Хроники выживания во дворце

На обратном пути во дворец, проходя мимо лавки, торгующей фонариками, внимание Ся Цина привлек один ручной фонарь, висевший у входа. Фонарь был выполнен в форме цветка лотоса, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что он отличается от настоящего лотоса: его острые лепестки напоминали осколки льда, устремленные вверх, а тонкие тычинки были почти неразличимы. Бумага для фонаря была окрашена в светло-голубой цвет.  

Это был цветок Линвэй.

Ся Цин замер, задумался на мгновение и сказал.

— Я ведь никогда по-настоящему не видел, как выглядит цветок Линвэй.

Лу Гуаньсюэ слегка замедлил шаг и спокойно спросил:

— Тебе нравится этот фонарь?

— Ну да, нравится. А ты хочешь купить его для меня? — с удивлением ответил Ся Цин.

Лу Гуаньсюэ пристально посмотрел на него, уголки губ медленно приподнялись, а в его глазах, похожих на лепестки цетка персика, мелькнул намек на игривое поддразнивание.

— Ты сейчас что-то выпрашиваешь у Гу? — говоря это, он не использовал обычное “я” (我), а сказал “гу” (孤), что придало его тону нотку ленивой провокации.

Ся Цин, оставшись невозмутимым, холодно ответил:

— Что за чушь ты несешь?

Опустив, словно занавесь, ресницы, Лу Гуаньсюэ молча мельком взглянул на него, а затем зашёл в лавку. Под встревоженным и почтительным взглядом владельца он купил это «сокровище магазина».

Такие мирские вещи, как деньги, изначально не имели ничего общего с феями, поэтому, ещё не успев оправиться от шока — «чёрт, он правда купил его!» —
Ся Цин увидел, как эта благородная золотая ветвь с нефритовыми листьями небрежно отдает бесценную жемчужину русалки.

Хозяин лавки от радости чуть с ума не сошёл и, с заискивающей улыбкой, в глубоком поклоне торжественно снял фонарь в виде цветка Линвэй и передал его в руки столь щедрого и знатного гостя.

Призрак Ся Цин в буквальном смысле остолбенел.

Лу Гуаньсюэ вышел из лавки и совершенно естественно протянул ему фонарь, снежно-белые рукава скользнули, обнажив нежные как иней запястье.

Ся Цин уже собирался протянуть руку, чтобы взять его, но тут же опомнился и отдёрнул её:

— Нельзя, я же сейчас призрак. Другие люди не видят меня, только фонарь. Разве не будет странно, если возле тебя вдруг необъяснимым образом начнёт парить фонарь?

— И что?

После некоторого раздумья Ся Цин коснулся своего носа и попросил:

— Пожалуйста, помоги мне отнести его во дворец.

Лу Гуаньсюэ долго не менял позы, затем тихо рассмеяться и пробормотал:

— Ты действительно... — но он не закончил фразу, вместо этого без лишних слов послушно оставил фонарь у себя.

Так, на улице Лингуан появилась небесная фигура, одетая в белое, с серебряным гуань и маске, с фонарем в форме лотоса в руке, привлекая бесчисленные взгляды прохожих.

Ся Цин чувствовал себя немного неловко, но не мог понять, что тут не так — в конце концов, не устанет же Лу Гуаньсюэ от того, что понесёт фонарь.

После минутного колебания Ся Цин искренне сказал: «Спасибо». Затем, почувствовав, что это прозвучало недостаточно уважительно, добавил: «Это стоило тебе хлопот». Все еще чувствуя, что этого мало, продолжил: «Извини за беспокойство».

— Ты и правда должен хорошенько поблагодарить меня, — лениво ответил Лу Гуаньсюэ. Он слегка изогнул губы в улыбке и, глядя на тех, кто украдкой бросал на него взгляды, шепнул так, чтобы слышали только они вдвоём, — Поблагодарить меня за то, что я не выколол этим людям глаза.

Я вообще-то не за это тебя благодарил, ясно?

Ся Цин: «...»

....

