Глава 10
Леся
— Ольховский, ты офонарел? Я не стану с тобой целоваться, — проговариваю я, до скрипа сцепив зубы.
— Я и не собираюсь, — нагло ухмыляется он, продолжая удерживать меня перед собой, прилепив ладони на мою талии. — Нам нужно не поцеловаться.
— Что за игра дебильная? Так сделать сможет каждый.
— Это только кажется. Обычно в нее садятся играть те, кто испытывает друг к другу хоть какую-то симпатию, но еще не пара. Один соблазняет, другой должен продержаться как можно дольше и не поддаться своим гормонам, — почти шёпотом тараторит Максим. Его лицо так близко, что мы едва не цепляемся носами. — Но к нам это не относится. Просто поиграем на публику.
— А если я не хочу так играть? — протестую я и сжимаю пальцы в кулак,пытаюсь всячески увеличить расстояние между нами.
Фигушки. Максим, как глыба. Не двигается в пространстве ни на миллиметр.
— Поздно, — тихо констатирует он, а в его глазах зажигается огонь. — Твой Алёша уже здесь и палит вовсю.
Мое сердце в прямом смысле слетает с привычного ритма. И я даже не понимаю... Это оттого что теперь знаю: сейчас Алекс наблюдает за нами? Или потому что именно в этот момент мою талию сильнее сжимает одна ладонь Ольховского, а вторую он запускает мне в волосы, пройдясь ей по шее к затылку.
Максим рывком снова притягивает меня к себе, будто бы действительно собирается поцеловать. Но Ольховский замирает, а наши лица теперь так близко, что мы соприкасаемся кончиками носа.
Меня парализует от этого странного щекочущего покалывания в груди.
— Давай, Синичкина. Тебе надо подыграть мне. Всего пять минут. Сделай вид, что тебе все это нравится. Попробуй не сидеть, сжав кулаки, как будто хочешь мне втащить. На нас же все смотрят. — шепчут его губы, а я чувствую сладкий аромат жвачки.
Настолько сладкий, что в моем животе тут же отзывается тёплый спазм.
Делаю глубокий неровный вдох. Господи, как же я реально хочу втащить сейчас Ольховскому за все. Особенно за то, что он оказался тогда в той подсобке. За то, что назвал меня стремной. За то, что его ленивая задница оказалась на отчислении именно у моего дедушки. За то, что втянул меня во всю эту авантюру. За то, что из-за него я сейчас зажимаюсь с ним у всех на виду...
И самой себе втащить тоже хочется. За то, что такая слабохарактерная и ведомая. За то, что я стремная дура, решившая однажды пригласить парня на свидание.
Черта с два! Выкусите. И Смирнов в том числе! Лицом я, значит, не вышла для звезды универа?
Разжимаю уже затекшие кулаки. Убираю свои ладони со спокойно вздымающейся груди Макса и касаюсь ими его лица. Осторожно прикладываю их к щекам. Зажмуриваюсь... И как только подушечками пальцев ощущаю мягкое покалывание щетины, я вся покрываюсь мурашками... А Ольховский шумно выдыхает.
От его парфюма у меня кружится голова. Даже с закрытыми глазами... Я распахиваю их и тут же попадаю под прожигающий взгляд Макса.
Я не понимаю, что со мной происходит. Мое тело одновременно опаливает жар и слабость. Такая же, как и в коридоре, когда Максим заставил обнять себя. Такая же, когда он дышал мне в шею и ухо, пока на нас смотрела Майер. И мое сердце опять пытается выбить мне рёбра. Почему так происходит уже сотый раз за вечер?
Рассматриваю каждую черту лица Макса. Выразительные скулы, подчеркнутые впалыми щеками... И только сейчас замечаю на них несколько родинок, рассыпанных в какой-то абстрактной геометрии. А Ольховский лишь вызывающие ухмыляется своими глазами.
— Уже лучше. Не сидишь, как деревяшка, — низкий шёпот впивается мне в губы, а его пальцы перебирают мои волосы и плавно опускаются к шее.
— Я. Не. Деревяшка, — цежу я, ощущая дикую волну неописуемой злости, смешанной с трепетом.
Склеившись взглядом с глазами Максима, веду головой, задеваю его кончик носа своим, слегка отстраняюсь и запускаю ладони ему в волосы. Странно, но всегда взъерошенная копна казалась такой жёсткой, но мои пальцы зарываются в мягкую шевелюру. Я неосознанно сжимаю их...
