Глава XVIII
После тренировки она специально задержалась в раздевалке, а он ждал у выхода, прислонившись к своей машине, как будто был здесь всё это время. Они не сказали друг другу ни слова — просто переглянулись. И уехали.
Дома Эрик раскинулся на диване, как типичный грешник своего времени. В одной руке — чипсы, в другой — пульт.
На экране шёл какой-то анимационный сериал с неуместно умными диалогами между одноглазым барменом и тараканом в свитере. Он хохотнул один раз, потом ещё — беззвучно, почти к себе. Юмор был чёрный, абсурдный, местами философский. И понятен, вероятно, только такому, как он.
Вдруг раздались щелчки каблуков. Он повернул голову и чуть приподнял бровь.
Брук стояла в проходе, уже переодетая для примерки.
Купальник.
Открытый, модный, подчёркивающий загар и фигуру, за которую могли бы убивать в древнегреческих мифах.
— Ты серьёзно?.. — её голос был строгим. — Ты ешь эту дрянь?!
Она подошла к нему, выдернула у него пачку чипсов и подняла её над головой, как будто собиралась сжечь ритуально.
— Это даже не еда! Это соль, крахмал и запах картошки! Ты же не ребёнок!
Эрик медленно прожевал последний кусочек, глядя ей прямо в глаза.
— Во-первых, это святое. Во-вторых... — он приподнялся на локте, — я мог бы сказать, что ем, чтобы заглушить боль от твоей невозможной красоты, но, честно, просто захотелось чего-то хрустящего, пока таракан на экране философствует о бессмысленности бытия.
Брук закатила глаза и при этом почему-то... улыбнулась.
Он потянулся за пачкой снова, но она отдёрнула её:
— Нет! Считай, что я спасаю тебе печень.
— Считай, что ты забрала единственную радость моей холостяцкой жизни, — драматично выдохнул он и рухнул обратно на подушки.
— Холостяцкой? — она усмехнулась и отвернулась, идя обратно в комнату. — Это мы ещё посмотрим.
Он смотрел ей вслед и снова усмехнулся, бросив в рот уцелевшую крошку чипса.
— Посмотрим, — пробормотал он.
Когда Брук хлопнула дверью и её каблуки отстучали в подъезде, Эрик не двинулся с места.
Он, не спеша, вытянул руку, взял новую пачку чипсов, хрустнул с наслаждением и улёгся поудобнее на диване.
Мультик продолжал идти, таракан уже спорил с тенью собственного эго, и это его по какой-то причине забавляло.
Свет в комнате был приглушён. Комната — тёплая, тишина — уютная. Он даже немного задремал.
Прошло часа два.
Телефон завибрировал где-то рядом. Эрик открыл один глаз. Посмотрел.
Брук.
Он ответил, не спеша.
— Ну?
На том конце — неуверенность и фон с грохочущей музыкой. Голос был почти детский, с нотками хмеля и растерянности:
— Эээрик... можешь, пожалуйста... приехать?.. Ну... забери меня, ладно?..
— Ты разве не ехала туда отдохнуть? — лениво потянулся он, вяло поднимаясь и подбирая с пола футболку. — Или теперь пляжный шик и коктейли — не то без моего унылого сарказма?
— Да блин, просто... тут скучно и эти идиоты... — она чуть заикнулась. — Я выпила, окей? Чуть-чуть. Просто приедь.
Он зевнул, оделся.
Засунул ноги в кроссовки.
И с тем выражением лица, как будто его попросили участвовать в скучнейшей миссии вселенной, всё-таки направился к выходу.
— Еду. Если к моменту, как я приеду, ты обнимаешь фламинго из надувного бассейна, я снимаю это на видео, понялa?
— Угу... спасибо, Эрик...
— Да не за что, мисс «я всё контролирую». Ожидай своего героя в кожаной куртке.
Он сбросил звонок, усмехнулся и вышел в ночь.
Ночной воздух был солёным, тёплым, с примесью вечеринки и плохо работающего генератора.
Музыка гремела издалека, а на тротуаре, освещённом жёлтым уличным светом, стояли три девушки — босиком, с туфлями в руках, держась друг за друга как пьяные тростинки на ветру.
Смеялись. Идти не могли. То и дело кто-то терял равновесие.
Эрик вышел из машины, не спеша. Окинул их взглядом — сначала одну, потом другую.
На третьей, своей, задержался дольше всего. Улыбнулся уголком рта.
— Ну вот, банда Бездельниц и Хрустальных Каблуков. Легенды прибрежной глупости, — пробормотал он. — Выглядите как постапокалиптический выпуск Vogue. Где ваши кони и караул?
Брук, с размазанной тушью и безумным хихиканьем, подняла на него глаза:
— Ээрииик! Мы тебя ждали! Я тебе говорила, девочки, он приедет...
— Конечно приедет. Герой пьесы о женской безответственности. — Он помог сначала Амандe, потом второй подруге, чье имя еще пока не знал, и только потом подхватил Брук под локоть.
— Ладно, котята. Вы как три шампанских фужера в багажнике. По одной не повезу — вдруг разобьётесь по пути. Забираю всех.
— А ты знаешь, как нас зовут? — хихикнула Аманда.
— Конечно. Ты — Будущая Бессознательная, ты — Падающая Надежда, а ты... — повернулся к Брук, — Королева Катастроф.
Он открыл заднюю дверь машины, и девушки, вцепившись друг в друга, как пассажиры "Титаника", рухнули на заднее сиденье, хихикая и напевая какой-то бестолковый мотив.
— Если кто-то блюёт — делайте это в направлении окна, ладно? — сказал он, захлопнув дверь. — Кожа дорогая.
Сел за руль. Завёл. Посмотрел в зеркало. Уже спали. Все трое.
Словно выключили их.
Он усмехнулся себе под нос:
— А ведь мог бы и не приезжать. Но, чёрт возьми, как же интересно заканчиваются мои вечера.
И машина медленно поехала в сторону его дома, с тремя спящими сиренами на заднем сиденье и одним довольным фриком за рулём.
Когда машина остановилась у фойе, Эрик на минуту закрыл глаза.
— Шестой этаж. Лифта нет. Три феи. Отлично.
