17.
Тэхён проводил эксперименты.
Не те, скучные, из школьных уроков химии, когда розовая вода в колбе превращалась в фиолетовую. Тэхён оказался с Чонгуком в одном классе, хотя и был на год старше. Из-за реабилитации, из-за его пропусков, пришлось задержаться в школе на бесконечно длинные девять месяцев. Они сидели за одной партой, постоянно ссорились по пустякам и доводили учителей до нервных срывов своими приколами, кажущимися остроумными в моменте, а на самом деле, глупыми и грубыми. Однажды они снова ругались из-за того, что у Тэхёна плохо получалась доливать ингредиенты до нужной отметки. Спорить с Чонгуком было здорово, он смешно злился, но быстро сводил всё в шутку и никогда не становился по настоящему серьёзным. Тэхёну это подходило, ему нравилось, что друг не носится с ним, как с писанной торбой, не боится лишнего слова сказать, чтобы не задеть, как остальные их друзья.
– Чёртов придурок, все мозги растерял, – Чонгук вырвал у него из руку колбу, раздражённо махнул головой.
– Да какая разница, – Тэхён потянулся, положил голову на парту. Ему было всё равно на учёбу, отец, наконец-то нашедший баланс между просветлением и жизнью, не позволил бы ему завалить вступительные экзамены, пристроил бы в какой-нибудь захудалый вуз.
– Такая, что мне, в отличии от некоторых, не всё равно на оценки.
Чонгука родители тоже поддерживали, но он приобрёл маниакальное желание быть самостоятельным и независимым, поэтому вознамерился поступить на режиссёрское, но без связей отца.
Тэхёну это было странно. Когда-то у него тоже были интересы, но он всё забыл, и проводил свою жизнь в поисках сиюминутных удовольствий. Хорошо поесть, хорошо поспать, хорошо потрахаться, хорошо поплавать. В бассейн их водили в клинике, только тех, кто вёл себя прилично и не проявлял суицидальных наклонностей. Тэхён до этого плавал не очень хорошо, хотя братья, во время одной из семейных поездок на море, постарались его научить. В тот первый день, прыгнув в воду, почувствовав, как она обхватывает его, обнимает, ласкает, он заново в неё влюбился.
Бассейн оказался единственным местом, где он не обращал никакого внимания на девушек. У него было свидание с водой. Пусть хлорированной и едва живой, но всё равно понимающей и убаюкивающей, смывающей с него всю грязь и все заботы.
Позже Тэхён часто ездил на море, пытался заниматься сёрфингом, но, оказалось, ему не нужны были никакие сообщники в коммуникации с морем. Оно – яростное и могучее, Тэхёна любило и было к нему милостиво. Наверное, чувствовало его нужду и его отчаяние, и поэтому никогда он не попадал под волны, никогда не сводили его ноги судороги, и даже медузы его ни разу не обжигали.
– Тогда делай всё сам, – Тэхён зевнул.
Что-то бубнил учитель, раздосадовано сопел под боком Чонгук, а он тогда думал, что даже если бы эксперименты их походили на те, которые показывали в американских фильмах, ему тоже было бы всё равно. Какая разница, если что-то взорвётся.
Пока это не он сам – никакой.
Рядом с Дженни Ким в нём просыпался исследователь.
Она была, словно бенгальский огонёк, заворожённый магически, замерший на своём пике, на самом ярком моменте.
Когда искорки летят во все стороны, основание палочки немного нагревается, и радостные огоньки слепят глаза. Хочется моргнуть, но страшно, что пропустишь всё самое красивое, что именно в момент слепоты волшебство закончится, и в руках останется не маленькое чудо, а обычная обугленная палка.
И он не закрывал глаза, а она продолжала искрить.
Это была игра, правила которой не были оговорены.
Это был договор, никем не заверенный, не несущий никакой юридической силы, но отчего-то действующий на них обоих.
Рядом с ним она светилась.
Он хотел на неё смотреть.
В их первый день они, естественно, не сделали никакой доклад, и утром, спешно собираясь в универ, Дженни забыла у него свои книжки. Он прогуливал, отец пригласил на завтрак, и пропускать это мероприятие не хотелось, чтобы не лишаться денег.
