Глава 7
Сентябрь 2016 г. – полгода от начала событий
Люк
Я смотрю, как мерцают на стекле капли дождя, пока взлетно-посадочная полоса мелькает за ними, убегая назад. А потом начинаю считать. Двадцать пять. Его возраст.
Под подошвами моих туфель дрожит пол самолета.
- Готовимся к плавному и легкому взлету, народ. Не должно быть сильной тряски — по крайней мере до третьего часа полета, а потом будем проходить через кое-какие зоны в Иллинойсе, - голос пилота звучит лениво, спокойно, как будто он разговаривает со старыми хорошими друзьями. - Но я вас держу. Держу эту старушку на ходу, всё под контролем, впереди у нас хорошие пять часов с небольшим. Так что проверьте ремни, закиньте ноги повыше, только пока не вставайте и не идите в туалет. Дайте мне десять или пятнадцать минут, и тогда будет можно. Мистер Панджик и я выйдем на связь с вами чуть позже.
Раздается короткий треск статики, и голос Шоны обрывается. Самолет слегка поворачивается, шасси стучат о стыки на взлетно-посадочной полосе, а затем Шона выравнивает корпус на взлетную прямую, и мы начинаем набирать скорость. Как-то рано. Как-то быстро.
Я тихо, почти беззвучно, читаю наизусть спутанную череду стихов из Исайи, Псалмов, Притчей, Луки, Второго Послания к Тимофею и Первого Послания Петра. Это моя спасительная литания** еще с тех времен, когда я работал в ЮНИСЕФ — примерно тогда я и начал ненавидеть полёты.
**Литания - это повторяющаяся молитва или последовательность религиозных стихов, произносимых в определенном порядке – прим. переводчика
Я успеваю повторить свою мантру девять раз, пока самолет поднимает нос, выравнивается и, наконец, стабилизируется в воздухе.
Я ненавижу момент взлета больше всего на свете – ту секунду после того, как колеса отрываются от полосы, и самолет покачивается, резко задираясь вверх. После того, как он выравнивается – становится лучше. Если, конечно, не начнется турбулентность. Именно для меня Шона упомянула о «кое-каких зонах» в своем обращении.
Я едва заметно улыбаюсь, вспоминая ее резюме. Шона - пилот в третьем поколении из маленького городка в Джорджии, внучка одного из летчиков Таскиги.**
**Летчики Таскиги (Tuskegee Airmen) - первая группа афроамериканских военных пилотов в ВВС США, служивших во время Второй мировой войны – прим. переводчика
Она прошла две службы в Ираке, одну - в Афганистане. А потом разбивала Боинги на краш-тестах, пока я не заманил ее работать в свою скучную рутину. Я плачу ей зарплату, и довольно приличную, из собственного кармана.
«Спасибо тебе, Господи, за Шону».
Достаю телефон из кармана, включаю его и глубоко вдыхаю. Тут же раздается голос моей личной помощницы, Перл:
- Ну же, глянь на себя!
Ее веснушчатое лицо сияет, рыжие брови высоко подняты, она разворачивает кресло напротив меня и плюхается в него, покачивая ногами в открытых сандалиях, через которые виден ее вызывающий фиолетовый педикюр.
- Ты выглядишь расслабленным, ПЛ. Может, даже сонным?
Она гримасничает, нарочито прищуриваясь, будто разглядывает меня в микроскоп. Я широко распахиваю глаза, категорически отрицая обвинение.
ПЛ. Только Перл называет меня так — сокращенно от Пастор Люк.
Ансли Стивенс, наш младший пастор, опускается в кресло рядом со мной, и кожа кресла слегка поскрипывает, пока она устраивается поудобнее. Она моргает, хмурится.
- С утра заметила, что у нас закончились зерна эспрессо. Ты пропустил свою чашечку?
- Нет, — я моргаю, затем перевожу взгляд на Руфуса Уайта, нашего лоббиста, который запрокинул голову и капает глаза.
- Это восстановление после лазерной коррекции зрения меня убивает.
Иногда мне снятся сны, сотканные из болтовни — бесконечный, приглушенный поток пустых разговоров. Например, как я говорю Руфусу, что сожалею насчет его глаз, а он отвечает, что скоро всё наладится, а я говорю, что надеюсь на это, а Ансли шуточно замечает, что Руфус паркуется на стоянке Эвермора с той же точностью, что и до операции — то есть никакой. Потому что мы все знаем – и уже не раз шутили над этим – что он вечно ставит машину так, что одним колесом заезжает на место Ансли — и потом все мы смеемся.
