Большой мир, незнакомый я
Мне не было отпущено времени на то, чтобы по-настоящему оклематься после случившегося. Всё произошло как-то внезапно, чужими руками, на чужом дыхании, как будто не со мной. Я ещё не успел осознать произошедшее, не смог пережить это, обдумать, принять, а уже пришлось подчиниться обстоятельствам и, по настойчивым наставлениям друзей, начать готовиться к поездке в Петербург. Они говорили — перемена пространства пойдёт на пользу, и, быть может, я найду в нем себя. Я не спорил — не потому, что соглашался, а потому, что не было ни сил, ни воли противостоять. И действительно, уже через четыре дня должен состояться званый ужин — важное мероприятие в одном из городских отелей, где ковры приглушают звук шагов, а свет падает мягко, обволакивающе; куда съедутся те, кто может быть полезен в становлении дела, в поиске новых связей, в налаживании тонкой дипломатии с теми, кто способен различить замысел в тишине моих идей.
Я по-прежнему не помню ничего о своём деле. И всё же я ощущаю — не разумом, а нутром — что когда-то, когда это дело ещё не потеряло имя и лицо, оно принадлежало мне неслучайно. Возможно, в нём была моя подлинность, что-то вроде миссии или долга, к которому я однажды сам пришёл, не под давлением, а по внутреннему зову. Теперь я, быть может, и не узнаю никого из тех, кто соберётся за тем длинным, вычурно накрытым столом, но надеюсь, что кто-то узнает меня. Возможно, мой путь был единственно возможным. Возможно, где-то в его сути скрывается ответ на вопрос, который я даже не умею пока формулировать.
Последние ночи — тяжёлые. Настолько, что и ночью я будто остаюсь в той же бледной реальности, не переходя границ сна. Сон приходит медленно, с запозданием, но и тогда не приносит утешения. Я не ухожу в него, как раньше — не ныряю с головой, не растворяюсь в покое. Скорее, это прерывистое существование в промежутке между сном и бодрствованием, в зыбком, затуманенном состоянии, где даже лёгкий шорох за окном кажется тревожным. Я не могу прожить это утешительное ощущение полного погружения, когда разум отключается, а тело впервые за день находит покой. Я сплю мало. Бессонница стала почти телесной, плотной, как туман в полях за городом. Виной тому — головные боли, всплывающие воспоминания, которые приходят вместо снов. Необъяснимые, отрывочные, почти безликие.
Я не знаю, что именно надеюсь найти в этой новой стране. Что я ищу в Петербурге? Не знаю. Но одно я знаю точно — я хотел бы найти тебя. Твоя фигура, напротив, будто состоит из света, и я ощущаю твоё присутствие так отчётливо, как чувствуют запах травы после ливня или прохладу ветра, когда открываешь окно ранним утром. Тебя, чьё лицо размыто и несформулировано в моей памяти, но чьё присутствие ощущается в воздухе, как недосказанная фраза. Кем ты являешься — я не знаю. Но каждый раз, когда внутренне обращаюсь к тебе, чувствую, как будто ты уже был в моей жизни. И, возможно, не ушёл до конца. Возможно, ты всё ещё рядом, но в другом образе, за другим именем.
Иногда мне кажется, что в этих воспоминаниях я вовсе не я. Что там живёт другой человек — с другим голосом, другими реакциями, даже с другой походкой. И это странное раздвоение делает каждый новый день туманнее. Мне хочется, чтобы кто-то рассказал мне, кто я. Чтобы кто-то подошёл, заглянул в глаза и сказал: "Ты был вот таким", — потому что сам я себя не узнаю. Точнее — узнаю лишь фрагментами, обрывками, через случайные привычки или запахи.
