Глава 10
В последнее время Юнги начал говорить что он слишком стар,когда дети просили поиграть он начинал свою шарманку.
Вечером Чимин лежал на кровати ибо чувствовал себя весь день не хорошо,Юнги не давно вернулся с работы и тоже прилёг к рядом,
Чимин приблизился к нему и обнял, прося как кошка ласки.
- Я слишком стар для всего этого.
Чимин сильно расстраился от услышанного, но на её лице не отразилось ничего, кроме улыбки:
— Ну и что с того, что вы немолоды? Я вас быстро догоню. Разве омеге много времени требуется, чтобы состариться?
От этих слов Юнги приподнялся, взял Чимина за подбородок и долго изучал его лицо так же, как ремесленник поворачивает в разные стороны статую, завершив над ней работу и украсив её венцом. Всем своим видом он выражал восхищение красотой своего творения. Мин Юнги находился в таком состоянии, что несколько раз с его уст срывалось:
— О, боже! Как неправильно я поступил!
— Мой господин, что вы такое говорите? Почему неправильно?
— Да потому, что я плохо с тобой обошёлся, как мне кажется. Не нравится тебе здесь.
— Очень даже нравится. Чего мне ещё желать? — улыбнулся Чимин.
Юнги снова лёг и про себя подумал: "Известно, чего… Но тебе и так будет хорошо, с божьей помощью ты будешь счастлив."
Вот так и месяц прошёл. За это время один раз приезжал отец Чимина,забрать сына погостить, но Чимин отослал его назад со словами:
— Батюшка, в последнее время в этом доме всё кувырком, чем только не приходится заправлять! Так что сперва налажу здесь всё, а после приеду.
Он про себя обрадовался.
Отправив восвояси отца, Чимин обратился к Бомгю.
— Сынок, всеми правдами и неправдами уговорил Гаин приехать.
Бомгю медлил. Он был уверен: Гаин ни за что здесь не появится, и стал оправдываться:
— Было бы лучше, если бы отец сам к ней съездил.
— Стыдно, Бомгю, такое предлагать. Эта поездка ничего не изменит. Давай–ка мы с тобой, как папа с сыном, сами заберём её оттуда.
— Вы тоже поедете? — воскликнул Бомгю.
— Почему бы и нет? Если Гаин не будет против моего визита, то что в этом плохого?
На следующее утро Бомгю один отправился за Гаин. Никому не известно, что это ему стоило, но на четвертый день он возвратился вместе с сестрой. Чимин сияя от счастья, появился перед ними, надев на себя красивые украшения, которые муж несколько дней назад выписал из Пэкче. По дороге сердце Гаин разрывалось от противоречивых чувств. Она по–прежнему злилась, но войдя в дом и увидев свою нового папу, она так удивилась, что от подготовленных ею оскорблений остались одни осколки: "Вот это он и есть?"
Чимин завел Гаин под руку в дом и бережно усадил на ковры. Взяв из её рук веер, он спросил:
— Дочка, ты злишься на меня?
От смущения лицо Гаин вспыхнуло, а Чимин тем временем все свои украшения, одно за другим, принялась перевешивать на неё. От происшедшего Гаин обомлела:
— Что вы делаете?
— Ничего, Гаин. Это всего лишь мой прихоть.
Гаин не имела ничего против драгоценностей. Ощутив на себе их тяжесть, она даже забыла хоть как–то отреагировать. Чимин помог ей:
— Гаин, дочка! Ты всё ещё сердишься на меня?
— Нет... Нет... Зачем мне сердится? Об этом даже речи быть не может.
— Тогда в чём дело? У твоего отца такой большой дом, в котором тебя окружают только слуги, а я всего лишь один из них. Так что ты на меня зла не держи.
Даже будучи старше по возрасту, Гаин была неразвита в ведении красноречивой беседы, и от услышанного растерялась, как ребёнок. А Чимин, помахивая на неё веером, продолжал распинаться:
— Я омега бедных родителей, которую вы соблаговолили приютить. Неизвестно, сколько ещё таких голодранцев, как я, воспользуются вашей милостью. Улавливаешь?
