Агент призрака. Книга 1

Минск, июнь 1941 г.
Зрители сидели в ожидании сигнала, Паша замер и почти не дышал, сжимая мокрой ладонью билет из тотализатора. Скакуны стояли, готовые рвануть изо всех сил как можно дальше, сильнее и быстрее. Наездники застыли в седлах, периодически поправляя очки и шляпы с короткими козырьками. Паша знал каждую лошадь по имени: Иран, Мушка, Муженек, Итальянка, Лютеранин, Лихач, Жемчуг. Он ходил с друзьями на ипподром каждую неделю, наблюдая, как наездники тренируются и готовятся к скачкам.
Солнце беспощадно палило ипподром, на месте которого когда‐то находилась Кошарская площадь. Ее так назвали не в честь уличных котов, снующих по кустам, а потому что раньше на этом месте находились казармы минского гарнизона, называемые «кошары». Набережная Свислочи полукругом огибала ипподром и утопала в ивах, березах и дубах. На деревянных трибунах со скамейками разместилось не менее двухсот человек. Мужчины охлаждались квасом из запотевших стеклянных стаканов, женщины в сарафанах обмахивались цветными веерами и газетами «Звезда».
Паша смахнул пот с лица платком, который мама положила ему в карман штанов с идеально отутюженными стрелками. Знала бы она, где он сейчас и чем занимается, точно не стала бы хлопотать о его внешнем виде. Более того, ее брови взлетели бы в изумлении, руки укоризненно скрестились на груди, а из сжатых губ вырвалась мощная тирада о вреде азартных игр. Потом она сказала бы, что скачки – это не место для образцового юноши шестнадцати лет, комсомольца и отличника. А если бы Паша начал оправдываться или доказывать, что ничего плохого в этом нет, непременно достала бы папин ремень и выпорола по самое не хочу.
Поэтому Паша сбежал на ипподром тайком. Все карманные деньги он проиграл еще в прошлый раз, поставив не на ту лошадь. Но в этот раз он точно был уверен в своей победе. Дело в том, что его друг, который периодически убирается в конюшне, подслушал разговор организаторов скачек. Они обсуждали скакунов и делились мнением, на кого нужно ставить в следующих забегах. Выиграть очень хотелось, поэтому Паша взял из маминой шкатулки бабушкино золотое кольцо с крупным рубином и заложил его в счет ставки.
Прозвучал громкий хлопок, заграждение резко открылось, лошади помчались галопом вперед, а всадники пригнулись, крепко держась за вожжи. Зрители с трибун оглушительно закричали, встали и вскинули руки. Скачки были единственной разрешенной в Советском Союзе азартной игрой, и на них всегда собирались самые ярые любители пощекотать нервы.
Прямо перед Пашей встал во весь рост мужчина в полосатой майке. От него сильно разило потом и пивом, и он громко выкрикивал: «Мушка-Мушка-Мушка! Давай, кобылка, ты должна победить!» Он полностью закрыл обзор массивным телом. Паша наклонялся то влево, то вправо, чтобы увидеть, как скачет галопом его счастливый номер. Жемчуг выбился в тройку лидеров и заметно обогнал Мушку, за которую болел мужик спереди.
Паша тоже начал громко выкрикивать: «Жемчуг-Жемчуг! Вперед!» В переходном возрасте голос сильно сломался, стал громким и басистым. Мужчина впереди повернулся и посмотрел с укоризной. Паше захотелось провалиться сквозь землю от его сжигающего взгляда коричневых глаз, утопленных в угрюмом лице, изрытом морщинами и шрамами. Он замолчал и продолжил наблюдать за тем, как Жемчуг с легкостью перелетает через деревянные преграды и мчится к финишу ноздря в ноздрю с Лихачом и Ираном.
Со всех сторон доносились грубые мужские выкрики, свист и нецензурная брань, настолько изощренная, что Паша впервые услышал такие слова. Благодаря ли подбадривающим выкрикам мужика или мастерству наездника, но гнедая Мушка действительно вырвалась вперед и начала обгонять Ирана и Жемчуга. Наездник вороного Жемчуга еще сильнее прижался к седлу, стукнул скакуна ногами в бока и рванул вперед к финишной прямой, обгоняя Мушку. Еще мгновение, и вороной конь первым пронесся через финишную линию. Паша вскочил на ноги и радостно закричал, потряхивая бумажным билетом со ставкой:
– Да-а-а-а-а! Е-е-е-есть!
Мужик спереди громко выругался матом, шлепнул себя по коленям и резко повернулся. Его лицо еще сильнее скривилось, а брови сдвинулись к переносице. Не выдержав слишком радостного вида Паши, он вскрикнул:
– Чего орешь на ухо? Весело, да? Я сейчас покажу, как орать на старших!
