

Карина покачала головой так, что большие кольца золотых серег качнулись в такт с украшением на волосах, издавая легкое послезвучие хрусталя. Ничего не понимает, сколько ей не говори. Нельзя человека научить быть человеком. Человек — животное, которое понимает только силу и боль. Значит, придется оставить эту малышку на растерзание жизни. Уж та-то сможет ее всему научить.

— Я хотела еще кое в чем признаться, — тихо сказала Ирина; весь пыл из нее будто выдули, оставив тлеть лишь догорающие угли.

— Ну, и что еще страшного случилось?

Не надеясь на действительно стоящие откровения (очередная жалоба на деньги, точнее их отсутствие), Карина наполнила бокал ромом, желая взбодрить и без того горячую кровь перед предстоящей вечеринкой.

— Я целовалась с Сережей.

Ее признание, как метко выпущенная стрела, попало точно в цель. Бокал подруги, подрагивая от нанесенного оскорбления, лежал на ковре. Запах свежести и бамбука, пиратов и моря расстелился плотным облаком над местом катастрофы.

— И мне понравилось, — на одном дыхании выпалила девушка и закрыла глаза руками.

— Ты говоришь правду? — ошарашенно задала вопрос Карина, даже не думая ликвидировать последствия откровений Вересовой. Переступив через разбитый бокал, она приблизилась к ней до расстояния указательного пальца. — Ты битый час клюешь мой мозг тем, какой Волков плохой, а у самой на сердце измена?!

Негодование Карины обрушилось на Ирину штормом, стометровыми волнами цунами. Оно подхватило ее в вихрь торнадо и размололо на сотни мельчайших частиц.

— Нет, подруга, прошу меня уволить из этого кино. Я не стану пособницей изменницы, уж прости. Не буду участвовать в этих сексуальных эскападах!

— Да не было никакой измены! Всего лишь один поцелуй.

— Dio mio! (Боже мой!), — в сердцах воскликнула Карина. — Как же это не измена? Если любишь, то даже предательская мысль делает тебя ренегатом. Pensati! (Только подумать!)

В ее голове это не укладывалось, совсем никак и ни под каким углом. Не выходило собрать паззл, как она ни пыталась! Если любишь, разве глаза могут смотреть на других людей? Когда страстно желаешь, неужели могут мысли быть обращены в другую сторону? Любовь не оставляет места сомнениям и дурным поползновениям щупалец измены. Измена убивает любовь, потрошит ее нутро, размазывает солдатским сапогом ее достоинство по грязному, липкому асфальту. Измене оправдания нет.

— Ты слишком драматизируешь, Карин, — пискнула Ирина, сбитая с толку такой острой реакцией.

— Это ты слишком занижаешь ценность любви, Ира. Твой Сережа не больше, чем жалкая фаршмачная морда! Да гордость вообще не должна была тебе позволить подойти к этому предателю. Incredibile! (Невероятно!), — фыркнула она.

Вересова понимала масштабы трагедии, глубину своего падения на самое дно презрения подруги. Ведь она переходит на итальянский, когда в ней уже не помещаются чувства и становится все труднее вспоминать слова на русском.

— Ты просто обязана все рассказать Ивану, — топнула ножкой Карина. — Он должен решить, достойна ли ты прощения.

— Еще чего. Не буду я ему ничего рассказывать. Это был случайный поцелуй, а ты уже навоображала будто я замуж тайно вышла.

Ирина скрывала свое унижение за беспечными словами, как за огромной стеной. Но ни бетон, ни кирпич не могли выдержать сокрушительный тайфун негодования подруги.

— Чего тебе в нем не хватает? Он ведь красавец! И глаза у него такие голубые, точно египетские, как у бога солнца Ра или плодородия Осириса. А ты Монту!

— Кто я?

— Монту! Бог войны.

Ирина вздохнула, понимая, что все бесполезно. Карина не простит ее, хотя это ее прощение вообще никому не требовалось. Однако ей в любом случае стало стыдно перед подругой. А самое главное — перед собой.

***

До Нового Года оставались считанные дни, и Москва тяжело дышала, точно спринтер после забега. Машины без устали носились по улицам, наполняя легкие города выхлопными газами. Люди закупали еду и подарки, украшения и наряды. Во всех ежедневниках и на планерках ставились либо пропуски на тридцать первое число, либо делалась запись о предстоящем корпоративе.