На обратном пути в императорский дворец Ся Цин снова стал свидетелем зрелища. На улице Цимо, самой процветающей и оживлённой улице Лингуана, столкнулись лицом к лицу две группы людей, враждебно глядя друг на друга. Один человек сидел на лошади, а другой – в карете.

Конь был огненно-кровавым скакуном, способным пройти тысячу ли, а всадником являлся не кто иной, как Янь Му, с которым Ся Цин однажды столкнулся во дворце.

При сегодняшнем солнечном свете можно было отчетливо разглядеть внешность маленького тирана Янь Му. Одетый в черные плотные боевые одежды, с туго стянутыми волосами, он казался в расцвете сил, однако злобный блеск в его глазах добавлял ему мрачности. По глубоким глазницам и слабым синеватым теням под глазами было очевидно, что он позволял себе излишества.

— Хорошая собака не преграждает дорогу. Но кого я здесь вижу? Вэй Люгуан, разве твой старик не держал тебя дома на поводке? Все еще осмеливаешься расхаживать по улице с важным видом? — презрительно усмехнулся он.

Из кареты донесся презрительный смешок, произнесенный ровным тоном, в котором сквозило пренебрежение:

— Если даже регент не сломал тебе ноги, почему я должен сидеть дома взаперти?

Лицо Янь Му в тот же миг потемнело. Кнут в его руке взвился, со свистом рассек воздух и резко хлестнул кучера, державшего поводья. Застигнутый врасплох, кучер не успел среагировать, как на его лице и теле появились кровавые следы от кнута. Он вскрикнул от боли и рухнул с сиденья.

Хотя семья бесчисленное количество раз наставляла Янь Му избегать неприятностей с семьями Вэй и У, это не означало, что он был кротким. После потасовки с Вэй Люгуаном в башне Фэн Юэ и недавней их стычки в зале Цзинь Луань он кипел от гнева. Теперь, снова встретившись с ним на улице, он больше не собирался сдерживаться.

Занавес кареты резко распахнулся. В толпе Ся Цин заметил лицо этого печально известного в Лингуане за свою распущенность и ветреность повесу.

Хотя имя Вэй Люгуана означало "поток света"*, сам он ни капли не соответствовал изящности и возвышенности этого имени. На нем был гуань из фиолетового нефрита и черно-красная мантия, а также из-за долгого пребывания среди женщин от него исходил стойкий аромат румян и пудры. Однако он не производил впечатления чрезмерно вульгарного человека и, судя по его словам и поступкам, был просто высокомерным молодым господином из богатой семьи. 

[*流光, так же означает распространение благословений на будущие поколения; струящийся и сверкающий блеск; в частности, относится к лунному свету, который течет подобно воде; относится ко времени, которое течет подобно текущей воде.]

В этот момент выражение лица богатого юноши стало ледяным, и он с презрением произнёс сквозь стиснутые зубы:

— Янь Му, ты снова хочешь весь день стоять на колени перед залом Цзинь Луань? Если хочешь – валяй, только не втягивай этого молодого господина. Хочешь подраться, иди и найди моего отца в резиденции Вэй. После боя, я гарантирую, ты будешь стоять на коленях достаточно долго.

От ярости лицо Янь Му исказилось до неузнаваемости, и с гневным криком он взревел:

— Вэй Люгуан!

Но тот просто задернул занавеску, словно отгораживаясь от чего-то неприятного:

— Поехали. Не обращайте внимания на этого бешеного пса.

Стража унесла кучера, и другой человек сел на лошадь и погнал экипаж в объезд.

Оставшись в одиночестве, Янь Му кипел от ярости, но ничего не мог поделать. В конце концов, он взмахнул кнутом, сильно ударив по группе зевак у дороги.

Кнут был с зазубринами, и один удар сразу же превратил плоть в месиво, оставив невинных прохожих лежать на земле, моля о пощаде с окровавленными лицами. Люди, стоявшие рядом с Ся Цином и Лу Гуаньсюэ, в страхе разбежались, опасаясь быть задетыми.

Подавленно вздохнув, Ся Цин выразил свое разочарование, поскольку ему больше нечего было сказать об этом феодальном обществе, где царил произвол власти.