⠀
Разбудить их было отдельной задачей. Сначала одна — потом падала вторая, пока он ловил третью. Брук проснулась и пока падала, ткнула Эрика локтем куда-то в бок.
⠀
— Ты мягкий...
— Это печень, дорогая.
⠀
Он подхватывал каждую, буквально на руках, и помогал дойти до квартиры. Дверь открыл ногой, как в кино, и, слегка пошатываясь от усталости, дотащил девчонок до спальни. Положил их всех на кровать, как куклы на витрине: одна поперёк, другая с ногами вверх, а Брук вообще свернулась рядом с подушкой, будто собиралась спать на ней.
⠀
Он окинул всю эту картину взглядом.
— Шикарно.
⠀
Пошёл в гостиную.
Открыл бутылку. В хайбол налил виски — без льда, без спешки. Сел на диван, закинул руку за голову, уставившись на экран телевизора, где бубнил какой-то фильм из восьмидесятых.
⠀
— Ага, шикарно. Метр девяносто на диване в гостиной. Надеюсь, мне хотя бы плед остался...
⠀
Он вытянул ноги, сделал глоток и закурил, слушая, как в комнате девушки что-то лепечут сквозь сон. Улыбнулся, устало, но искренне.
⠀
— Спокойной ночи, Брук. Спокойной ночи, ведьмы.
Ночь для Эрика выдалась не самой удачной. Диван, хоть и выглядел прилично, оказался настоящей пыткой для его высоких ног и спины. Он ворочался, проклиная всё от производителя мебели до своей слабости перед большой кроватью и одной конкретной женщиной, которая обычно валялась поперёк него, свесив на него ноги и закинув руку на грудь, будто он не мужчина, а живая подушка.
Время от времени он открывал глаза и смотрел в потолок с выражением философа, пережившего личную драму:
— Какой же я, чёрт возьми, стал домашний...
Под утро его добило жаркое солнце, пробившееся сквозь занавески и осветившее комнату так, как будто сам ад решил включить дневной режим. Эрик нехотя сел, взлохмаченный, помятый, в одних трениках, с одеялом, сбившимся в комок где-то у ног. Посмотрел на кухню, потом на балкон, потом снова на кухню — как будто хотел убедиться, что мир ещё существует.
⠀
Сняв всё, кроме боксеров, он прошёл к балкону, открыл его, вдохнул прохладный воздух. В его голове было пусто — но приятно пусто.
⠀
На кухне он умылся холодной водой, встряхнулся как пёс и наконец ожил.
⠀
— Ну что ж, три нимфы спят в моей постели. Видимо, я теперь и повар, и лекарь, и дворецкий.
⠀
Он достал всё, что выглядело как «легкий завтрак от гедониста». В дело пошли яйца пашот, тосты с авокадо и лососем, йогурт с ягодами, мед, свежие фрукты, листья мяты и лайм. Заварил кофе, но отдельно приготовил кувшин с ледяной водой и дольками цитрусов — знал, что с похмельем ни одна из девочек не дотянется до эспрессо раньше полудня.
На столе появилось:
— три больших бокала со смузи манго-маракуйя,
— тарелки с авокадо-тостами и сбрызнутым оливковым маслом лососем,
— миски с холодным греческим йогуртом, гранолой и мятой,
— и, конечно, ледяная вода в высоком графине с ломтиками апельсина.
Он посмотрел на всё это великолепие, кивнул себе, потер подбородок.
⠀
— Мда. Если бы десять лет назад мне сказали, что я буду готовить завтрак для спящей модели и двух её полуразложившихся подруг после гламурной вечеринки, я бы, наверное, заплакал от счастья. Или от страха.
⠀
Он взял кружку кофе, присел на табурет у кухонной стойки и стал ждать, когда первые шаги — босые, неуверенные, с похмельной тоской — прокатятся эхом по квартире.
Только он успел сделать первый глубокий затяжной вдох от сигареты, приоткрыв окно шире, чтобы дым не стоял в кухне, как послышались покачивающиеся шаги — осторожные, будто человек не до конца уверен, что пол под ногами существует.
⠀
Из коридора, почесывая затылок и щурясь, словно вышла из ядерного взрыва, появилась Аманда. Волосы — в состоянии "вчера было весело", платье перекошено на одно плечо, а на лице блуждает выражение «я живая?..»
Эрик не поднялся с табурета — только лениво повернул голову, с сигаретой в уголке губ, усмехнулся и, прежде чем она успела что-либо сказать, бросил, как нож:
— Можешь сделать ещё пару фото и отправить Джону. Прям как вчера — в машине по дороге в школу. Думаю, ему понравится утро в этом стиле.
Аманда застыла. Пару секунд молчала, потом медленно сощурилась, как кошка, которой наступили на хвост, и протянула:
— Ты знаешь?..
⠀
Эрик не отвечал — только выдохнул дым и снова усмехнулся.
⠀
— Ммм... удиви меня. Ты правда думала, что фрик из Германии — это значит глухой и слепой?
Он встал, подошёл к стойке и пододвинул к ней бокалы с водой и смузи.
⠀
— Пей. Героиня шпионских хроник должна восстановить силы. Потом можешь придумать, как оправдаться перед подругой.
Аманда взяла стакан с озадаченным видом, и, отпив, хрипло буркнула:
— Ты пугающе странный.
⠀
— Это был бы комплимент... если бы я тебя не прослушивал. — Эрик ухмыльнулся. — Шучу. Пока что.
Сквозь лёгкий утренний шум — гудение чайника, потрескивание сигареты в пепельнице — Эрик уловил тихое, но до боли знакомое цоканье каблуков. Эти шаги он уже выучил на слух: сдержанные, быстрые, с короткими остановками, будто она вечно собирается что-то сказать вслух — себе или миру — но в последний момент передумывает.
⠀
Он медленно повернулся к Аманде, слегка наклонился, и, почти не двигая губами, будто играл в секретного агента, прошептал:
⠀
— Брук идёт.
⠀
И, выдержав драматическую паузу, добавил с ленивой ухмылкой:
⠀
— А теперь будь хорошей девочкой... и сделай вид, что этого разговора не было.
Аманда вскинула бровь, но ничего не успела сказать — в кухню уже вошла Брук. В одном из его чёрных худи, которое на ней выглядело как платье, с растрёпанными волосами и глазами, в которых ещё плескался сон. Но шаг — уверенный. Царица в изгнании, вернувшаяся на трон.
