18.
У Дженни была эйфория.
Нет, не так.
По слогам – эй-фо-ри-я.
По буквам – э-й-ф-о-р-и-я.
По вздохам. По вспышкам в памяти. По мгновениям.
Она никогда не пробовала наркотики, да и напивалась редко, но была уверена, что могла бы каждому зависимому рассказать, как ощущается настоящий кайф.
Нет, не так.
По слогам, по буквам, и так далее.
Кайф.
Когда утро – это не очередной вздох и «о боже, как я устала». Утро – это новый день, новая возможность быть с ним рядом. Иногда прямо сразу, ещё не успевши очухаться. Она открывала глаза, и видела его – спавшего на спине, закинувшего одну руку под голову, сбившего с себя одеяло ногами. Он похрапывал немного, но это ей не мешало, потому что проблемы с носоглоткой приходили к нему с первыми лучами солнца. Можно было на него смотреть, им любоваться.
Можно было считать его реснички, на правом глазу – 138 верхних и 76 нижних, на левом – 142 и 78 соответственно. Когда она ему, сонному и не очень соображающему, сообщила, что все его ресницы посчитала, Тэхён сказал, что Дженни у него сумасшедшая, что ей надо больше быть на свежем воздухе и проветривать голову, а то она от учёбы становится чокнутой.
Дженни из его смешливой тирады запомнила только, что она у него.
Тэхён повёл её тем вечером гулять в парк, и она грела руки у него в карманах, и ей казалось, что все на них смотрят. Дженни было не жалко.
– Берите, берите! У меня так много, что не вмещается, – шептала она.
– Что брать? – Тэхён потрогал её лоб, чтобы убедиться, что она не бредит.
– Моё счастье.
Ещё можно было разбирать его лицо на части, отдельно глаза, отдельно нос, губы, скулы, щёки, подбородок, лоб, переносицу. А потом каждую часть разбирать на чёрточки, укладывать их у себя в памяти. Вбивать туда гвоздями. Ей было совсем не больно, ей было благостно знать, что никогда она это лицо не забудет.
Оно вытесняло из её головы другие воспоминания. Жуткие и тревожные, они стирались, становились бледными и выцветшими, а потом и вовсе превращались в слова, которыми она когда-то те события описывала. Её прошлое перестало так болеть.
Если он просыпался первым, то можно было уткнуться носом в его подушку, вдыхать его запах – теплоты и кондиционера для белья. Потом она выбиралась из кровати, и на цыпочках, чтобы не замёрзли ноги, пробиралась на кухню, где он пил свой обязательный утренний кофе, где был налит уже для неё чай в маленький заварничек, который они вместе купили в супермаркете. Это Тэхён предложил, и Дженни, сперва, засмущалась, выбрала невзрачный, белый, чтобы подходил под остальную его посуду. А потом уцепилась взглядом за обворожительный салатовый чайник с маленькими земляничками на пузе, и жалостливо спросила: «Можно этот?». Тэхён разрешил. У него на кухне теперь было два ярких пятна – её личный заварочный чайник и её кружка, купленная в том же супермаркете, огромная, на 650 мл.
– Что ты из неё пить собралась? – Тэхён смеялся.
– Чай! – Хмыкнула Дженни, и любовно погладила белые, в красные сердечки, бока.
Тэхён ругался, что она ходит босая, и Дженни подсовывала под его бёдра свои ступни, и он грел их, и продолжал ворчать. Она не знала, не могла разгадать, притворяется он или нет, настоящий он, вот такой, сосредоточенный и заботливый, или под неё, потерявшую связь с реальностью, подстраивается. Она только знала, что сама отдаётся на двести процентов, что она вся для него и всё у неё для него.
Когда она ночевала дома, просыпаться было сложнее. Но её радовала мысль о том, что, если сейчас вылезти из-под одеяла, вытерпеть насмешки Джису, обзывающей её «влюблённой дурой», перетерпеть слипшуюся в один жёсткий комок овсянку, едва тёплый душ, трусцу до автобуса, тряску в самом автобусе, то после третьей пары можно будет увидеть Тэхёна, пообедать вместе с ним в столовой.
Он всегда приносил двойные порции, выучил, что у неё аллергия на рыбу и апельсины, и брал ей обед на свой вкус. Дженни сидела в окружении его друзей – приятных, хотя и слегка заносчивых парней и девушек, и порой начинало казаться, что они могут стать и её друзьями тоже.
