Над кукушкиным гнездом
Как в мире комикса, где фигурки плоские, очерченные черным, скачут сквозь дурацкую историю...Она была бы смешной, да фигурки - живые люди.
Хороший игрок всегда помнит это правило: к игре присмотрись, а потом уж за карты берись.
Такая работа им не улыбалась.
У нас радужные перспективы, господа.
Старые ненужные часы, они еще тикают и хрипят, но без всякого смысла.
- Ты говоришь, как ненорма...
- Ненормальный? Какая проницательность
Кто смеяться разучился, тот опору потерял
Он знал: надо смеяться над тем, что тебя мучит, иначе не сохранишь равновесия, иначе мир сведет тебя с ума.
Удивлялся, что кому-то удается такое неслыханное дело - быть собой. На самом деле я собой не был; я был всего лишь таким, каким выглядел, таким, каким меня хотели видеть. А собой я, кажется, никогда не был.
Папа говорит что, если не остерегаться, люди тебя оседлают. Будешь делать то, что им надо или же наоборот, станешь упрямым как осел и будешь делать все им назло.
Сколько вы заплатите за то, как человек живет? Сколько заплатите человеку за то, что он - это он?
Он сказал, что у человека, который так долго молчал, наверно найдется о чем поговорить.
- Ты что, не допер, дорогой, это он просто по доброте так сказал, пожалел вас пугать.
- Мы сумасшедшие из больницы на шоссе, из психокерамической, треснутые котелки человечества. Желаете проверить меня на тесте Роршаха? Нет? Вы торопитесь? Ах, уехал. Жаль. - Никогда не думал, что душевная болезнь придает субъекту некое "могущество"! Подумать только: неужели чем безумнее человек, тем он может быть могущественнее? И красота с ума нас сводит. Есть над чем задуматься.
Показал нам чего можно добиться даже небольшой смелостью и куражом, и мы решили, что он уже научил нас ими пользоваться.
Что по-настоящему сильным до тех пор не будешь, пока не научишься видеть во всем смешную сторону.
Перемену в человеке замечаешь после разлуки, а если видишься с ним все время, изо дня в день, не заметишь, потому что меняется он постепенно.
Все эти пять тысяч ребят жили в пяти тысячах домов, где хозяевами были мужчины, сошедшие с поезда. Дома были такие одинаковые, что ребята то и дело попадали по ошибке не в свой дом и не в свою семью. Никто ничего не замечал. Они ужинали и ложились спать. Узнавали только маленького мальчика, который бегал последним. Он всегда приходил исцарапанный и побитый, что в нем сразу узнавали чужого. Он тоже был зажат, не мог рассмеяться. Трудно рассмеяться, когда чувствуешь давление людей.
Мистер Макмерфи не из тех, кто рискует без причины. Понаблюдайте: каждый шаг у него рассчитан.
Я наблюдал, как он заманивает их, подводит к тому, чтобы они сами сказали: нет, черт возьми, никакому человеку это не под силу - и сами предложили бы спор. Я смотрел, с какой неохотой он идет на спор. Он давал им повышать ставки, затягивал их все глубже и глубже, пока не добился от каждого, а некоторые ставили по двадцать долларов.
Получалось, что я помог ему выманить у них деньги. Они держались с ним дружелюбно, когда платили проигрыш, но я понимал, что они чувствуют - они как бы потеряли опору.
Вид у него был измученный, и только тут я понял, что ему так же трудно было стоять выпрямившись, как и мне.
Военные сестры пытаются устроить военный госпиталь. Они сами немного больные. Я иногда думаю, что всех незамужних сестер в тридцать пять лет надо увольнять.
"Гуси по небу летят...в целой стае три гуся...летят в разные края, кто из дому, кто в дом, кто над кукушкиным гнездом..."
Люблю гуся, который летит над кукушкиным гнездом. В следующий раз я увижу бабушку мертвой. Везут ее в тележке на городское кладбище. После того, как бабушку похоронили, папа, я, дядя Бегучий и Прыгучий Волк выкопали ее. Повесить мертвого на дерево. За осквернение могил дяди и папа двадцать дней просидели в вытрезвителе.
Высоко, высоко, высоко в холмах, высоко на сосне, на помосте она считает ветер старой рукой, считает облака со старой присказкой: в целой стае три гуся...
Если тебе не для чего просыпаться, то будешь долго и мутно плавать в этом сером промежутке, но если тебе очень надо, то выкарабкаться из него, я понял, можно. Когда туман в голове рассеялся, чувство было такое, как будто я вырвался на поверхность после долгого глубокого нырка, провел под водой сто лет.
Улыбнулся им и понял, что должен был чувствовать все эти месяцы Макмерфи, когда их лица радостно кричали ему.
Макмерфи наверху и наши не видят, как она его обстругивает, он вырастает еще больше, вырастает чуть ли не в легенду. Человека нельзя представить слабым, если его не видят.
То, с чем он дрался, нельзя победить раз и навсегда. Ты можешь только побеждать раз за разом, пока держат ноги, а потом твое место займет кто-то другой.
Не сестра, а наша нужда заставляла его медленно подняться из кресла, которому посылают приказы сорок хозяев. Это мы неделями не давали ему передышки, заставляли его стоять, хотя давно не держат ноги, неделями заставляли подмигивать, ухмыляться, ржать и разыгрывать свой номер, хотя все его веселье давно испеклось между двумя электродами.
Только тогда стало видно, что он, может быть, не совсем похож на нормального, своенравного, упорного человека, исполняющего трудный долг, который надо исполнить во что бы то ни стало. В нем был страх затравленного зверя, ненависть, бессилие и вызов - последний крик загнанного на дерево, подстреленного и падающего вниз животного, когда на него набрасываются собаки и ему ни до чего нет дела, кроме себя и своей смерти.