Он направился в сторону Паши, по пути разбив пивную бутылку и сделав «розочку». Парень от неожиданности уронил билет и попятился назад. Билет приземлился пролетом ниже, и пиво из разбитой бутылки хлынуло на него. Мужик в полосатом замахнулся «розочкой», прицелившись Паше в живот. Парень не успел увернуться, и «розочка» коснулась майки, протыкая ткань острыми краями стекла, Паша зажмурился в ожидании боли.
«И вот так глупо закончится моя жизнь? Зачем я только поперся сюда?» – подумал Паша.
Внезапно мужика кто‐то толкнул, он поскользнулся и упал на скамейку. Паша отпрыгнул назад и побежал, пробираясь между зрительских рядов к выходу. Мужик гнался за ним, постепенно отставая, и через пару минут Паше удалось затеряться в толпе. Спрятавшись за огромной бочкой с квасом, он смог перевести дух.
«Так, а где мой билет? Черт! Он же выпал, пока я уворачивался от этого громилы. Надо срочно возвращаться!»
Паша снова побежал к трибунам на то место, где сидел еще недавно. Он начал судорожно оглядывать подножие трибун, люди толкались к выходу, подпирая друг друга и громко обсуждая итоги забега. Когда все расступились, Паша увидел на деревянном полу трибуны истерзанный обрывок билета, залитый пивом и грязный от следов подошв. На нем виднелся лишь обрывок фамилии: «Панфил…» От обиды Паша тихо всхлипнул, обхватил голову руками и опустился на свое прежнее место. Вдалеке послышался голос того самого громилы, еще недавно гнавшегося за Пашей. Они встретились взглядами, и Паша опять помчался. Он бежал очень долго, пока не свернул за пустующий стадион «Динамо».
«Ну я и кретин! Как так можно вообще? Билет с выигрышем упустил, чуть не отхватил от разъяренного мужика. Я почти выиграл кругленькую сумму, а теперь что? Бабушкино кольцо не вернуть. Мама будет в бешенстве! И какой черт дернул меня орать с трибуны? Сидел бы тихо, и все нормально прошло. Не зря мама постоянно повторяет: „Не высовывайся“. Так тебе и надо, идиот!»
Паша неспешно поковылял по брусчатке к своему дому, решив пойти через улицу Койдановскую. Когда он стоял возле пешеходного перехода, из ниоткуда появился высокий мужчина в строгом костюме с саквояжем в руках и двинулся вперед, а рядом с ним по пешеходному переходу шел огромный рыжий кот, держа хвост трубой. Оба прозрачные, словно сотканные из голубоватого дыма. Паша вскрикнул от неожиданности и прикрыл рот рукой. Прохожие шли как ни в чем не бывало, совершенно не замечая странные силуэты, которые проплыли мимо и скрылись в стене дома.
Паша встряхнул головой, протер глаза и пошел дальше, настороженно оглядываясь. Дойдя до перекрестка с улицей Захарьевской, он остановился. Было еще относительно светло, поэтому Паша с удивлением наблюдал за тем, как фонарщик карабкается по прозрачной лестнице наверх с керосиновой лампой в руке.
«Но… фонари же работают от электричества», – озадаченно подумал Паша.
Прозрачного фонарщика, сотканного из голубоватого дыма, это никак не смущало. Он добрался до самого верха столба, приблизил керосиновую лампу к электрической лампочке и спустился. Затем взял лестницу под мышку и прошел в стену здания, прямо как мужчина и его кот.
«Я, наверное, сплю! Такого не бывает!»
Сердце бешено колотилось, Паша еле держался на ногах, стараясь не упасть в обморок. Он зажмурил глаза, досчитал до десяти и снова открыл. Вокруг не было ни людей, ни странных призрачных силуэтов. Паша изо всех сил побежал по брусчатке в сторону дома.
Подойдя уже к знакомому трехэтажному серому зданию с лепниной и колоннами, он быстро прошмыгнул мимо витрин продуктового гастронома «Стрела», который располагался на первом этаже. Он боялся, что отец случайно увидит его на улице и заставит помогать с чем‐нибудь на складе или с выкладкой товаров на полки. Паше нравилось помогать отцу с магазином, но сейчас совсем не до этого.
– Мама, я дома, – буркнул Паша, войдя в квартиру. Затем побежал к шкафу, снимая на ходу майку с порезами от «розочки». Порванную майку закопал в стопке с вещами, надел целую и вернулся в зал.
Он включил радио на столе и плюхнулся на диван. Грозный мужской голос из динамика начал рассказывать о том, что фашисты вторглись в Каунас, Житомир и Севастополь. Паша лениво потянулся на диване.
«Нас это точно не коснется. Война – это где‐то там, на Западе. Советский Союз не допустит, чтобы фашисты прошли дальше».
Аня, младшая сестра Паши, сидела на ковре и играла с большой несуразной куклой с пухлыми щеками и руками, похожими на сардельки. Девочка упорно старалась вычесать копну пластиковых волос маминой расческой.
– Ты где был? – с кухни донесся голос мамы, прерываемый шипением сковороды.