Вернувшись со встречи, как всегда раздосадованный и уставший, он наткнулся взглядом на учебники, вспомнил библиотеку, и то, как она пообещала его любить. Губы Тэхёна, сами, не подчиняясь приказам, растянулись в маленькой, едва заметной, но очень искренней улыбке.
Он провёл почти целый день, отмечая моменты, которые могли бы ей пригодится, а потом поискал статьи в интернете по теме доклада.
«Это всё потому что я пообещал», – оправдывался он.
Проблема была в том, что обычно Тэхён абсолютно наплевательски относился к собственным обещаниям.
Дженни снова пришла к нему на следующий день и, увидев объём проделанной работы, засветилась, как лампочка на 200 ватт. Она не пыталась сдержать улыбку, не пыталась вести себя сдержанно и благоразумно, как раньше. Она, словно героиня шекспировской пьесы, прижала руки к груди и поблагодарила его, глядя прямо в глаза.
Она улыбалась, когда Тэхён готовил завтрак, то немногое, что у него неплохо получалось, – омлет с сыром и помидорами. Помидоры, правда, пригорели и приобрели не слишком приятный горький привкус, но Дженни съела всю тарелку и даже наложила себе добавку.
Они сидели за его столом, и она подогнула под себя ногу, положила голову на острую коленку. Тэхён подумал, что в его семье за такое бы, как минимум, оставили без обеда, чтобы неповадно было так некультурно себя вести, а она ничего, отделяет ножом кусочки омлета, аккуратно накалывает их на вилку, обязательно добавляя помидор, подносит ко рту. Прожёвывает тщательно. Проглатывает. Повторяет эту маленькую цепочку действий из раза в раз.
– Очень вкусно, – говорила она, и закрывала глаза, и щурилась от удовольствия.
Тэхён искал подвох.
Она лежала в его кровати, и во сне у неё тревожно билась жилка на виске. А ещё веки были все опутаны ниточками голубых вен, и от того сами они казались недостаточной защитой, словно рисовая бумага, тонкие и нежные. Он рассматривал переплетения её вен, когда Дженни открыла глаза. Она не испугалась, не удивилась, а улыбнулась сонно и сладко, и хрипло, не проговаривая буквы, спросила:
– Что такое?
Тэхён не нашёлся, что ей ответить.
Он дотрагивался до её кожи, гладкой и тёплой, и только нос вечно был холодным, как у кошки. И Дженни следовала за его рукой – щека, скула, ухо, и прикрывала глаза, и он снова наблюдал за тем, как её глазные яблоки делают оборот под тонкой, едва не просвечивающей кожей.
Тэхён хотел найти в ней фальшь.
Каждый раз, когда у них совпадали пары, а происходило это нечасто, раза два в неделю, она улыбалась, и рука её тянулась, чтобы помахать ему. Он – странник, прошедший долгий и тяжёлый путь. А она – та, что его ждала, та, что за него молилась.
Тэхён иногда специально шёл не к её парте, а к своим друзьям, и тогда улыбка, словно засунутое в микроволновку сливочное масло, сползала с её лица, и оставались только дежурно приподнятые на три градуса красные губы. Никаких фейерверков.
Он всегда возвращался к ней, чтобы понаблюдать за тем, как смешливо сморщится нос, как мягко она пожурит его за то, что он вновь пришёл впритык к началу лекции, как пододвинет к нему заранее выдернутые из собственной тетради листочки.
Она учила его пользоваться купонами. Закачала ему на телефон миллион приложений, слала ему сообщения о том, что сегодня в его любимой пиццерии акция – две большие пиццы по цене одной, и он говорил ей, что никогда столько не съест, и она соглашалась, что не поделиться таким богатством будет немилосердно. И он ехал к ней домой, она выбегала к нему – сияющая и восторженная, и они покупали пиццы по скидкам, в которых он не нуждался.
Однажды, когда они стояли у прилавка только открывшейся кофейни, у Дженни не загружалось приложение, и она просила продавщицу подождать, потому что хотела отсканировать штрихкод на бесплатное пирожное. За ними толпилось несколько парочек, и от того, как долго они делали заказ, сзади раздался ропот и недовольный шёпот.
