Глава 13
Вельзевул проснулся лицом вниз. За обе руки и ноги он был подвешен на четырёх огромных колоннах, возле него в креслах сидели всадники. На Вельзевуле из одежды только его чёрные штаны. Под ним было столько крови, будто его порезали или выпотрошили, а он остался жив. На его спине ожоги, кровоточащие раны и трещины — ему сломали крылья, и после пробуждения он взревел от боли.
— Продолжим? — воодушевилась Чума. — Вельзевул Мон-Геррет Инферналес... сколько пафоса в твоём роду. Жаль, что ты не такой. Ты должен был вытерпеть всю боль, потому что ты сын Астарота. Его дети никогда не показывают, что им больно — они разрывают на куски. Ты — полное ничтожество, бездарность!
Чума словила нож Войны и вонзила его Вельзевулу в руку. Он стиснул зубы и не закричал, доказывая, что может терпеть. Чума расстроенно отбросила нож в сторону, подняла подбородок Вельзевула и обожгла его дыханием. Вельзевула чуть не стошнило, потому что Чума дышала на него мертвечиной и разложениями.
— Война... подойди ближе... совсем скоро ты полакомишься, — порекомендовал Голод, старательно искажая свой голос. — Мон-Геррет для тебя сокровище.
— Пока он под контролем Чумы, пока его парализует отчаяние, мне нечего к нему идти.
— Зато какая Чума довольная... пора бы и нам поужинать, — решил Голод, встал с кресла и подошёл к Вельзевулу.
Оттянув Вельзевула за волосы, всадник провёл острыми пальцами по его подбородку, сильно вжался в него, отчего пошла кровь, и Вельзевул прикусил губу.
— Ему больно! Продолжай, Голод! — Чума могла сесть на колени, лишь бы получить лакомство, но на коленях должны сидеть перед ней.
Она проложит дорогу к самому драгоценному в Аду — к короне Астарота, чтобы стать правителем и пустить свой гнев на прогнивший, по её мнению, людской мир. Голод отказался делиться с Чумой отчаянием — он парализовал эмоции Вельзевула сам и ехидно улыбнулся. Пока им управляло одно, другое не могло сосуществовать.
Вельзевул слышал стук собственного сердца, чувствовал, как по спине стекает кровь, и как Война, сидевший позади него, смотрит на него и улыбается так же горько, как Голод и Чума. Однако из всех всадников он был единственным, кто не пытался навредить ему, а лишь наблюдал за страданиями, словно издеваясь над ним мысленно.
— Вы... — попытался сказать Вельзевул.
— Я не давала права открывать рот, — остановила его Чума, влепив звонкую пощёчину и ударив прямо в пах.
— Вы все поплатитесь... Он не позволит, чтобы над его детьми издевались... вы все, сука, сдохните!
Вельзевул поднял голову сам, превозмогая боль, улыбнулся и не сдержал смех. Из-за черепно-мозговой травмы он потерялся в пространстве.
— Молчать! — крикнул Голод, сжав шею Вельзевула.
Его слабые руки не причинили никакого вреда юноше, отчего он улыбнулся.
— Ахерон, — догадался Вельзевул. — В аду лишь один левша — это ты. Ты не смог даже нащупать сонную артерию, чтобы убить меня. Кто здесь тупое существо после такого?
— Я Голод! Мне не принадлежит имя этого мерзкого мальчишки! Тело ребёнка — лишь прикрытие, а у твоей сестры большет сына. Я его убил!
— Ты чëртов покойник!
Вельзевул дёрнулся. Голод, теперь уже не видя смысла в маскировке, снял капюшон и увидел, что из тела Вельзевула вырастают новые крылья. Он терпел всю боль только для того, чтобы пробудить самую смертоносную эмоцию в его семье — гнев.
— Война, настал твой черёд! — Ахерон схватил Войну за шкирку и толкнул Вельзевулу в ноги.
Война упал и собрался было насыщаться желанной эмоцией, ровно как в этот момент двери бывшей резиденции Агалиарепта с грохотом распахнулись. За своим сыном пришёл разгневанный Астарот.
Война ловко отпрыгнул от копья, чтобы его не пронзило. Чума, не имея возможности сражаться, спряталась за Голода и потребовала, чтобы он что-то предпринял. Чуму схватили одну из первых. Голод, надев капюшон обратно, пытался сбежать, пока не получил сильной рукой прямо в живот. Он отлетел в полуразрушенную стену, его мантия внизу порвалась, с виска стала течь кровь, а сам он разозлился не хуже Вельзевула.