— Утро, — бросила она, глядя то на Эрика, то на Аманду. — Что тут у нас, мини-допрос на кухне?
— Завтрак и лайфхаки по выживанию после вечеринки, — спокойно отозвался Эрик, подходя к плите. — И никаких допросов. Всё исключительно добровольно и с кофеином.
Он подмигнул Аманде, бросив в сторону:
— Правда ведь?
Брук опустилась на стул так, будто её кости были из ртути. Закрыла глаза, медленно и с нарастающим раздражением помассировала виски, как будто хотела стереть всю вечеринку из своей черепной коробки. Затем — глубокий вдох, открывает глаза... и первое, что она видит, — это он. Эрик. В одном лишь теле, если не считать слегка сползших боксеров. Стоит, как ни в чём не бывало, у плиты, переворачивая панкейки.
Глаза Брук сузились.
— Ты почему вообще в таком виде?! — выплюнула она, почти прорычала сквозь утреннюю хрипотцу. И было в этом столько злости, сколько бывает у женщины, которую будит не будильник, а ревность.
Эрик, не оборачиваясь, лишь лениво усмехнулся, а затем театрально развернулся к ней, раскинул руки, как будто представлял себя на выставке:
— Потому что мне очень сильно жарко, — сказал он тоном врача, сообщающего диагноз. — А у тебя что, подруги сучки, но неженки? Их может ранить... вид мужского идеального тела?
Он указал на себя ладонями, повернулся слегка боком к подругам, демонстративно напряг кубики, отчего мышцы на животе прорисовались так, что можно было резать хлеб.
— Тут как бы не тело, а архитектура, — добавил он с усмешкой. — Ну не убегать же от таланта.
Аманда, сидевшая за столом, слегка захихикала, прикрыла лицо рукой, пряча смешок.
Брук уставилась на него так, будто вот-вот запустит в него своей маленькой сумочкой. Но ничего не сказала. Потому что, чёрт побери... она тоже не могла отвести глаз.
Эрик протянул последний блин с тарелки, лениво швырнул кухонное полотенце на плечо и, не скрывая раздражения, посмотрел на всех троих.
— Всё, я пошёл в душ. Если кто-то снова решит бухать до невменоза и храпеть на моей кровати — пусть хотя бы снимет туфли.
Он обвел их взглядом, зевнул и добавил уже в своей фирменной манере, едва скрывая сарказм:
— Я, конечно, гибкий человек, но после ночи на этом проклятом диване я чувствую себя как будто меня всю ночь пытали в средневековой испанской тюрьме. Только без удовольствия.
Он развернулся на пятке и пошёл в сторону ванной. — Удачного утреннего похмелья, ведьмочки. И кстати, не забудьте про третью, будете как ведьмы Салем. Только не устраивайте шабаш, ладно?
Когда из ванной послышался шум воды, Аманда придвинулась ближе к Брук и почти шепотом спросила:
— Этот парень... он вообще кто?
— Он... Эрик. Я сама не понимаю, если честно, — тихо выдохнула Брук, обхватив кружку обеими руками.
— Он странный. Иногда просто невыносимый. Саркастичный, закрытый, вечно раздражённый. Говорит так, будто насмешничает над всеми. А иногда... просто молчит, но ты слышишь это молчание. Оно громче любых слов.
— А внешность у него, конечно... — Аманда закатила глаза. — Тёмный лорд с Vogue.
Брук усмехнулась.
— Именно. Он как... тень, от которой ты не хочешь убегать. Пугающий, но в то же время — родной.
А со мной он такой... простой. Добрый. Заботливый.
Он говорит красиво. Иногда вдруг скажет что-то — и у тебя дыхание перехватывает. И ты понимаешь: он не просто смотрит на тебя. Он чувствует.
В этот момент из комнаты появилась Кэсси — босая, в растянутой футболке, с полураспущенными волосами. Моргнула, зевнула, подошла к столу, сделала глоток смузи и уселась на край табурета.
Бросила на подруг ленивый взгляд.
— Про Эрика?
Аманда кивнула. Брук пожала плечами.
Кэсси прикрыла глаза и с похмельным выдохом сказала:
— У тебя, Брук, классика. Тёмный эмпат.
И это мой любимый психотип, кстати.
Брук удивлённо приподняла брови, но не успела ничего спросить — Кэсси уже продолжила:
— Это такие... странные. Они чувствуют всех вокруг, но держат дистанцию. Словно их жизнь — это поле мин, и подпустить кого-то ближе — значит рисковать. Поэтому они сдержанные, колкие, отталкивающие.
Но если ты его человек — всё. Он выберет тебя. Без шума. Без пафоса. И поставит выше всех.
— Но он ведь правда бывает жёстким, — тихо сказала Брук.
— Да. И будет. Это часть комплекта.
Но знаешь, чем тёмный эмпат отличается от просто грубого? Он может быть суровым с миром, но рядом с тобой — почти ласковым.
Это хищник, который мурлычет только для тебя.
Кэсси снова сделала глоток и прикрыла глаза.
— Он не будет называть тебя "принцессой" при всех. Но если кто-то тебя обидит — он или отомстит, или сотрёт. И никто даже не поймёт, как.
Пассивная агрессия, замешанная на ледяной логике. Он не вспыльчив — он расчётлив.
Но если ты у него — всё. Ты у него в голове. На троне. Королева одного мира.
Брук молчала.
Кэсси взглянула на неё чуть пристальнее и добавила:
— И да, они все умные. Чересчур. Наблюдательные, с памятью как у архива. Чувствуют твоё настроение ещё до того, как ты сама его поняла. И капец какие горячие. Потому что в них — всё сразу. Контроль, нежность, тьма, интеллект, боль. И эта чёртова верность, от которой хочется выть.
Аманда шмыгнула носом.
— Ну ты описала влюблённого психопата.
— Почти, — лениво усмехнулась Кэсси. — Только психопат не чувствует. А этот — чувствует так сильно, что не знает, куда деваться. Вот и злится. Вот и язвит. Вот и прячется.
А потом — берёт тебя за руку, молча, и у тебя исчезают все паники.
— Страшновато, — выдохнула Аманда.