– Да так, гулял.
– Гулял, значит? – Мама пришла в зал, грозно расставила локти и уперлась кулаками в бока. – А может, ты мне скажешь, куда пропало рубиновое кольцо моей мамы? Еще утром оно лежало в шкатулке, а сейчас его нет! Ты же знаешь, что это единственная моя память о ней.
– Мама, я бы ни за что! – громко воскликнул Паша. – Это, наверное, Аня взяла поиграться! Вон, видишь, и с расческой твоей играет!
Мама выхватила расческу из рук девочки и сложила руки на груди в замок.
– Анна, сколько раз я говорила тебе, что нельзя брать мои вещи! Это ты взяла рубиновое кольцо бабушки?
В ответ подбородок Ани задрожал, по щеке покатились слезы, и она начала хныкать. Мама повернулась к Паше, указала рукой на дверь и сквозь зубы процедила:
– Марш в свою комнату!
Паша молча встал и ушел из зала, хлопнув за собой дверью, еще сильнее разозлив маму. Он сидел у себя в комнате, обняв колени и слегка дрожа. Парень услышал пронзительный крик сестры:
– Не-е-ет! Мамочка, не надо!
Следом раздался звонкий шлепок ремня. А потом еще один и еще один, сопровождаемые вскриками Ани и тихим плачем.
Паша подорвался и побежал в зал, раскрыл дверь и увидел, как Аня, красная от слез, стоит в углу, а мама прячет ремень обратно в шкаф. В глазах Паши потемнело, ноги подкосились, он пошатнулся, еле удержав равновесие. Оперся о косяк двери и по стенке пополз обратно в комнату.
«Что я наделал? Она этого не заслужила. Я обязательно все исправлю и извинюсь».
Входная дверь в квартиру открылась, и из прихожей донесся голос отца:
– Таня, ты подготовила спальные мешки? Надо отнести в подвал магазина, пока есть время. – Его низкий голос звучал тревожно.
– Подготовила, конечно: лежат в спальне. На кой черт они тебе сдались в подвальном складе? – прокричала мама из комнаты.
Отец замолчал на пару секунд, опустил голову и ответил тихим голосом:
– Буду рад, если ни на кой черт не понадобятся.
Из открытой форточки раздался оглушительный звук сирен.

Минск, май 2013 г.
Настя внимательно смотрела на лицо со впалыми глазницами. Оно казалось радостным и совсем не страшным. Взъерошенные волосы Паши доставали до подбородка, он выглядел лет на шестнадцать. Взрослый, осознанный взгляд под густыми бровями проникал прямо в душу. Полосатый свитер растянулся настолько сильно, что рукава свисали, как у Пьеро, широкие штаны обхватывал ремень.
У Насти все еще тряслись руки, но кричать уже не хотелось. Убегать без оглядки тоже. По какой‐то причине внутри стало очень спокойно, как будто так и должно быть. Это похоже на то, как, заблудившись в лесу, находишь знакомую тропинку, которая ведет домой. И точно знаешь, что там на столе ждет ароматный пирог с яблоками.
– Я… так давно ни с кем не разговаривал… Извините меня. Я… я не знаю, что сказать. Наверное, вы думаете, что сходите с ума? Я тоже проходил через такое: при жизни я видел однажды на улицах города призраки фонарщика, доктора и кота. Тогда я не понимал, что за чертовщина происходит, и сильно испугался. Это так странно говорить с кем‐то, кроме себя. Как вас зовут? – голос Паши звучал с надрывом и постоянно прерывался, как при плохой телефонной связи.
– Настя, – сказала она растерянно. – А… вас? И как вы здесь оказались?
– С-с-с-с… Сам не знаю. Когда‐то меня звали Павел, и я учился в школе. У меня… у меня были мама и папа. И… сестра. Сестра. Нет-нет-нет, вам лучше уйти. – Он начал летать из стороны в сторону и шептать себе что‐то под нос.
– Я хочу вам помочь, – мягко сказала Настя, пытаясь успокоить.
– Нет, это опасно. За вами могут прийти. Они там, наверху. Вы не слышите взрывы? – не унимался Паша и перешел на крик.
– Нет. Наверху тихо. Кто должен прийти? – все так же спокойно ответила Настя.
– Они! – Паша присел в углу камеры, поджав под себя колени, опустил голову и показал пальцем в потолок.
– Тише, все хорошо, наверху все спокойно. Я только что оттуда, и там есть только продавцы и покупатели, – невинно улыбнулась Настя и подошла немного ближе.
– Правда? Вы не врете, чтобы меня успокоить? – Он недоверчиво смотрел исподлобья.
Настя села в углу камеры на грязный бетонный пол рядом с Пашей, подогнув ноги так же, как он, и вытянула перед собой руки. Они все еще дрожали, но уже значительно меньше.
– Клянусь. Можно на «ты»? – Настя впервые посмотрела ему прямо в глаза со впалыми глазницами.