Рядом с ним главный представитель феодализма равнодушно наблюдал за происходящим, не проявляя ни малейшего интереса, после чего поднял фонарь в форме лотоса и спросил:

— Ты достаточно увидел?

— Да, пойдем.

Пройдя несколько шагов вперёд, Лу Гуаньсюэ с неопределённой улыбкой произнёс:

— Я думал, ты преподашь Янь Му урок.

Ся Цин странно посмотрел на него.

— Я же не идиот. С таким темпераментом, как у Янь Му, сможет ли он сдержать свой гнев? Если не найдёт виновного, пострадают другие.

Лу Гуаньсюэ кивнул.

— В глубине души значит ты считаешь меня безмозглым человеком, которому нравится вмешиваться в чужие дела, — озадачился Ся Цин.

Когда вокруг никого не было, Лу Гуансюэ небрежно передал фонарь Линвэй Ся Цину. Тот послушно взял его, опустил голову и с любопытством стал возиться с фитилём, и тут сверху раздался медленный голос Лу Гуаньсюэ:

— Ну, похоже, тебе действительно нравится вмешиваться в чужие дела.

Пальцы слегка надавили, и Ся Цин чуть не вырвал фитиль из фонаря. Он поднял голову и холодно уставился на стоящего напротив человека. Лу Гуаньсюэ изогнул губы в лёгкой улыбке:

— Но это очень хорошо. Тебе не нужно ничего менять.

Я все равно не собирался меняться. Закончив мысленно язвить, Ся Цин снова опустил голову, продолжая играть с фонарем. Его ресницы отбрасывали тень на светлые глаза, а чёрные волосы мягко ложились на бледные щеки, придавая ему до смешного покладистый вид.

Лу Гуаньсюэ просто стоял рядом и наблюдал.

Внезапно Ся Цин заговорил.

— До прихода в этот мир я никогда не думал, что мне нравится вмешиваться в чужие дела.

В основном из-за современного правового общества, где не так много беспорядка. Либо он не мог вмешаться, либо просто не мог с этим столкнуться.

— Хм, — Лу Гуаньсюэ, заинтригованный, спросил, — Каким человеком ты был раньше?

— Какого ответа ты ждешь? Мнения других людей обо мне или моей собственной оценки? — немного заколебался Ся Цин.

Лу Гуаньсюэ на мгновение задумался, а затем усмехнулся.

— С чего бы мне слушать мнение других людей о тебе?

Ся Цин провел рукой по волосам, вспоминая свою прошлую жизнь, и откровенно ответил:

— Полагаю, самый обычный.

— Что значит обычный? — снова спросил Лу Гуаньсюэ.

— Если можно чётко описать, то значит, это уже не обычно, — съязвил Ся Цин.

Вырос обычным образом, ходил в обычную школу, и, не считая его склонности наблюдать за людьми и странной тяги к целомудрию, Ся Цин никогда не чувствовал себя особенным. 

Лу Гуаньсюэ улыбнулся и не стал развивать тему дальше, вместо этого сказав:

— Я нашел способ вернуть тебя к жизни.

Ся Цин будто отключился на секунду и застыл:

— Что?

— Хотя, это скорее "не вернуть тебя к жизни", а вернуть контроль над твоим собственным телом.

Ся Цин уставился на него, не веря своим ушам.

— Ты шутишь?

Лу Гуаньсюэ с улыбкой на губах и глубоким взглядом спросил в ответ:

— Ты думаешь, мне нравится шутить?

Ся Цин: «…» Нет, Лу Гуаньсюэ никогда не любил шутить.

— Не хочу! — сухо заявил Ся Цин.

Лу Гуаньсюэ пристально на него посмотрел.

Ся Цин, снова почувствовав разочарование, вспомнил, как его насильно заставили вселиться в тело в башни Чжай Син, и ему почти захотелось ударить кого-нибудь фонарем. Однако он сдержался, посчитав это действие слишком по-девичьи, и проглотил раздражение:

— И не заставляй меня.