— Привыкаешь, — отмахнулась Кэсси. — Это как жить с волком. Он может прижаться к тебе и быть тёплым. Но если кто-то дотронется до тебя не так — перегрызёт глотку.
А ты будешь сидеть рядом и гладить его по шерсти, даже если на зубах у него кровь.
— И да, — усмехнулась она, — он никогда не простит, если ты предашь его или заставишь почувствовать себя глупым.
Зато если ты для него — единственная, он отдаст всё. Даже свою тьму.
Он выстроит из неё трон и усадит тебя туда, как королеву.
И будет рвать каждого, кто усомнится в твоём праве там сидеть.
Аманда потрясённо выдохнула:
— Это ж... жутко романтично. И слегка крипово.
— Именно поэтому и притягательно, — сказала Кэсси. — Людей тянет к тем, в ком чувствуется сила. Даже если она пугает.
Брук отвела взгляд.
Она ведь знала. Всё, что сказала Кэсси, было правдой. Даже то, чего она ещё не осознала.
А главное — сказанное как бы между делом:
«Это мой любимый тип».
Брук будто не обратила на это внимания. Но где-то глубоко внутри это уже записалось.
Когда за дверью ванной стих шум воды, а потом раздался характерный скрип ручки, разговор за столом резко оборвался. Аманда, уже готовая добавить ещё какую-то колкость, прикусила язык. Все трое замолчали, переглянулись — и притихли, будто школьницы, прятавшие сигарету под столом.
Из ванной вышел Эрик, медленно и не спеша, как всегда. Влажные волосы прилипли к вискам, на плечах всё ещё блестели капли воды. На нём не было ничего, кроме тёмного полотенца, обмотанного вокруг талии. Даже не посмотрев в их сторону, прошёл мимо — абсолютно невозмутимый, будто их там не было вовсе.
Брук успела лишь бросить взгляд, как он скрылся в комнате.
Из спальни донеслось глухое "шух" — звук, с которым он скинул одеяло, рухнув в кровать, накинув его на бедра. Потом — облегчённый выдох, почти с ноткой триумфа:
— Вот теперь всё. Теперь я дома. — пробормотал он в полудрёме, вытягиваясь на всю длину, наконец-то на своей стороне и в своей кровати.
Тишина повисла в квартире, нарушаемая только лёгким гулом утреннего города за окнами.
Аманда с прищуром посмотрела на Брук и ехидно прошептала:
— Ты уверена, что он человек? А не какой-то демон, пришедший за душой королевы школы?
Брук, не сдержавшись, усмехнулась:
— Если и демон — то, чёрт возьми, мой.
Брук вернулась в спальню, когда утро уже окончательно вступило в свои права. В квартире воцарилась тишина — та, что бывает только после слишком шумной ночи. Девушки ушли, и теперь она снова могла быть просто собой. Или той, кем она становилась рядом с ним.
Эрик лежал на кровати на боку, укрывшись до бедер лёгким одеялом. Его дыхание было глубоким, почти сонным, а расслабленные мышцы отливали в мягком свете утреннего солнца, пробивавшегося сквозь шторы. Он даже не заметил, как она вернулась.
Брук молча подошла, скинула с себя толстовку, забравшуюся с плеч, и, устроившись рядом, долго просто смотрела. Каждый изгиб, каждая тень на его теле будто гипнотизировали. В нём всё раздражало и притягивало одновременно. Он был не про уют. Он был про зависимость. Про холодную дрожь под кожей и жар в груди.
Медленно, почти неосознанно, её ладонь скользнула под одеяло, коснувшись его живота, потом чуть ниже. Он дёрнулся в полусне, сдавленно выдохнул и чуть приоткрыл глаза, встретившись с её взглядом.
— Ты вообще умеешь спать спокойно? — хрипло прошептал он, но уголки его губ едва заметно дрогнули, выдав всё.
Брук не ответила — она уже скользнула на него, как вода, мягко, грациозно, уверенно. Он положил руки ей на талию, не останавливая, только следя взглядом за каждым её движением, в котором не было ничего случайного. В комнате снова воцарилась тишина и глубокие, нежные стоны.
Тишина, в которой не нужны были слова.
Он лежал, раскинувшись на спине, с закрытыми глазами, будто вновь проваливался в дремоту, как только острые ощущения начали стихать. На лице у него было это особенное выражение: почти равнодушное, но с лёгкой тенью довольства — как будто и не было ничего, но на самом деле было всё.
Брук молча приняла таблетку, привычно запивая её из стоявшего рядом стакана воды, и, не одеваясь, вернулась к нему. Осторожно устроилась на его груди, вытянувшись вдоль, словно маленькая дикая кошка после охоты. Провела пальцами по его животу, по линии рёбер, нарочно лениво и медленно, будто рисуя на его теле узоры.
— Мрр... — прошептала она, словно мурлыкнула, уткнувшись губами в его шею.
Он лениво открыл один глаз, скользнул по ней взглядом и, не сдержавшись, хрипло усмехнулся:
— У тебя что ли овуляция?
Брук отстранилась чуть-чуть, удивлённо подняв бровь:
— Ты вообще знаешь, что это?
Он хмыкнул, не открывая второго глаза:
— Нормальные мужики не говорят «фу», когда слышат слова «овуляция» и «месячные».
— А ты значит... нормальный? — с насмешкой уточнила она, приподнимаясь на локте.
— Абсолютно, — лениво кивнул он, — Просто... в своей редкой и крайне несовершенной категории.
Она засмеялась — тихо, но искренне, как смех, вырвавшийся после долгого молчания. Потом снова улеглась на него, укрывшись пледом. И в этой тишине, среди утра, солнца и остатка тепла, они просто были рядом.
Ближе к вечеру Брук ушла гулять с подругами — легко, будто всё в порядке, хотя сама не понимала, почему на душе скребут кошки. Что-то в ней не давало спокойно сидеть на месте — словно внутри назревала буря, которую она пыталась отвлечь разговорами, хохотом, скроллом в телефоне.
А в это время Эрик проснулся, лениво выпрямился с дивана и потянулся, как хищник, затаившийся на солнце. Несколько мгновений он просто сидел в тишине, а потом медленно поднялся и пошёл приводить себя в порядок. Душ, гель с запахом чёрного перца и кедра, зачесанные назад волосы, тонкая рубашка с расстёгнутым верхом, классический пиджак, тёмные брюки и капля его любимого парфюма — насыщенного, манящего, дорогого, с горьковатой нотой, которая цепляла женщин так же, как и его взгляд.