– Да сколько можно, – недовольно цыкнула какая-то девушка.
– Копаются и копаются, – поддержал её парень.
Тэхёну было всё равно, но он заметил, как судорожно Дженни начала обновлять страницу, как покраснели её уши, как в беспокойстве сморщился лоб.
– Я так заплачу, – Тэхён приложил карту к считывателю, боковым зрением увидел, как Дженни растерянно на него посмотрела.
Он всучил ей в руки тарелку, легонько подтолкнул к столику.
– Иди, я дождусь напитков.
Он облокотился о стойку, уставился на торопливую парочку. Тэхён знал, каким неприятным и тяжёлым может быть его взгляд, даже отца иногда пронимало. Этому взгляду его научила клиника. Он как-то сразу понял, что искать там друзей – гиблое дело, но люди бесконечной чередой подходили к новенькому, хотели узнать, за что он тут, кто с ним так поступил и нет ли у него с собой стаффа.
Тэхён, заторможенный и уставший от постоянных процедур, с помощью которых из него вымывали всю дрянь, вспомнил вдруг своего кумира детства, и всем, кто подходил к нему, чтобы они не спрашивали, с какими бы просьбами не обращались, отвечал одно и тоже: «Отойди, ты заслоняешь мне солнце». Учитывая, что на улицу его тогда особо не выпускали, его быстро окрестили сумасшедшим, и он, уже не говоря не слова, просто провожал возможных собеседников насупленным взглядом.
Тогда же Тэхён потребовал у Чонгука свою любимую книгу детства – «Мифы Древней Греции». Друг, когда пришёл его навестить, долго хохотал, вспоминая, как Тэхён пару месяцев в начальной школе сыпал цитатами Диогена, и намеревался отказаться от чашек, тарелок и других столовых приборов, чтобы уйти в аскезу.
Тэхёну тогда было лет семь, и Диоген показался ему кем-то вроде рок-звезды, только ещё круче. Он доводил родителей до нервных срывов, а братьев до приступов гомерического хохота, когда отказывался пользоваться вилками, и хлебал суп, будто собака, а рис и курицу ел руками. Апогеем бунта стало то, что он плюнул в лицо мальчишке, который сказал, что он похож на безумца, и родителей вызвали в школу, а также предложили посетить семейного психолога.
Мама от психолога отказалась. Просто, когда Тэхён вернулся домой с дополнительных занятий, увидел, что все его игрушки и книжки собраны в огромные коробки, запечатаны и заклеены скотчем.
– Что ты наделала? – Завопил мальчик.
– Раз уж ты у нас такой уникальный и хочешь жить по минимализму, – мама скривила губы, будто произнесла ругательство, – я тебя поддержу. Только игрушки – это явное излишество. Я оставила у тебя в комнате только кровать, два комплекта нижнего белья и письменный стол, чтобы делать уроки. Если захочешь спать на голом полу, сообщи, я позвоню рабочим, и они вывезут кровать тоже.
Сперва Тэхён притворился взрослым, сжал зубы и отправился в свою комнату. Однако увидев, что мама забрала и компьютер, и приставку, не выдержал, разрыдался и потребовал всё вернуть.
Джин тогда помог ему разобрать все вещи. Среди них не оказалось только «Мифов о Древней Греции», но Тэхён побоялся просить маму её вернуть. Брат пообещал, что на следующее день рождение обязательно подарит ему энциклопедию получше, но забыл о своём обещании. Впрочем, Тэхён тоже до попадания в лечебницу о том периоде в своём детстве не вспоминал.
Парочка под его взглядом стушевалась. Тэхён хотел сказать какую-нибудь колкость, задеть их также, как они задели Дженни, но потом решил, что такие люди не заслуживают его слов. Забрав напитки, он отправился к столику, где его ждала не девушка, а комок смущения и неловкости.
– Ты меня стесняешься? – Она любила вот так, с места в карьер, задавать вопросы, которые приличные люди обычно оставляли при себе, а после не спали ночами, мучились и придумывали ответы за своих собеседников.