— Хорошо, — улыбнулся Лу Гуаньсюэ.

К тому времени, как они вернулись во дворец, уже стемнело. Наступила ночь, и императорский двор засиял огнями. Девять ярусов дворцовых чертогов под лунном свете напоминали дремлющих зверей.

Когда стемнело, Ся Цин чиркнул спичкой и зажёг фитиль, наблюдая, как фонарь медленно загорается в темноте.

Льдисто-голубые лепестки сияли флуоресцентным блеском, холодным, но великолепным, невольно напомнив ему истории из легенд о русалках.

Протянув фонарь вперед, Ся Цин заметил:

— Похоже на фонарь, освещающий путь ушедшей душе.

Раз он находился в духовном состоянии, то дворцовые служанки или евнухи видели бы только лампу в форме лотоса, мягко парящую в воздухе.

— Больше похоже на привидение, — спокойно произнёс Лу Гуаньсюэ.

— ...О.

Ся Цин снова продолжил возиться с цветком.

Лу Гуаньсюэ стоял рядом, равнодушно наблюдая за происходящим. В белоснежных одеждах, с черными волосами он, казался, холоднее, чем зимняя ночь.

К концу марта все вокруг забурлило жизнью. В императорском саду в изобилии цвели различные цветы и ценные растения, сопровождаемые жужжанием насекомых.

Он внимательно смотрел на Ся Цина. 

Мысли молодого человека были ясны и непорочны, как будто он вырос в атмосфере безграничной любви, ярко выражая свои эмоции: радость, гнев, печаль и счастье. Казалось, что его с детства окружали заботой, воспитывая искреннюю и добрую натуру, подобную огню и ветру. Однако такой характер почему-то сочетался с удивительно тихой, почти загадочной душой.

Он вспомнил, как Ся Цин упомянул в преграде «детский дом», и его слова: "нет ни родителей, ни прошлого, нет ни будущего, ни пути вперёд".

Когда Лу Гуаньсюэ отвел взгляд, Ся Цин как раз разобрал ручку фонаря и держал цветок на ладони.

— Так должно быть лучше. Это больше не похоже на привидение, — пробормотал он, почесывая ухо. 

В конце концов, в этом мире есть небесные фонарики! Так что нет ничего удивительного в том, что лотосовый фонарь парит в воздухе!

Ся Цин повернул голову и взглянул на Лу Гуаньсюэ, испытывая довольно сложные чувства к нему, потому что в этом мире только он мог видеть его и разговаривать с ним. Хотя Ся Цин никогда не чувствовал себя одиноким, такая связь все равно казалась редкостью. И, честно говоря, Лу Гуаньсюэ относился к нему не так уж плохо.

— Если завтра пойдешь в суд, просто разбуди меня, — сказал Ся Цин, волоча за собой фонарь. Хотя, по-хорошему, он должен будет проснуться раньше Лу Гуаньсюэ.

— Мгм.

Немного подумав, Ся Цин добавил:

— Спасибо, что заботишься о моих чувствах, но тебе не обязательно так себя сдерживать, — он тщательно обдумал свои слова, а затем произнёс, — Эта эпоха отличается от той, в которой я вырос. Некоторые люди должны быть убиты. Невозможно судить о невиновности или вине, основываясь на моей системе ценностей.

Главное не убивай ради забавы, как в башне Чжай Син.

Сказав это, он вдруг почувствовал, что переоценивает себя — разве Лу Гуаньсюэ из тех, кто будет сдерживаться ради других?! Фея просто по природе не любит убивать и питает отвращение к крови, а он тут действительно отнёсся к себе слишком серьезно. Впервые в жизни испытав такую странную смесь неловкости и стыда, Ся Цин дёрнул уголок губ, но все же сдержавшись, продолжил:

— Эм, если вдруг я тебе понадоблюсь, просто дай мне знать. В конце концов, я всего лишь призрак, существо не от мира сего, и в чём-то всё же удобен.

Сначала Лу Гуаньсюэ уклончиво улыбнулся, услышав предыдущие слова, и ничего не сказал, а затем, отвечая на последнее заявление Ся Цина, произнёс:

— Ты даже не можешь оставить меня, так где же ты можешь мне понадобиться.