Я думаю, что светская болтовня составляет как минимум четверть моей работы.
Но она отвлекает мое внимание на несколько минут. Но в конце концов мой разум всё равно возвращается к этому — к моему секрету. Он словно крючок с грузом, что погружается в меня глубже и глубже. Будто я проглотил что-то смертельно острое, но мне даже нравится, как оно режет меня изнутри.
Это проблема. Я знаю. Но я ничего не могу с собой поделать. Не знаю почему.
Нет.
Я прекрасно знаю.
Вокруг меня продолжается пустая болтовня, и я пытаюсь отогнать эти мысли в сторону — как будто мои коллеги могут увидеть их у меня на лице. Я убеждаю себя, что не могут. Я - настоящий эксперт по хранению секретов.
Сразу после приземления по регламенту у нас ужин с двумя сенаторами. Руфус уже приготовил десятистраничную повестку дня, которую нам предстоит проработать. Разбор деталей занимает почти три часа - в основном из-за Перл. Она новенькая и молодая — 23 года; это ее второй год работы со мной, и у нее много вопросов. Что я, впрочем, только приветствую.
После того, как мы заканчиваем с документами, объявляется небольшой перерыв, и я направляюсь к эспрессо-машине.
- Не налегай на кофе, ПЛ. В состоянии зомби ты выглядишь более спокойным.
- Лучше бы мне вставить спички в глаза, чтобы держать веки, ПИП.
А это мое дружеское прозвище для Перл-Из-Портленда, она родом из этого городка в Северо-Западном регионе.
Эти маленькие дружеские шуточки и шпильки помогают нам пережить долгие однообразные дни, поездки, перелеты.
Она подходит ко мне, театрально вытаращив глаза и кокетливо округлив рот, и дергает подол своей юбки.
- Как думаешь, это нормально? Ну, то, что на мне надето? Так можно?
- Абсолютно нет, - я бросаю на нее многозначительный хмурый взгляд. - Я думал, ты переоденешься до посадки.
Ее глаза становятся такими огромными, что, кажется, они вот-вот выпадут и покатятся по полу самолета, и я не могу сдержать ухмылку.
Перл качает головой, ее рыжие косички подпрыгивают на плечах.
- Ты ужасен, ПЛ.
Я поднимаю бровь.
- Мне так говорят.
- Правда, что сенатор Кэмпбелл — жуткий сексист? Я читала об этом.
- Правда то, что я подумываю изменить твою должность.
Ее рот открывается… и тут же закрывается. Я вижу, как она пытается держаться непринужденно — но не может. Она быстро моргает, спрашивая:
- Изменить на что?
Я сжимаю губы, с трудом сдерживая улыбку.
- На Советник пастора.
- Ты издеваешься, да?
Мои губы предательски дергаются:
- А ты как думаешь?
Она складывает ладони вместе:
- Правда-правда?!
- Может быть.
- Тебе нужны советы? - она буквально сияет.
- От тебя? - Я корчу гримасу – Даже в малейшей степени - нет.
- Мне придется делать что-то другое?
- У тебя разве есть двойник?
- Нет, — она выглядит удрученной.
- Может, клон?
Она качает головой.
- В таком случае… мой магический шар говорит о других обязанностях: «сомнительно». Но повышение зарплаты будет.
- И повод похвастаться на Рождество за семейным обедом! Да, черт возьми!
Ее отец вечно подкалывает Перл за то, что она просто помощник. Думаю, что «советник» звучит более солидно, и он отстанет от нее.
- Спасибо, ПЛ! Ты лучший из лучших!
Она делает маленький прыжок и придвигается ко мне, будто хочет обнять. Я не фанат объятий, так что делаю шаг в сторону и просто хлопаю ее по спине.
- Ты такой неуклюжий, — хихикает она.
- Чья б корова мычала.
- Ой, знаю-знаю. Я та корова, а ты тогда бык.
Вся эта милая болтовня, когда Перл с восторгом рассказывает Ансли и Руфусу о своей новой должности, дает мне еще десять минут передышки.
Я глубоко вдыхаю, задерживаю воздух в легких, когда думаю, что никто не смотрит на меня, пытаясь замедлить бешеный пульс. Какое-то время я просто перебрасываюсь словами с Руфусом, который объясняет нашу стратегию и план работы с сенаторами: мы даём понять, что готовы финансово поддержать их предвыборные кампании в обмен на их внимание к короткому, но важному списку гуманитарных вопросов.
