Глава 18
Часть 3. Глава 8
От лица Моне.
10 ноября
Пробуждение далось мне с трудом. Повертев головой, я не сразу разглядел, где именно я оказался — деревья, тропинки с кустами вдоль них, едва заметный вдалеке водопад. Место напоминало городской парк, куда я отправился после встречи с Алекссевичем, но присмотревшись внимательнее я убедился, что был в совершенно другом месте.
Я попытался подняться с лавки, но ноги меня не слушались. Попытка спустить их на землю закончилась тем, что я рухнул на холодную плитку, больно ударившись локтем. В пояснице отдавало болью, а ниже нее я ничего не чувствовал. Старая проблема вернулась.
Растирая ноги, я обнаружил, что обмочился. Едкий запах ударил в нос, а темное пятно в районе паха подтверждало, что моя болезнь, о которой перед врачами я старался умалчивать, снова дала о себе знать. И хотя здравый смысл подсказывал, что дело было в алкоголе и ночью, проведенной в парке, я пытался убедить себя, что дело в пережитом накануне стрессе. Злость на Алексеевича закипала во мне по мере того, как волна боли усиливалась, захватывая все тело от поясницы до затылка.
Я несколько раз зажмурился, после чего растер лицо руками и полностью опустился на скамейку. В глаза «стреляли» звезды, а земля, казалось, нарочно уходила из-под ног. От боли в голове и животе мне хотелось закричать, что я, собственно, и сделал.
Боль. Только лежа на земле возле скамейки, я понял, что за время, проведенное в Ватикане, я ни разу не чувствовал ее. И вот она вернулась вместе с ощущением собственной никчемности и стыда. Стыд. Его я тоже отчетливо ощущал — чувство, притупившееся за время жизни в приюте. Стыдно было не за то, что я напился, а за повод. Насколько пустяковым он был в сравнении с тем, что я вернулся к старым порокам. Грязные волосы, откуда-то взявшийся синяк под глазом, вонючая одежда — за одну ночь я стал тем Моне, который еще в начале года бесцельно слонялся по секторам и бухал в Черташинке.
— Живой все-таки! Проснулся, — неподалеку от меня убирал опавшие листья дворник по виду всего на несколько лет меня старше, — ты бы чесал отсюда, я-то патрульных вызвал. Такого, как ты, в отделение сразу заберут, здесь тебе не ночлежка.
Дворник и дальше говорил про то, как ему надоели ночующие в парке пьянчуги и что когда-нибудь его терпение лопнет, и он перестанет помогать таким, как я. Я прикрыл глаза и попытался вспомнить, как оказался в парке.
Алексеевич! Я точно вышел от него с бутылкой шампанского, которую прикончил, пока прогуливался по детскому парку. После я свернул к центральному проспекту и оказался в районе кабаков. Вот где я напился и где точно провел время до закрытия, до раннего утра. Воспоминание о прошедшей ночи сопровождалось адской головной болью — чем больше я вспоминал, тем дурнее мне становилось. Видимо, после закрытия пивной я решил вернуться в укрытие, но, дойдя до этого парка, обессилел и прилег отдохнуть. Так я и уснул.
— Давай-ка я помогу тебе подняться и ты отправишься по своим делам, идет? — и, не дождавшись моего ответа, дворник подхватил меня под мышки и помог встать.
Я едва успел ухватиться за дерево, прежде чем рухнул на него. Чувствительность ног вернулась, но недостаточно, чтобы я смог самостоятельно держаться. Следующие полчаса, а может, и больше, я повторял попытки ходить, но то головокружение возвращало меня на землю, то сильные покалывания в ногах. Подняв валявшуюся неподалеку палку, я оперся на нее. О том, что мне когда-нибудь потребуется трость я и подумать не мог. Теперь же такая необходимость казалась мне необратимой.
— Где ближайшая аптека? — я знал, что мне нужно было вернуться к Ларисе и Василию, но прежде следовало привести себя в порядок.
Дворник махнул рукой в нужном направление, и продолжил причитать о пьяницах, которые поганили его любимый парк. Но я его уже не слушал.