— Давай эту! Смотри, какая большая, — весело рассматривала елки Ирина. — И настоящая!

— Давай, только она займет большую часть комнаты. Готова поделиться жилплощадью с елкой?

Девушка радостно кивнула, и они оформили покупку. Осталось только получить ее дома и установить. Рука Волкова крепко сжимала руку Иры в варежках, пока они проталкивались на рынке.

Теперь она видела в этой жизни все. И самую ее верхушку, облаченную в золото и бриллианты, восседающую всегда лишь в партере и видящую жизнь в ее лучших нарядах и украшениях. И самый ее низ, робко выглядывающий со своих местечек в галерке, желающий хотя бы вдохнуть этот изысканный аромат достатка и изобилия.

— Спасибо за елку. У нас будет самый лучший Новый Год, — сказала она, прижимаясь к мужчине в хлынувшем на них потоке людей.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — ответил Иван и остановился. — Елка, как минимум, обязывает тебя поцеловать меня в щечку.

Смеясь, она поцеловала его в холодную щеку, оживляя под кожей ток крови. Волков улыбнулся ей, получая кроткое удовольствие от касаний ее бархатных губ. Она еще не сделала свой выбор, он знал это, читал в ее глазах.

Их отношения находились в стадии натянутой тетивы лука, то есть в ожидании того, куда полетит стрела. И у него не было уверенности, что стрела упадет у его ног. Пронзит сердце — вполне возможно.

— Какой ты хитрый махинатор. Даже за елочку поцелуй требуешь.

— Твоих поцелуев не бывает много, так отчего же не пожульничать ради благого повода?

Ирина шла дальше с неослабевающей улыбкой на губах. А в душе громкими, фальшивыми симфониями играл стыд. Свою оперетту завели и угрызения совести. Итого: кошмар, озвученный самыми противными чувствами. Монту! Монту! Это слово стало ее личным клеймом, ярлыком, символом ее гнусности.

Она обнимала Ваню, делала с ним предновогодние покупки, радовалась и смеялась, кидалась в него снежками и не уставала целовать его в щечку. А в это время в телефоне неустанно велась переписка с Сергеем. Просто беседа, ничего больше. Но в голове, словно пляска диких чертей, стучала мысль: «Продажная шкура! Изменница!»

Или как сказала бы Карина: «Traditore!»

Дома на них с порога набросилось тепло, как уютный плед на плечи. Эта квартира уже стала ее домом, где-то в голове, в душе, в сердце, но неугомонный разум с его неугасающим стремлением ко всему рациональному твердил, что нужны деньги для их будущего, а уют всегда можно создать.

— Собака, моя хорошая, — девушка погладила животное, наконец-то дождавшееся их прихода.

— Чай или кофе? — до нее донесся голос Волкова из кухни.

— Чай. И много сладостей.

— Не боишься растолстеть? — усмехнулся он, доставая пирожные. — Не сможешь еще в своей школе развернуться и выльешь на кого-нибудь краску.

Она показала Ивану язык и взяла себе «Микадо» — удивительное пирожное со вкусом кофе, которое можно купить в обычном магазине. Оказывается, пирожные могут быть вкусными и без трехзначного ценника.

— Кому я там нужна, в этой школе? — махнула рукой в пустоту Вересова.

До Нового года она проходила короткую практику в художественной школе. Будет работать с детьми. Правда, удовольствия эта мысль ей не доставляла. Убивать свою молодость на этих непослушных детей! Только чтобы заработать какие-то копейки. Но у них с Ваней была четкая договоренность, по которой он не потерпит ее безделья.

— Детям. Я любил в детстве рисовать. Только ходил не в художку, а в обычный кружок.

— А я думала, ты сразу родился Джеки Чаном, — хохотнула девушка.

— Намекаешь на то, что я с детства был тупым качком? А до Джеки мне как до Луны — никогда таким не стану.

— Ты для меня в сто раз лучше него. — Ирина дотянулась до него и чмокнула в губы шоколадными губами. — На него можно только в телеке смотреть, а ты многофункциональный.

Чай и пирожные были противопоставлены холоду за окном, который так и старался своими загребущими промерзлыми руками дотянуться до них.

— Это первый Новый Год, который я встречаю не с семьей, — сказала девушка.

