Она дышит тише ножа

Станция метро «Сэндагая» — холодная, как внутренности старого холодильника. Воздух здесь, словно застрявший между двумя десятилетиями, пахнет мокрой плиткой, старой кожей пассажиров и чем-то чужим — почти как серой. Путь наверх, к поверхности, кажется бесконечным. Стены, покрытые пятнами и ржавчиной, сжимают меня с обеих сторон, словно в тисках. Шаги отдаются гулко, будто бы подо мной не лестница, а пустота.

Сегодня я вновь направлялся в район Сумида, где находилось здание, ставшее эпицентром этого кошмара — похоронное бюро «Инуяма». Днем оно выглядело ничем не примечательным: серый фасад, плотно закрытые ставни, выцветшая вывеска с гравировкой в виде лотоса. Но каждый раз, подходя ближе, я чувствовал, как мир словно замедляется, а звук улицы уходит вглубь, словно кто-то приглушает реальность ватным покрывалом.

Внутри бюро пахло так, как пахнут вещи, которые давно умерли. Древесина скрипела, будто жаловалась. Красный ковер, казалось, впитал в себя сотни чужих шагов, крики, которые нельзя было услышать, и тени, которые отказывались уходить. Я шёл медленно, почти по инерции, глаза впитывали каждую мелочь: рамка с фотографией владельца, лицо которого невозможно было запомнить; шкаф с урнами, пронумерованными, как архивные документы; дверь в подвал, на которой стояла черная печать, начертанная от руки.

Но сегодня я пришёл не просто так. У меня была цель — узнать, кто такой этот новенький детектив, Ямада. Слишком уж гладко он вписался в отдел. Слишком быстро взял в руки дело. И слишком много вопросов задавал.

В отделении было на удивление шумно. Люди сновали туда-сюда, болтали, цокали по клавишам, кто-то ругался на кофе-машину. Только моё место — как будто законсервировано во времени. Папки остались точно в том порядке, как я их оставил. Даже кружка с остатками засохшего чая стояла на краю стола. А вот и Ямада. Молодой, с аккуратно зачесанными волосами, в костюме, который явно стоил дороже его заработной платы. Он сидел на моём месте и что-то вписывал в мой журнал.

Я наблюдал за ним из-за стеклянной стены, чуть сбоку. Он не замечал меня. Или делал вид. Листал документы, делал пометки — движения были точны, отточены. Но в них была странная суетливость, какая-то скрытая неуверенность, прячущаяся за деловитостью.

Я последовал за ним после смены. Он вышел ровно в 18:00, будто по часам. В руках — сумка. На лице — пустота. Он шел в сторону станции, но свернул на переулок. Там стояла старая телефонная будка — еще с 80-х годов, покрытая граффити и рекламами дешевых массажных салонов. Он вошел внутрь, посмотрел по сторонам — и сделал звонок. Я достал диктофон. Но не услышал ничего. Ни звука. Как будто бы сам воздух в будке подавлял волны.

Свет в фонарях над улицей вдруг начал дергаться, вспыхивать и гаснуть. Мир искажал сам себя. Пространство теряло геометрию, как если бы кто-то сгибал его изнутри. Здание слева вытянулось, как кусок резины, окна зажмурились, небо стало вязким. Пальцы сжались в кулак, дыхание участилось. Это был не страх. Это было нечто чужое.

Ямада вышел, как ни в чём не бывало. Я отступил в тень, прижался к стене. Сердце грохотало. Он шел дальше, не оборачиваясь. Будка исчезла. Буквально исчезла — будто её никогда не было.

Вернувшись домой, я долго смотрел в зеркало. Лицо там — не моё. Оно будто бы повторяло форму, но не суть. Глаза — глубже. Морщины — резче. Рот чуть изогнут в ухмылке, которой я не делал. Дотронулся до стекла — оно было горячим, словно изнутри кто-то пытался вырваться.

Всю ночь снились пустые улицы. Длинные, бесконечные. По ним ходила она. Женщина в костюме. Без лица. С кинжалом в руке, будто выросшим из запястья. Я шёл за ней, но не мог догнать. А она оборачивалась… с моим лицом.

На следующее утро я проснулся от странного запаха. Что-то кислое, почти металлическое, висело в воздухе, как неразрешённая тайна. Квартира казалась чужой. Обои потускнели, шторы лежали на полу, словно их пытался сорвать кто-то в панике. В зеркале снова отражение не совпадало с ощущением — зрачки казались больше, чем должны быть, а под глазами пролегли тени, которых я не помнил.

Я выбрался на улицу, в промозглый, влажный день. Воздух был тяжёлым, как будто небо вот-вот рухнет вниз. В голове гудело, мысли цеплялись друг за друга, как шестерёнки в заедающем механизме.

