Глава 7
Она не проронила ни слова за всю дорогу. Молчала, не поднимая глаз, будто старалась исчезнуть. Я не задавал вопросов. Не пытался говорить с ней, понимая, что сейчас ей это было ни к чему. Ей было плохо. Так плохо, что мои слова или вопросы только добавили бы боли.
Я часто бросал на неё взгляд через зеркало заднего вида, надеясь уловить хоть какую-то эмоцию, но каждый раз видел только её опущенные плечи, её напряжённые пальцы, вцепившиеся в край грязного свитера, и опущенные глаза. Она даже не пыталась встретиться со мной взглядом.
Когда мы приехали, я вышел из машины и, не раздумывая, обошёл её, чтобы открыть пассажирскую дверь. Она сидела, не двигаясь. Даже не сделала попытки подняться, и я без лишних слов подхватил её на руки. Её тело, казалось, ничего не весило — она была слишком хрупкой, слишком маленькой. Она не сопротивлялась. Просто замерла, но, как только мои руки обхватили её, она сильнее прижалась ко мне, будто искала защиты.
В груди что-то больно кольнуло от этого движения. Казалось, её прикосновения прожигают меня насквозь, будто оставляют раны. Я с трудом держал себя в руках, чтобы не сорваться. Всё, чего я хотел — спрятать её. Забрать куда-то далеко, где никто, никогда не сможет её обидеть. Укрыть так, чтобы больше ни одна душа не посмела коснуться её, причинить ей хоть каплю боли.
Я вошёл в квартиру, не обращая внимания на грязь на своих ботинках, и сразу направился в спальню. Слишком торопился, чтобы подумать о таких мелочах. Осторожно опустил её на кровать, чувствуя, как она напряглась в моих руках. Когда её спина коснулась мягкой ткани простыни, она тихо втянула воздух и прикусила губу. Она пыталась скрыть боль, но я всё равно её видел.
Я остановился рядом с кроватью, не зная, что делать дальше. Она лежала передо мной, не двигаясь, будто была куклой. Её глаза, яркие, голубые, будто ледяные осколки, наконец, встретились с моими. Они были красными. От слёз. Эти слёзы, казалось, высушили её изнутри, оставив только боль и пустоту. Сейчас она не плакала, но её глаза всё равно выглядели уставшими, будто застыли в этом состоянии навсегда.
— Снежинка, — я произнёс это имя тихо, осторожно, будто мог напугать её даже своим голосом. — Тебе нужно помыться. А потом обработать раны.
Она никак не отреагировала. Просто смотрела на меня, но словно сквозь меня, не видя ничего. Я чувствовал, как внутри всё сжимается от беспомощности. Я хотел помочь, но не знал, как. Боялся сделать что-то не так. Боялся сказать что-то, что ранит её ещё сильнее. Чёрт, я боялся вообще что-либо делать.
Она отвернулась, снова опустив взгляд, и попыталась отодвинуться на кровати. Её движения были неловкими, натянутыми. Я заметил, как она снова прикусила губу — видимо, от боли.
— Малышка, — мой голос дрогнул. — Доверься мне. Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто помогу. Помогу помыться и обработать раны. Хорошо?
Молчание. Оно казалось бесконечным. Каждый миг её тишины становился для меня пыткой. Она боялась. Это было очевидно. Я видел её страх во всём: в том, как она сжималась, в том, как её пальцы нервно перебирали ткань свитера, в том, как её плечи чуть подрагивали. Она боялась меня.
Но, наконец, она кивнула. Едва заметно, но кивнула.
Я осторожно взял её на руки, снова чувствуя, как хрупкие пальцы обвивают мою шею. Её прикосновения были осторожными, будто она боялась обжечься. Мы зашли в ванную, и я аккуратно посадил её на стиральную машинку. Её руки быстро нашли край свитера, она потянула его вниз, пытаясь спрятаться.
— Его всё равно нужно снять, малышка, — сказал я тихо. — Ты можешь не прятаться.
Она замерла, её голубые глаза расширились. В них снова вспыхнул страх.
— Что... Что вы будете делать? — её голос дрожал, как и она сама.
Её вопрос резанул меня по живому. В её глазах я прочитал не просто страх. Это был ужас. Ужас передо мной. Перед моими словами.
— Снежинка... — я сделал шаг назад, стараясь показать, что не представляю для неё угрозы. — Я ничего тебе не сделаю. Я просто помогу. Тебе нужно отмыться от грязи и крови. И всё.
— Т… Точно? — её слова прозвучали так тихо, что я едва расслышал.
— Чёрт, Снежинка… Я клянусь, что не причиню тебе вреда, — мой голос сорвался, стал громче, чем я планировал. — Да я скорее умру, чем обижу тебя!
Её глаза снова наполнились слезами, а я, осознав, как резко прозвучали мои слова, тут же попытался исправить ситуацию.
— Прости… Прости меня. Я просто… Я не хотел тебя напугать. Я правда только хочу помочь.
Она долго молчала, прежде чем тихо прошептать:
— Хорошо... Ладно…
Эти слова были для неё чем-то простым, незначительным. Но для меня они стали настоящим облегчением.