— И мой первый праздник, который я отмечаю не с бабушкой.

— Ты всегда жил в деревне? Точнее, вы с семьей жили в том доме?

— Нет, пока отец и мать были живы, мы обитали здесь, в Москве. Я был тогда еще городским мальчишкой, с которым общаться было не стыдно.

— Так, а где тогда ваша квартира сейчас?

— Она только через несколько месяцев станет моей. Родители взяли ее в ипотеку, и это проклятие перешло на меня. Никакие органы, политики и прочие бездари в погонах и дорогих костюмах не смогли решить проблему. Пока я не достиг совершеннолетия, бабушка выплачивала деньги.

— Ничего себе.

— В этих словах вся наша страна и жизнь в целом.

Игривое настроение Волкова как рукой сняло. Он не любил разговоры о прошлом и терпеть не мог вспоминать квартиру, из которой его, говоря не образно, пнули с ускорением, не посмотрев даже на то, что он еще ребенок, а бабушка не сможет тянуть на себе этот груз.

Люди так и будут топтаться на месте, ходить по кругу с завязанными глазами, пока не научатся протягивать друг другу руку помощи. Ведь если нам даны руки, почему бы ими не помогать?..

— Может, ты согласишься взять управление фирмой отца? Чтобы с нами никогда не приключилось такой беды, — нашла, как она думала, удачный момент для возобновления этого разговора.

— Ира, ну сколько можно? Ты пилишь меня сутками этой темой! Нет. Мой ответ не изменится.

— Откуда в тебе склонность к мазохизму? Я не пойму, Вань. Почему ты хочешь мыкаться в этой квартирке с жалкими псевдоудобствами, когда у нас может быть все самое лучшее?

— У меня и так оно есть. Это тебе чего-то не хватает, и я никак не могу понять чего.

— Денег! — крикнула она. — Денег мне не хватает! И мы можем их получить, но ты уперся рогом!

Слезы уже подступили к глазам. Она не сможет так жить... Завещание отца навсегда встанет между ними берлинской стеной, разделит их навечно. Перед ее глазами маячит будущая жизнь со всей ее возможной роскошью, но он не хочет ей этого дать!

— Неужели тебе нравится так жить? Почему даже ради меня ты не согласен принять фирму? — всхлипнула девушка.

Волков расстроенно оглянулся вокруг себя. Он не считал, что живет так уж плохо. На его непритязательный вкус всего хватало для счастливой жизни. Однако в ее словах так и рвалось наружу презрение, словно бы он жил в пещере и стучал камнем о камень в поисках огня. Таким она считал его про себя — варваром.

Когда он собрался с духом и словарным запасом, чтобы сказать ей об этом, раздался звонок телефона. Ирина бросила на экран беглый взгляд и скинула звонок.

— Ира, сделай свой выбор сейчас. — Иван твердо смотрел ей в глаза, считывая ее сущность в легких колебаниях мимики, в том, как нервно она заправила выбившуюся прядку за ухо, во всей ее позе. — Не мучай себя. Я этого не хочу. Если для тебя нет здесь счастья, а лишь голые стены и нищета, тогда уходи туда, где есть то, что тебе нужно. Нет смысла себя насиловать и убеждать, что завтра станет лучше.

Она слушала его с подрагивающими на ресницах слезинками. Он читал ее мысли. Знал все ее неозвученные тайны. Хотелось бежать отсюда, гнаться за возможностью устроить жизнь лучше. Только она не знала, как это «лучше» выглядит, какое оно и где его искать.

— И не лги себе, что между нами что-то изменится, как только я приму фирму твоего отца, — произнес Иван, выходя из кухни. — Все останется прежним, потому что на моем лице нет лика так тобою любимого Франклина. И никогда не появится.

***

Тридцать первое число ознаменовалось сгущением туч в ее душе. Квартира Волкова казалась ей тюрьмой, хоть она и думала, что любит этого мужчину. Наверное, на самом деле деньги она любит больше.

Дом был украшен, включая Собаку, которая бегала, потявкивая, обмотанная мишурой. Но никто не ощущал праздника. Все ждали того абстрактного взрыва пробки от шампанского, которая уже ударит одному из них в глаз и поставит точку в этом вопросе.

Сообщения от Сережи сыпались градом и уже почти засыпали ее своей сладостью и признаниями в любви.