Медленно тащась в указанном направлении, я одновременно испытывал и страх, что я могу лишиться ног, и стыд, за загул, который позволил себе накануне.
Купив аспирин, я сразу же опустошил четверть пачки. Пересчитывая сдачу меня снова захлестнуло чувство стыда. На этот раз за свое расточительство. Алексеевич дал мне достаточно, чтобы купить и Ларисе лекарства и еды в наш лагерь. После ночного загула у меня оставались деньги разве что на дешевые таблетки.
На протяжении всего обратного пути я думал, как объяснить Ларисе, почему, несмотря на встречу с Алексеевичем, я не могу позволить купить дорогие лекарства, чтобы облегчить ее состояние. Но, вернувшись в убежище, я обнаружил женщину со здоровым румянцем на лице — ей полегчало. Она сидела на лавочке и решала задачи из сборника судоку.
— Вот, — я протянул ей деньги, — я отыскал Алексеевича и раздобыл нам денег.
Не поднимая головы, она посмотрела на меня из-подо лба. В ее взгляде отчетливо читалось разочарование, причиной которой был я. Разочарование — худшее, что можно испытать от близкого человека. Когда в тебе разочаровываются, ты ничего не можешь сделать. Если ты обманул и тебя уличили во лжи, ты обещаешь больше не врать, если ты в пылу гнева обозвал товарища, то впредь стараешься проявлять больше уважения к нему, но если ты разочаровал кого-то, то, что бы ты ни предпринимал, исправиться невозможно. Невозможно стать другим человеком, ведь разочаровываются не в каком-то качестве, а в человеке в целом.
И Лариса была разочарована во мне. Моне, который отважно помогал товарищам по приюту, Моне, который брался за готовку, лишь бы понравиться повару, Моне, переживающий до боли в сердце за друга, вдруг оказался обыкновенным алкоголиком — кто бы не разочаровался?
— Знаю, что ты злишься, но нам нужно к врачу. Пока еще не поздно, надо попасть на прием, пусть тебя осмотрят и выпишут стоящие лекарства.
— Мне уже лучше, не стоит беспокоиться.
— То, что тебе лучше, еще не значит, что ты здорова. Мы не знаем, что с тобой и чем ты болеешь. Один мой товарищ проходил полсезона, слегка покашливая, пока не выяснилось, что у него пневмония. Спасти не удалось.
— Хватит! — оборвала она меня — Я бы и так пошла, не надо меня запугивать.
Лариса впервые повысила голос. Не понарошку, так она часто делала в Ватикане, а по-настоящему. Она все еще злилась, думал я в тот момент, но позже до меня дошло — она боялась, что ее болезнь могла быть серьезнее обычной простуды. Пока Лариса собиралась в поликлинику, Василий рассказал мне, что ночью она почти не спала — ждала меня.
Я переоделся в свежие штаны. Оставленные Петром вещи мы разделили между собой. Умыться было сложнее. Зеркала у нас не было, отчего мы использовали отражении окон ближайшего супермаркета.
На этот раз оно показало мне пухшее красное лицо, впалые глаза, исцарапанный лоб и синяки под глазами — я вспомнил, что, сцепившись с кем-то в пивной, получил несколько оплеух. От меня не пахло, но все равно что-то выдавало во мне бездомного. Косые взгляды прохожих на нас с Ларисой только подтверждали мои предположения — бедность не скроют ни новые портки, ни умытое лицо.
Я пытался завязать разговор, выяснить, как Лариса себя чувствует, но она игнорировала меня. Так же, как игнорировала осуждающие взгляды прохожих. Гордо запрокинув голову, она шагала вперед, словно провела ночь не в богом забытом бомбоубежище, а была особой из центрального района города, где жили чинуши и дорого одетые дамы. Она замечала каждый косой взгляд, брошенный в ее сторону, и старалась всем своим видом дать им отпор, показать, что она ни в чем не уступала окружающим.
Но, несмотря на боевое настроение и показную самоуверенность, в поликлинике Ларисе отказали.