И чувствую, как в ответ сильнее сжимается горячая лапища на моей талии.
— Он все еще пялится на нас. Глаза сейчас вылезут из орбит... — довольно сипит Макс и другой своей лапищей ведёт по моей шее вверх.
Я едва не вопрошаю вслух: кто он? Пока мой затуманенный мозг не сигналит мне - Смирнов! Я же здесь из-за него... и Майер... но мне сейчас явно не до них...
Потому что ладонь Макса касается моего подбородка, а потом аккуратно сдавливает его пальцами.
Я судорожно вдыхаю воздух, приоткрывая рот. И улыбающиеся губы Максима оказываются в такой близости от моих, что меня накрывает галлюцинация, что они уже касаются меня...
Я чувствую обжигающее дыхание у своего лица, ощущаю горячие пальцы, которые гладят мой подбородок... Все мое напряжение плавно стекает к низу живота, оставляя за собой непривычную пустоту внутри...
Не понимаю, какого черта вообще позволяю себе такое...
Толпа вокруг нас неожиданно одобрительно гудит.
— Что это? — хватаюсь за остатки реальности. Изо всех сил пытаюсь вернуться в происходящее и избавиться от пугающих ощущений в своем теле.
— Первая пара сдалась, — хрипит Макс и, убрав ладонь с моего лица, опять бережно запускает ее в мои волосы. — Остались мы и еще одни. Сможешь продержаться и не засосаться со мной?
У меня напрочь перебивает дыхание. Он издевается! Весь этот дурацкий вечер просто наслаждается тем, что я здесь в роли белой вороны. Хренов садист!
В потемневших глазах я вижу лишь неподдельное нахальство. Боже, не дай мне придушить Ольховского, когда здесь столько свидетелей!
Меня ошпаривает чувством аффекта. Резко дергаю пряди волос Максима в своих пальцах, заставляя его втянуть воздух сквозь зубы.
— Сосаться с тобой я никогда не стану, Максимилиан, — ядовито провозглашаю ему в лицо.
Тьма полностью перекрывает карие радужки напротив. Дыхание Ольховского учащается, а его пальцы на моем затылке тут же фиксируют мою голову. У меня нет возможности пошевелиться. Лишь смотреть в горящие бешенством глаза...
— Никто не смеет меня так назвать, Синичкина.
— А я буду, Мак-си-ми-ли-ан... — смакую каждый слог.
И желваки на его лице танцуют ламбаду.
— Леся, блин, — рычит он.
Толпа вокруг нас уже ведет обратный отсчет, а я просто издевательским шепотом повторяю полное настоящее имя Максима... Мне хочется довести его до ручки.
И даже взбешенный взгляд Ольховского не пугает так, как жар, хлынувший по моему телу, когда Макс прижимает меня одной рукой так сильно, что я перестаю соображать.
Все и вся в комнате, заполненной людьми и гулом голосов, сливается в белый шум. Макс больше не смотрит мне в глаза. Его темные ресницы опускаются. Теперь он, тяжело дыша, жжет взглядом мои губы. И я зачем-то зеркалю его жест. И зачем-то задаюсь вопросом...
Губы такие же горячие, как и его дыхание?
И толпа вокруг нас взрывается диким ревом. Они определили победителя...
***
— Ты видел? Видел, как она смотрела? Я думала, она просто взорвется от злости, — кружусь на месте, широко расправив руки.
— Ну, на тебя смотрела не только она. Все, — хмыкает Макс. — Ты была гвоздем программы сегодняшнего вечера.
Перестав кружиться, торможу напротив Ольховского, сидящего на капоте своей машины. Несколько секунд смотрю, как он в теплом свете фонаря жует огромный гамбургер, а потом прячу лицо в ладони.
Я и Макс уже как час назад уехали с тусовки, а меня все ещё не отпускает какое-то невообразимое чувство... Наверное, это эйфория?
Или как ещё можно назвать состояние, когда хочется одновременно и петь, и плясать? Вот прямо здесь, посреди пустынной парковки торгового центра в этой майской ночи.
Я все ещё чувствую в руках и ногах нервную дрожь, но теперь она жутко приятная.
Весь вечер меня швыряло то дикий жар, то в лютый холод. Все эти взгляды, перешептывания в нашу сторону роем кружили вокруг.
Этим любопытный носам не хватало только микроскопов и луп. А некоторые девочки из студсовета в упор меня не узнали.
