Разрешение героя
... Над поместьем ярко сияло солнце, когда мужчина лет сорока бодрым шагом прошел в беседку, приостановился, разглядывая меня довольно и с любопытством, а после соизволил присесть напротив и улыбнуться широко. Волосы его были темны, хотя на солнце можно было обнаружить и несколько седых, что ярко переливались и напоминали серебряные нити; глаза же, — несмотря на то, что были печальны из-за своеобразного разреза, — горели и переливались зеленью, как и сад, что находился за спиной моего собеседника; телосложение было некрепким, хотя ростом мужчина превышал меня на два-три дюйма; брови густые, черные; губы же младые-младые, будто совершенно не старели с хозяином и предпочли остаться юношескими.
— По какой же причине вы решили посетить меня? Честно, не ожидал увидеть вас так скоро, — он качнул головой в некотором недоумении, но я тут же поторопилась развеять его непонимание.
— Помните, вы как-то желали сильно, чтоб про вас кто-нибудь книгу написал?
В глазах ещё пуще радость заблестела, и мужчина поторопился подробности разузнать.
— Боже, Лана, неужто вы собрались написать про меня?
— Ох, ну... — тут же засмущалась я, не ожидая, что он так громко обратиться ко мне и вопрос восклинет, — я просто решила попробовать. Нравитесь вы мне очень, а история ваша — ещё сильнее. Вот и приехала я, чтоб разрешения вашего спросить... Да и об детстве узнать лучше. Вы же не против?
— И что бы я был против? Ох, Лана, да я буду только рад все о себе поведать, переживания мои рассказать! — в глазах его я блеск обнаружила и удивилась сильно, что он в восторге таком прибывает, пусть совсем не знает, как я книгу напишу. — Хоть кто-то слушать меня будет, хоть кто-то ещё про мою историю узнает и важные уроки для себя усвоит! Лана, Лана, голубушка, так вы ж только приятнее мне сделаете!
— Правда? — слишком наивно спрашиваю я и улыбаюсь широко от чувств меня переполняющих. — О, это было бы чудесно! — восклицаю, но тут же добавляю виноватым тоном. — Правда... У меня столько к вам вопросов, вы точно устанете на них отвечать, господин Шапкин!
— И пусть, — мягко улыбается он и руки моей касается, дабы образом таким поддержать меня и успокоить, — я готов отвечать на любые ваши вопросы, Лана, лишь бы была от этого польза для вас, а после и для читателей.
Я торопливо киваю на слова его, продолжаю в ответ улыбаться радостно, но после отвлекаюсь на портфель свой, — что был тут же, рядом, но на другом стуле, и с бумагой, чернилами и перьями для написания, — и начинаю по очереди все доставать из него. Мои руки едва дрожат от восторга, внутри сердце замирает от радости, а мысли и вовсе в клубок путаются — так сильно волнение мое было в тот момент; так сильно мне хотелось начать историю Александра Дмитриевича слушать.
— Хорошо к работе своей новой подготовилась, — усмехается мужчина, и я краснею едва, перья внимательным взором рассматривая.
— Видно глупо выгляжу в глазах ваших? Так не судите, я всегда такой смешной была. Как и вы, наверное, в детстве вашем?
Лица Шапкина заметная печаль коснулась, даже улыбка почти пропала, но он сумел удержать свою грусть и скрыть ее за новой, невинной улыбкой, что... Теперь была кривой и достаточно неестественной. Да, ему хотелось скрыть свою боль настоящую, что не отпускала его на протяжении всей жизни, но с каждым годом все хуже получалось — мужчина постепенно старел, а значит и сердце его старело и становилось все боле сентиментальным.
— Детство трудное у меня было, голубушка, от того и не был я слишком весел, — всё-таки признается он после долгой тишины и вздыхает тяжко. — Пожалуй, именно с этого и можете начать свой роман — с моего детства, дабы у читателя обо мне представление хоть какое-то было, — а после добавляет поспешно. — Только коротко, Лана, только коротко, пожалуйста, чтоб остальное по пути расписать.
— Конечно, Александр Дмитриевич, — я улыбнулась и приготовилась записывать.