Когда Астарот собрал двух всадников и собрался вонзить в них копьё, Чума вдруг решилась идти против него, полагаясь на свою способность — болезнь. Голыми руками она ухватилась за копьё и принялась оттаскивать его от братьев, но Астарот был сильнее — он выпустил копьё, поймал и почти вонзил его Чуме в глотку, но она успела ухватить его. Он упустил Войну и Голод — всадники вооружились своими оружиями и настигли Астарота со спины. Война вонзила кинжал ему в лопатки, отчего Астарот зарычал, но не потерял хватки. Телепатическими способностями он отбросил Войну и Голод в стену и стал сильнее давить на копьё, чтобы оно пронзило Чуму.
Повторно вонзить кинжал Астароту в лопатки не дал внезапно освободившийся Вельзевул. Его тело не было человеческим — в нём было столько гнева, что он обрёл первую ипостась. Через боль Война получала невероятное удовольствие — он оказался самым сытным из всех всадников.
Вельзевул силой притянул к себе Голод, сорвал с него капюшон и с размаху кинул в стену. Голод потерял сознание, и тогда Вельзевул, полностью обретя силу, насел сверху и принялся его душить через мантию. В последний момент он увидел лицо своего обезумевшего племянника, а после он исчез, оставив после себя лишь мантию. Ненадолго Вельзевул потерял самообладание, и это сыграло Войне на руку. Он, сильно подкрепившись гневом, тоже обрёл ипостась и пошёл против Вельзевула с острым мачете, когда Вельзевул — с голыми руками.
Астарот бросил сыну артефакт. В руках владельца кольцо загорелось синим огнём, что означало, что его приняли. Вельзевул резко поднял копьё и отразил атаку сверху. Астарот не потерял самообладание и решил бороться против Чумы своим разрушительным гневом, который моментально пробуждал его последнюю, самую жестокую ипостась.
От двух сил и без того разрушенное здание стало трескаться снова. Под тяжёлыми копытами Астарота и Вельзевула пол содрогался, отчего всадники не могли держаться. Они падали и вставали снова, отражая атаки и пытаясь причинть вред, но ни всадники, ни демоны в ипостасях не могли умереть от холодного оружия. Если стихии всадников не влияли на Астарота, то они могли довести до сумасшествия ещё слабого Вельзевула.
Силой мысли Чума окончательно разрушила здание и направляла обломки прямо на Астарота, пока Война ловко перемещался по этим же обломкам и дрался с Вельзевулом. В один момент он споткнулся и упал, Вельзевул обнажил его лицо и наступил ногой в живот, отчего Война сплюнул кровь. Перед ним был метис.
Чума спасла положение всадника, на мгновение сбив Астарота, забрала Войну и исчезла в воздухе. Астарот мгновенно принял человеческий облик, а Вельзевул ещё некоторое время рычал на отца и пытался дать ему по лицу. Астарот сбил его с ног, коснулся горячей рукой лица Вельзевула, и он мгновенно успокоился. Вельзевул принял человеческую изувеченную форму и отдышался. Астарот посмотрел на него сверху, после чего аккуратно поднял голову и заткнул крылья носа. Взяв его на руки, он мгновенно встал и переместился с ним к Бостфорзу - логову Цербера, где его ждали Люцифер и Зепар. Резиденция Агалиарепта полностью разрушилась, а запах крови всё ещё витал в воздухе.
— Это Нега. Чума убила еë и вселилась в неë, чтобы начать игру, — заключил Астарот, серьёзно глядя на Люцифера.
— Быть такого не может! Нега... чёрт!
Люцифер в гневе ударил по вратам, и Цербер недовольно зарычал. В его семье предатель — большой удар, особенно для его дочери. Нега была виновницей катаклизмов в аду, из-за неё буянил Цербер. Из-за неё на Землю пришёл опасный вирус, унёсший миллионы жизней, и она не остановится.
Вельзевул потерял сознание и покрылся мурашками. Астарот снял свой пиджак и накрыл его им, не переставая смотреть на его искалеченное лицо. Он хотел убить каждого всадника, что причинили боль его сыну.