Он надел часы, поправил воротник у зеркала, посмотрел на себя — будто на роль в спектакле — и, не обернувшись, вышел, тихо захлопнув дверь.
Ночь была для него работой.
Он ехал к очередной богатой женщине. Той, которая не хотела одиночества. Которая заплатит за то, что он сделает вид, что слушает. Или захочет большего — и тогда он даст ей то, что ей нужно. Эмоции за деньги, ласка по заказу. Холодный блеск в глазах за фальшивыми поцелуями.
Поздно ночью домой вернулась Брук.
Тишина встретила её слишком равнодушно.
Никаких брошенных курток, никаких язвительных реплик из гостиной, ни звука телевизора, ни запаха чипсов.
Только тонкий след аромата его парфюма, ускользающий в полумраке, будто память.
Он не просто вышел в магазин. Он уехал — и подготовился. Слишком тщательно, слишком «официально». Она знала, для чего.
Она достала телефон, набрала его номер. Долгие гудки, затем...
«Абонент вне зоны действия сети».
Холод пробежал по позвоночнику.
Он с кем-то.
Он сейчас с ней. Где-то. Красивый. В этом чёртовом пиджаке. С ухоженными руками и глазами, в которых тонут...
Брук села на краешек дивана, уткнулась взглядом в пол и сжала телефон в пальцах.
Ревность — тягучая, тёмная, горькая — поднялась в груди.
Она не имела права. Они не были официально вместе. Он не клялся, не обещал. Он честно говорил: «я не для отношений».
Но почему-то именно сейчас в ней зародилась дикая, острая мысль:
— Это мой дьявол.
Чёртов. Чужой. Нерушимый.
Но мой.
Ключ повернулся в замке едва слышно.
Он вошёл, как вор. Тихо, беззвучно — будто надеялся, что её нет. Или спит. Или... не заметит.
Всё тело гудело от усталости, в голове шумело от женского парфюма, а на рубашке, где воротник, всё ещё красовался отпечаток — яркой, винной помады. Как клеймо.
Он закрыл дверь и едва шагнул в коридор, как её голос пронзил тишину.
— Ты издеваешься?!
Эрик застыл. Она стояла в гостиной, босая, в его футболке и с растрепанными волосами. Взгляд — как пуля в упор. Голос дрожал от злости и боли.
— Ты хоть каплю совести имеешь?! Я думала, ты просто работаешь. Просто человек, который не любит говорить. Но ты — ты ночуешь у каких-то... — она осеклась, захлебнулась в словах, отмахнулась рукой. — А на рубашке у тебя что? Напоминание?! Или приз — за лучшую роль постели?!
Он не ответил. Просто стоял. Смотрел. Без оправданий. Только глаза — чуть усталые, чуть уставшие защищаться.
— Скажи хоть слово, Эрик! Хоть одно! — крикнула она, подойдя ближе, сжав кулаки. — Ты всё время такой холодный, будто из стекла. Не подпускаешь никого. Но не смей делать вид, что между нами ничего нет!
Он вздохнул, как будто за ним притащили всю ночь целиком, и произнёс:
— Я предупреждал тебя, Брук. Я не был честным — я был прямым. Я не умею... — он запнулся, отвёл взгляд.
Но она не позволила ускользнуть.
— Кайзер, кто мы друг для друга?!
— голос сорвался на шёпот, но он был громче крика. И вдруг по гостиной разлетелся звук звонкой пощечины.
— Я хочу слышать ответ. Сейчас. Не завтра. Не когда тебе удобно. Сейчас.
Между ними зависла тишина. Глубокая, болезненная. В ней стучало только сердце — у неё. А у него будто давно не билось. Или билось слишком тихо, чтобы кто-то заметил.
Эрик стоял, будто прибитый к полу. Внутри него что-то пульсировало — не похмелье, не злость. Что-то другое. Гораздо хуже. Он слышал её дыхание, видел, как дрожит подбородок. И где-то глубоко, на самом дне его души — что-то шевельнулось.
Он прокручивал в голове тысячи возможных ответов.
"Ты знала, кто я."
"Я никогда не обещал."
"Это просто работа."
"Это не имеет значения."
Но всё это казалось трусостью, и он это знал.
Он провёл ладонью по волосам, будто смахивая чужую вину, и наконец заговорил:
— А подумать хотя бы можно?
Она дернулась, как от пощёчины в ответ.
— Так ты же у нас чёртов гений, Эрик, — прошипела она, — всегда находишь ответ за долю секунды! Или, когда дело касается чувств, ты предпочитаешь уходить в тень, да?
Слово "чувства". Слово "любовь".
Как будто кто-то резко сорвал с него маску.
У Эрика по коже прошёл мороз. Не видно, не ощутимо, но на уровне инстинкта — как будто хищник, привыкший охотиться, вдруг испугался своей добычи.
Шерсть встала дыбом. Внутри — паника.
Он посмотрел на неё исподлобья.
Долго.
Слишком долго.
А потом — выдохнул. И заговорил:
— Ты хочешь знать, кто ты для меня, Брук?
Она не ответила — только стояла, сжав руки, будто от этого зависела её жизнь.
— Ты — моя головная боль. Ты — причина, по которой я не могу спокойно спать, потому что какая-то девчонка в моём свитшоте лежит слишком близко и ворочается ночью, пинает меня коленкой и кладёт руку на грудь, как будто я её грёбаный мишка из детства.
Он усмехнулся — криво, с тенью боли.
— Ты — катастрофа, которая случилась в моём идеально отлаженном хаосе. И я каждый раз думаю, что надо было бежать, когда ещё была возможность. Но не бегу. Почему? Потому что каждый раз, когда ты входишь в комнату — я, чёрт возьми, забываю, как дышать. А я умею не дышать, Брук. У меня большой опыт.
Он замолчал на секунду.
Потом добавил — уже тише, почти шёпотом:
— Ты — единственная, кому я вообще позволил приблизиться настолько, что если ты исчезнешь... мне, наверное, станет по-настоящему холодно.