Хуже всего были те утренние часы, когда она вообще не спала, возвращаясь домой из клуба. У Дженни тогда пропадали все силы и все желания, она мечтала только о том, чтобы помыться и рухнуть в постель, но надо было готовить еду, нельзя было пропускать универ.
Теперь танцевать за деньги стало ей ещё противнее, ещё хуже она стала переносить чужие руки на своём теле, чужие слюнявые губы, пытающиеся поцеловать её то в руку, то в шею, то в губы. Дженни работала по выходным, после смен в кафе, и два раза по будням – во вторник и в среду. Она эти дни ненавидела. Но слово, данное себе, не могла нарушить. Не из-за принципов. Просто у неё рука бы не поднялась теперь брать деньги у Тэхёна.
Она знала, сколько всего у него украла. Она записала каждую вону, которую потратила, и предпринимала жалкие попытки начать откладывать, чтобы потихоньку всё вернуть.
Проблема была в том, что с её доходами и расходами, покрыть долг едва ли удалось бы через пять лет. Она потеряла голову, но не разум, и понимала, что правда откроется раньше. Мысль об этом страшила её и доводила до нервных срывов.
Дженни и правда стала похожа на сумасшедшую, она сама это понимала.
Ей надо было успевать учиться, ухаживать за Джису, подрабатывать на двух работах и видеться с Тэхёном. Последнее – необходимость. Без него, без Тэхёна, у Дженни бы в жизни не получилось так мало спать и так много улыбаться.
А она улыбалась.
Проводя по сорок часов без сна, она выбирала поехать к нему, выбирала посмотреть очередной фильм или сходить в боулинг с его друзьями. Она закапывала глазные капли, чтобы скрыть покраснее белка, выпивала по два литра колы в день, чтобы добыть кофеин, и при этом продолжала ловить приступы счастья – почти приходы, когда видела его.
Дженни чувствовала, что вряд ли долго выдержит в таком темпе. Она перестала надевать наушники, когда выходила на улицу или ехала в автобусе, потому что теперь могла заснуть при любых обстоятельствах. Она отрубалась за рекордные пять секунд, как только голова касалась хоть какой-то поверхности, и на учёбе прилагала все усилия, чтобы держаться в здравом рассудке и не проспать все лекции.
Ещё она врала. Не сильно, по мелочи.
Даже не врала, а не договаривала.
Просто говорила, что работает, но, когда он спрашивал, надо ли её забрать, не хочет ли она к нему приехать после, Дженни отказывалась. Он не допытывался ответа, и такая невнимательность и легковерность задели бы её, если бы не колоссальная усталость.
Дженни стыдилась своей работы.
Она сама знала, что там не происходит ничего неправильного. Да, периодически приходилось терпеть приставания, но она никогда и никому не позволяла ничего лишнего. За несколько лет работы, она ни разу не ушла в приватные комнаты. Это был её личный Рубикон, перейти который, означало бы окончательно и бесповоротно сдаться, и тогда от неё ничего бы не осталось. Тогда бы она сама с собой не могла существовать в одном теле. Дженни прекрасно понимала, что не должна, ни в коем случае не должна двигаться в том направлении.
Один раз она уже совершила ошибку.
Больше на те же грабли наступать не собиралась.
А Тэхёну о том, кем она там работала, что делала, знать было незачем. Он бы, наверное, волновался, просил бы прекратить, может предложил бы денег. Она не смогла бы взять, не смогла бы продолжать быть рядом с ним так невероятно счастлива. Без этого счастья Дженни уже не знала, как жить. Разучилась.
Дни сменяли друг друга, но не превращались в один сплошной муторный поток, как раньше. Нет, они были особенными. О каждом дне у Дженни было что вспомнить, и она цеплялась за крохотные моменты, стремилась сохранить их так рьяно, что, последовав старой привычке сестры, даже завела себе дневник. Вырвала использованные листки в тетради с прошлого года, и каждый день, какой бы уставшей и разбитой она не была, записывала туда то, что с ней приключилось. Только хорошее, плохое ей хотелось забыть.
21.10
Разговаривали с Тэхёном о прошлых жизнях. Он сказал, что, скорее всего, был каким-нибудь грустным зверьком, которого съели из-за его невнимательности. Вот бог в наказание и от злости на такое глупое создание, его и отправил на землю страдать.
Я, наверное, предала Родину. Мне кажется, я бы могла все идеалы предать, если бы от этого зависела судьба близких людей.