За исключением, конечно же, Майер. О, ее змеиный прищур я теперь вряд ли вообще забуду. Очень надеюсь, что она стёрла от злости свои виниры до дёсен. Несколько раз мы столкнулись с ней в толпе нос к носу, и она даже не поздоровалась. Лишь проткнула меня и Макса взглядом. Молча.
Я думаю, это победа.
Правда, Алекс так и не попал в поле моего зрения. За исключением той встречи в коридоре и в момент этой странной игры. Но в обоих случаях я не видела его реакции. По закону подлости он всегда оказывался у меня за спиной.
Жаль, потому что даже шокированная физиономия Инги стоила всей этой подготовки. Стоило даже того, что бедная милая Нина буквально гонялась за мной по квартире, пытаясь надеть под платье эти ремешки. И первые секунды в них я вообще ощущала себя, как... прости Господи.
И мне нужно признаться самой себе, что весь сегодняшний тот адреналин стоил даже всех зажиманий с Максом.
И я признаюсь. Ольховский, не считая своего пошловато-тупого юмора и порой слишком наглых телодвижений, от которых сводило теплом где-то под ложечкой, держался очень натурально.
Я же не глупая. Я прекрасно понимаю, что девушки Максима - это птички иного полёта. И мое появление с ним могло нанести сокрушающий удар по его имиджу. Но надо отдать должное имиджу нашего военкомата. Его Ольховский боится гораздо больше.
Весь вечер Макс вел себя так, словно это и не игра вовсе. Уверенно представлял меня всем, с кем приходилось общаться. Всегда держался рядом и... Черт возьми, но где-то в глубине души мне было с ним спокойно...
Делаю глубокий вдох. И выдох. Осторожно растопыриваю пальцы, поглядывая через них на Максима.
Опершись вальяжно разведенными ногами о решетку радиатора, он сидит на капоте своей чёрной тачки. И точит гамбургер так, что трещит за его ушами на всю парковку.
Опускаю руки и наблюдаю уже за Максом, не сдерживая улыбку.
— А я предлагал взять еды и тебе. Будешь? — он неожиданно перестает жевать и, невинно моргая, протягивает мне откусить гамбургер.
У меня тепло сжимается где-то в животе. И это точно не от голода. Я настолько накачена эмоциями, что мне не до еды.
Эти приятные спазмы разлетаются по моему животу, потому что Ольховский в этот момент чересчур... милый.
Хочется даже поругать себе за такие мысли, но... Не могу.
Привычно напыщенный и важный, сейчас Макс – сама непосредственность. Светит голыми коленками из потрепанных дырок на джинсах и протягивает на полном серьезе мне свой гамбургер.
Максимилиан, блин. Давлюсь смехом и качаю головой, отшучиваясь:
— Нет. Спасибо. Я после шести не ем.
— Оно и видно, — хмыкает он, отправляет в рот оставшуюся часть булки с мясом и тянется за салфетками в бумажный пакет от Макдональдса.
Я выгибаю брови и вопросительно взглядываю на Максима. А заодно ставлю свои руки в бока.
— Вот сейчас не поняла... Хочешь сказать, я толстая?
Макс закатывает глаза, вытирает рот салфеткой и кидает ее обратно в пакет.
— Я хочу сказать, что по твоей фигуре заметно, что лишнего себе не позволяешь, — слегка откинувшись назад, упирается двумя руками о капот и оценивающе смотрит куда-то в меня.
Я фыркаю. Вот он. Видимо, его язвительная натура была просто голодна, потому что опять вернулся тот же Ольховский. Но щеки мои загораются сами собой.
— Ты, кстати, ни слова не сказал о том, как я выгляжу, — показательно поправляю подол платья и одёргиваю полы джинсовки. — Твоя сестра старалась, между прочим.
— Я думал по моему лицу все и так видно.
— Видно, что?
— Что нормально ты выглядишь, Синичкина, — Макс саркастически усмехается уголком рта.
А я нахохливаюсь. Я себя в зеркале не узнала, сотни глаз сегодня просто испепеляли меня... И никто даже не усмехнулся мне в лицо. Впервые в жизни ощутила себя как-то иначе, чем просто Олеся Синичкина, студентка первого курса факультета информационных технологий. А Ольховскому, значит, всего лишь нормально?
На секунду мне во мне вспыхивает искра обиды, но я гашу ее холодной мыслью. А мне-то какая вообще разница, что думает он?
Желаемый эффект от этого вечера достигнут был. Майер в осадке, Смирнов, вроде, то же. А я теперь вроде как и не такая стремная. Осталось решить лишь один вопрос, который вертится в моей голове с того момента, как Макс привёз меня к дому.
