Глава 25.
***
Я не находил себе места, просил Габриэль найти хотя бы какие-то доказательства того, что нас с братом поменяли. Но ничего, ничего не было. И меня трясло от злости при мысли, что мой самый дорогой человек, с которым я хотел прожить всю жизнь, не понял меня, не поверил мне. Я же никогда не давал повода ей для этого! За что она так со мной, чёрт бы всё это!.. В приступе ярости я поднял весь дом вверх дном, вытряс все ящики, разбил окно в гостиной, сломал табурет. Я не знал, куда деть себя, как утолить свою эту невыносимую злость. Мне было тошно от всей этой несправедливости. И я курил. Курил безумно часто, пачками, целыми блоками.
Тем не менее, поразмыслив как следует, я не стал удерживать Даниэлу и спокойно дал ей развод. Она больше не звонила, не писала, не появлялась в моей жизни. И я снова жил один. Мне было почти тридцать лет, но я не имел ни любви, ни жизни как таковой, ни цели, ради которой стоило бы действительно начать жить.
К слову говоря, работал я абсолютно не по профессии, декоратором сцены. Я был человеком донельзя изобретательным, с фантазией, с воображением. И один мой приятель, старый друг Габриэль, помог мне трудоустроиться в один из местных театров. Ну... Декорировал, в общем. Творил, так сказать.
Однако я всё чаще задавался вопросом, так ли должен был прожить настоящий Йостен Нильсен свою жизнь? И я понимал, что у брата было гораздо более перспективное будущее. Он бы смог остановить Даниэлу, смог бы всё объяснить, смог бы, смог. А я не могу. Потому что никакой из меня Йостен. Я совсем другой, привыкший быть иждивенцем каким-то. И мне было безудержно больно от мыслей, что я так и не смог отплатить брату за его бесценный подарок. За всё моё имущество, полученное благодаря ему, за глаза, за жизнь. Я чувствовал себя последним ничтожеством.
Буквально за пару дней до своего тридцатилетия я решил посетить могилы Андреа и Ганса. После отправиться к матери, отцу, бабушке, Катерине и сестре. А конкретно тридцатилетие отметить с братом, хотя Габриэль и хотела закатить праздник по этому поводу. Меня совсем не радовал мой возраст. Прошло уже двенадцать лет, а я так ничего и не добился.
Двадцать четвёртого декабря я вернулся в наш старый родной город, в котором прошло всё моё детство. Как ни странно, за двенадцать лет я ни разу там не был. Оказывается, вот, как он выглядит. Ничего особо приметного, честно говоря. Андреа и Ганс были похоронены на местном кладбище. Я купил четыре цветка и положил по два на каждую могилу. К слову, те были хорошо ухожены. Видимо, родители этих двоих до сих пор следили за ними. Подумать только... Двенадцать лет прошло... Да даже больше!.. А о них до сих пор не забыли. Интересно, какими бы Андреа и Ганс были в свои тридцать? Я сразу вспомнил наше... тринадцатилетние, что ли. Когда нас с Йостеном поздравляли Крис, Михаэль, Реа и Ганс. Все вместе, дружно, песню даже спели, пожелания всякие и так далее. Ох, как много они нам сулили! Йостену - вечной любви с Реа. Мне - приобретения глаз и безграничного счастья. Хотя, глаза у меня действительно появились. Правда, всем остальным ради этого пришлось пожертвовать.
На следующий день я пришёл к могиле моих близких. Наверное, они заросли травой уже давно. Однако сейчас было не видно. Зима же. Могила матери была самой старой, как и могила сестры, в принципе. Почему-то я никогда сюда не ездил, а ведь Йостен оставил мне все адреса. И я за двенадцать лет не нашёл ни дня, удивительно.
Я стоял и молча смотрел на могилу отца в тот момент, когда какой-то старик подошёл к ней и положил цветов.
- Кто вы такой? - удивлённо спросил я.
Тот, подняв голову вверх и посмотрев на меня, еле раскрыв свои глаза, улыбнулся еле заметно и сказал:
- Небось, руки-то до сих пор болят? Не серчай уж, - он усмехнулся и, хлопнув меня по спине, ушёл. Его силуэт достаточно быстро растворился в белоснежной метели, бушевавшей в тот день.