Я сделал шаг к ней, взялся за край её свитера и осторожно стянул его через голову. Но то, что открылось под ним, заставило меня остановиться. Замереть. Мой мозг не сразу смог обработать увиденное.
Её тело казалось фарфоровым, но не от хрупкой красоты, а от того, сколько раз оно било об землю и вновь склеивалось. Синяки разной свежести покрывали кожу, отчего она напоминала карту чужой жестокости. Ожоги оставляли красные и тёмные следы — как метки, как напоминания о боли, которая длилась слишком долго. Порезы, глубокие и неглубокие, покрывали её бока, руки и ноги, словно кто-то с ненавистью пытался вырезать из неё саму жизнь.
Я не понимал, как она ещё держится. Её грудная клетка медленно поднималась и опускалась, словно каждый вдох давался ей с трудом. Её худоба казалась почти болезненной, а плечи, напряжённые даже в неподвижности, кричали о том, сколько она вынесла.
— Господи... — прошептал я, не в силах отвести взгляд.
Это был не просто шёпот. Это была молитва. Молитва о том, чтобы ей больше не причиняли боль. Молитва о том, чтобы я смог защитить её, даже если сам не знал, как.
Сейчас мне было всё равно на то, как она выглядит. Её внешность, её фигура — всё это потеряло значение. Передо мной была не просто девушка, а живая боль, сгусток страдания, который почему-то всё ещё цеплялся за жизнь.
Я медленно потянулся к пуговице её джинсов. Я двигался осторожно, стараясь не напугать её, но этого оказалось недостаточно. Она вздрогнула так резко, будто моё прикосновение обожгло её. Её тело напряглось, а глаза расширились от страха.
— Тише, малышка... Всё хорошо, — мой голос был тихим, почти умоляющим.
Я мягко положил ладони на её бёдра, чтобы она не пыталась отползти. Она замерла, но её дрожь не прекращалась. Я видел, как ей страшно, и этот страх обжигал меня сильнее, чем любая боль, которую я испытывал прежде.
Когда она перестала дёргаться, я осторожно расстегнул пуговицу. Каждое моё движение было медленным, словно я боялся сделать ей ещё больнее. Я начал стягивать джинсы, аккуратно, чтобы не задеть её ран. Её тело было лёгким, словно она ничего не весила, но эта лёгкость только подчёркивала, как сильно её измучили.
Под джинсами осталось бельё телесного цвета. На фоне её бледной кожи оно почти сливалось, но мне всё равно были видны следы насилия. Каждый синяк, каждый порез казались немым укором.
Я замер, глядя на неё. Если бы это была другая ситуация, если бы всё было иначе... Может, я бы обратил внимание на её изгибы, на её тонкую талию, на плавные линии её тела. Но сейчас я не чувствовал ничего, кроме жалости и гнева.
Я включил воду, чтобы наполнить ванну. Шум воды наполнил комнату, но она не шевелилась. Она сидела на стиральной машине, всё так же неподвижная, с пустым взглядом, устремлённым куда-то в пол.
Когда вода наполнила ванну, я снова подошёл к ней. Я аккуратно поднял её, чувствуя, как её тело напрягается от моего прикосновения. Она больше не сопротивлялась, но её напряжение кричало о том, как ей страшно.
Она стянула с себя бельё, медленно и неуверенно. Я видел, как ей это тяжело, как она будто борется сама с собой. Её хрупкость была почти осязаемой.
Её тело было измученным, но даже с этими синяками и ранами она оставалась красивой. Это была не физическая красота. Это была красота её силы, её способности продолжать, несмотря на всё, что с ней сделали.
Я помог ей забраться в ванну. Тёплая вода коснулась её кожи, и я заметил, как её плечи немного расслабились. Она сидела в воде, опустив взгляд, а я просто стоял рядом, давая ей привыкнуть.
Я взял дуршлаг и включил тёплую воду. Направил струю на её спину, чтобы смыть грязь. Она вздрогнула и тихо зашипела, когда вода коснулась её ран.
— Прости, малышка, — прошептал я, стараясь говорить как можно мягче.
Я медленно смывал с неё грязь и кровь. Каждое моё движение было осторожным, словно я боялся сделать ей ещё больнее. Когда её кожа стала чистой, я перешёл к её волосам. Их светлые пряди были спутанными, грязными, потерявшими блеск. Я аккуратно намылил их шампунем, массируя её голову.
Эти простые действия, которые раньше казались мне повседневными, сейчас ощущались как нечто священное. Я понимал, что в свои двадцать пять лет я впервые делаю что-то действительно важное.
Когда я закончил, я протянул ей полотенце. Она взяла его, укуталась, и на мгновение я увидел, как её взгляд стал немного менее пустым.
Когда она вышла из ванной, я не мог оторвать от неё взгляд. Даже с синяками, с ранами и ожогами, она была прекрасна. Её хрупкость, её изломанность делали её настоящей, живой.
Я понимал, что мне придётся быть рядом с ней. Защищать её. Любить её. Потому что иначе она просто не выживет. И я уже не мог представить, как буду жить без неё.