— А что дальше? — прямо бросаю Ольховскому. — Нам продолжать играть этот спектакль? Что типа мы... ну... — неожиданно пытаюсь в словах, а мое лицо снова краснеет.
— Что мы все ещё пара? — спокойно добивает мой вопрос Макс, постукивая подошвой кроссовка по решетке радиатора.
Поджимаю губы и киваю. Со вздохом он задумчиво устремляет взгляд в ночное небо, будто бы ответ читается именно там.
— Если мы завтра появимся в университете и сделаем вид, что завяли помидоры, то это будет как-то подозрительно... — разглагольствует Макс. — Думаю, пока стоит придерживаться этой же легенды. Тем более пар у меня сейчас нет, лишь консультации перед госами. Так что сильно надоедать тебе не буду. Я же надеюсь, тебя не переклинит передумать отдавать мне ответы, — он перестает пялиться на майские звездочки и устремляет вопрошающий взгляд на меня.
И вся эта ночная загадочность и романтичность тут же рассеивается. Не спасает обстановку даже этот одинокий фонарь на парковке у машины Ольховского.
Теперь вздыхаю уже я.
— Не переклинит, — бормочу и ощущаю, как горчит на языке. Сейчас я мысленно очень рада, что дедушка все-таки улетел на свою конференцию. — Значит, пока придерживаемся той же легенды. Я поняла. Играем дальше.
— Точняк. Игра, — встрепенувшись, Макс спрыгивает с капота и лезет во внутренний карман своей ветровки. И, сияя ехидной улыбкой, отдаёт мне свернутые в тонкую трубочку оранжевые бумажки. — Держи. Ты выиграла честно. Редко кто не поддаётся моим чарам...
И меня снова зажимает в огненные тиски. Сердце ныряет куда-то в желудок. Меня едва не переключает обратно туда... в ту самую игру... в секунду головокружительную «до»...
Глотая огненный ком в горле, я резко встряхиваю головой. Нельзя вспоминать о той игре.
— Спокойной ночи, Ольховский, — делаю вид, что вообще не замечаю протянутых мне купюр.
Разворачиваюсь на пятках ботинок и уверенным шагом направляюсь в арку под домом напротив парковки.
— Лесь, а деньги? — слышу у себя за спиной.
— Это тебе на растижопургер, — громко оповещаю я на всю улицу, даже не оборачиваясь.
— Давай хоть отвезу до дома. Нефиг по ночам шастать.
— Ты машину дольше заводить будешь, — продолжаю шагать в сторону своего дома, уже почти скрываясь под его аркой.
Точный адрес Максиму я не сказала. Бабули в нашем дома уж больно глазастые и языкастые.
— Ты точно дойдёшь? — ещё громче басит Макс мне вслед.
— Да! — выкрикиваю перед тем, как окончательно скрыться за темным поворотом.
И сразу же замираю. Даже не дышу. Слушаю. Слушаю не то, через сколько заведётся мотор машины на парковке, а стук своего сердца.
Оно барабанит между рёбер на хаотичный лад. И когда все-таки слышу удаляющийся звук рычащего мотора, с глупой улыбкой до ушей медленно плетусь по тротуару мимо чужих подъездов к своему.
Я нахожусь в каких-то своих облаках. И, возможно, так высоко, что не сразу понимаю, что на тротуаре передо мной всплывают двое.
— Опачки, — прокуренный хрип заставляет меня резко затормозить. — Красота, а чего одна? Проводить?
Мне требуется меньше секунды, чтобы понять - а вот это плохо. Очень плохо. Потому что двое мужиков передо мной не смахивают на рыцарей. Вместо доспехов на них черные спортивные костюмы, а на рожах - жуткие ухмылки.
Бросаю беспомощный взгляд за их спины. До моего подъезда от силы метров двадцать. Я даже вижу, как мерцает тусклая лампочка над ним. Но мне точно не дадут до него дойти. Во рту пересыхает, а в горло сдавливает тиски паники. Я хожу этой дорогой каждый день и не только в светлое время суток. И то, что меня заметили и пристали именно сегодня, мне хочется винить это платье и эти чертовы ремешки...
Сейчас я до онемения кончиков пальцев рук и ног жалею, что решила скрыть свой адрес от Макса. Не говоря ни слова, я молниеносно разворачиваюсь и быстрыми шагами направляюсь обратно к парковке за аркой дома.
— Девочка, — мерзкий гогот за моей спиной подгоняет меня практически перейти на бег, — ну, куда же ты?