Шона сообщает по громкой связи, что мы приближаемся к зоне турбулентности, поэтому все пристегиваются. Ансли остается в кресле рядом со мной, и мы обсуждаем нескольких других сенаторов, с которыми также нужно встретиться по отдельности — в основном для того, чтобы измотать их и добиться своего. Перл сидит в кресле через проход, заложив нога на ногу, слегка покачивая коленом, и что-то бормочет, глядя в телефон. Вероятно, в который раз проверяет все наши бронирования.
Одна из ее кузин живет в Вашингтоне, и послезавтра она возьмет отгул, чтобы встретиться с ней, а я как раз навещу аналитический центр, а затем поужинаю с друзьями по колледжу. Завтра у нас бранч в Белом доме, и я знаю, что Перл в полном восторге. Она будет еще больше поражена, когда увидит свой бейдж с именем. Я сообщил организатором о ее новой должности еще на прошлой неделе, чтобы никто не смотрел на нее свысока, когда она будет рядом со мной.
Если быть честным, Перл для меня - настоящее спасение. Помимо того, что она отлично справляется со своей работой, она стала мне младшей сестрой, которой у меня никогда не было. Она скрашивает мое одиночество.
Что-то тупое и тяжелое щемит в груди. Я закрываю глаза - от неожиданности этого чувства. Ансли толкает меня локтем, и я их тут же открываю.
Она добродушно улыбается:
- Что скажете, пастор?
Горло перехватывает, и я едва могу сглотнуть. Я что-то отвечаю, и мой голос звучит нормально. Слова звучат правильно. Тон и интонация правильные. Но я чувствую себя... не собой. Как будто я — автоматизированная версия самого себя. Как будто я соскользнул в чуть измененную реальность. И я не могу избавиться от этого чувства, даже пока мы говорим.
Я держу голос ровным, потому что я умею это делать. На сцене я всегда безупречен. Что бы ни случилось, я выгляжу спокойным. Поэтому меня тревожит, когда на лбу выступает пот, когда вдоль позвоночника прокатывается волна холода. У самого основания горла мерещится тупая боль, будто там прижимается невидимое лезвие.
«Никто никогда не узнает», говорю я себе. Я сделаю так, чтобы никто не узнал.
А сейчас извиняюсь перед коллегами и направляюсь в туалет.
******************************************
Вэнс
«Опа-опа!»
Я закидываю ноги на перила, откидываюсь в шезлонге, ухмыляясь во весь рот как дурак.
Он посмотрел. Ему потребовалось четыре, блядь, долбаных часа, но он наконец-то посмотрел видео, которое я выложил в сториз в Инсте. Я запускаю ролик снова, оценивая себя со стороны: голая спина, обнаженная грудь — я специально снял футболку для съемки. Ну, скажем так - выгляжу довольно неплохо. Последнее время чаще хожу в спортзал – мотивация от него. На видео я наношу на холст базовый слой океана, на фоне которого будет плавать его яхта, но он пока этого не видит. Ему в глаза должно броситься совсем другое – мой напряженный бицепс, пока я вожу кистью.
«Ну что теперь скажешь, святой, блять, отец?»
Мои щеки болят от глупой улыбки, от которой я не могу избавиться. Кликаю на его профиль. Ничего нового. Последний пост - фото строительных работ на огромной территории его церкви. Это было три дня назад. Перехожу в раздел, где другие люди отмечают его на снимках. Одна новая фотка. Он на трибуне, выглядит как звезда первой величины.
С тех пор, как он ни с того ни с сего начал смотреть мои сториз пару-тройку недель назад, и я начал преследовать его в ответ, он уже успел побывать в Портленде, Далласе, Сент-Луисе, Атланте, Шарлотте и Колорадо-Спрингс. Всё это часть его тура в поддержку новой книги, которая вышла в июле. Несколько дней подряд люди выкладывали тонны фоток с каждого мероприятия. Благодаря этому я мог следить за ним, шаг за шагом.
Старый добрый пастор Люк. Голубая галочка верифицированного аккаунта. Шестнадцать миллионов подписчиков.