"Что за странный старик?.." - подумал я, не поняв ничего из его странной реплики в мой адрес.
Однако на следующий день, когда я ехал в электричке в город, на местном кладбище которого был похоронен мой брат, меня внезапно осенило, что это был за старик, и к чему это он про руки. Точнее, верно, он хотел сказать о моих пальцах. Тем стариком был Каспер. А дело всё было в том, что я абсолютно кое про что забыл. Двадцать пятого декабря был день Рождения у моего отца. А я не поздравил его даже, увы. Хотя, цветы тоже положил. Но Каспер, видно, помнит, хотя он и говорил, что недолюбливал (мягко говоря) папу. Видимо... Братья всё-таки они. И я понимал, насколько ему тяжело. Я не знал, где он сейчас живёт, что с ним стало. Но он не выглядел пьяным, и от него абсолютно не пахло ни алкоголем, ни сигаретами. Может, он изменился?..
Двадцать шестого декабря шёл снег. Он медленно падал большими мягкими хлопьями, успокаивая меня, но одновременно пробуждая во мне какие-то непонятные чувства. Я присел возле могилы брата и, стряхнув снег, вслух сказал:
- Ну, с Днём Рождения тебя... Мартин Нильсен.
***
Через пару лет я стал ещё и подрабатывать в одной из местных поликлиник. Ну, всё-таки я биолог, кое-какие познания в области медицины у меня были. Да и заработок всё же. Однако я до сих пор жил абсолютно один. И с каждым днём всё вокруг словно паутиной покрывалось, становилось серым каким-то. Да и я сам растворялся порой в табачном дыме от сигарет, которые курил. Я прекрасно понимал, что нельзя, что вредно, но ничего не мог с собой поделать. Все проблемы я решал именно с помощью сигарет. И я всё ещё не понимал вопроса, мучившего меня столько давно: Как выглядит "цвет жизни"? Я искал его до сих пор. Искал, но так и не смог найти.
***
В тот вечер я сидел в своём кресле, как всегда курил, хотя мои лёгкие уже были изношены просто донельзя. Да и вообще я гнил изнутри. Я смотрел в одну точку, на картину, которую нарисовал буквально вчера. На ней были мы с братом. Он, ангел, касался моих пальцев, а они растворялись, превращаясь в дым. Сам же я буквально рассыпался пеплом. Очень символичная картина, кстати. Такие, какие рисовал и брат.
Вот я смотрел и думал, что у всего есть две стороны. Они как близнецы, только абсолютно противоположные. Один - сильный, смелый и целеустремлённый. А второй - слабый, трусливый и беспомощный. Но... Ведь первый стал таким, потому что второй был слабым. Потому что так было надо. Получается, одно зависит от другого; всё взаимосвязано. И, кажется, абсолютно противоположные вещи могут быть единым целым.
А вот, скажем, Даниэла. Один человек, к которому я испытывал и любовь, и ненависть. И она сама вроде бы доверяла мне всецело... Но не поверила мне, когда я рассказал самую правдивую из всех правд своей жизни. "Как же всё двояко", - думал я тогда
И... Мартин Нильсен же умер, но в то же время, он жив. Хотя, кто я вообще? Я не знаю до сих пор. Я запутался сам в себе и уже не в силах что-либо изменить. Из двух близнецов я тот, что слабее. Но в то же время я, вроде бы, нашёл в себе силы жить с тем жутким грузом, который висит на мне до сих пор. И, что же это получается, я теперь и слабый, и сильный близнец? Так же не может быть. Да и Йостен умер, чтобы жил... Йостен? Ведь он жив. Он жив.
Значит ли это, что цвет жизни - это цвет смерти? Неужели, я искал то, что всё это время было прямо передо мной, что смотрело на меня с каждой картины. Прав ли был ты, Йостен, назвав красный "цветом смерти"? Кто знает. И мне, наверное, не дано узнать. Пора бы уже, пора.
***
Йостен Нильсен умер в возрасте пятидесяти четырёх лет от болезни лёгких, вызванной чрезмерно частым курением.
Requiescat in pace.
***
- Зачем ты пришёл так рано?
- Я не знаю. Извини. Кстати, ребят, у вас сигаретки не найдётся, нет?
- Пошёл к чёрту, Мартин.