— Ваша регистрация просрочена, а значит, вы не можете здесь обслуживаться, — объяснила медсестра в окне регистрации.
— Подождите, но у нее ведь есть паспорт, — вмешался я.
— И я очень рада, что у вашей супруги есть паспорт, но без регистрации она не может здесь обслуживаться. Продлите регистрацию и тогда приходите.
— Ну а где ей обслуживаться, если не здесь?
— По месту прописки, — медсестра пролистала пару страниц паспорта, — что-то я не вижу ее у вашей супруги.
— Он мне не супруг, — поправила медсестру Лариса.
— А мне какая разница? Без регистрации нельзя. Без прописки тем более. Не задерживайте очередь.
— Да подождет ваша очередь! Дайте ей попасть к врачу! — гаркнул я и стукнул кулаком о стойку. — Человек заболел. Неужели вы не понимаете, что ей может стать хуже? Вы готовы взять такой грех на душу? Вы готовы нести такую ответственность?
— Но правила... — испугано пискнула медсестра.
— Правила, правила. К черту их! Есть другие правила, государственные, — я затряс паспортом, — где говорится, что каждому гражданину нашей страны обещан медицинский уход в случае необходимости.
— Перерыв! — визгнув, девушка по ту стороны стойки регистрации выставила табличку с часами работы и задернула шторку.
Я был ошарашен трусостью, с которой медсестра сбежала от нас. Казалось, что мне влепили пощечину. Щеки налились красным от стыда. Настолько же я был наивен и сбит с толку. По неведомой мне причине я верил, что мой напор увенчается успехом, но на деле нас оставили за бортом.
— Вот же сука!
— Моне, пожалуйста, пойдем отсюда, — Лариса схватила меня за руку и потянула к выходу.
Но я остался стоять возле регистратуры. Ишь чего! Уйти мог кто-то другой, но я был настроен добиться своего — осмотра врача для Ларисы. Я несколько раз постучал по стеклу, прежде чем уже другая медсестра открыла шторку и выслушала меня.
— Мужчина, послушайте, без регистрации мы не можем принять ни вас, ни кого-либо другого. Сейчас все фиксируется в электронной базе, и при первой же проверке ревизоры увидят, что производилось обслуживание пациента без регистрации. За подобное даже главврача могут снять, — она говорила спокойным ровным голосом, отчего и я успокоился. — Осмотреть без регистрации мы также не можем, сейчас действует электронная очередь, и каждого пациента фиксирует система.
Я было открыл рот, чтобы возразить, но медсестра меня опередила.
— Нет, ничего мы придумать не можем и уж тем более не станем. Пожалуйста, покиньте здание, или вас выведут силой, — она показала на приближающегося охранника.
Поликлинику мы покинули. Во второй раз за день я чувствовал свою беспомощность. Мне было стыдно за себя, за то, что я не сумел помочь Ларисе. Я рухнул на лавочку и скрыл лицо руками. Я пытался справиться с головокружением и сообразить, как поступить дальше. Лариса села рядом и опустила голову мне на плечо. Она тяжело дышала, но ничего не произносила. Ее тактичность всегда меня поражала — любая другая дама на ее месте устроила бы истерику, обвиняя в неудаче меня и мою необязательность.
— Смотри, Моне, а не Оксана ли это? — вдруг вскрикнула Лариса и махнула рукой в сторону перехода.
Подняв голову, я прищурился и разглядел бывшую главу волонтерской службы Ватикана. Укутанная в поношенный плащ, она переходила дорогу, направляясь прямо к нам. Остановившись в паре метров от лавки, где мы сидели, она вынула сигарету и закурила. Какое-то время она смотрела прямо в нашу сторону, отчего мы ждали хоть какую-то реакцию, радостное приветствие или скромный кивок, но ничего не последовало. Она нас не замечала, хотя между нами не было и десяти метров. Тогда я взял инициативу в свои руки.
— Оксана, здравствуйте, — оказавшись рядом с женщиной, я перегородил ей дорогу и указал рукой на лавочку, — как ваши дела?