Тэхён посмеялся надо мной. Предложил перестать смотреть столько мелодрам, сфокусироваться на ужастиках. Только я не досмотрела ни один фильм до конца. Засыпаю всё время. Он меня фотографирует спящую и некрасивую, и потом этим ужасом дразнит.
У меня от него всё ещё замирает сердце.
Не хочу, чтобы всё заканчивалось.
29.10.
Сегодня не получилось увидеться с Тэхёном, зато он прислал мне кучу видео со смешными котятами. Говорит, должно помочь взбодриться. Бодрости мне и правда не хватает, но, когда он позвонил, чтобы узнать, как дела, сразу стало легче. Это ненормально, наверное, так от другого человека зависеть. Но я не хочу переставать.
Джису не спала, когда я пришла. Она работает над новой картиной. Мы поговорили, и она сказала, что я давно не была такой счастливой. Сказала, что ей даже завидно немножко, потому что какой-то парень, а не она, заставляет меня так улыбаться.
Жаль, что мы так редко говорим по душам. Я это люблю. Это тоже придаёт мне сил.
Завтра четверг. Останусь ночевать у Тэхёна. Он подобрал какой-то жуткий фильм. Сказал, хочет, чтобы я пугалась, и его обнимала.
Только мне рядом с ним не страшно.
Рядом с ним я смелая.
01.11
Отпраздновали Хэллоуин. Я в клубе поработала только до трёх часов, а потом поехала в другой, к Тэхёну и его друзьям. Хотела сделать сюрприз.
Он меня всю зацеловал, когда увидел. Будто мы год в разлуке провели. Так приятно, что он по мне скучает.
Получше познакомилась с его друзьями. Они все чудесные, очень тепло меня приняли. Все похвалили мой костюм, хотя он – сплошная банальность, ведьмочка, полная не колдовства, но разврата. Тэхён нарядился гангстером.
Он всю ночь меня обнимал. Кажется, что-то случилось, но я не стала его расспрашивать. Надеюсь, когда мы будем наедине, он откроется.
Я очень счастлива. Не могу перестать улыбаться, а ещё плакать. Весь лист в моих слезах, но это ничего.
Это, потому что мне кажется, что меня любят.
13.11.
Тэхён подглядывает!
Ему очень хочется подсмотреть, что я тут такого интересного пишу, а я не даю. Вот ещё, будет он смотреть, как я на стольких страницах признаюсь ему в любви. Я и в жизни могу, зачем об этом ещё и читать…
Он хотел меня защекотать, чтобы я сдалась! Не получилось, мне от щекотки не щекотно. Блин, мысли из-за него путаются.
Хотела сказать, что меня даже радует долг, который надо мной висит. Я о нём вспоминаю, когда начинаю совсем голову терять. Когда вот такие моменты, как сейчас. Он лежит, обняв меня за талию, по телику Феллини показывают, и, кажется, что мы почти семья.
Так странно думать об этом.
Сколько лет моей семьёй только Джису была, а тут – Тэхён. Но я не знаю, как ещё обозвать то, что к нему чувствую. Он не просто парень, он – тот, рядом с кем мне всегда хорошо. Надо заземляться в такие моменты. Надо вспоминать о том, с чего всё началось. Чтобы не улететь в своих мечтах куда-то в стратосферу.
Раньше мечты меня исцеляли.
Сейчас, боюсь, они погубят мою реальность.
24.11.
Я говорила Тэхёну, что люблю его в миллионный раз, кажется. Просто так, это вошло в привычку. Мы сидели в столовой, он протянул мне йогурт, заранее сняв крышечку.
Я ему сказала: «Спасибо, люблю тебя».
Он ответил мне: «Пожалуйста».
Его одногруппник, Чимин, долго на нас смотрел, а потом, без экивоков, в лоб спросил у Тэхёна: «Почему ты ей не отвечаешь?».
Он не сразу понял, и я не поняла тоже.
«Дженни тебе постоянно говорит о том, как любит. Почему ты ей того же не говоришь?».
Тэхён растерялся. Я поняла это сразу, по тому, как напряглись его плечи и насупились брови. Мне самой Чимину захотелось врезать и дать понять, что не стоит свой нос в чужие дела совать.
«Потому что мы и так всё знаем друг про друга», – сказала я.
И другой парень тут же попытался сменить тему, и разговор был закрыт. Я только думаю: мы правда знаем?
Тэхён же не может меня не любить? Верно?
Даже если он про это не говорит?