– Конечно. – Паша взглянул в ответ и засмущался.
– Ты можешь мне доверять, – продолжила Настя.
– Чем докажешь? – Он снова стал серьезным и отодвинулся от Насти.
– Ну… я… – Она достала из кармана телефон и открыла фото магазина, сделанное наверху. – Вот, смотри: продавец, живая и здоровая, покупатели с тележками.
– Что это за штуковина? Это бесовщина какая‐то? – Паша уставился на сам телефон, потянулся к нему, но тут же отдернул руку и спрятал в карман брюк.
Настя заулыбалась и начала вертеть телефон в руках перед ним.
– Нет, это такая технология. Как телевизор, только сильно уменьшенный, и картинку можно менять касанием. А еще можно по нему звонить. И фотографировать. Вот, видишь, камера сзади? – Настя перевернула телефон и протянула Паше.
Он внимательно наблюдал за Настей и телефоном, снова попытался взять его в руки, но не смог. Запястье прошло сквозь Настину руку, она вскрикнула и убрала ее, чуть не уронив телефон:
– Ой! Как холодно!
– Извини… Не стоило мне прикасаться к тебе. – Он отсел подальше и опять опустил голову. Настя спрятала телефон в карман и пододвинулась к нему ближе.
– Нет-нет, что ты! Всего лишь приятный холодок. Не обижайся, пожалуйста. – Она снова попыталась наладить с ним зрительный контакт.
Паша никак не реагировал. Спрятал руки в длинные рукава полосатого свитера и сидел неподвижно, словно спрятавшись в кокон.
– Поговори со мной, пожалуйста, – умоляюще заговорила Настя. – Мне правда очень интересно, как ты здесь оказался. Что с тобой происходило до того, как ты очутился в подвале?
Призрак снова поднял голову и посмотрел Насте в глаза. Брови поднялись, а веки округлились. Паша смотрел как будто бы с надеждой, но что‐то в нем переключилось, и он опять отвернулся.
– Это очень долгая история, – пробубнил он.
– Я никуда не спешу. Можешь рассказать мне все, что захочешь, – Настя обхватила себя руками, спасаясь от холода.
Она снова попыталась заглянуть призраку в лицо. На этот раз их глаза встретились, и он не отвел взгляд.
– Ладно… Я постараюсь, – Паша заговорил спокойным тоном. – Я жил когда‐то в этом доме. Я ходил в школу, иногда прогуливал ее с друзьями. Любил смотреть скачки на ипподроме, будь они неладны. Мама и папа считали, что это не место для приличного парня. Говорили, что я должен бросить рисование и скачки, хорошо учиться, чтобы стать торговцем, как они. Отец работал управляющим продуктового магазина, в подвале которого мы сейчас находимся. Он хотел, чтобы со временем я стал таким же, как он. Единственный, кто меня поддерживал в рисовании, – это моя младшая сестра Аня. Ты не подумай, мы, как все братья и сестры, часто спорили и даже дрались. Но когда садились вместе рисовать, становились лучшими друзьями.
В тот день мы собирались с ней сходить погулять в парк, мне хотелось отвлечь ее. Она очень расстроилась из-за того, что отменили концерт, который обещали сделать по случаю открытия Комсомольского озера. Никто ей не объяснил, что происходит.
Утром того самого дня я снова проснулся от рева сирен. По радио передали, чтобы все сохраняли спокойствие. Мы с родителями и сестрой подскочили, начали судорожно собираться. Я сильно паниковал, успел схватить только пару вещей и самое дорогое – альбом с рисунками. Отец закинул его в коробку с документами, и мы побежали вниз.
Пока мы бежали ко входу в магазин, прогремел взрыв. Аня вскрикнула и спряталась за папу. Это было похоже на гром от грозы, только гораздо сильнее. Я сразу понял – взорвалась бомба. С фасада дома посыпалась штукатурка, нас сильно тряхнуло, уши заложило… Этот грохот… Он словно взорвал мой мир навсегда, а то, что осталось, – лишь жалкие осколки.
Мы забежали в магазин, и папа отвел нас в подвал, который построили глубоко под землей как бомбоубежище, но в мирное время помещение использовалось в качестве склада.
Паша замолчал. Его лицо скривилось, словно он испытывает боль даже будучи духом. Он смотрел куда‐то сквозь Настю, потом вздрогнул и прикрыл лицо руками. Через несколько минут Настя робко кашлянула, призрак вздрогнул и снова заговорил.
– Извини… Отвлекся. Когда столько лет один, тяжело привыкнуть к тому, что кто‐то может слушать тебя. – Паша выпрямился и опустил руки.
– Меня и при жизни редко слушают, – хмыкнула Настя.
– Не верю, ты отличный собеседник! Самый лучший! – подскочил призрак и повернулся к Насте.