Узнав нас, бывший волонтер оробела, выронила сигарету и принялась поочередно смотреть то на меня, то на Ларису.
— Вы, вы?
— Мы, Оксана, мы. Не переживайте, мы не держим на вас зла.
— Я сделала для вас все, что могла.
— Мы знаем и, повторюсь, не держим на вас зла, — я старался быть дружелюбным, хотя обида за то, что она нас бросила в последние дни жизни в Ватикане, все еще сидела внутри меня.
— Оксана, нам нужна ваша помощь, — вступилась Лариса, — я ужасно себя чувствую. Горло, кашель, спать не могу. Болит все тело, в груди давит. Сначала казалось, что это простуда, но лекарства не помогают, а мне становится только хуже.
— А в поликлинику почему не обратитесь?
— Обратились, вот в эту. Но у меня нет прописки. Пустой паспорт, с таким не принимают.
— А по месту регистрации?
— Нет регистрации, пустой паспорт. Нам ведь в Ватикане обещали оформить регистрацию, но так ее и не сделали.
Оксана задумалась, а после вынула кошелек, отсчитала несколько купюр и протянула их Ларисе.
— Нам не нужны деньги, — сразу же возразила Лариса.
— А это не вам, отдадите их врачу после осмотра. У меня в этой поликлинике работает подружка. Я сейчас зайду и договорюсь, а вы ждите.
И не задерживаясь, Оксана нырнула в здание. Мы сели обратно на скамейку и принялись ждать. Я достал из кармана пачку сигарет и закурил одну. За ней последовало еще несколько. Лариса отказалась — она так громко кашляла, что прохожие оборачивались посмотреть.
Прошло несколько часов, прежде чем мы поняли, что Оксана не выйдет. Лариса положила деньги на скамейку, прижала их камнем и направилась в сторону остановки. Ее лицо не выражало никаких эмоций, но я знал, что именно так встречают поражение. Я рванул за ней, тайком прихватив оставленные деньги. Трамвай подошел через несколько минут, и вскоре мы ехали по направлению к убежищу.
— Она просто от нас откупилась, Моне, понимаешь?
Ларисе стало хуже. В последовавшие за неудачным визитом в поликлинику дни мы предприняли несколько попыток попасть в другие учреждения, но везде следовали отказы. Той ночь Лариса заходилась кашлем все сильнее и сильнее, а мы по очереди с Василием бегали к установленному неподалеку автомату с горячими напитками и приносили ей чай. Денег у нас не было, поэтому аппарат был вскрыт с первой же попытки.
— Вам нужно ехать в деревню и искать помощь там, — предложил Василий.
— Она не выдержит поездку в деревню. Через весь город до вокзала, потом на электричке и пешком через поле.
— Тогда тебе стоит самому отправиться в деревню и привести помощь сюда.
До невозможности простое предложение, о котором я и сам не подумал, вдруг стало казаться решением проблемы. Оставив Василию деньги на горячие напитки и лекарства, я рванул на вокзал, откуда держал путь в деревню.
Первым делом я нашел председателя фермы, с которым раньше договаривался о жилье для ватикановцев. Удивление от встречи вскоре сменилось хмурым выражением лица и неприятными новостями: некоторых моих товарищей ему пришлось выгнать за пьянство и дебоширство. Остальные хорошо себя зарекомендовали и прижились в деревне.
— Один даже жениться умудрился. На Динке, фельдшере нашем, представляешь? — делился новостями председатель, пока мы шли с фермы в деревню.
— Как раз фельдшера вашего я и ищу. Спасти мою бабу нужно.
И я рассказал, в чем дело. Рассказал про жизнь в общежитии, про то, как нас выгнали, про убежище и болезнь Ларисы. Рассказал я и про поликлинику, и то, как нас выставили. Председатель слушал все, покачивая головой.
— Так что же ты сразу ко мне не приехал? Поселили бы мы и твою бабу здесь.
— Но ты ведь только мужиков был готов взять.
— Так-то да, — председатель замялся, — но ты ведь мог ситуацию обрисовать. Перетерли, да и решили бы. Не человек я что ли?