Гаин сначала внимала молча, огорошенная таким неожиданным поворотом, а потом чуть было не бросилась перед Чимином на колени:
— Я припадаю к вашим ногам. Простите меня!
Чимин подхватил её под руку, но Гаин всё извинялась и извинялась.
На следующий день Бомгю с глазу на глаз спросил Гаин:
— Ты уже не так сильно обижаешься?
Она взмолилась:
— Брат мой, отравленная злостью, не ведала я, что творила. Только не вздумай никому говорить об этом!
Бомгю рассмеялся. Гаин же никак не давал покоя один вопрос:
— Братец, скажи мне, разве может такая любовь исходить от чужого человека?..
Два дня спустя Гаин попросила отца:
— Отец, отпишите моим письмо, что я остаюсь здесь на пару месяцев.
— Зачем, дочка? — спросил он в замешательстве.
— Здоровье что–то пошаливает… Некоторое время побуду рядом с юным папой. — Гаин немного смутилась.
От радости в глазах Юнги появились слёзы.
Вечером он завёл разговор с Чимином:
— Ты мои печали прогнал прочь. Да воздаст тебе бог по заслугам!
— А что я такого сделал?
— Только одному богу известно, насколько ты мне угодил, от какой тоски и переживаний меня уберёг.
Поскольку ночь была тёмная, Чимин не видел, плачет ли он или нет.
Вдобавок ко всему, младший сын– Джинен отучившись и успешно сдав экзамены, вернулся домой насовсем.
Словно безумный, Чонгук три дня слонялся по улицам.
Когда Хен У один раз попробовал поговорить с ним, глаза Чонгука угрожающе налились кровью. Наблюдая за этим, Хосок также не решался ничего сказать. Хен У не мог сдержать слёз и, всхлипывая, спросил:
— Хосок что с ним случилось?
— А что c ним не так?
С таким же успехом Хосок мог бы спросить дорогу у слепого, поскольку о недавней душевной травме Чонгука ещё никто не знал.
— Хосок, может быть, вам удастся убедить Чонгука вернуться домой? — рыдал Хен У — Если он бросил учёбу, тогда зачем здесь оставаться?
Хосок призадумался.
Спустя несколько дней, когда, как обычно — ближе к вечеру —Хосок был готов к выходу, появился Чонгук и схватил его за руку:
— Ты опять туда собрался, Хен?
— Да... Но если хочешь — не пойду, — слегка неуверенно начал Хосок.
— Нет, я тебя не останавливаю, просто скажи: ты туда направляешься с какой–то определённой целью?
— С какой ещё целью? Просто иду, чтобы скоротать вечер, — ответил Хосок.
— Быстро ли там летит время? Мне нечем себя занять, посоветуй, как мне... лучше всего забыться?
Хосок смотрел на Чонгука, будто пытаясь прочесть недосказанное на его лице:
— Что с тобой стряслось? Чонгук... Выкладывай всё, как есть.
— Что со мной... Ничего.
— Значит, не расскажешь?
—Хен, о чём? — вздохнул Чонгук — Теперь уже и рассказывать не о чем, всё кончено.
Хосок потупил взор:
— Чонгук, можешь оказать мне услугу?
— Услугу?
— Тебе нужно побывать там ещё хотя бы раз. Я обещал.
— Там, где были недавно?
— Да.
— Я больше туда не пойду.
— Но я могу сделать так, что ты полюбишь это место.
Чонгук надолго ушёл в себя, потом тихо произнёс:
— Ладно, давай сходим.
Подтолкнув Чоегука своей просьбой ещё на один шаг ближе к пропасти, Хосок спокойно ушёл.
Чонгук, весь в себе, в комнате Тэхена пил вино. Увидев его в таком состоянии, он занервничал и осуждающе сказал:
— Не пейте больше.
Опустив бокал с вином, Чонгук спросил:
— Почему?