— Хватит названивать, — прошипела она в трубку. — У меня праздник, и не с тобой.

— Ир, я же вижу подтекст твоих сообщений, их интонацию. Ты хочешь ко мне.

— У тебя психическое расстройство, и ты видишь то, чего нет. Или то, что ты хочешь видеть, не более.

— Я вижу то, что мы оба хотим видеть. Я предлагаю тебе встретить этот Новый Год со мной, в моем загородном доме, который полностью готов для фееричного празднования. А на завтра я уже заказал самолет до Лондона.

Вересова мучительно прикусила губу. До Лондона! Загородный дом! Господи, змей предлагает слишком вкусные плоды, от которых слюнки текут.

— Нет, я не могу... Я обижу Ваню.

— Он взрослый мужик. Ты не должна оставаться с ним против воли. Я уверен, что плакать он не будет.

Собака подбежала к ней и потерлась о ногу. Какая же она предательница! В этом доме ей не место. Она даже эту собаку предала, делая сравнение с хаски не в ее пользу. Она просто отравляет жизнь Вани своим присутствием. Он дает ей кислородные маски, в том числе и свои, а она их срывает, оставляя и его задыхаться. Раз уж ее так тянет бежать прочь, слиться с попутным ветром, возможно, стоит оставить его для лучшей женщины.

— Я перезвоню тебе, если передумаю, — протараторила девушка и отключилась.

— Кто звонил? — поинтересовался Волков, входя в комнату.

Решил проявить ревность, как ей нравится. И в очередной раз посмотреть, насколько искусной будет ее ложь. Как она думала, во благо.

Все мы лжем во благо. Только кто-нибудь когда-нибудь отвечал себе на вопрос: «Чье благо его волнует больше: собственное или чье-то еще?»

— Да так... Дарина.

— Классно, что сестра не забывает о тебе. Поддержка близких людей очень важна.

Ее передернуло. С сестрой они не общались с того момента, как мать выгнала ее из дома.

— Вань, ты примешь фирму моего отца?

Волков стоял к ней спиной, поэтому она не видела его горькой усмешки. Но он понял по тону ее голоса, что значил этот вопрос. Мне уходить от тебя или еще есть шансы, что ты станешь человеком?

— Нет. Ты можешь уходить к нему с чистой совестью.

— Что? — резко выдохнув, застигнутая врасплох спросила она.

— Ты выбрала отличный предлог, чтобы меня оставить. Как будто я виноват в нашем разрыве, а не твои шашни на стороне. Пусть так.

Она с трудом заглатывала воздух, который превращался в комья в горле. Он все знал, обо всем догадывался. Она была для него детской книжицей с ребусами, которую любой ребенок раскусит за минуту. И он просчитал ее ходы и мысли на миллион шагов вперед. Этим Волков ее и пугал. Тем, что от него ничего не скроешь.

Но разве не для того и нужна семья, чтобы ничего не скрывать, а выложить карты раз и навсегда?

***

За полчаса до боя курантов Ирина вынесла последнюю сумку со своими вещами. Сейчас она стояла на пороге квартиры Вани, и ей казалось, будто она навсегда покидает свой дом. Но уже было поздно делать шаг назад и окончательно ронять свое достоинство.

— Желаю тебе счастья, — произнес он, рукой поглаживая бок собаки. — Искренне, без намека на злорадство или месть.

— Я знаю тебя уже достаточно хорошо, — улыбнулась Ирина. — Знаю, что без злорадства.

Внизу ее ждал Сергей, и они еще могут успеть встретить Новый Год вместе. Это будет ее худший год. И встретит она его в худшей компании на свете — с самой собой. Сомнения и метания не покидали ее ни на секунду, тревожными гудками умоляя не делать эту ошибку.

— Я... отдам завещание отца Сереже. Он сможет справиться с компанией, — неловко сказала она, так как уходить не хотелось.

— Верю в него.

— Ну, я пойду, да?

Он кивнул. Слов для нее не было. Достаточно уже наговорился. Все равно, его слова – что горох о стену. Так зачем тратить силы? Открывать рот, произносить звуки, артикулировать только для того, чтобы она в очередной раз закрыла уши?

За Вересовой захлопнулась дверь. Они так и стояли с Собакой, смотря ей вслед. Раздался бой курантов. Новый год вступил в силу.