Дальше спорить я не стал. Меня устраивало согласие председателя, а выяснять, кто кого не так понял, я не хотел. Не дай бог выяснялось бы еще, что виноват в непонимании был я.
Дину, деревенского фельдшера, тоже не пришлось уговаривать. Погрузившись в серую машину с красным крестом на двери, мы направились в город. К моему счастью, Дина часто бывала в городе и смогла понять по моему описанию, какой район и сектор следовало искать, — за время, проведенное в убежище, я так и не удосужился узнать его точный адрес.
— Как непрактично, — заметила женщина за рулем.
Когда мы приехали, Лариса спала и не сразу поняла, в чем дело и почему нам нужно уехать. Она совсем ослабла, отчего мы с Василием вынесли ее из убежища, держа под руки. Дина померила ей температуру, послушала ее грудь и дала лекарства. Рассмотрев упаковку, Василий отметил, что мы такие уже пробовали.
— У нее сильные шумы. Я отвезу ее в районную станцию, где ей сделают флюорографию.
— Мне можно поехать с вами? — спросил я.
— Ей лучше лежать, так что места в машине не останется. Поезжай сразу в деревню, сможешь заночевать в нашем доме, а утром уже все обсудим.
На том мы и сошлись. Я собрал кое-какие Ларисины вещи и положил их в багажник. Не теряя времени, Дина направила машину к выезду из города. Я же принялся собирать свои пожитки. Чувство неизбежного конца на время отступило, и я сумел вздохнуть полной грудью.
— Когда мы увидимся в следующий раз? — спросил Василий.
— Я не знаю, я ничего больше не знаю, — признался я.
Все мои мысли занимала Лариса и ее болезнь. Внутри меня грела надежда, что фельдшер сможет помочь ей выздороветь. Но в то же время беспокойство, нарастающее с каждым часом, не давало мне трезво мыслить. Пообещав Василию обязательно заглянуть с новостями, я забросил сумку на плечо и направился на вокзал. Уже второй раз за день я покупал билет до деревни. Узнав меня, продавщица как-то пошутила, но я пропустил сказанное мимо ушей.
Когда я оказался в деревне, Дина еще не вернулась. Она приехала лишь через несколько часов, когда солнце зашло за горизонт. Фельдшер не стала отвечать на мои многочисленные вопросы, а уложила Ларису в кровать и поставила капельницу. Время тянулось предательским медленно. Когда с делами было покончено, Дина вышла ко мне и сообщила:
— Она очень слаба. Ей нужен уход и лекарства.
— Лекарства будут. Я о ней позабочусь.
Дина ухмыльнулась. Даже я понимал, насколько неубедительны были мои слова. Живя в заброшенном бомбоубежище ни о каком надлежащем уходе нельзя было говорить.
— Но почему ее не оставили в больнице?
— В районной станции? Там нет стационара.
— И что тогда можно сделать?
— Завтра я позвоню в больницу и договорюсь, чтобы ее приняли.
— А сегодня это нельзя сделать?
— Сегодня уже все закрыто. Остается ждать до утра.
— Спасибо тебе.
— Я сейчас приготовлю ужин. Присоединяйся.
— Хорошо. А я могу посидеть с ней?
— С Ларисой? Ей надо поспать, так что не стоит ее тревожить. Когда я сниму капельницу, тогда и сможешь проведать ее.
За ужином мы почти не разговаривали. Все мои мысли занимала Лариса, отчего я прослушал рассказ бывшего ватикановца о жизни в деревне.
Наконец-то с капельницей было покончено и я мог войти в комнату, где постелили Ларисе. Я знал, что не справлюсь, увидь в ее взгляде разочарование, поэтому долго то сжимал, то разжимал ручку двери.
— Не мнись. Заходи! – Дина моя нерешительность казалось дикой. Она открыла комнату и подтолкнула меня внутрь.