Он посмотрел ей в глаза.
Не было ни игры, ни бравады.
Только он — и эта хрупкая, жгучая правда.
Брук смотрела на него молча. Губы сжаты в линию, в глазах — целый ураган, и если бы Эрик знал, как небо выглядит перед тем, как ударит молния, — вот оно, это было прямо перед ним.
Он только что признался ей. По-своему. Его словами. Его языком. Без розовых бантиков и словечек с открыток.
И она поняла.
Она прекрасно всё поняла.
Но именно это и разозлило её больше всего.
— Ты мог просто сказать "мы вместе", Эрик... — выдохнула она наконец, разочарованно покачав головой. — Это было бы куда проще. Но, как всегда, ты оборачиваешь всё в философию, сарказм и театральную драму. Знаешь, что? Спишь на диване. Пока я не решу, простить тебя или нет.
Она резко развернулась и пошла в комнату, оставив его стоять посреди прихожей с застёгнутой наполовину рубашкой и помятой душой.
Хлопнула дверь. Не со злостью. А так... чтобы подчеркнуть свою правоту.
Эрик недовольно поморщился.
— Боже, опять этот долбаный диван... — пробормотал он себе под нос и бросил взгляд в сторону двери спальни.
Пару секунд молчания. А потом он, всё ещё стоя на месте, крикнул:
— Эй, принцесса мести! Что мне хотя бы нужно сделать, чтоб ты меня простила, а? Подвезти папу Римского на мотоцикле? Или отменить глобальное потепление?
Тишина.
А потом — приглушённое:
— Для начала — выключи свой богомерзкий парфюм. Он пахнет другой женщиной.
— О, начинается... — выдохнул он, тяжело направляясь к ванной.
Но, несмотря на сарказм, он уже мысленно открывал чистое постельное на диван.
В который раз.
И в который раз — ради неё.
Горячая вода стекала по его плечам, как будто пыталась смыть не только усталость с ночи, но и остатки мыслей, которые роились в голове. Эрик стоял, уставившись в одну точку на кафельной стене, почти не двигаясь.
Обычно душ был для него местом отключки — тела от работы, сознания от мыслей. Но сейчас...
Не вышло.
Внутри было шумнее, чем на рок-концерте в его голове.
"Что, черт возьми, со мной?" — пронеслось у него в мозгу. — Это должно было быть временно. Несерьёзно. Просто... она красива. Умна. Интересна. Весёлая. С ней не скучно. Но ведь всё это было и до. А сейчас... это больше.
Вода стекала по его лицу, а он провёл рукой по волосам, с усилием втягивая воздух.
"Ты ведь всегда уходил, когда начинало становиться тесно, верно? Когда начинали требовать больше, чем ты хотел дать. Когда появлялись чувства. Когда... появлялась опасность потерять себя. Ты уходил. Как трус. Без разговоров. Без объяснений."
Он опёрся руками о стены душа, наклонившись вперёд, как будто вес на плечах стал непосильным.
"А теперь? Теперь всё не так."
Она не вызывала у него раздражение и желание спорить. Вызывала лишь желание защищать. И — к его же собственному ужасу — желание остаться.
Остаться.
Рядом.
С ней.
Он вспомнил, как она смотрит на него, когда думает, что он не замечает. Как её пальцы скользят по его груди, будто запоминая каждый миллиметр. Как она скидывает с него одеяло, потому что ей жарко, а потом всё равно лезет к нему под бок.
"Чёрт, она же пробирается в меня, как яд. Только вместо боли — тепло. Вместо разрушения —... мать его, цветы?"
Он хмыкнул в пустоту ванной, выпрямился, позволив воде окончательно смыть остатки пены с груди и плеч.
— Цветы в чёрном сердце... Брук, какого чёрта ты со мной сделала?..
И впервые за долгое, очень долгое время — Эрик Кайзер почувствовал, что ему не всё равно.
И это пугало больше, чем всё, с чем он сталкивался раньше.
Когда он вышел из душа, капли ещё не успели полностью стечь с плеч, а в голове — будто кто-то повернул рычаг. Что-то щёлкнуло. Тихо, но необратимо.
Обычно он бы накинул первое попавшееся, пошёл бы курить на балкон или залип на кухне в телефоне. Но не сегодня.
Он достал из шкафа рубашку, которую не надевал, кажется, вечность. Чёрная, простая, с коротким рукавом. Всё ещё пахла им. Брюки — тоже чёрные, немного мешковатые, с характерными складками, как будто их носили в лучших клубах Берлина. Цепь — блеснула знакомым холодом, когда он защёлкнул её на поясе. Мартинсы — грубые, тяжёлые, такие же, как он сам. Но сегодня он чувствовал себя иначе.
Серьёзнее? Спокойнее? Глубже?
Как будто он не просто оделся — а облачился.
Не просто вышел — а отправился.
Куда?
Да хоть в цветочный.
Потому что захотелось сделать что-то для этой... стервы. Его кошки. Той, что выгоняет его на диван, но спит только с его рукой на талии.
Он вышел, дверь щёлкнула за ним — резко, как выстрел.
В это время Брук вышла из спальни, босиком, в его старой футболке, с которой уже стерлась часть принта. Сначала подумала, что ей показалось. Но нет — его ботинки у двери исчезли.
— И куда этот дьявол опять испарился, — пробурчала она себе под нос, открывая холодильник и лениво наливая себе апельсиновый сок в кружку. — Сам виноват. Спи теперь на диване.
Она отпила. Громко. Но взгляд всё равно метнулся к двери.
А он шёл. Привычной походкой — уверенной, ленивой, как будто весь город принадлежал ему. Девушки оборачивались, что-то перешёптывались. Он их не замечал. Или делал вид, что не замечает.
Он знал, чего хочет.
Цветы — но не банальные. Он зашёл в небольшой, скрытый зеленью магазинчик, где всё пахло свежестью, пыльцой и чуть-чуть солнцем. Долго смотрел. Ничего не спрашивал. Просто выбрал.
Глубокий, винный цвет. Чуть фиолетовые. Тёмно-зелёные стебли.
Эстетика сумерек. Как она.
Записка — на немецком. Его фирменный, выведенный красивым почерком, в который он в этот раз вложил всё. Не «люблю». Нет.