Район, куда я направлялся, считался административным центром, но выглядел так, словно его давно вырезали из живого города и забыли вернуть на место. Узкие улицы, исписанные выцветшими иероглифами, вымершие кафе с закрытыми ставнями, телефонные провода, свисающие с неба, как вены. Здесь находился архив — старый бетонный корпус с тяжёлой кованой дверью, ведущей вниз, под землю.

Я спустился по каменным ступеням, и тишина там была другой — не обычной. В ней звуки умирали, не родившись. Хранительница архива встретила меня без слов, лишь медленно подняла взгляд и показала на коридор. Её глаза были мутными, как будто она смотрела не на меня, а сквозь.

Папки с делами по «Инуяме» лежали в отдельном отсеке. Бумаги пожухли от времени, буквы расползлись, но я всё равно читал их, как будто они могли спасти меня от чего-то большего, чем просто убийца. На некоторых документах стояли чёрные отпечатки пальцев. Не чернила — будто пепел. И когда я коснулся одной такой страницы, почувствовал, как пальцы покалывает. Бумага оказалась тёплой.

В одной из папок я нашёл фото — старое, чёрно-белое, чуть надорванное. Группа людей у входа в «Инуяму». Один из них стоял немного в стороне. Лицо неразборчиво, как будто специально стёрто. А в нижнем углу — едва заметная надпись от руки: «彼女は戻る». Она вернётся.

Меня охватил озноб. Сзади хлопнула дверь. Обернулся — пусто. Но тень у стены осталась. Она не двигалась, но не исчезала. Словно кто-то стоял рядом, очень близко, слишком близко. Я закрыл папку и вышел из архива почти бегом, поднимаясь по ступеням, как будто из подземелья.

На улице всё было не так. Люди двигались медленно, искажённо, как в старом плёнке, проигрываемой с ошибками. Один мужчина стоял посреди перекрёстка и смотрел прямо на меня, не моргая. На лице — ни одной эмоции. Он что-то шептал, но рта не открывал. Я пытался прочитать по губам, но не мог. Тогда он поднял руку и показал на меня пальцем.

Мир резко вернулся в норму. Машины проехали, люди снова зашевелились. Мужчина исчез.

Я направился к дому Ямады. Нужно было понять, чем он занимается вне отделения. Его квартира располагалась в старом жилом комплексе — бетон, облупленные двери, запах плесени и дешёвой лапши из всех щелей. Поднявшись на нужный этаж, я замер перед его дверью.

Она была приоткрыта.

Внутри было темно. Очень темно. Даже при дневном свете окна не пропускали ничего — будто за ними была не улица, а пустота. Я сделал шаг внутрь.

Пол был покрыт газетами. На стенах — фотографии. Много. Они были развешены хаотично, без порядка. Все мужчины. Некоторые — мёртвые. Некоторые — при жизни. На нескольких — я сам. Скрытые кадры, тени, силуэты. Иероглифы были вырезаны прямо на бумаге. Я замер. Это было не просто наблюдение. Это была охота.

Из тени в углу донеслось шуршание.

Сердце забилось, как барабан в пустом зале. Я достал пистолет, шагнул ближе.

Там никого не было. Только записка, прилепленная к стене.

«Ты — следующий. Или ты — первый?»

Мир снова начал искривляться. Стены уходили вверх, потолок потёк вниз, как жидкость. Я схватился за виски. Шум. Гул. Голоса. Много голосов, хором, будто из-под земли. Они шептали, пели, рычали. И все знали моё имя.

Картинки начали двигаться. Фотографии ожили. Один из трупов открыл глаза.

Я выбежал из квартиры, спотыкаясь. Снова улица. Снова небо. Только не моё. Всё чужое.

Не знаю, сколько времени шёл. Ноги сами несли меня. Очнулся на набережной. Река тёмная, как нефть. Пахло тлением.

И там она стояла.

Женщина в чёрном костюме. Спиной ко мне. Волосы развевались, будто в воде. Она не двигалась. Я хотел закричать — но рот не слушался.

Она медленно обернулась.

И на её лице — моё лицо.

Не отражение, не маска. Нет. Черты точные, до мельчайших изгибов, морщинок у глаз, тонкого шрама у подбородка, который остался с тех пор, как я однажды упал на стеклянную бутылку в девятом классе. Лицо смотрело на меня с пустотой, в которой не было ни страха, ни злобы, ни радости. Только безграничное знание. Она знала меня.

Я сделал шаг вперёд, и реальность дрогнула. Вода у её ног зашевелилась, словно отражение в ней было живым и не соглашалось с тем, что происходило на поверхности. Улицы за моей спиной вытянулись в искаженную перспективу, фонари начали гудеть, один за другим — как будто кто-то настраивал частоты, выбирая, какую именно ноту страха включить во мне.