– Ты так говоришь, потому что давно ни с кем не общался, – отмахнулась Настя и решила вернуть разговор в нужное русло: – Слушай, а какой это был год?
– Когда это все произошло, шел тысяча девятьсот сорок первый, – скромно ответил Паша. Настя же вздрогнула, в глазах потемнело, дыхание перехватило.
– Это же Великая Отеч… – Она осеклась и закрыла рот рукой. – Расскажи, пожалуйста, что было дальше?
– Позже к нам в бомбоубежище спустились еще и соседи. У отца в подвале хранился запас одежды и еды: он как будто готовился к тому, что произойдет. В одном из помещений лежали матрасы и спальные мешки, в другом еда, лекарства, свечи и столовые приборы. Вот только убежище оказалось рассчитано на десять человек, а спустилось двадцать. Мы спали по очереди, потому что всем не хватало мест, а еще дежурили, чтобы никто не пробрался к нам.
Мы слышали, как где‐то наверху летают бомбы и гремят взрывы. Воображение рисовало страшные картины: что весь наш дом давно разрушен и мы сидим в подвале под обломками. Я вздрагивал каждый раз, когда слышал взрыв, а Аня и мама начинали плакать. Отец же становился все мрачнее и мрачнее.
Кроме нас, в подвале ютилось еще шесть семей. Отец позвал туда всех, кого встретил. Остальные соседи отправились за город, а кто‐то остался в своей квартире. Что с ними случилось дальше, я не знаю, но надеюсь, что им удалось спастись.
На складе мы нашли мешки картошки и лука, тушенку и сгущенку. Отец заранее позаботился об этом, но не учел, что еду нужно как‐то готовить. У нас не было плиты, и приходилось делать костер из деревянных ящиков прямо в шахте грузового лифта. Шахта вытягивала дым, чтобы мы не задохнулись в подвале. Мама и другие женщины по очереди готовили еду на всех. Потом мы подходили к шахте лифта, садились вокруг нее и кушали. По свету из нее мы понимали, день там или ночь сейчас. Готовили только ночью, чтобы никто не заметил наш дым из подвала. После еды каждый рассказывал какую‐нибудь историю, а остальные слушали. Это очень помогало отвлечься.
Мы все надеялись, что взрывы вот-вот прекратятся и мы сможем выбраться на поверхность. Но они не заканчивались несколько суток. Сначала грохотало так, что земля ходила ходуном, потом взрывов стало меньше, а через три дня все прекратилось. Но мы были слишком напуганы, чтобы решиться выйти из убежища.
На третий день в кране закончилась вода. Она просто перестала течь. Нас охватила паника. Папа сказал, что, скорее всего, разрушили водонапорную башню. У нас оставалось немного питьевой воды, мы начали очень сильно ее экономить. На четвертый день пропало электричество. Хорошо, что отец запасся и свечами тоже.
Когда всех начала мучить жажда, наш сосед дядя Вася решился сходить наверх на разведку. Мы ждали его, затаив дыхание. Через несколько минут он вернулся с бутылками воды «Боржом» – нашел их на витрине. Папа рассказывал, что эту минералку привозят из Грузии. Дядя Вася принес целую корзину стеклянных бутылок, но сказал, что больше там нет: остальные разбились от взрывов. Мне казалось, что это самая вкусная вода в жизни.
Другие мужчины подключились к нему и пошли наверх вместе. Отец пошел с ними, чтобы посмотреть, что стало с магазином. Принесли еще консервов, которые уцелели на полках. Вернувшись, отец и остальные рассказали о том, что видели в окна магазина: многие здания вокруг оказались разрушены, над руинами поднимался дым. Мама и другие женщины попросили больше не ходить наверх.
На следующий день дядя Жора и дядя Гриша уговорили отца сходить на разведку на улицу. Они дождались ночи и пошли наверх, хорошенько замаскировав вход в подвал. Они долго не появлялись, мы начали переживать. Мама и Аня сильно плакали.
На следующий день они вернулись. Дядя Жора и дядя Гриша тащили под руки окровавленного отца. Оказалось, что он сильно ранен в ногу и стонал от боли. В него выстрелили фашисты, пуля прошла навылет, но сильно повредила ногу.
Я закрыл Ане глаза и не давал смотреть на то, как мама обрабатывала рану. Впервые я видел, как папа плачет. Я старался не смотреть на рану, иначе мне тут же становилось плохо. Когда ногу перебинтовали, папа начал успокаивать нас с сестрой. Говорил, что все будет в порядке, что мы скоро выберемся. Но верилось с трудом.
После того случая мы начали еще сильнее бояться ходить наверх. Мы экономили воду и продукты, часто собирались вокруг нашего очага в шахте и много разговаривали. Мы поддерживали друг друга как могли.
Чтобы как‐то успокоить Аню, я сделал для нее игрушку. Приделал к крышке консервной банки из-под сгущенки глаза из заклепок, а изнутри приклеил язык из красной ткани. Она назвала игрушку «лягушонок Му». Сестре нравилось с ней играть. Она привязывала ее к веревке и делала вид, что это ее питомец. Я всегда подыгрывал.