– Нет, – он был с ней честен, Тэхёна вообще мало что могло смутить.
– В такие моменты я тебя раздражаю? – У неё расправились плечи, прояснился взгляд. Бомбардируя человека своими вопросами, Дженни оживала, становилась на верховенствующую позицию, хотя сама этого не замечала.
– Нет.
– Ты бы хотел, чтобы я перестала так себя вести?
Тэхён задумался.
Деньги были для него проблемой только в тот период, когда они нужны были на наркоту. Сам он никогда не нуждался, друзья его тоже все были из семей с достатком выше среднего. Он ходил в элитный детский сад и такую же элитную школу, где, если и были не слишком обеспеченные дети, то в основном они не подавали виду, сидели, затаившись, на первых партах, и активно учились. Дженни была первым откровенно бедным человеком, которого он начал узнавать. Это тоже было интересно. Как далеко она может зайти, нуждаясь в базовых потребностях?
– Сложно ответить, – он отпил, давая себе время подумать. Дженни смотрела на него настороженно, крылья носа раздувались, брови сведены вместе, рот чуть приоткрыт, дыхание поверхностное и быстрое. – Меня совсем не смущает то, как ты себя ведёшь. Это порой даже весело, будто спорт. Но я был бы рад, если бы тебе больше не пришлось этого делать.
– Не пришлось? – Она повторила его слова не столько в качестве риторического вопроса, сколько в желании попробовать их на вкус, объяснить самой себе.
– Чтобы ты не нуждалась в деньгах, – объяснил он.
Дженни зарделась. Сжала губы, задержала дыхание.
– Ничего не могу с этим поделать, – впервые за долгое время Тэхён снова видел её идеальную, пластиковую улыбку. Красивую и бездушную. По непонятным ему причинам, улыбка эта вызвала отторжение. Он хотел другую. Хотел ту, от которой ему самому становилось теплее и радостнее на сердце. От этой же веяло холодом и безразличием. Будто бы Дженни закрыла перед ним кулисы, и они такие плотные, такие чёрные и тяжёлые, что через них ни звук, ни свет не проникает. Ни одна её эмоция. Только обида и отстранённость, и больше ничего.
– Ты неправильно поняла, – он поморщился, объяснять собственные слова – это последнее дело, – я имел в виду, что хотел бы для тебя лучшей судьбы.
Не те слова.
Он понял это по тому, как сквозь железную её заслону пробилась ярость. Не негодование, не злость, а именно ярость, оглушительная и праведная.
Она молчала.
Жевала губы, ходуном ходили желваки, сжались в кулаки тонкие, бледные ладони. Тэхён не понимал, где допусти ошибку. Она ведь не хотела такой судьбы. Никто бы не хотел.
Он первый рассказал ей о том, что произошло с его семьёй. Они смотрели «Хён» – фильм о двух братьях. Младший ослеп, а старший – жулик и раздолбай, вынужден был о нём заботится. Тэхён и Дженни не проронили ни слезинки, хотя фильм был хорош и заканчивался душераздирающе.
– У меня с моими братьями всё не так было, – Тэхён накручивал на палец прядь её волос, а потом выпрямлял кудряшку, и так по кругу. Методично и успокаивающе.
– У тебя есть братья? – В тот раз она не заметила «было».
– Они умерли.
– О, – тон её голоса изменился, стал выше, – это печально.
– Ты знаешь, что у тебя голос стал жалостливым? – Его это не задело, просто было интересно наблюдать, как она моментально реагировала на чужую печаль, включалась и беспокоилась.
На его печаль.
– Прости, это непроизвольно, – Дженни покачала головой, сокрушаясь о своих действиях, и прядь выпала из его пальцев, раскрутилась.
– Ничего. Я вроде как уже пережил это, – он не был уверен в собственных словах, но не могли же наркотический угар длиной в семь месяцев, реабилитация и бесконечные разговоры с психиатром пройти даром? – Мама повесилась из-за того, что не выдержала этой боли. А я ничего, – он хохотнул, вспоминая своё «ничего», – справился как-то.