Ся Цин: «…» Ах, да, если бы ему понадобилась помощь в краже чего-то, Лу Гуаньсюэ должен был быть на месте преступления.

Чувствуя себя обескураженным, Ся Цин не успел придумать, чем бы возразить. Но тут, проходя мимо укромного уголка дворцовой стены, он внезапно услышал голоса. 

Среди слабого стрекотания насекомых послышался раздражённый голос молодого человека.

— Фу Чаншэн, сколько раз тебе повторять? Я не хочу покидать дворец!

Вэнь Цзяо?

Ся Цин застыл на месте. 

Лу Гуаньсюэ никогда не задумывался о том, что стоит избегать раскрытия своего присутствия, и уверенно продолжал идти вперед.

Ся Цин дернул его за рукав и быстро оттащил назад. Лу Гуаньсюэ взглянул на свой рукав, улыбнулся и, понизив голос, спросил:

— Тебе действительно так нравится смотреть чужую драму?

Конечно же, нет, но Ся Цин неопределенно ответил:

— ...Может быть.

Вот он снова лезет в чужие дела и наслаждается всеобщей суматохой! Он, безусловно, отлично вписался в образ «тёплого, отзывчивого гражданина Ся».

За ними была высокая стена. Заросшие цветами и растениями уголки были украшены пышными ветвями баньяновых деревьев. Лу Гуаньсюэ поднял взгляд и сказал:

— Раз уж тебе так хочется понаблюдать, давай посмотрим повнимательнее.

С этими словами его фигура чуть покачнулась, его мантия начала развеваться, словно снег на ветру, и вот он уже сидит на вершине высокой стены.

Ся Цин: «!» Чёрт возьми! Кто из нас призрак, ты или я?!

Оказывается, Лу Гуаньсюэ ещё и владеет цингун?

Держа свой фонарь, он быстро взлетел и сел рядом с Лу Гуаньсюэ. Какое-то безымянное вьющееся растение карабкалось по стене, зелёные листья плотными слоями накрывали кирпич.

— Я никогда не думал, что однажды буду сидеть с тобой на стене и смотреть чью-то драму.

— А я никогда не думал, что вообще когда-нибудь стану смотреть на чью-то драму, — слегка усмехнулся Лу Гуаньсюэ.

Ся Цин замолчал. 

По другую сторону стены действительно стоял Вэнь Цзяо. Он все еще был одет в зеленую одежду молодого евнуха, и сам весь выглядел нежным и хрупким, как побег бамбука. Напротив него стоял молчаливый и сдержанный молодой человек, с прямой, как у сосны, осанкой, и твёрдым, словно железо, характером.

Вэнь Цзяо, крайне раздосадованный, сказал:

— Зачем уходить из дворца? Чтобы продолжать бродить по улицам и страдать? С меня хватит тех дней. Я больше не хочу так жить.

Фу Чаншэн ничего не сказал. Он был одет в форму дворцового стражника низкого ранга дворца Чу и просто передал с трудом заработанную золотую бусину Вэнь Цзяо, произнеся хриплым голосом:

— Хорошо, если не хотите уходить, тогда не уходите.

Вэнь Цзяо замер, получив золотую бусину, и на миг осёкся, но, вспомнив всё, что пришлось пережить за последние дни, снова почувствовал обиду, и зарождавшееся чувство вины тут же растворилось. Его глаза покраснели, когда он сказал:

— Я просто не могу вынести страданий. Я не хочу быть чьим-то слугой. Что я могу сделать? Я так долго рос принцем в королевстве Лян, и меня воспитывали вот таким, что я могу поделать.

Фу Чаншэн поднял голову, когда-то выдающийся молодой генерал на полях сражений королевства Лян, теперь превратился в пыль под ногами. С решительной и красивой внешностью, он с нежностью посмотрел на слезы в глазах юноши и тихо сказал:

— Если Ваше Высочество не хочет покидать дворец, все в порядке.