Немного спасало еще и то, что с нами в подвале находилась семья Аниного друга Пантелея, они спустились вместе с нами. Они с Петелей одногодки и часто гуляли вместе на улице. Он тоже старался успокаивать и поддерживать Аню. Обнимал ее, пока она плакала, и придумывал сказки, чтобы отвлечь. Мама всегда думала, что когда‐нибудь они поженятся. Но последние события ставили под вопрос наше будущее в целом.
На запасах и всем том, что нашли в папиных складах, мы смогли прожить пару недель. Страх в людях сменился на злость. Они сильно нервничали, срывались друг на друга, ссорились.
Мы собрали совет и разделили оставшуюся еду на каждого человека. Постарались поделить честно. Мы сделали отдельный склад, повесили на него замок, назначили ответственных, и они каждый день выдавали еду и воду по чуть-чуть. Слишком мало, чтобы утолить голод. Есть хотелось всегда. Я отдавал часть своей порции младшей сестренке. Ей нужнее.
Так продлилось еще пару недель. Однажды муж соседки попытался проникнуть на склад с запасами, чтобы украсть для себя побольше. Требовалось как‐то его наказать, и мы сделали в одной из камер изолятор, куда отправили его на пару дней. Страшнее голода было только сидеть там без общения и поддержки.
Отец соорудил себе трость из куска металлической трубы. Так он мог передвигаться по подвалу. Ночами он кричал от боли, даже во сне. Аня просыпалась и начинала плакать, я успокаивал ее, пел колыбельную.
Однажды тетя Зоя попыталась убить своего мужа. Она всегда казалась мне немного того, кричала на всех, но подвал сделал ее еще злее. Тетя Зоя припомнила мужу все старые обиды и решила, что он тут лишний. Ее остановили в тот момент, когда она душила его спальником. Соседи схватили ее за руки и надолго отправили в изолятор. Тетя Зоя громко кричала и посылала проклятья. Еще одна семья попыталась сбежать отсюда. Они убежали на поверхность, несмотря на наши предостережения. Прошло несколько часов, и они вернулись назад.
Еды и воды становилось все меньше. Потом у нас закончились свечи. Слабый свет, исходящий от шахты лифта, стал нашей единственной связью с миром. Когда нужно было обработать рану или сделать что‐то еще, подходили к шахте. Остальное время мы жили в темноте, на ощупь.
За это время я очень сильно отощал и заболел. Мне становилось то очень холодно, то очень жарко, постоянно кружилась голова. А когда я вставал на ноги, в глазах темнело, и я видел звезды. Мама говорила, что у меня лихорадка.
Но даже в таком состоянии я старался заботиться о сестре. Рассказывал ей разные истории, делал игрушки из всего, что попадалось под руки: из дерева, кусков ткани, упаковок от еды. Я чувствовал свою ответственность. Мне хотелось защитить ее от всего мира и сделать так, чтобы она никогда не плакала. С каждым днем мне становилось хуже. Голова не соображала, все как в тумане, я старался поменьше двигаться. Аня не отходила от меня ни на шаг, я сжимал ее маленькую теплую ладошку и чувствовал, как она дрожит.
Мама давала мне какие‐то таблетки, после них становилось немного получше, но ненадолго. Мне казалось, что я горю изнутри. Словно наш подвал провалился к центру земли и его подогревала лава, как мясо в печи. Мясо в печи… Оно мне часто снилось. Вся еда мне часто снилась, есть хотелось всегда. Мой желудок, казалось, начал переваривать сам себя и сжался до размера грецкого ореха. Я мечтал не о мире на всей земле, а о запеченной картошечке с укропом и парном молоке сразу из-под коровы, которое приносила нам каждое утро бабушка в деревне.
Один раз мне приснился сон, что все закончилось и мы вышли на улицу. Там ярко светило солнце, перед магазином стояли люди с едой и цветами. Они встречали нас как героев. Затем мы всей семьей поехали к бабушке в деревню, я пил молоко прямо из бидона, рисовал на мольберте пейзажи, как нас учили в художественной школе. Я ведь ни разу так и не съездил на пленэр. Я был настолько счастлив, что не хотелось просыпаться. Маковое поле я рисовал очень долго, а когда закончил, мне захотелось показать рисунок родным. Я побежал в дом, но там никого не оказалось. Я искал их повсюду, но не мог найти.
Я вышел из дома, обернулся, а за мной стоял не бабушкин деревянный дом, а наш городской, разрушенный наполовину. Вместо залитого солнцем поля появился асфальт, пепел и куски кирпича. Мне захотелось кричать, но я не мог. Голос пропал, как в немом кино. Я начал щипать себя в надежде проснуться, но ничего не происходило. Я побежал в магазин, прошел мимо поваленных стеллажей, прошел на склад, спустился в подвал.
