Тело на прокат

Джессика встала, поправляя складки на юбке, и прошлась по студии. Её пальцы почти машинально скользили по рулонам тканей, проверяя фактуру и плотность, а взгляд уже выискивал что-то нужное для её варианта образа.

— Марк, ты живой? — раздался знакомый голос где-то над ухом.

Он приоткрыл глаза. Над ним стояла Джессика с чашкой кофе в одной руке и пальцами другой уже щёлкала по его эскизам.

— Утро... — пробормотал он, выпрямляясь на скрипучем стуле.

— Утро было три часа назад. Сейчас уже девять, — сказала она без укора, скорее с интересом, — Но, судя по твоим чертежам, ты хотя бы не зря не спал.

Она поставила вторую чашку рядом с ним и присела на соседний табурет. Марк потянулся за чашкой, вдохнул запах кофе и только тогда понял, насколько на самом деле устал.

— Ты как, выжил? — спросила она, слегка улыбаясь.

— Пока да, — он провёл рукой по лицу. — Вдохновения мало. Много бумаги, мало смысла.

— Это и есть работа, — отозвалась Джессика спокойно. — Ты думаешь, у меня что-то готово? Пока тоже ничего. Но мне нравится смотреть, как ты ищешь. Это заразительно.

Он взял верхний эскиз. Слишком перегружен. Следующий слишком прямолинейный. Он молча собрал все листы в аккуратную стопку.

— Ты уже знаешь, что будешь делать? — спросил он, глядя на неё поверх чашки.

— Нет, — честно призналась она. — Но у меня есть ткани, настроение и хорошая музыка. Этого достаточно, чтобы начать.

Марк кивнул. Без слов. На улице разгоралось солнце, внутри студии пахло кофе и лёгкой пылью от рулонов. Они молча пили и сортировали ткань, не торопясь. День начинался без суеты. Всё было на своих местах.

Ближе к обеду, Марк наконец покинул студию Джессики, чувствуя приятную усталость после бессонной ночи. На улице его уже ждала Ая, одетая в яркий свитер и кепку с надписью «Королева дня». Увидев его, она тут же сорвалась с места.

— Прииивееет! — протянула она, бросаясь ему на шею. — Ну и видок! Ты как будто в угольной шахте ночевал. Или это арт-бомж стайл?

— Привет, солнце, — Марк хмыкнул, обнимая её в ответ. — А ты как всегда в форме. Да, работал над дизайном для Мэри. Не спрашивай. Не задалось.

Ая поджала губы, будто вот-вот скажет что-то язвительное... но не сказала.

— Ну, ладно, сегодня ты мой! Пошли клеить лепестки и пить странный травяной чай с бабками! — она захлопала в ладоши и потянула его за рукав.

Марк был в предвкушении, начав мечтать о мастер-классе по сборке цветов, но Ая тут же остановила его, надув губы и скрестив руки.

— Я каждый день помогаю бабушке с цветами, — фыркнула она, закатив глаза. — Давай лучше попробуем что-то новое. Гончарный мастер-класс звучит куда интереснее!

Марк не стал спорить. Он знал, что дни с Аей особенные, и ради этого был готов отказаться от любых собственных предпочтений.

— Хорошо, ты побеждаешь, — усмехнулся он. — Пойдём лепить вазы для цветов, раз ты у нас профессионал по цветам.

Они направились в студию, скрытую во внутреннем дворике, за стеклянной дверью их встретил запах сырой глины, рассеянный свет и приглушённая инструментальная музыка.

На стенах висели работы от изящных чаш до странных, почти абстрактных форм. Воздух был тёплый, влажный. В центре гончарные круги, рядом аккуратно сложенные куски глины и ведра с водой. Мастер, седовласый мужчина с мягкой улыбкой, поприветствовал их и кивнул на свободные места.

— Сегодня вы не просто сделаете чашу, — начал он. — Вы почувствуете материал. В глине есть память, она всегда помнит, как к ней прикоснулись.