Вэнь Цзяо спрятал золотую бусину, затем внезапно что-то вспомнил и, с покрасневшим носом, спросил:

— Значит, ты собираешься покинуть дворец? Ты собираешься бросить меня? Фу Чаншэн, сейчас у меня нет никого, кроме тебя, — тихо пробормотал он, по-детски наивно, но в то же время предельно эгоистично, слезы потекли по его щекам, — Ты единственный, кто добр ко мне в этом мире, пожалуйста, не уходи. 

Фу Чаншэн хранил молчание.

Он был генералом, еще молодым, и он мог легко покинуть этот дворец царства Чу, место, где людей съедали, не выплевывая костей, и начать всё с начала, вновь возвыситься, реализовать свои амбиции. Но в лунном свете слезы юноши превратились в кандалы, сковывающие его шаги.

После некоторого раздумья Фу Чаншэн попытался объяснить:

— Ваше Высочество, я сначала покину дворец, а потом вернусь за вами, — он пообещал, — Я не позволю вам больше страдать.

Но слезы юноши хлынули еще сильнее. 

— Нет! — Вэнь Цзяо испуганно протянул руку и схватил его, кончики пальцев дрожали от страха, он хрипло взмолился, — Не уходи, брат Чаншэн. Я умру, если тебя не будет во дворце Чу.

Он назвал его брат Чаншэн.

Вэнь Цзяо смотрел на него с мольбой в глазах:

— Не уходи.

Фу Чаншэн спокойно посмотрел на него. Это был его принц. С детства избалованный, боящийся трудностей и лишений, тщеславный и слабый, наивный и в то же время эгоистичный. Он винил других за то, что его избаловали, сделали неспособным переносить трудности, и винил небеса за несправедливость, которая привела его к такой ситуации.

Его взгляд словно ранил Вэнь Цзяо, и ему стало ещё обиднее, но он знал, как вести себя с Фу Чаншэном. Как и каждый раз до этого, его губы дрожали, а голос был полон слез, когда он сказал:

— Брат Чаншэн, не уходи, теперь у меня есть только ты. Ты обещал моей матери заботиться обо мне, ты не можешь бросить меня, брат Чаншэн.

Характер Фу Чаншэна был добродушным и стойким, как тёплый камень. Смотря на него тёмными глазами, он мог видеть все его мысли насквозь, но все же он предпочел протянуть руку и вытереть слезы с его лица, хрипло ответив:

— Хорошо, Ваше Высочество, я не уйду.

Он не стал говорить о том, как трудно ему было прятаться во дворце и скрывать свою личность. Как только его обнаружат, он умрет, меч висит над его головой, и облегчения не предвиделось. В любом случае, если бы он это сказал, Его Высочество просто притворился бы глупым и начал вести себя как избалованный ребенок, чтобы скрыть это.

Вэнь Цзяо заплакал от радости, и в глубине его глаз промелькнул намек на самодовольство. Он взял Фу Чаншэна за руку и сказал:

— Брат Чаншэн, я уже привлек внимание императора, и Бай Хэ-гугу также сказала, что поможет мне. Как только я стану его любимым наложником, я попрошу его вернуть тебя к службе и снова отправить на поле боя.

Фу Чаншэн горько улыбнулся.

Как мог этот зловещий и деспотичный молодой император царства Чу снова вернуть его к службе, не говоря уже о том, чтобы благоволить принцу королевства Лян?

Он серьёзно и сдержанно произнес:

— Ваше Высочество, император Чу – нехороший человек, вам лучше не провоцировать его.

Вэнь Цзяо больше всего не хотелось слышать это предложение. Он намеренно старался забыть о том, что произошло в кабинете.

— Нет. Я уже дважды его оскорбил, а он меня не убил. Бай Хэ-гугу говорит, что я для него особенный.

Он всегда был уверен в себе.

— И... — Вэнь Цзяо прикусил губу, долго колебался и, наконец, подняв глаза, сказал, — Похоже, я чистокровный русал, как и моя мать. А чистокровные русалки от природы обладают способностью очаровывать сердца людей.