Дрожащими руками вытаскиваю из кармана джинсовки телефон, уже понимая, что номера Макса у меня до сих пор нет. Мы так и общаемся в этом дурацком чате. Я не знаю, уехал ли он или нет, но молюсь, чтобы хотя бы недалеко.
Я просто пишу в наш чат: «Вернись! Их двое».
Надежды мало, а жизней у меня не девять... Видимо, поэтому мой мозг успевает в подкатывающей истерике вспомнить про Бо.
Господи! Хоть бы он взял трубку. Он же ближе всех. Ему лишь спуститься с пятого этажа. Только бы Бо не спал.
— Олесь, а ты чего так поздно звонишь? — раздаётся недоуменное в трубке практически сразу. — Что-то слу...
— Бо, миленький, встреть меня, пожалуйста. Мне... — тараторю дрожащим голосом.
Пять шагов. Мне осталось всего лишь несчастных пять шагов, и я вынырну из темноты двора в арку...
Но меня резко тормозят, хватая за руку. Телефон тут же летит на землю, а я взвизгиваю от леденящего страха.
— А вот и догнали, — один из мужиков дёргает меня к себе, а смех второго где-то рядом режет слух.
Я хочу заорать, но оказываюсь в том самом кошмаре, где вместо крика из горла вырывается тишина. В голове проскакивают миллиарды чудовищных картинок моей возможной участи.
Наверное, именно они заставляют меня на каких-то остатках самообладания изо всех сил толкнуть мужика, который держит меня за руку. Вырываюсь чудом, а ещё каким-то чудом в темноту и тишину двора врезается свет фар и визг тормозов.
Когда вижу знакомый чёрный капот и радиаторную решетку, то готова просто зарыдать в голос. И мне кажется, что Макс с битой в руках из машины вылетает раньше, чем она останавливается. Каждая мышца его лица напряжена, глаза, как два чёрных угля, а плечи словно приобрели ещё больший размах.
— От девушки отошли, — скалится он, делая взмах битой.
И этого оказывается достаточно, чтобы сбить с этих двоих спесь. Никаких больше ухищрений. Один реверанс бейсболиста, и мы с Максом остаёмся во дворе уже наедине.
— Ты как? — перестав сверлить звериными глазами темноту, где исчезли эти два утырка, Максим опускает биту и переводит взгляд на меня. С тревогой осматривает с головы до ног. В свете автомобильных фар вижу, как тяжело вздымается его грудь, а пальцы до белых костяшек сжимают бейсбольный атрибут. — Синичкина, — прерывисто выдыхает он, — какого хрена ты одна поперлась? Сложно было дать тебя довезти? Что за детский сад? Башкой думать умеешь вообще?
Это становится последней каплей моих эмоций на сегодня. Она-то и всколыхивает бурю. Мои губы предательски вздрагивают, и я разливаюсь рыданиями, закрыв лицо руками. Чувствую себя, как маленькая девочка, которую наказали и поставили в угол. Причем ни за что. Макс что-то говорит, а точнее, отчитывает, но я уже не слушаю.
Путаю вдохи, всхлипы и выдохи, пока не ощущаю на своих плечах тяжесть чужих горячих ладоней.
— Ладно, все. Я успел и это главное... — бормочет мне Макс куда-то в макушку.
Поднимаю голову и наши лица оказываются друг напротив друга. Близко. Опять. Который раз за этот вечер.
Через соленую пелену слез замечаю, как растерянный взгляд Максима сосредоточенно скользит по моему лицу... глаза... губы... снова глаза... А кадык на его шее нервно дёргается вниз... Как и мое перепуганное сердце...
— Не реви, Птичка-синичка... — на лице Макса появляется полуулыбка.
Чувствую, что его теплые лапищи на моих плечах осторожно сжимаются сильнее. Я всхлипываю. И дрожу еще сильнее. Хочу просто прошептать Максу самое искреннее спасибо, на которое только способна, но не успеваю...
— Руки от неё убрал, мразота! — слышится грозное по всей округе.
А колотящая дрожь по моему телу сменяется сходом ледяной лавины по спине. Богдан!
Я и Макс одновременно поворачиваемся на голос. Со стороны моего подъезда на нас летит Бо. В домашних штанах и тапках.
Максим ошарашенно округляет глаза, а я не успеваю вставить и слово.
Лишь испуганно ловлю ртом воздух, когда кулак Богдана с хорошего замаха врезается в лицо Ольховского.