Там было пусто. Снова горел свет, электричество восстановили, повсюду валялись вещи, спальники, бутылки из-под воды. Лежали безжизненные тела тети Зои, дяди Гриши и его жены. Я пошел к тому месту, где жила наша семья. Скомканные спальники пустовали. Я ходил по коридорам, пытаясь найти кого‐нибудь. Мои родные пропали. Я зашел в последний склад и остановился как вкопанный. На полу лежало мое тело, а на животе – Анина игрушка из консервной банки, лягушонок Му.
Это так странно – видеть себя со стороны: как будто сам себе не принадлежишь. Я смотрел на ссохшееся тело и открытые синие глаза, так похожие на мамины.
Меня очень сильно тянуло к телу, я попытался даже лечь на то же самое место, чтобы соединиться с ним. Но ничего не происходило, только пустота и полное отсутствие чувств. Даже нестерпимая боль и слабость незадолго до смерти казались сладкими и желанными ощущениями, потому что они были. А сейчас нет ничего, совсем.
В подвал спустились люди в форме и начали уносить тела на носилках. Когда они подняли мое тело, я попытался их остановить, но ничего не вышло. Они никак не реагировали на мои крики. Они куда‐то унесли мое тело вместе с игрушкой Ани. Их лица не выражали никаких эмоций. Я хотел пойти за ними, но не смог: ноги не слушались меня. Я кричал им вслед, пытался пройти через дверь, но ничего не получалось. Что‐то держало меня внутри склада и не выпускало. До сих пор не выпускает.
Шли дни, недели, годы, десятилетия. На склад снова начали приходить люди. Но никто из них меня не видел. Ох, сколько раз я пытался с ними заговорить! Позже в этом помещении сделали холодильную камеру. Хорошо, что я не чувствую холода. Я видел, как строители штукатурили стены и устанавливали вот эти полки. Как‐то одна девушка все же увидела меня. Я попытался заговорить с ней, но она закричала и убежала.
Я очень много думал о том, где сейчас мои родные, где сейчас Аня, все ли с ней в порядке. Думал, думал, думал… Все мое существование – это мысли. Я сам превратился в мысль.
Паша замолчал. Настя смотрела в одну точку, ее подбородок дрожал, колени сотрясала мелкая дрожь от холода, а руки начали синеть. Она старалась не разрыдаться, но по щеке предательски потекла слеза.
«Сложно даже представить, что он пережил. Он провел в одиночестве больше семидесяти лет! Какие мысли прокручивал раз за разом? Должно быть, ему очень грустно и одиноко».
– Это ужасно… Мне очень жаль. – Настя перестала ощущать холод.
– Я столько раз обдумывал те события, что уже кажется, как будто это все происходило не со мной. По сути, так и есть. Это происходило с парнем по имени Паша. А я больше не он. Я призрак. Никогда раньше в них не верил, пока сам им не стал. – Паша посмотрел на свое прозрачное тело с отвращением.
– В интернете пишут, что призраков держит на земле незавершенное дело. – Настя старалась взять себя в руки, хоть и осколки в сердце пришли в движение и начали прокручиваться, причиняя нестерпимую боль.
– В инте… что? Это какая‐то книга? – растерянно спросил Паша.
– Ну… это такая большая библиотека, где можно найти ответ на любой вопрос. Там очень много книг и информации. Книг, которые нельзя потрогать, – попыталась объяснить Настя.
– Библиотека-призрак? Во мне тоже много информации, и меня нельзя потрогать. – Паша попытался улыбнуться.
– Да, будем считать, что это библиотека-призрак. – Настя улыбнулась в ответ. – Так вот, там пишут, что призрак может отправиться дальше к свету только после того, как закроет свое незавершенное дело.
– Незавершенное дело? У меня нет незавершенных дел. Я ничего не начинал. – Паша непонимающе посмотрел Насте в глаза, отчего стало немного жутко.
– Не физическое дело, а скорее что‐то духовное. Подумай, что тебя волнует больше всего?
Паша замолчал, переведя взгляд на потолок. Он молчал несколько минут, а Настя не решалась его окликнуть, разглядывая его прозрачное тощее тело в свитере и штанах, острые черты лица со впалыми глазницами, и стараясь запомнить в мельчайших деталях.
«Боже, сколько ты всего пережил… Бедный… Мне так тебя жаль». – Насте хотелось кричать от боли в груди, она прикусила нижнюю губу и впилась ногтями в холодную кожу предплечья.
Паша резко повернулся и тихо сказал, словно что‐то вспомнил:
– Аня… Я так и не извинился перед ней. – Паша встал и начал метаться по камере из стороны в сторону. – Я поступил очень подло: сказал маме, что это она взяла бабушкино золотое кольцо, которое я проиграл на скачках. Мама тогда сильно разозлилась и выпорола сестру ремнем. Она плакала и не понимала, за что мама ее наказала. Я хотел во всем признаться, но так и не смог.