Я прокручиваю вниз, нахожу старый пост на два ряда ниже снимка со стройкой. Это фотка, где он с широко раскрытыми глазами позирует на радиошоу. Выглядит свободно, счастливо. Расслабленно. Как будто он в своей стихии. Листаю дальше к еще одной фотке, которую давно приметил. На ней он без рубашки, весь вымазан начинкой от пирога, сидит на маленьком стульчике над «бассейном для дураков».**
** «Бассейн для дураков» (dunk tank) – развлекательный аттракцион, когда один участник (обычно вымазанный чем-то) сидит на платформе над водой, а другие участники кидают мяч в мишень. Если попасть точно в цель, платформа падает, и человек плюхается в воду. Обычно такое развлечение проводится на благотворительных мероприятиях, школьных фестивалях, церковных праздниках и т.п. – прим. переводчика
Мой член тут же напрягается при виде его соска, облепленного липким кремом. Я приближаю область его штанов — черных спортивных — и клянусь, там видно выпуклость. Я прижимаю ладонь к своей.
«Черт его побери!»
Извиваюсь в шезлонге, пытаюсь отвлечься, открываю чью-то другую страницу, но буквально через минуту снова возвращаюсь к его профилю. Листаю десятки фоток с моим проповедничком, стоящим за кафедрами, на трибунах, на сценах, садящимся и выходящим из самолетов, жмущим руки политикам.
И вот еще одна фотка, которую я слишком хорошо знаю. На ней он в пляжных шортах и майке позирует на фоне Мертвого моря. Я снова увеличиваю масштаб и усмехаюсь своей собственной необоснованной уверенности в том, что я вижу очертания его члена через ткань пляжных шорт.
Я забрасываю лодыжку на колено, придавливаю рукой член через плотную ткань темных джинсов. Обхватываю его, чувствую, как он наливается, пульсирует в моей ладони. Каждый раз, когда я двигаю бедрами, головка трется по хлопковой ткани боксеров, заставляя меня тяжело дышать.
Потом я встаю и на ватных ногах иду внутрь. Достаю новый холст, беру кисть и рукой, влажной от пота, начинаю рисовать. Я помню каждую линию его тела. Даже когда хотел забыть, не смог. С тех пор, как он начал мелькать среди тех, кто смотрит мои сториз, я окончательно помешался. Дрочу на воспоминания о его члене у меня во рту. Гадаю, бросят ли меня в ад за то, что я отправлю пастору фото своего члена?
Помимо того, что Люк - один из влиятельных религиозных лидеров, он еще и богатенький мальчик. Оценил бы он дикпик? Может быть. Вероятно. Но я приготовлю кое-что получше: дик-портрет. Картину с его массивным, тяжелым членом и крупными яйцами, написанную мной.
С этого я и начинаю, и не упускаю ни одной детали. Рисую, постепенно поднимаюсь выше – прорисовываю его пресс, как у бодибилдера, грудные мышцы и плечи. Блядь, какого черта у святоши такое тело? Зачем ему такие рельефы?
Я записываю видео с этим холстом и начинаю еще одну быструю работу — на этот раз это будет его лицо. Лицо, когда он сосет у меня. Делаю ему закрытые глаза и рисую высокие скулы. Потом перехожу к крепкой шее, не забываю о кадыке. Вот так…Я ухмыляюсь. Он выглядит так, будто давится. Добавляю еще свои пальцы, сжимающие его золотистые локоны.
И этот холст снимаю на видео. Левой рукой сжимаю яйца, правой глажу свой член.
«Мне нужны наставления, святой отец. Видите ли, я испытываю трудности с похотью».
У меня кружится голова, когда я пересматриваю видео. Мне нравится результат, хорошо получилось. И — быстро, чтобы не передумать — отправляю их ему в личку в Инстаграм.
Он смотрит сразу же.
Я завожусь так сильно, что ложусь на кровать и стягиваю боксеры. Достаю игрушку, щедро смазываю ее, и ставлю камеру на стол. Нажимаю «запись» - и толкаю ее в себя. Полностью. Очень скоро мои колени разъезжаются. Я не могу сдержать стон, не могу не выгибаться и не двигать бедрами, качая членом в воздухе. Скоро я весь в липкой влаге. Течет пот, течет член. Наслаждение магически закручивается внутри меня.
- Щас кончу, — хрипло говорю я. Мой член блестит, из него стекают капли смазки. Я сжимаю себя и кончаю с рваным стоном, представляя, что это его толстая головка толкается в самую сладкую точку глубоко внутри.
И это видео тоже сразу же отправляю.
- Ох, какой же я тупой ублюдок, — шепчу я себе под нос и хохочу, потому что мне плевать. Я могу быть дураком и кем угодно из-за него и ради него.
Три недели он следит за мной. Неужели думал, что я просто так это оставлю?