Она подняла руку — не угрожающе, нет. Просто будто что-то показывала. Пальцы вытянулись слишком длинно, тень от них пересекла асфальт и зацепила мои ботинки. На кожу ног стало холодно, как будто кто-то провёл по ним лезвием изо льда.

— Ты не тот, кто думает, что он есть, — сказала она. Голос был мой. Абсолютно. До тона, интонации, сдержанного хрипа, которым я часто говорю в прокуренных комнатах.

Я стоял. Безоружен. И ни один нерв в теле не слушался.

— Ты — эхо, — продолжила она. — Ты — копия преступления. Или причина?

Я закрыл глаза. Раз, два. Вдохнул, выдохнул. И когда открыл снова — она исчезла.

На её месте остался телефон.

Старый. Домашний. С проводом, испачканным кровью. Рядом записка.

«Вернись туда, где всё началось.»

Я знал, что это значит. “Инуяма”.

Но вместо того чтобы поехать туда — я пошёл в отделение. Не потому что хотел, а потому что знал: если не появлюсь сегодня, они придут за мной. Я был уже слишком странен, слишком далёк от нормального поведения. Нужно было сохранять фасад. Хотя бы внешне.

Здание отдела казалось каким-то другим. Не то, чтобы архитектура изменилась — те же серые стены, те же лестницы, тот же запах дешёвого кофе и старых кожаных кресел в комнате ожидания. Но всё выглядело... выгоревшим. Как старая фотография, слишком долго пролежавшая под солнцем.

Люди смотрели на меня с опаской. Будто я — чужой. Будто они знали.

Я зашёл в свой кабинет, включил настольную лампу. Свет моргнул, и на стене появилась тень. Она не соответствовала моим движениям. Я поднял руку — тень не подняла. Я вздохнул — она повернула голову. Быстро выключил свет. Всё исчезло.

На столе лежало новое досье.

Жертва: мужчина. Имя стёрто. Причина смерти: вскрытие грудной клетки, удаление сердца. Тело найдено у стен старого кинотеатра, давно закрытого.

Прикреплённая фотография была размытой, будто сделана на ходу, дрожащей рукой. Но в углу, среди бетонной пыли и крови, был виден силуэт. Женщина. Всё в том же чёрном костюме. И если приглядеться — где-то позади неё, в окне разбитого киоска... я снова видел себя. Отражение. Невозможно точное.

— Где ты был в ту ночь? — спросил голос за спиной.

Я обернулся — Ямада.

Он стоял в дверях, держал в руках кружку с чаем, но не пил. Его глаза были прищурены, и в них был вопрос, но без явного обвинения. Пока.

— Дома, — ответил я. Голос был ровным, но внутри всё горело. — Ты проверил?

— Камеры наблюдения не работают с прошлой недели, — сказал он, не двигаясь с места. — Электричество вышло из строя в районе. Очень удобно, не находишь?

Я улыбнулся. Я знал, как улыбаться, когда не хочется. Это старое полицейское ремесло.

— Хочешь взять дело себе? — спросил я.

Он подошёл ближе, встал напротив.

— Оно уже моё. Тебе стоит отдохнуть, Курода. Ты слишком глубоко в этом.

Я хотел что-то сказать. Что-то резкое, колкое. Но слова застряли в горле.

Ямада положил на стол ещё одну фотографию. С неё на меня смотрел... я. У входа в кинотеатр. В три часа ночи.

Я не помнил, чтобы был там.

Он вышел, не дожидаясь комментариев.

А я сидел, вглядываясь в снимок, который не должен существовать, и думал: а что, если это всё не сон? Не паранойя? А если действительно... я?

Сквозь закрытое окно раздался звонок.

Телефон. Тот самый. Домашний.

Но ведь его не было со мной.

Я поднялся, медленно. В ушах — пульс, будто бьющий молотом по черепу.

И снова — звонок.

На столе. Телефон. Тот самый.

Трубка тёплая. Влажная.

— Курода-сан, — сказал голос, знакомый до боли. — Ты же знаешь, что сам себя не спрячешь.

И в этот момент в окне я увидел улицу, которой не было. Она была вверх ногами.

Я держал трубку, как держат голову мёртвого друга — осторожно, с уважением, но с таким ужасом, что пальцы дрожат.

— …сам себя не спрячешь, — повторил голос, и я узнал в нём нечто отвратительно близкое. Не просто мой тембр, нет. Это был голос, которым я когда-то плакал. Которым звал мать ночью в бреду. Которым молчал в морге, стоя над телом первой жертвы. Он был мой, но грязный, изломанный, будто кто-то записал мои страхи и прокрутил их в обратную сторону.