– Какими они были?
– У нас большая разница в возрасте, поэтому крепкой связи не было. Старший, Джин, очень творческий. Был влюблён в музыку и в одну женщину. Хороший был, меня баловал, только пил очень много. Сердце и не выдержало. А Джун, он, наоборот, весь из себя технарь, умный и рассудительный. Он как раз сердца людей и должен был лечить. Только не успел. Какие-то мудаки, которых так и не нашли, его избили. А другие мудаки, которых и не искали, увидев лежащего в подворотне человека, не подошли, не спасли, – Тэхёну снова стало горько, возник непонятно откуда во рту привкус рвоты.
– Наверное, думали, что это какой-то пьяница, – Дженни не смотрела на него, запрокинув голову, пялилась в потолок. – Пьяницы они не люди, так у нас считают. Им ни скорую вызывать не надо, ни помогать, если что случилось.
– Только он был не пьяницей. Он был врачом и хотел спасать людей. А ему не дали.
Шли на фоне титры, но они не тянулись за пультом, чтобы их остановить. Чужие фамилии на чёрном экране впервые, кажется, удостаивались такого внимания.
– Моя сестра хотела стать танцовщицей. Не такая благородная цель, но всё же. Она стеснялась об этом говорить, но я узнала. Прочла в её дневнике. Я вообще оттуда больше узнавала, чем у неё самой, а потом она перешла на компьютер и всё запаролила, – Дженни улыбнулась своим воспоминаниям. – Только вот её сбил пьяный водитель. Сейчас она не может ходить. Наверное, никогда уже не сможет, но я ей об этом не говорю. Не знаю, как правильнее. Не сломает ли её надежда? А отчаяние? – Она не нуждалась в ответах на эти вопросы, она и не хотела их знать, а не то пришлось бы принимать во внимание ещё больше условностей, ещё сложнее стала бы жизнь. – Иногда мне кажется, что она лучше меня держится, хотя я, вон, – она подрыгала руками и ногами, как перевёрнутый на спинку майский жук, – здорова.
Тэхёна резануло, не больно, но неприятно, то, что он только сейчас узнал о её сестре. Как будто Дженни должна была поделиться раньше. Он так часто приезжал к её дому, почему она не пригласила его, не познакомила их?
«Зачем тебе это?».
«Хочется».
Ему просто хотелось быть погружённым в её реальность, иметь с ней связь. Зачем? Тэхён, сколько ни рылся в собственных чувствах, понять не мог.
Тогда они как-то быстро и скомкано свернули тему, будто одновременно поняв, что слишком много рассказали, слишком открылись. И вот она сидела перед ним, не хотела признавать, что судьба её тяжела.
– Я приняла её, – наконец заговорила она, и от слов этих, произнесённых жёстко и холодно, Тэхёну стало не по себе. – Если бы продолжала сокрушаться, жалеть себя, сошла бы с ума и сдохла бы. И Джису осталась бы одна. Я была там, – она ухмыльнулась, – на грани сумасшествия. Мне не понравилось. И осталось только смирение и принятие.
Он хотел спросить её, как она выживала до него. До того, как начала воровать у него деньги. Что она делала? Поступала также со своими прежними парнями? Злая его, эгоистичная часть, жаждала отмщения за её холод и её злость.
Ещё не время.
– Прости, если задел тебя. Я не хотел, чтобы мои слова причинили боль.
От его «прости» она тут же расслабилась, разжалась, будто пружина, которую устали держать чьи-то слабые пальцы, выдохнула.
– Ничего, – не улыбка, но подобие, однако Тэхёну и этого достаточно.
Он, оказывается, превратился в вампира ненасытного, только не кровь ему нужна, а улыбки. Настоящие, только ему предназначенные. Он ими питался, он их собирал в копилку, он их берёг.
Точно Кощей, чахнущий над своим златом.
Или дракон, над камнями драгоценными.
Только вот он, Тэхён, не создание из сказок. Он человек из плоти и крови. Он человек со своими слабостями и чаяниями.
А значит, если чужие улыбки стали для него так важны, с ним точно что-то не так.