공
Он сидел на кровати в своей комнате, положив руки на колени, смотрел на часы. Дыхание было взволнованное, но взгляд ясный. Как только двенадцать часов пятьдесят девять минут сменились на дисплее числом тринадцать, он пошел на кухню.
Оттуда доносился женский голос, напевающий какую-то популярную песню.
— Привет, — он сел за стол, — мы поедем?
— Куда? — она что-то жарила на сковородке и не переводила на него взгляд.
— За покупками. Мы еще цветок новый хотели купить. И подарок Теме. Ты обещала, помнишь?
Она положила кулинарную лопатку. Подошла ближе к нему и села на корточки, чтобы их взгляд был одного уровня.
— Мама ничего не обещает. Мама только предполагает.
— Поэтому я попросил тебя пообещать. Потому что это очень важно, — его голос начал прерываться.
— Важно для кого? Для тебя?
...
Получив заслуженные удар по голове и пощечину за очередное проявление эгоизма, он взял свой любимый голубой мяч с ярко-розовой полосой и пошел гулять во двор, где его уже ждали друзья.
Он искренне любил друзей, а они искренне считали его самым крутым в районе, потому что тот постоянно с кем-то дрался, а лицо его всегда было таким равнодушно-отвлеченным, что ни один из ребят не набирался смелости спросить о противниках.
Дружба с ним считалась привилегией, и хотя он понимал, что такой расклад вещей не совсем оправдан, все равно соглашался с ним.
Темнело. Этот процесс — не темноту, а когда темнеет — он не любил больше всего. Один за другим ребята расходились по домам, кого-то забирали родители, это заставляло его считать:
"Минус один, минус два, минус три... минус пять".
Он оставался на площадке до последнего, чтобы посчитать, все ли разошлись по домам, никто ли не забылся, не потерялся ли.
И в целом у него была любовь к подсчетам. Когда считать было уже некого, он ложился на качель и считал звезды на небе. А когда и звезды были пересчитаны, он мысленно соединял светящиеся точки в знакомые формы и считал, сколько форм у него получится создать.
Когда становилось уже неприлично темно — в это время на улицу выходят ребята сильно старше, но все еще дети, а взрослые начинают обеспокоено смотреть в сторону ребёнка, одиноко повисшего на качели — он возвращался домой.
Он мылся, надевал пижаму и ложился спать. Ночь была удивительным временем. Первые пять часов он, как и любые другие дети, спал обычным сном. Но в четыре утра, глаза его широко открывались и были такими тусклыми и серыми, словно он кукла.
Он вставал с кровати, обходил свой большой книжный шкаф, проводя по нему рукой. В этот момент он видел ее: в белом платье до пола, из-под которого все же проглядывались ее босые ноги, шелковистые, но жидкие волосы, узкие плечи и такие же серые, как и у него, глаза.
Она тянула к нему бледные руки, и он брал ее руки в свои, и они начинали кружить по комнате в танце. И музыка играла у них в ушах, и на лицах появлялась легкая улыбка, и они смотрели стеклянными глазами то ли друг на друга, то ли друг в друга.
И танец их продолжался, пока небо не станет совсем ясно, потом она медленно растворялась в воздухе, а он возвращался ко сну.