Но фразы были такие, что её дыхание точно собьётся.
Что-то вроде:
«Ты раздражаешь меня до безумия. Но почему-то хочу, чтобы с ума я сходил только рядом с тобой.»
Потом — чизкейк. Без излишеств. Классический, как она могла бы любить.
Он усмехнулся. Девочки с репутацией сучки и правда почти всегда любили чизкейк.
И с этим простым, почти домашним набором — цветы, сладкое, записка — он пошёл обратно.
Не с сожалением.
Не с унижением.
А с чувством.
С настоящим.
С чем-то, что начало медленно, но стабильно прорастать в нём, как росток сквозь камень.
Он вошёл в квартиру и аккуратно прикрыл за собой дверь. Щелчок замка прозвучал особенно отчётливо в этом затишье — как сигнал к началу чего-то большого. Или опасного.
Он не оборачивался. Не нужно. Он и так чувствовал это напряжение — вязкое, электрическое, растущее, будто перед бурей. Спиной ощущал, как взгляд из гостиной буквально впивается в него, царапая по лопаткам.
Пауза.
Он медленно развернулся и взглянул в ту сторону.
Брук сидела на диване, ноги скрещены, одна рука лениво сжимала бокал с чем-то холодным, вторая опиралась о подлокотник. Волосы собраны небрежно, губы чуть прикушены, глаза — хищные. Как у кошки, которая наблюдает за добычей, прежде чем выпустить когти.
Сучка. Стерва. Величественная.
В этом взгляде было всё: обида, вызов, боль, нетерпение — и, конечно же, её фирменный яд, терпкий, как белое сухое вино.
Она не произнесла ни слова. Ещё нет.
Но он видел по её глазам: она мысленно уже плеснула этим взглядом в него, как бокалом с ледяной водой.
И если он сейчас не скажет или не сделает что-то достойное, она встанет. И будет битва.
Он глубоко вдохнул, поднёс к груди коробку с чизкейком и букет.
— Ich bin zu Hause, meine Katze... — произнёс он почти шепотом, как будто это была мантра. Или заклинание.
И, медленно подходя, поставил всё на журнальный столик перед ней.
— Это... если ты не решишь метнуть в меня вазу, — добавил он, глядя ей в глаза, спокойным, но всё ещё опасно-чёрным голосом. — Тогда хотя бы чизкейк выживет.
Она смотрела на него, будто пытаясь решить, с чего начать: с разбитого сердца, с уязвлённого эго или с того, как он вообще посмел появиться здесь с цветами и чизкейком, будто всё нормально.
— Серьёзно, Эрик? — голос резанул по воздуху. — Цветочки? Чизкейк? И надпись на немецком — безумно оригинально. Особенно для того, кто час назад пах чужими духами.
Он ничего не сказал. Просто стоял, позволяя её словам обрушиваться на него, как ледяной ливень. Не отводил взгляд. Не оправдывался. Он даже не нахмурился. Только слегка опустил плечи — не от вины, а будто принял на себя вес её гнева, как следует.
— Я тебя не обвиняю за то, кто ты. Ты никогда и не скрывал, кем был. Но чёрт побери, ты же мог сказать, мог дать хоть что-то, кроме полунамёков и саркастичных реплик, от которых хочется одновременно и целовать тебя, и врезать тебе по лицу! — она вскочила, ходила по комнате, слова вылетали одно за другим, как стрелы. — Ты сводишь меня с ума! Появляешься, исчезаешь, снова приходишь, молчишь, смотришь своими чертовыми глазами, и я не понимаю, то ли ты хочешь меня, то ли просто удобно устроился!
Он молчал. Он заслуживал эти слова. И знал это.
И вот, когда в её голосе осталось только эхо, когда дыхание стало сбивчивым, а глаза начали блестеть — не от злости, а от чего-то гораздо более ранимого — она остановилась перед ним.
Молчание повисло, густое, как пар.
Она оглядела его. И в этот момент впервые за всё время заметила, как он выглядит.
Тот самый Эрик, которого она знала: в чёрной рубашке с коротким рукавом, брюках, мартинсах... но что-то было не так. Его осанка? Настроение? Глаза?
Она нахмурилась.
— Ну... — её голос стал тише, немного раздражённо, почти интимно, — эта прическа сюда вообще не подходит.
И, не дожидаясь реакции, подошла ближе. Протянула руку — длинные нарощенные ногти, отполированные, холодные, но изящные — зачесала его волосы назад, как ей хотелось. Медленно. Уверенно. По-своему. Как будто метила территорию.
Её пальцы скользнули по его виску, и он почувствовал это.
Впервые.
Будто его кожа впервые захотела быть тронутой.
Будто его нервы, огрубевшие за столько лет от боли, цинизма и чужих касаний, вдруг поняли — это нечто иное. Это не продажа ласки. Это не одолжение. Это не привычка.
Это она.
Он не шелохнулся. Только чуть прикрыл глаза и на мгновение задержал дыхание.
Мурашки.
Ему.
От прикосновения.
Как?
Он посмотрел на неё. И в его взгляде больше не было сарказма. Только короткий вопрос, почти шёпотом, почти себе под нос:
— Что ты со мной делаешь, кошка?
Он всё ещё стоял молча, глядя на неё так, будто не понимал, в какой именно момент их жизнь развернулась на этот странный новый маршрут. А она — как будто только начала разгоняться. Её голос стал более уверенным, тон — властным, и в ней проснулась та самая Брук, которую Эрик и боялся, и хотел, и, быть может, начинал признавать как свою личную стихию.
— А теперь всё будет по-другому, — сказала она, расправляя плечи и начиная ходить перед ним, как командир на плацу. — Во-первых, ты больше не жрёшь эту свою мусорную еду. Особенно чипсы. И вообще всё, что продаётся в пакетах и покрыто слоем химической радости.
Он склонил голову чуть набок, скептически, но не перебивал. Только уголок губ чуть дрогнул.
— Во-вторых, — продолжала она, — теперь у тебя появятся витамины. Я буду их класть тебе сама, вон туда, на кухне, между кружкой и кофемашиной. И ты будешь их пить. Каждое утро. Не потому что ты хочешь, а потому что я хочу, чтобы ты не сдох в сорок от инфаркта, понял?
Он приподнял брови.
— Это угроза?