Когда он сказал это, в его глазах вспыхнуло волнение.

Фу Чаншэн спокойно наблюдал за ним, его красивое и молчаливое лицо не выражало никаких эмоций. Красная родинка между бровями Вэнь Цзяо излучала очаровательный свет, придавая ему невинный и в то же время капризный вид.

— Брат Чаншэн, ты ведь поможешь мне, правда?

— Ты хочешь соблазнить Лу Гуаньсюэ? — хриплым голосом спросил Фу Чаншэн.

Вэнь Цзяо, кажется, вовсе не считая это чем-то унизительным, просто ответил:

— Да.

Фу Чаншэн долго молчал, прежде чем сказать:

— Ваше Высочество, а Ваши отец и мать... и королевство Лян...

— Хватит! Я знаю!

Глаза Вэнь Цзяо внезапно покраснели. Он знал, что собирался сказать Фу Чаншэн. В кабинете Его Величество произнес те же самые слова с улыбкой, и в конце концов эта фраза, словно пощечина, небрежно разрушила то немногое, что осталось от его достоинства. 

— Но что я могу поделать? — Вэнь Цзяо вытер уголки глаз своими тонкими руками, его дрожащее тело сотрясалось от рыданий. — Никто из вас не испытал того, через что прошел я, так какое вы имеете право судить меня? Я просто не хочу жить тяжелой жизнью, я просто хочу подняться наверх, я просто хочу жить хорошо. Неужели это преступление?

— Я тоже хочу отомстить за своих отца и мать, но королевство Лян уже пало! Чем ты хочешь, чтобы я мстил? — он чувствовал себя таким обиженным, что постоянно вытирал слезы. — Перед смертью моя мать сказала мне, что милости и обиды – лишь перипетии судьбы. Она всего лишь хотела, чтобы я жил счастливо. Я просто хочу жить счастливо. Я не хочу тащить на себе ненависть за павшее государство и разрушенный дом. Фу Чаншэн, пожалуйста, не заставляй меня.

Фу Чаншэн знал его характер, но впервые так ясно осознал его эгоизм. 

Ненависть за павшую страну и погибшую семью — это не то, что можно навязать, взваливать на свои плечи. Если человек испытывает хоть каплю благодарности за свою жизнь, хоть проблеск тоски по своей родине — эта ненависть уже течёт у него в крови. Но ведь об этом давно следовало догадаться, не так ли.

Вэнь Цзяо, захлёбываясь слезами, сказал:

— Я никогда не считал себя хорошим человеком, — он всхлипнул, — Я действительно очень эгоистичный, но, брат Чаншэн, пожалуйста, не надо меня ненавидеть. У меня кроме тебя никого не осталось.

Фу Чаншэн оцепенел от этих слов, уже столько раз слыша их за эту ночь. Он на мгновение закрыл глаза, затем открыл их и произнёс:

— Хорошо, Ваше Высочество.

Вэнь Цзяо наконец улыбнулся сквозь слезы. Радостно держа золотую бусину, он повернулся и ушел.

Ся Цин, сидевший на стене и наблюдавший за происходящим, был слишком потрясен, чтобы отреагировать, и его взгляд сначала упал на суровое и красивое лицо Фу Чаншэна, закаленное на поле боя. Теперь одетый в серую одежду стражника, он напоминал хищного орла, которому подрезали крылья, и который добровольно прыгнул в ловушку.

Выслушав весь разговор этих двоих, выражение лица Лу Гуаньсюэ оставалось безразличным, он давно привык к тому, что его имя часто всплывает в чужих разговорах. Он просто спросил Ся Цина:

— Теперь мы можем идти?

— ...Пойдем.

Когда Ся Цин спустился со стены, он еще раз взглянул на Фу Чаншэна.

Листья виноградных лоз на стене тихо зашелестели. Фу Чаншэн остался стоять на месте, словно каменная статуя. Сделав несколько шагов, Ся Цин снова оглянулся. 

Безразличный взгляд Лу Гуаньсюэ скользнул по нему.

— Хочешь, я привяжу его перед тобой, чтобы ты мог как следует рассмотреть?