— Ахерон... — выдавил из себя Вельзевул и взял Астарота за руку. В ладони оказался чёрный бантик.
Злой Астарот сам того не осознавая сжёг бабочку и случайно коснулся кожи Вельзевула — на ней появились символы, которые означали лишь одно — он получил ещё одно запретное знание, и оно привело его в предсмертное состояние. Когда Астарот не нащупал на теле Вельзевула пульса, он, взяв его на руки, переместил его к своему лекарю. Он не увидит Вельзевула несколько дней, а то и недель, но он будет живым. Астарот не допустит смерти своего сына. Он будет готов погибнуть сам, но добьётся того, что Вельзевул откроет глаза.
***
Двадцать шестого сентября в Амстердам прилетела чета Рейкрофт — Альма по работе, а её муж за компанию. Он был рад проводить свободное время с пользой, пока в отпуске, если бы не Бартоломео. Юноша во время общего завтрака ни с кем не разговаривал и постоянно смотрел в зеркало напротив. Роальд заметил свежий бинт на костяшках и покрасневшие глаза — Бартоломео плакал. Пока Альма обсуждала юриспруденцию с четой Ямамото, Роальд и Розель пытались разговорить Бартоломео, но им не удалось. Он не только не сказал, что будет есть, но и не среагировал на касания Розель.
Розель поняла, что с ним что-то произошло, отчего он замкнулся в себе и прижёг руки, намереваясь хоть как-то успокоиться. Она шепнула Роальду, что в последнее время Бартоломео сложнее разговорить, иногда он отказывается от пищи, забывает принимать таблетки и боится заходить в ванную комнату в их номере. Он выплатил компенсацию за разбитое зеркало в ванной и поклялся больше туда не заходить — видимо, серьёзно имел в виду.
Роальд весь завтрак наблюдал за Бартоломео. Его поведение напоминало поведение Бонмал, и он посчитал, что у Бартоломео точно такие же мысли — о смерти и бесполезности, только Розель ничего не подтверждала. Состояние мужа стало для неё загадкой. Когда телефон Бартоломео зазвонил, он дёрнулся. Его руки задрожали, и он сбросил трубку, даже не увидев имя звонящего. Когда он перезвонил, Бартоломео снял трубку и некоторое время помолчал. Оказалось, Мейндерт звал его вечером в ресторан — посидеть чисто по-дружески и по-мужски. Бартоломео ответил «ок» и сбросил трубку, не дав договорить Мейндерту. На обоях у него стоял Антихрист, — раньше Бартоломео ограничивался чёрным однотонным фоном, а совсем недавно украсил экран блокировки. Контраст обоев поставил Роальда в ступор — в картинке отображались мрачные психоделические черты. Он непроизвольно вспомнил пациентов, которые попадали в психиатрическую больницу после просмотра психоделических видео и клялись, что их будто прокляли.
— Бартоломео, — нарушил покой Роальд.
— Мон-Геррет? — спросил Бартоломео, чем привлёк внимание Томи и Нейтана.
Томи понимала о ком шла речь, а вот Нейтан был заинтересован напуганным лицом своей жены.
— Это... что? — уточнил Роальд.
— Моя фамилия, — ответил Бартоломео и улыбнулся.
Роальд уставился на Бартоломео и поджал губы. Розель молилась, что Бартоломео ничего не рассказал про Астарота, но он больше и слова не вставил.
— Как тебе будет угодно... — решил Роальд, запомнив ответ Бартоломео. — Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно. Пока есть время — очень хорошо. Дальше — ещё хуже.
Роальд и Розель синхронно склонили голову и посмотрели друг на друга. Роальд незаметно достал свой телефон и включил диктофон, благо, Бартоломео ничего не заподозрил.
— Тебе нравится моя рука?
— Нет, — признался Роальд, и Бартоломео только этого и ждал.
На этом его странные вопросы не закончились.
— Это я сделал не специально. Мысли настолько заняли мой мозг, что я решил от них избавиться, выпустив гнев. Но я попал в руку, и едва еë не потерял. Я видел какую-то откровенную чушь, а потом узнал, что не чушь это вовсе. Я увидел мальчика в зеркале. Он был напуган, обижен и зол одновременно. У него было сожжено тело.
Для Розель было удивлением, что он вывалил эту горькую правду прямо за общим столом, когда его могли слышать незнакомые люди. Видимо, Бартоломео про это забыл.