Ая с энтузиазмом села за круг. Её пальцы уже двигались с уверенностью, хотя всё было в новинку. Она тихо напевала себе под нос, пока её руки лепили округлую форму, и время от времени бросала на Марка торжествующий взгляд.

— У тебя хорошо получается, — заметил он, наблюдая за её сосредоточенным лицом.

— А у тебя разваливается! — хихикнула она, когда Марк попытался поднять стенку сосуда, и вся конструкция пошла волнами.

Он тоже засмеялся, ощущая, как к рукам липнет глина.

— Вот почему я не скульптор, — буркнул он, вытирая ладони. — Моё искусство в другом.

— Да-да, ты у нас дизайнер-мученик, — съязвила Ая, дёргая его за локоть.

Мастер, проходя мимо, остановился.

— Это нормально, — сказал он. — Вы не лепите глину. Она лепит вас. Отдайтесь процессу. Это не о результате, а о том, что останется на кончиках пальцев.

Марк кивнул и попробовал снова, медленнее, внимательнее. Он почувствовал, как материал начинает слушаться, как влажная масса тянется вверх под равномерным давлением. Под его руками вырастала форма, ещё не совершенная, но уже целостная.

Ая уже заканчивала свою чашу неровная, но выразительная. Она сияла от гордости.

— Смотри, какой стиль! — показала она, наклоняя свою поделку, — В ней есть характер.

Марк с улыбкой взглянул на её работу, потом на свою. Всё вокруг мягкий свет, скрип круга, шорох воды, казалось далёким. И в этом ритме вращения, света, тишины, он почувствовал, всё правильно..

— Дальше куда? — нетерпеливо спросила Ая, обвив рукой локоть Марка и чуть потянув его за собой. — Я хочу создать духи.

— Конечно, — ответил он, усмехаясь, — Кто я такой, чтобы перечить?

Ая шла быстро, почти танцуя, её рыжие волосы мелькали перед глазами, а в движениях сквозила та самая неугомонность, к которой Марк за годы давно привык. Он только посмеивался всё в её поведении было знакомо до мельчайших деталей: как она морщит нос от лишнего запаха, как криво улыбается, когда предвкушает что-то новое. Она всегда умела подбить его на что-то неожиданное.

Мастерская, в которую они вошли, была словно из другого времени: полки, заставленные аккуратными флаконами, тяжёлый аромат эфирных масел, витавший в воздухе, мягкий свет, преломляющийся в стекле. Всё вокруг будто шептало: здесь не просто смешивают запахи здесь хранятся эмоции.

— Проходите, — сказала женщина-мастер с лёгким акцентом и благожелательной улыбкой. — Сегодня вы создадите аромат, который будет только вашим. Ваше настроение, ваше воспоминание, ваше «я».

Ая тут же затащила Марка за один из столов и уже вытягивала пробирки.

— О, ты только понюхай! — воскликнула она, уткнувшись носом в крышку. — Это как будто лето в саду. Мне надо!

— Думаешь, он подойдёт твоей... вспыльчивости? — поддел её Марк, ловко уворачиваясь от подзатыльника.

— Лучше, чем тебе — сандал! Ты всегда был скучным, — фыркнула она.

— Скучным, зато надёжным, — спокойно парировал он и уже потянулся к другой пробирке.

Пока Ая, сияя, экспериментировала с жасмином и ванилью, Марк молча взял несколько флаконов. Его взгляд зацепился за прозрачную жидкость в тонком стекле. Он медленно вдохнул. Свежий бергамот. Затем лёгкий медовый жасмин. Потом сдержанный, сухой шлейф сандала. Всё это было похоже не на духи, а на чей-то силуэт, идущий сквозь утро.

Он посмотрел в стекло пробирки, как будто там лицо. Лицо, которое он не дорисовал ночью. Лицо, к которому нужен был финальный штрих. Не платье. Запах.

— Ты чего застыл, как в романтической рекламе? — прошептала Ая, наклонившись. — Придумал, как будет пахнуть твоя... любовь?