Моим единственным спокойствием стало окно. В перерывах между снами и пробуждениями, между головной болью и приглушённым утренним солнцем, я подхожу к нему, смотрю вглубь улицы, и пытаюсь увидеть в городском ландшафте нечто большее, чем просто дорогу или дома. Тогда мне удается рассмотреть в просветах между ними тонкие полоски света, и всё будто замирает в этом ожидании. Я стою у окна долго. Мне нравится замечать деревья — особенно в полумраке, когда они сливаются с фоном, но продолжают жить своей молчаливой жизнью. Они кажутся мне удивительно спокойными, почти благородными. Не шелохнутся, даже если ветер касается их — они будто живут в своём, отдельном времени. Их зелень не вызывает у меня ассоциаций, но даёт покой — тот, которого я лишён внутри. Утренний город в такие моменты ещё немного затуманен, и его дворы с неразговорчивыми фасадами как будто наблюдают за мной, взвешивают. Этот город пока не признал нового меня, но я принимаю его.
Покой приходит в душу, когда вода стекает по телу. Я стою под струёй и чувствую, как вместе с ней уходит тревога, пусть и ненадолго. Вода — тякучая, мягкая, уступчивая, способная разрушать барьеры, которые кажутся прочными и неподвижными.
Я даже решился на контрастный душ, хотя мне не рекомендовали. Холод обжигал кожу, но я благодарен ему за это ощущение, потому что в такие моменты — он дарил мне обрывки воспоминаний.
Я начал писать. Возможно, это было единственное, что помогло мне не потеряться. Я пишу, обращаясь к тебе — не зная, кто ты. Как будто делюсь дневником с ребёнком, который живёт внутри меня. Я рассказываю тебе, как прошёл мой день, и в этих рассказах мне становится немного легче. Я описываю сдержанно, но искренне. Там нет великих событий, но есть множество мелких моментов, за которые я цепляюсь, чтобы не исчезнуть окончательно. Воспоминаний немного, потому они кажутся особенно ценными. Как будто каждый кадр, который сохранился — единственный возможный ключ к настоящему.
Я стал выходить на прогулки в одиночестве, я бы сказал, в уединении. Бродил по улицам, стараясь не думать, но наблюдать, чувствовать, вглядываясь в лица прохожих, особенно тех, кто шёл с собаками или котами на поводке. Их связь с владельцами была такой прочной, что я невольно начал думать: а не стоит ли завести себе четвероногого друга? Но сразу же остановился — сейчас не время. Я сам себе ещё не хозяин.
Одно я заметил чётко: я постоянно прицениваюсь к обстановке. Каждое помещение, каждый человек — под неосознанным, но внимательным сканированием. Я анализирую поведение, пытаюсь предугадать реакции, настроения. Возможно, это — остаток моей прошлой профессии. Возможно, я и тогда был наблюдателем, склонным к анализу, к сближению. Или просто нуждался в людях.
Друзья, которых я недавно обрёл, навещают меня раз в день. Они не навязываются, просто приносят фрукты, спрашивают о самочувствии. Их забота меня немного спасает, даёт ощущение безопасности и родства. Это будто якорь, не позволяющий мне окончательно утонуть.
Но всё же есть один момент, закрытый внутри моей памяти, который не даёт мне покоя. Он не всплывает до конца, а существует, как заноза, как будто внутренний экран прокручивает один и тот же кадр, снова и снова. Это — сцена из прошлого. Я — ребёнок. Мы дома. Мама — рядом. И вдруг, она берёт в руки нож и идёт на отца. Сцена будто в замедленном движении. Время в ней — вязкое, как патока. И тогда, в тех обстоятельствах, я — ребёнок — произношу фразу, которая до сих пор звенит в ушах: «Если я буду внимательнее, ты его не убьёшь?» И потом — истерика. Плач, в котором не было воздуха, только рваный крик.
Именно эта фраза, эта сцена возвращается ко мне чаще всего. Она — как заклятие. Как тихий стук в стену, которую я боюсь тронуть. Кажется, если я начну копать, она откроет мне глаза на многое, но сейчас я не готов, открыть эту дверь в одиночестве.
Я пишу это всё тебе, не зная, читаешь ли ты мой дневник, я даже не уверен в твоём существовании. Но, если ты — единственный, кто может ответить на мой взгляд, когда я его подниму, то ты первый, кого я хотел бы узнать больше, чем себя.