— Нет, — сладко сказала она. — Это забота. Такая, знаешь... пугающая.
Потом добавила с ледяным блеском в глазах:
— Я не собираюсь ломать тебя.
Пауза.
— Но за твоим здоровьем теперь я буду следить.
Он засмеялся. Не громко — грудным, тёплым, будто это был первый искренний смех за долгое время. А потом подошёл к ней ближе, чуть наклонившись:
— То есть теперь у меня нет шансов отравиться своей свободой?
Она усмехнулась, дерзко вскинув подбородок:
— Только если твоя свобода не входит в противоречие с дневной нормой витамина D, Дьявол.
Эрик ухмыльнулся, глядя на Брук, чья бровь уже практически уехала к линии волос от подозрения и раздражения. Телефон завибрировал в кармане, он не спешил — поднял трубку, не глядя на экран, и спокойно сказал:
— Да?
Брук мгновенно насторожилась, и её голос, как тонко заточенное лезвие, прорезал тишину:
— Кто это?.. Ктооо?..
Эрик не ответил. Он лишь повернулся к ней, с ленивой усмешкой приложил палец к её губам — шшш, мол, тише — и продолжал слушать. Брук с подозрением щурилась, глядя, как он слегка отстраняется, уворачиваясь от её руки, пытавшейся схватить либо его за подбородок, либо — в лучших традициях драмы — вырвать телефон.
Она пыталась прочесть хоть намёк по его лицу, но он, кажется, получал настоящее удовольствие от её бешенства, ловко лавируя между уколами её маникюра, держась при этом за её подбородок, мягко, но с нажимом.
— Кто там с тобой? — раздался на другом конце приятный женский голос. Узнаваемый. Мамин.
И тут он, наконец, заливисто рассмеялся. Не натянуто, не притворно — по-настоящему, как смеются только в моменты абсолютной нелепости и... счастья.
— Стерва моя, — сказал он сквозь смех. — Сама не знает, что уже моя, но яростно ревнует даже к телефону.
Брук застыла.
— Что ты сказал? — прищурилась она, будто не расслышала, но лицо выдало всё — щёки залились румянцем, и в глазах промелькнуло то, что она сама ещё не умела называть. Что-то между растерянностью и гордостью.
Эрик подмигнул ей и продолжил разговор с матерью, словно ничего особенного не сказал. Но ей — ей уже всё было сказано.
Эрик, всё ещё слегка хихикая после реплики про "стерву", отстранился на шаг от Брук и пошёл на кухню, чтобы говорить с матерью чуть свободнее. Хотя, зная маму, стесняться её было бесполезно — она пробивала любую стену сарказма с лёгкостью и любовью.
— Значит так, мистер свободный график, — услышал он её голос. — Завтра в девять утра ты приедешь в клинику. Ты уже знаешь, куда. Сдашь кровь, как каждый год. И да, — она сделала паузу, — если ты ещё раз забудешь про анализы, я лично вытащу тебя из кровати за ухо и отведу за ручку, как в шестом классе.
Эрик усмехнулся, опершись о стол.
— Мам, я тебя умоляю, ты мне каждый день пишешь, как будто я беременный подросток: "не забудь выпить антидепрессант", "не перепей", "предохраняйся, Кайзер!"
— Потому что я знаю, с кем имею дело! — парировала она. — Ты — смесь дьявола, эстетики и хронической усталости. А ещё ты живёшь с девушкой, которая, по голосу, может сжечь город, если ты не возьмёшь трубку. Она вообще знает, что я существую?
Эрик хмыкнул и бросил взгляд в сторону комнаты, откуда Брук всё ещё наблюдала с неприкрытым интересом.
— Ну... теперь да.
— О, поздравляю. Надеюсь, она будет тем, кто заставит тебя вовремя спать и есть нормальную еду, а не чипсы с энергетиками.
— Ты сговорилась с ней, что ли? Она только что почти теми же словами выдала мне монолог под соусом "теперь всё будет по-другому".
Мама тихо рассмеялась:
— Значит, не зря ты влюбился.
— Мам...
— Что, "мам"? Я тебя родила, я всё вижу. Даже когда ты думаешь, что прячешься за этой своей маской вечного пофигиста. Завтра в девять. И не опоздай. А то я расскажу Брук, как ты в пятом классе плакал из-за мёртвого таракана, которого назвал Куртом.
— Это был символ бунта против системы.
— Конечно, сынок. Символ. Обнимаю. Пока.
— Пока...
Он положил трубку и закатил глаза, но не без улыбки. И именно в эту секунду понял: даже если весь его мир иногда скользит по лезвию, две женщины точно держат его на месте.
Эрик, едва успев положить телефон на стол, почувствовал, как к нему прильнула Брук — обхватила его торс, уткнулась носом в грудь, чуть потянулась, чтобы хоть как-то дотянуться, и надула губы:
— Ну почему ты сразу не сказал, кто это звонит? — слегка по-детски, но с настоящим возмущением. — Я уже готова была выбить тебе телефон из рук!
Он глянул вниз с ленивой ухмылкой, поднял бровь и обвёл руками её талию:
— А тебе не показалось романтичным, что я называю тебя "стерва моя", даже не объяснив, кому? Держу марку, как могу.
— Да ты невыносим! — пробормотала она, но прижалась крепче.
Эрик чуть склонился, коснулся губами её макушки и выдохнул с насмешкой:
— Ну вот, теперь ты обнимаешься... а две минуты назад глаза метали ножи. Шизофрения в чистом виде.
Брук вскинула голову, прищурилась и почти выкрикнула с эмоциями:
— Вот опять! Опять мне захотелось тебя и обнять, и дать по лицу!
Он засмеялся, не отпуская:
— Главное — не перепутать, в какой последовательности.
— Не переживай, — она хищно улыбнулась, — я творчески подхожу к последовательности.
— Ну, хоть не скучно с тобой.
— Ещё как не скучно... — прошептала она, слегка приподнявшись на носках, чтобы укусить его за скулу, но нежно, по-своему. — Эй, кстати. Ты правда каждый день с мамой болтаешь?
— Ага. У нас семейный фандом: она мой единственный подписчик в жизни, который знает обо мне всё и не отписался.
Брук фыркнула, но улыбка всё-таки выдала — ей это понравилось.