Паша опустил голову и снова закрыл лицо руками, после небольшой паузы заговорил:
– А эта твоя призрачная библиотека может знать, где моя сестра?
– Ну, в теории может. Но чтобы ее найти, понадобится гораздо больше информации, чем просто имя. Расскажи мне о ней все, что помнишь. – Настя достала телефон и начала записывать в заметках.
– Аня… Очень хорошая, милая девочка. Ей было семь лет, когда мы спустились сюда. У нее светлые волосы и большие голубые глаза. Мама с папой называли ее «Анютик». Я скучаю по ним… Но я прекрасно понимаю, что вряд ли они еще живы. Прошло семьдесят два года с моей смерти.
– А как ты понял, сколько лет прошло? – Настя смотрела на Пашу с недоумением. – Я думала, ты не в курсе, какой сейчас год.
Призрак кивнул в сторону стеллажей. Настя глянула на коробки: на каждой была написана дата изготовления и срок годности.
– Точно! До меня дошло. – Она восхитилась сообразительностью Паши.
– Да, каждый день, когда сюда приносят новый товар, я вижу примерную дату. Пока я тут сидел, изучил все составы, описания продуктов и названия. Этикетки для меня как книги. Люблю, когда в составе побольше написано: пищевые добавки, глутамат натрия и консерванты. Я не знаю, что это значит, но звучит очень красиво.
Настя улыбнулась, попыталась встать, качнулась и чуть не упала. В теле ощущалась дикая слабость, ноги дрожали от холода, нос начало закладывать, а кончики пальцев онемели.
– Ты в порядке? – к ней подлетел Паша, обдав Настю новой волной холода. – Тебе нельзя здесь столько находиться. У тебя руки посинели. Срочно нужно идти греться! А то останешься здесь со мной в камере навсегда!
Паша говорил обеспокоенно, с заботой в голосе. Настя посмотрела на руки, они и впрямь посинели.
– Да, ты прав, – сдалась Настя. – Но я обязательно вернусь! Ты помнишь, какая у вас была фамилия?
– Конечно, Панфиловы. Аня родилась пятого февраля. Это как‐то поможет в поисках?
Настя записала данные в заметках телефона, еле попадая пальцами по клавиатуре.
– Конечно… – Настя сама до конца не верила, что можно найти человека спустя столько лет. Немного поколебавшись, она заговорила дрожащим голосом: – А можно спросить у тебя кое-что?
– Да, конечно.
– А каково это… ну, попасть на ту сторону?
– Очень одиноко. Есть только ты, воспоминания и страхи.
Настя с тоской посмотрела на Пашу и медленно пошла в сторону выхода, доставая из сумки замок с ключом. Паша помахал ей на прощание и скрылся в стене. Настя закрыла тяжелую дверь, защелкнула замок, включила рефрижератор и пошла в сторону лестницы. Тело дрожало не только снаружи, но и внутри, хотелось закричать во весь голос и выпустить боль наружу. Насте стало безумно жаль Пашу, хотелось обнять и забрать все его страдания, которые пришлось пережить. Боль от потери близких, от чувства вины и боль каждого дня одиночества на протяжении семидесяти двух лет. Она пообещала себе сделать все возможное, чтобы помочь Паше.
– А ты что тут делаешь, красотка? Ты же ушла давно из магазина. – Олег неожиданно появился, выкатывая из лифта тележку с соками.
Настя вздрогнула и взглянула на часы: уже семь вечера.
– Я… сережку потеряла, когда ходили с тобой на склад! Вот, спустилась поискать ее, – растерянно промямлила Настя, стараясь унять дрожь во всем теле и удержаться на ногах.
– И что, нашла? – усмехнулся грузчик.
– Ага, видишь, в ухе вдета уже. – Настя продемонстрировала ухо, собрала всю волю в кулак и рванула к лестнице. – Ладно, я побежала, надо срочно домой.
Олег пожал плечами, покатил телегу дальше, а Настя поднялась по лестнице.
Из прохладного магазина она ворвалась в густую духоту. Настя шла по горячему асфальту в сторону проспекта, подставляя солнцу посиневшие ладони, стараясь отогреться. Кончики пальцев начало покалывать, в голове постепенно прояснялось, тело перестало трясти, а щекам возвращался привычный румянец. И только сердце обливалось кровью от всей этой истории, хотелось плакать, внутри разрастался большой давящий ком боли. В голове раз за разом крутились мысли о Паше и о том, что происходило в подвале.
«Бедная, бедная девочка… В семь лет пережить такое! Бомбардировки, смерть брата, война. Жива ли она еще? А Паша… Семьдесят лет быть заточенным в подвале. Бр-р-р… Я бы уже точно сошла с ума. А он вроде держится. А если бы я не пришла? Сколько бы он еще пробыл на складе один? Страшно подумать. Я должна ему помочь. Во что бы то ни стало».