— В последние дни вы стали много пить. Это опасно для жизни.
— Как безнравственно запрещать пить тому, кому пить жизненно необходимо.
Тэхен доводилось не раз слышать подобные речи. Порой от безысходности ему хотелось до крови биться головой о стену. В его сердце возникло глубокое чувство к Чонгуку.
Чонгук отбросил бокал, разбив его о ножку дивана, и откинулся на гору подушек:
— Я здесь сижу только потому, что у меня просто нет сил подняться.
Затем, заплетаясь, пробормотал:
— Я смотрю на тебя без чувств, но я всё же нахожусь в сознании, Тэхен, поэтому кое–какие эмоции ещё остались: отвращение к тебе, например. Даже прикасаться к тебе не хочу...
Вытирая слёзы,Тэхен заметил:
— Чонгук,многие из тех, что приходят сюда, в сторону алкоголя даже не смотрят.
Чонгук злобно сверкнул глазами и подскочил, неистово размахивая руками:
— Говоришь, даже не смотрят? Эх, мне бы пистолет! Перестрелял бы их за то, что такой чудный напиток не почитают. Это они — величайшие грешники. Даже бог не дарует им прощения, а ко мне он милостив.
На некоторое время он затих, утонув в своих мыслях, но ненадолго:
— Если когда–нибудь брошу пить, что вряд ли, то будь уверен: сюда я не буду ходить. Мой путь предопределён, а с остальными что будет?.. Я не знаю, Тэхен не знаю. — Затем, немного помолчав, продолжил.
— Не ведаешь ты, какое горе привело меня к пьянству. Ты сопровождаешь мою печаль, поэтому... останешься со мною... на веки вечные. — Чонгук уткнулся лицом в подушки. Тэхен быстро подошел и перевернул его. Чонгук оттолкнул его:
— Не прикасайся ко мне! Я пока… в сознании. Ты даже не догадываешься,Тэхен как я презираю таких, как ты! Я ненавидел тебя и всегда буду ненавидеть. Но, не смотря на это, я буду сюда приходить, садиться рядом и говорить с тобой. Кроме этого, другого пути нет. Сможешь ли ты это понять, Тэхен... Эх... Оставь... Разве есть на свете место лучше?
— Замолчав, Чонгук посмотрел ему в лицо и увидел в нём лишь тоску. — Надо же, какой спокойный! Омега сколько не поноси — даже не огрызнётся, всё до последнего стерпит. Но ты всех превзошел!
Чонгук сложил руки и лёг, тихо рассуждая:
— Тэхен говорит, что любит меня, но я этого не хочу... не хочу... не хочу... Это всё есть суть сплошной обман. Обыкновенный театр, на котором можно сколотить состояние. Лицо намажут и становятся кто вором, разбойником, нищим, а кто королём с королевой. И давай играть любовь! Слова красивые произносят, и всё выглядит так убедительно, как взаправду. Тэхен тоже передо мною комедию ломает. Я смотрю на него,а вспоминаю о другом.Куда он подевался, и до чего я докатился… Готова пьеса, можно ставить! Об одном пьянице... Впрочем... будь, что будет! От этих тирад никому не легче. Нет ни желаний, ни надежд, ни доверия. Помощи тоже ждать не от кого. Эх... чего уж там...
Чонгук повернулся на другой бок и всё повторял что–то, что Тэхен никак не мог разобрать. Через несколько мгновений его объял сон, но он остался рядом. Намочив в воде уголок одежды, он протер ему лицо, поменял мокрые подушки и, взяв веер, долго ещё так сидел. Разглядывая черты лица Чонгука. Пытаясь понять что протолкнул его на такой путь. Он вспомнил что много раз слышал о ком то мельком из его уст,но так и не смог разобрать. Но как бы там не была он понял что здесь виновата омега,была больно понять тот факт,что этот человек все ещё наверное любить того омегу.Пробило час ночи. Он погасил лампу и, закрыв дверь, ушел в другую комнату.