Марк бросил на неё насмешливый взгляд.

— Не мешай работать.

— Ага, художник включился, — тихо хихикнула она и чуть подтолкнула его плечом.

Мастер, наблюдая за ним, мягко вмешалась:

— Хочешь попробовать собрать свою формулу?

— Да, — Марк почти не отрывал взгляда от флаконов. — Начнём со свежего. Бергамот. Потом жасмин. И сандал на финиш.

— Очень лёгкая, но с характером, — отметила мастер. — Подойдёт женщине, которая не старается быть заметной, но остаётся в памяти.

Марк только кивнул. Он уже знал, кому подойдёт этот запах. Это был не просто аромат. Это был её шлейф. Её отражение. И, возможно, именно сейчас он впервые по-настоящему начал видеть весь образ целиком. Но вслух он этого не сказал.

После создания духов, Марк и Ая направились на следующий мастер-класс — на этот раз по её выбору. Ая вцепилась в рукав Марка и практически потащила его за собой.

— Дальше куда? — тараторила она. — Я хочу попробовать приготовить кофе. Нормально, с пенкой и узорами!

— Не уверена, что не прольёшь кипяток себе на колени? — лениво поддел её Марк.

— А ты уверен, что не начнёшь философствовать над кофейной гущей? — отозвалась она с дразнящей улыбкой, и они оба расхохотались.

Кофейня, куда они вошли, напоминала уютный уголок Европы. Тёплый свет, деревянные столы, полки с мешками зёрен и скрипучие половицы. Аромат обжарки был повсюду плотный, землистый, обволакивающий.

— Добро пожаловать на мастер-класс бариста, — улыбнулся молодой бариста с татуировкой в виде кофейного листа на запястье. — Сегодня мы не просто варим кофе, мы рисуем вкусом.

Ая сразу заняла место у кофемашины, жадно разглядывая инструменты, как ребёнок в магазине игрушек.

— Вот это я понимаю! — сказала она, весело шепча Марку. — Глина была классной, но тут пахнет лучше.

— А ты пахнешь кофе ещё с утра, — пробормотал он. — Так что тебе вдвойне в тему.

Бариста начал рассказывать о помоле, прессе и пропорциях. Ая ловила каждое слово, весело комментируя, как будто уже сто лет варила кофе. Марк, в отличие от неё, с трудом вникал в нюансы и почти машинально повторял движения. Мысли всё ещё возвращались к образу для Мэри, к тем самым деталям, которые никак не складывались в единое целое.

— У тебя слишком крепко, попробуй изменить дозу, — подсказал бариста, наблюдая за Марком.

— Пытаюсь, — ответил он с лёгкой досадой, — Но, похоже, моя кофейная душа спит.

— Зато у тебя получилось кофе, который заставляет думать, — подмигнула Ая. — Интеллектуальный эспрессо.

— А у тебя получился кофе для свиданий, — парировал он. — Милый, сладкий и непредсказуемый.

Когда дошло до латте-арта, Ая брызнула молочной пеной на Марка, будто нечаянно. Он в ответ схватил венчик и "угрозой" повёл в её сторону. Их смех заглушил даже пар из машины. Эти секунды были простыми и тем ценнее.

— Ты видишь, как в этом всём есть какая-то магия? — сказала Ая, разглядывая своё кривое, но отчаянно симпатичное сердечко в чашке. — Всё чуть-чуть не идеально, но всё равно красиво.

— Мм, как и жизнь, — согласился Марк. Он смотрел, как всплывают узоры в чашке, и вдруг понял, чего не хватало в его дизайне: не симметрии, не модных линий, а живости. Неожиданности. Души.

Он сделал глоток. Горечь, плотность, сливочная мягкость. Всё, как должно быть. И где-то внутри него кристаллизовалась идея.

— Ну что, куда дальше? — спросил Марк, когда они вышли из кофейни. Он потянулся и зевнул. — Или ты выдохлась?

