Глава 12
Глава 12.
– Это неправильно! – орала Вика в оранжерее. – Так нельзя! Нельзя! Почему?! Почему дети?! Почему Димка?!
Слезы лились рекой, как будто лужи превратились в озера. И бедный папоротник прямо чихал от соли. Тори стояла на коленях возле кадки, уткнувшись носом в прохладные листья, и поливала их слезами. Внутри болело ВСЕ! И опухоль в правой груди. И сердце в левой. И желудок выпрыгивал от рыданий. И голова раскалывалась от мыслей.
– Ненавижу! Ненавижу эту жизнь! Будь она проклята со своими страданиями! – Вика от отчаяния била кулаками по деревянному полу. – За что?! За что Димка?! Он же как ангел! Он же никому не сделал зла! Не хочу жить! Не хочу все это видеть! Не хочу-у-у...
Димка умер во время операции. Врачи в шоке – никто не ожидал такого исхода. Да, операция сложная. Да, мальчик слишком мал для большого наркоза. Но ведь просчитали все до последней мелочи! Что же не учли? Что не выдержит маленькое сердечко?..
Вика узнала эту новость самой последней – утром следующего дня. Проспала, обкурившись, чуть ли не сутки. Облегчение наркота не принесла. На душе было паршиво. Голова гудела. Тело ломило. Вернулась мысль о неминуемой операции. Жить не хотелось. А тут еще Димка...
– Боже, Димочка! Малыш! За что?! – кричала она в небеса. – Я ненавижу тебя, бог! Ты зверь! Ты подонок! Ты убиваешь самых маленьких и беззащитных! За что?! Убей и меня! Слышишь? Ты, сволочь! Убей и меня! Я не хочу жи-и-и-ть!
Кто-то обнял ее за плечи, прижал к груди и стал осторожно гладить по голове. Молча. Вика сначала пыталась вырваться, но крепкие руки не отпускали. И было в них что-то убедительно сильное, что заставляло подчиниться.
Истерика постепенно сходила на нет. Тори сдалась на милость властных рук, и ей вдруг стало так тепло! Эти сильные мужские руки! Наверное, в детстве так обнимал бы ее папа. Она смутно помнила, что так хотелось такого теплого, родного, до боли щемящего. Того, чего так не хватало в детдоме и интернате.
– Гэнд-дальф-ф, – все еще всхлипывая, сказала она и подняла переполненные до краев глазищи на своего спасителя.
На нее сверху, улыбаясь, смотрели... очки!
– Что вы меня тут облапали! – оттолкнула она Вячеслава Михайловича. – Что? Никогда не видели, как нахалки плачут? Вы же так меня называете, да? Думаете, я грубая? Что у меня нет чувств, да? Что я не способна плакать и переживать? А я тоже человек, без понтов! И я так любила Димку-у-у...
Слезы опять нахлынули потопом, и отчаяние захватило разум. Но Слава не стал ее больше успокаивать. Он поднял Вику на ноги, встряхнул и потянул за руку по коридору.
– Куда, куда вы меня тащите? – пыталась сопротивляться девчонка, позабыв об истерике. – Я не собираюсь с вами спать! Извращенец! Вы что, думаете, что эсес у нас все разрешено? И можно не отвечать на вопросы?
Но Слава упорно молчал, игнорируя все подколки и подогревая проснувшееся любопытство.
– А-а, понятно, в хирургический корпус тянете, – догадалась юная партизанка. – Пытать будете, да? Иголки под ногти загонять? Скальпелем пальцы отрезать? Без понтов.
– Я бы с удовольствием отрезал у тебя одну единственную часть тела, – не выдержала сама невозмутимость. – От этого ты бы ничего не потеряла, даже наоборот.
– Грудь, что ли? – не поняла Тори.
– Нет, язык. А то он у тебя как тряпка на ветру треплется. Ну вот, пришли. Добро пожаловать в ад! – и доктор распахнул перед Викой двери в хирургический корпус.
На самом деле это был хоспис для умирающих. Просто врачи не хотели лишний раз травмировать и так уже психически неуравновешенных больных и говорили, что там хирургия. Это позволяло держать тайну, не допуская посторонних.
– Зачем, зачем вы мне все это показываете? – возмущенно спрашивала Тори, когда врач властной рукой направлял ее из палаты в палату.
Но Вячеслав Михайлович упорно молчал. А Вика смотрела на все распахнутыми от ужаса глазами.
Если на земле и был ад, то находился именно здесь, в хосписе. И выглядел он гораздо страшнее, чем в дутых фильмах ужасов. Потому что здесь было все по-настоящему. Настоящее горе. Настоящая боль. Настоящая смерть.
Люди с ампутированными руками, ногами. Без глаз, рта. С перекошенными от боли лицами. Со зловещими стонами. Умоляющими криками. Молчащие. С закрытыми глазами. Обтянутые кожей черепа и тела. Худые, как у скелета, руки. Хрипящие голоса. Кроющие матом от боли.
Это был оскал самой смерти. Она как будто издевалась над Викой, говоря: вот я какая, и ты тоже так умрешь, и вы все так умрете, и ничто вам не поможет!
Тори уже не плакала. Не ужасалась. Как будто внутри умерли все чувства, и она сама стала как скелет, высушенный страданиями.
Какой-то мужичок с выпученными глазами похабно скалился, пытаясь сухой рукой ухватить ее за ногу. Тетенька со вздутым, как у беременной, животом плакалась на свои мучения:
– Дзетка, дапамажы! Няма мочы! Больна! Папраси урача, как зрабиу укол!
Молоденький парнишка с перевязанным горлом что-то сипел (может, приглашал на свидание?).
Вика шла как закодированная, автоматически переставляя ноги. Таких шокирующих кадров она не видела ни в одном кино. Отчаяние. Безысходность. Смерть.
К детям Слава ее не повел. Он почувствовал, что уже хватит. Еще чуть-чуть – и опять может начаться истерика. Тут передозировка (как и во всем остальном) только усугубит ситуацию. Он молча вывел ее из хосписа в оранжерею и отпустил руку.