Лариса лежала на просторной кровати, где могла разместиться целая семья. Ее лицо не выражало никаких эмоций, впервые за долгое время она казалась умиротворенной и отдохнувшей. В чистой одежде, которую ей одолжила Дина, Лариса наконец-то напоминала саму себя.
Лариса спала, и я не решился ее разбудить. Тихо опустившись в кресло рядом с ней я принялся разглядывать обстановку, в которой оказался. Я представлял, как те или иные предметы комнаты могли тут оказаться. Я воображал истории о контрафактах и о скупке ворованного, думал о процессе изготовления мебели собственными руками и о том, насколько скудным был дом, где оказались мы с Ларисой. Я думал о разных незначительных вещах, лишь бы не поддаться едва утихнувшим тревожным мыслям.
— Прости меня, — прошептал я, когда вспомнил о ночном загуле по кабакам и о спущенных на ветер деньгах.
Лариса проснулась посреди ночи. Я к тому времени задремал, но почувствовав, что кто-то сжимает мою руку, открыл глаза. Не поднимаясь с кровати, Лариса провела пальцами по костяшкам моих кистей. Поддавшись вперед, я наклонился и поцеловал ее в тыльную сторону руки.
— Ты разочарована во мне? — тихо прошептал я.
— Только за ту ночь, когда ты не пришел.
— Спасибо, что ты честна.
— Мне хотелось бы извиниться.
— Ты не должна извиняться.
Повисло неловкое молчание. Мне хотелось многое обсудить с Ларисой, но Дина предупредила, что ей следует спать и набираться сил. Поэтому я просто гладил ее по руке, давая понять, что все будет хорошо.
— Моне, — позвала она через некоторое время.
Я пододвинулся еще ближе.
— Спасибо тебе за все. Все эти люди в Ватикане, которым я готовила и за которыми ухаживала, не смогли мне подарить уверенность, что мои поступки не напрасны. А ты смог. Спасибо тебе за твою заботу, — и отдышавшись, Лариса добавила: — Ты помнишь наши вечера перед телевизором?
— Как мужики спорили про девянстые? Конечно.
— А Богатыря помнишь? Интересно, как он.
— Наш пес? Он ведь здесь, должен быть тут. Утром найду его. Обязательно найду.
— Обязательно, — дыхание ее стало тяжелее, — я пока посплю, можно?
— Конечно, спи, я побуду здесь, — я накрыл своей ладонью ее и чуть сжал.
Лариса снова погрузилась в сон, а следом задремал и я. Мне снился Ватикан, наши вечера перед телевизором. Во сне, который оказался воспоминанием, мы вместе с участниками телевизионной викторины отгадывали авторов зарубежных произведений — отличился Василий, оказавшийся ходячей энциклопедией. То была моя первая неделя в Ватикане, я не знал, как себя вести. Тогда-то Лариса впервые и взяла меня за руку в качестве поддержки, чтобы показать, что я не один и мне нечего бояться.
Проснувшись, я все так же держал руку Ларисы. Я чуть сжал ее, но ответа не последовало. Лариса так и не проснулась, тихо уйдя во сне. За окном поднялась метель — любимая погода повара из Ватикана.
— Так бывает. Кажется, что человек идет на поправку, но это лишь усилия перед последним вздохом, — пыталась объясниться Дина.
Похороны состоялись через два дня, но я на них не остался. До ватикановцев, живших в деревне, тотчас дошла весть, что их обожаемая кухарка лежит мертвой в доме фельдшера, и они собрались у крыльца, не пропуская меня. Они просили меня остаться, объясниться и произнести речь. Но разве я мог? Да и что бы я сказал? Смог бы я признаться, что моя нерасторопность привела к смерти дорогого всем нам человека? Решил бы я сознаться, что привези я Ларису в деревню раньше, возможно, спас бы ее? Смог бы я рассказать про то, как, имея деньги на лекарства, я напился?
Долгие годы я жил с верой, что человек внутри меня умер, оставив лишь жалкую оболочку, волновавшуюся о том, как выжить. Но, держа холодную руку Ларисы и осознавая, что она больше со мной не заговорит, я смог признаться самому себе — Моне наконец-то умер!