Ся Цин мгновенно вышел из оцепенения.

— Забудь об этом, — он быстро сменил тему, сказав с раздражением, — Как ты думаешь, чего они вообще добиваются?

— Вэнь Цзяо стремится к богатству и славе. Что касается Фу Чаншэна, то у него уже давно помутился рассудок*, — беспечно ответил Лу Гуаньсюэ.

[*脑子进水了吧 (nǎo zi jìn shuǐ le) дословный перевод – в мозги вода попала; (обр.) обр.) крыша поехала, с головой проблемы, перестать соображать. Фраза является разговорным выражением, используемым для обозначения того, что чье-то мышление или поведение кажется иррациональным, абсурдным или нелогичным. Это означает, что человек не мыслит ясно или здраво, как будто на его мозг попала вода. Его часто используют с юмором или сарказмом, чтобы прокомментировать чьи-то сомнительные действия или решения.]

Ся Цин: «...»

Лу Гуаньсюэ, вдруг кое-что вспомнив, усмехнулся:

— О, хотя согласно пророчеству того огня, у меня тоже должен быть помутненный рассудок.

Ся Цин потерял дар речи и отвернулся, чтобы поиграться со своим фонарем Линвэй.

Когда он ещё не знал Лу Гуаньсюэ, то история показалась ему похожей на мелодраматическую мыльную оперу, где все – злодеи.

Один избалованный, наивный и жалкий персонаж с трагическим прошлым, которого преданно любил честный и верный генерал с их родины, всё мечтал пробиться наверх. Перепробовав все возможные средства, он, наконец, забрался в постель к новому императору Чу, но его подвергли физическому и эмоциональному насилию, пряча в золотой клетке. Позже его пути пересеклись с Верховным жрецом, и помогая инсценировать его смерть, тот обращался с ним как с заменой прежней любви — жестоко и страстно. Все элементы мелодрамы были налицо, и это действительно впечатляло.

Тогда, когда он услышал эту историю, его представление о характере Лу Гуаньсюэ сводилось к образу картонного тирана, которому суждено пройти через «погоню за женой», потом быть опозоренным, а позже получить пощечину, как комнатная собачка.

Теперь, проведя так много времени вместе, и даже однажды оказавшись в его духовной преграде, он знал хотя бы краешек настоящего характера Лу Гуаньсюэ. Ся Цин почувствовал, что сказанное тогда замечание Лу Гуаньсюэ: «Продолжай, пусть говорит. Я тоже хочу услышать о своём конце», вероятно, было довольно ироничным. Когда Лу Гуаньсюэ не сходил с ума, то был даже более рассудительным и спокойным, чем он сам. Неизвестно, что чувствовал Лу Гуаньсюэ, слушая сюжет, в котором его самого описывали как какого-то идиота.

— Тебе интересен Фу Чаншэн? — небрежно спросил Лу Гуаньсюэ.

Ся Цин мял пальцами маленький лепесток, покачал головой, затем кивнул, на мгновение задумался и снова покачал головой.

— Не то чтобы интересен, просто я чувствую… что это странно.

Очень странно.

При виде Фу Чаншэна у Ся Цин возникло подсознательное чувство... что они должны быть знакомы, как будто они старые друзья. Поэтому, видя его таким смиренным перед Вэнь Цзяо, вынужденным подавить свою гордость и достоинство, Ся Цин почувствовал себя довольно неуютно.

Лу Гуаньсюэ просто ответил слабым "мм".

Ся Цин вздохнул и продолжил:

— Хотя, может, это и не так уж странно. Но он генерал из королевства Лян? Теперь зная это, ты собираешься что-то с ним сделать?

— Ты хочешь, чтобы я с ним что-то сделал?

Ся Цин выглядел озадаченным:

— Почему ты спрашиваешь меня?

Он просто нашел Фу Чаншэна немного странным, вот и все, и он сказал, что не будет вмешиваться в дела Лу Гуаньсюэ.

Лу Гуаньсюэ отвел взгляд.

— Тогда не буду.

Ся Цин: «?» Такой добрый?