— Кто ты? — выдавил я.

Но в ответ — только странный, затянутый кашель и… шум. Шум, как будто кто-то теребит мокрую ткань — или мясо. Линия оборвалась. Тишина была такой густой, что я услышал, как течёт кровь в висках.

Я медленно опустил трубку и посмотрел в окно.

Улица была всё так же вверх ногами.

Но теперь — и здание тоже. Полицейский участок стоял на небе, фонари шли вниз, и по ним текла вода, поднимаясь к облакам. Люди шли вверх ногами, по воздуху, оставляя на стекле следы из меловых отпечатков ладоней. Один из них обернулся — и это было моё лицо. Но не как у той женщины. Это было... разложившееся. Искажённое. С открытым, зияющим ртом, из которого тянулись чёрные нити, похожие на волосы.

Я зажмурился.

Считал до трёх.

Открыл глаза.

Ничего. Просто город.

Просто окно. Просто вечер.

Но воздух — сгустился. Я чувствовал его вес, как будто я вдыхал бетон. И запах. Запах старых железных шкафов, в которых когда-то запирали приговорённых, запах мокрых подвалов и формалина.

Я вышел из кабинета, как вываливаются из поезда, когда на ходу — не чувствуя ног.

Коридор казался длиннее, чем должен был быть. Он не кончался. Край лампы висел в пустоте, стены дрожали, и на секунду я подумал, что пол движется подо мной, как язык у зверя. Я ускорился. Один шаг. Второй. Третий.

За стеклом дежурной выглянула женщина в форме — и вдруг исчезла. Будто вырезали кадр. Просто провал. А потом всплыла, как в воде, и смотрела на меня, не мигая.

Я пошёл дальше, к архивам.

Там, возможно, ответы.

Лестница вниз — как спуск в колодец. С каждым шагом бетон под ногами становился липким, словно покрыт тонкой плёнкой органики. Ощущение, что ступаю по внутренностям, по поверхности мозга, переливающегося от слабого света ламп.

Архивы.

Холодные. Как морг.

Запах — бумаги, пыли, и чего-то... ещё. Неуловимо органического. Как будто кто-то здесь хранил не только досье, но и тела.

Полки уходили в темноту. Свет не доходил до краёв. Каждая полка — как врата. Я шёл между ними, как между надгробиями, вглядываясь в имена, даты, номера дел. И всё искал...

Что?

Что я искал?

Не знаю.

Но нашёл.

Папка. Тонкая. Без имени. Без маркировки. Бумага внутри старая, пожелтевшая. Первая страница — чёрно-белое фото тела. Мужчина. Вырванные глаза. На груди вырезан иероглиф. «Тьма».

Я перевернул лист. Второе фото. Тоже мужчина. Распоротое горло. Над телом — след женской ноги в крови. Снова иероглиф: «Пустота».

Следующий лист — копия протокола. И в графе «Обнаруживший» — моё имя.

Но этого дела не было в базе. Никто не говорил. Никто не упоминал. Никогда.

Я пролистал дальше.

Фото. Фото. Фото.

И на одном из них — я.

Не просто рядом. Я держу нож.

Замах. Миг до удара.

Глаза мои чёрные.

Как чернильницы.

Как бездна.

Тело затрясло.

Я не мог дышать.

Я не был там.

Я не мог.

Резкий гудок — сирена.

Потолок задрожал, лампы моргнули.

Я выбежал из архива, вверх по лестнице, почти на четвереньках. Голова раскалывалась. На полу валялись какие-то обрывки бумаги, чьи-то ботинки стояли посреди коридора, но без ног, без тела. Просто стояли, как будто человек испарился.

Я добежал до кабинета.

Закрыл дверь.

Заперся.

Сел.

Долго не дышал.

И только когда начал видеть, как стены дышат — будто у здания есть лёгкие — понял: я больше не контролирую это.

Мир сам сшит из лжи, и швы расходятся.

На стене появилось что-то... написанное. Красным.

«Ты знаешь, кто следующий.»

Я обернулся к столу.

На нём лежал свежий протокол. На нём — фото.

Женщина.

Убита час назад.

Сигнал с места преступления — неподалёку.

А на камере наблюдения — я.

Выхожу из её дома.

С ножом.

Смотрю прямо в объектив.

Мне стало холодно.

Внутри. Как будто сердце замёрзло, превратилось в лёд, и теперь каждый вдох крошит его изнутри.

Я встал.

Стал медленно обходить комнату.

И тут — зеркало.

Забыл, что оно здесь.

В отражении — не я.

Он не двигается, когда двигаюсь я.

Он... улыбается.

И я — падаю.

Сквозь пол.

Сквозь стены.

В тьму.