«Что за бред он несёт...» — подумал Нейтан и отвёл от Бартоломео взгляд.
«Совсем плохо дело... видимо про это и говорил папа... Барто стал вести себя, как Шон...» — испугалась Томи и положила Нейтану руку на плечо, заметив его недоумение.
«Его направят на лечение по приезде домой. У него параноидальный бред...» — напряглась Розель и стала молить взглядом Роальда, чтобы он ничего с ним не делал.
— Кто «он»? — спросил Роальд.
— Мальчик.
— Какой мальчик?
— А такой, который в зеркале появился. Над ним ещё дата была, но я её не помню. Вот у него и было сожжено тело, а похож он был на меня. Кажется, он был в агонии, а виноват в этом я.
— Что ещё у него было?
— Разноцветные глаза. Один красный, а другой голубой. Он не сказал мне ни слова, но по его настроению я понял, что он желал мне смерти, потому что дату он писал кровью. Когда зеркало разбилось, кровь была у меня на руках, а в голове я слышал детский крик.
Бартоломео нёс бред, сказал бы Роальд, если бы не Бонмал и другие дети. Бонмал тоже твердила про дату и странного мальчика, который является к ней во снах. Говорила она про это с невероятным и не присущим ей ранее спокойствием. Другие дети в больнице, у которых находили признаки параноидального бреда, и которые были крещёнными, твердили об одном — о мальчике, что тревожит их во снах, чей образ возникает при параличе, и чей крик они слышат. Один мальчик снял с себя нательный крест и покончил с собой. После гибели одного мальчика, другая девочка сняла с себя крест, нарисовала на бумаге пентаграмму и ходила по больнице, напевая противоположное григорианскому пение Сатане, считая, что только он излечит её душу. После этого она повесилась на поясе от халата, обвинив в предсмертной записке «мальчика, что явился к осквернённому, чтобы наказать за проступок». Бонмал говорила, что этот мальчик несёт за собой разрушения, что это его стихия, и что он — Война в ипостаси человека. Бартоломео столкнулся с ним в зеркале и увидел его умирающим. Всё это — не чистая случайность. Все пациенты видели одного и того же мальчика и сходили с ума.
Роальд резко встал, взял Бартоломео под локоть и вывел на задний двор. Он не пытался вырваться и был испуган резкими движениями. Лишь когда Роальд закрыл за собой дверь, он настолько приблизился к Бартоломео, что он упёрся головой в стену.
— Что происходит? Почему каждый второй ребёнок под моей опекой говорит, что видел этого мальчика? — растянул Роальд, и Бартоломео подумал, что он разозлился.
— Думаешь я знаю? Если бы я знал, я бы даже говорить про него не стал — за идиота посчитаешь! Раз с этим сталкиваются все, значит дело плохо? И вообще, с чего ты взял, что именно этого мальчика они видели?
— Разные глаза и то, что он похож на тебя. Пациенты говорили точно также. Кто-то утверждал, что это твой будущий сын. Лишь Бонмал сказала нечто странное — это вовсе всадник апокалипсиса в человеческом обличии.
— Откуда я знал?
— Ни откуда. Только почему ты начал говорить про это за общим столом, а не наедине со мной? Ты знаешь, что поднимешь панику?
— Я не знаю... я не специально это сказал. Теперь Томи расскажет Леону о том, что я ещё больше начал сходить с ума. Прямо, как дедушка перед своей смертью.
Роальд знаком с этой историей — перед смертью Шон находился в состоянии глубокого ужаса и транса, после чего загадочно умер. До сих пор никто не может выяснить была ли его смерть убийством или самоубийством, потому что не было найдено ни одной улики.
— У тебя все признаки его болезни, но меня больше волнует другое. Почему ты упоминаешь «Мон-Геррет»? Какое это имеет отношение к твоим проблемам и кошмарам?
— Это не твоё дело. Я уже рассказал Рику об этом, что в итоге? Он мне не поверил. Ты умнее? Надел очки и галстук и всё — кажешься гением? Ни черта ты не гений.
— Рику поверил. В его рабочем столе был найден личный дневник. С помощью переводчиков нам удалось найти в нём смысл. Незадолго до своей смерти он изучал твои показания и сравнил его с личным делом Шона. Весь дневник Шона был посвящён демону из гримуара «Малый Ключ Соломона» Астароту, твоё — тому, что ты этого Астарота знаешь и даже называешь отцом. Вы оба были помешаны только на нём. Я задал тебе вопрос про Мон-Геррет, чтобы узнать твоё к нему отношение, но на самом деле я уже узнал об Астароте Мон-Геррет. — Роальд ощущал себя некомфортно, говоря о том, что раньше ему казалось выдумкой. — Я не знаю, как он выглядит, но знаю, что Бонмал имеет к нему какое-то отношение. Она и её мама не похожи на обычных людей.
Роальд достал телефон, выключил диктофон и открыл галерею. Найдя нужную фотографию, он показал её Бартоломео.
«Астарот — князь обвинителей и инквизиторов, никогда не рождавшийся в виде человека. Все его облики до си́х пор были антропоморфными, его оружие будет его гневом, что приведёт к уничтожение цепной реакции, пущенной Четырьмя. Мой господин уже однажды заявил мне, что у него родится сын. Мальчик тот плод пустит в мир людей и одарит царство своё бесконечным гневом и защитой, что иммунитетом являться будет. Четверо его возненавидят. Трое уже ненавидели Одного — убили, а вот Астарота убить будет нельзя. Его ни одно серебро не возьмёт, ни вода святая, ни кресты христианские. Он сам станет смертью для всех, кто против рискнул пойти. Кто обвинит его в бедах царства, тот и погибнет. Отец его — царь Ада — первее всех у ног его окажется. Сын мой, Леон, сыном царя ада и братом Астарота будет. Сын Леона моего, сыном Астарота будет — так меня царь адский наказал. Моего не будет ничего — я сам свою жизнь продал, и погибну от своих же рук. Так царь решил — я исполняю. А внук мой, или внучка узнать будут должны о проклятии, на семью нашу наложенном. Астарот тот мальчик с цветом волос необычным — цветом ядовитого вина, что мать его пила и суккубом стала. Соитиями занималась и сына родила — ходили слухи, даже не от царя, а от его слуги. Казнили обоих. Мать Астарота успела его только молоком покормить, да в люльку уложить. Мальчика того ненавидеть стали, издевались всяко и до полусмерти избивали. Родился он с цветом суккуба. А мальчик тот погибелью Их и стал. Никого в Аду не было сильнее этого мальчика. Будут называть его господином, обретёт он фамилию и станет владыкой всех живых. Опаснее гнева Его нет ничего на свете — целиком и полностью его парализовало отчаяние.»
— Что это за... чертовщина?
Бартоломео с трудом верил, что его дед предвидел рождение и последующую жизнь Астарота.
— У Шона в деле написано, что он утверждал, будто его мучают видения.
— Да неужели? Ты понял, что эта запись реально предвидела рождение Астарота?
— До сих пор нельзя подтвердить в каком состоянии это было написано. Говори, что хочешь. Эта запись и мальчик из видений имеют общий характер.
Шона мучили видения, Астарот говорил, что семья Мендерс была проклята, Леон имел нездоровый интерес к «Лемегетону» и мистической смерти своего отца, Бартоломео одолели видения, а запись Шона оказывается правдивой. Если бы Астарот знал о существовании своих же мемуаров, он бы был в бешенстве.
Бартоломео осел на пол и схватился за голову. Он не кричал, как подумал Роальд, а плакал. Минутное молчание — лишь текущие слёзы из глаз, и Бартоломео не сдержался и прикусил ворот футболки.
После, он прикрыл глаза, сжал волосы сильнее и попытался выровнять дыхание, но не смог, потому что внутри он увидел эпизод, как неизвестный пронзает ребёнка насквозь, ещё один ребёнок сгорает в огне как средневековая «ведьма», а двое детей смотрят на умирающих и смеются. Он не видел лиц умирающих, но догадывался, что сгорающий — мальчик, появившийся в зеркале, а пронзённая девочка не была ему знакома. Затем он увидел беременную женщину, которая держалась за свой живот. Оно мгновенно расплылось, и в голове возник новый эпизод — рождение ребёнка с красным и голубым глазами, а затем смерть всего живого. Море истошных криков, море крови, злобный дьявольский смех и всё та же пронзённая девочка, по разные стороны которой стояло два мальчика с крыльями и демона, и ангела одновременно.
Затем Бартоломео увидел себя, спрыгнувшего с моста в озеро, окончательно потерял контроль и закричал.