Ая не ответила сразу. С наступающими сумерками её энергия будто слегка угасла. Она шла рядом молча, поглядывая на витрины, подсвеченные вечерними огнями.

— Проголодалась? — спросил Марк, краем глаза заметив, как она опустила плечи.

— Очень, — кивнула она и добавила, почти шёпотом, — Пойдём в ресторан, как раньше.

Он не стал переспрашивать. Просто кивнул, и они свернули в сторону тихого квартала. Через несколько минут оказались в небольшом уютном ресторане, где Марк иногда ужинал в одиночестве. Белые скатерти, свечи, лёгкий рояль на фоне. Всё дышало спокойствием.

Заказ сделан. Ая молчала, разглядывая улицу за окном. Её лицо подсвечивалось тёплым светом лампы, и Марк вдруг понял, как она выросла. Не только внешне. Она не была той девчонкой, которая прыгала на его спину в саду. Сейчас в ней была какая-то зрелость, которую он хотел игнорировать.

— О чём думаешь? — спросил он, когда пауза затянулась.

— О тебе, — тихо ответила она, не оборачиваясь. — Ты как будто... собрался исчезнуть.

Он вздохнул, отвёл взгляд в сторону.

— Я никуда не ухожу. Просто... принимаю, что всё меняется.

— Нет, ты не просто принимаешь, — голос её дрогнул. — Ты уже прощаешься.

Он не сразу ответил. Медленно протянул руку через стол и лёгким движением коснулся её ладони.

— Я не хочу, чтобы ты думала об этом. Не сегодня. Мы провели вместе прекрасный день. Я хочу, чтобы он остался таким целым.

— Ты всегда такой, — сказала она, всё ещё не отводя взгляда от окна. — Прячешь боль за спокойствием. Даже от меня.

— Потому что ты моя слабость, — сказал он почти неслышно. — Когда ты плачешь, мне тяжело дышать.

Ая повернулась к нему, и в её взгляде была не детская обида, а что-то гораздо глубже настоящая тоска.

— Я не смогу смеяться, когда тебя не станет. Не смогу делать вид, что всё хорошо.

— А я хочу, чтобы смогла, — мягко сказал Марк. — Не потому что я тебя не люблю. А потому что я хочу, чтобы ты продолжала жить без оглядки.

Она отвела взгляд. Несколько секунд тишины только звуки посуды, голоса вдалеке. Потом Ая тихо рассмеялась, утирая слезу пальцем.

— Знаешь, ты всё ещё ужасно упрямый.

— Ну, кто бы говорил, — улыбнулся Марк.

Официант принес еду. Марк пододвинул ей тарелку. Он не хотел, чтобы это была грустная трапеза. И Ая, к счастью, поняла это. Они начали говорить о кофе, о глине, о том, кто смешал аромат удачнее. Но в паузах между смехом оставалось молчание нежное, тёплое, такое, в котором нет нужды что-то объяснять.

В уютной кофейне витали ароматы свежемолотого кофе. Приглушённый свет ламп создавал ощущение уединения, будто всё пространство было предназначено только для их разговора.

Мэри сидела напротив Элизабет, внимательно наблюдая за ней. Та, красивая и сдержанная, с лёгкой грустью в глазах, выглядела совершенно уверенной в своих словах.

— Я бывшая Марка, — сказала она, наклонившись вперёд. Её голос был мягким, но прямым. — Мы были вместе в школе. Он был настоящим. Иногда я жалею, что отпустила его.

Она улыбнулась, будто погрузившись в воспоминания.

— Если бы тогда не приняла того решения... наверное, мы бы уже поженились. Возможно, были бы дети. Ты ведь знаешь, как он любит детей?

Мэри не ответила, но её взгляд стал внимательнее.

— Говорю с тобой как с женщиной. Может, ты дашь ему шанс?

Она коротко усмехнулась и продолжила.

— Он удивительный. Я с ним всегда чувствовала себя защищённой. Верный до последнего. Настолько, что если бы я застала его с другой подумала бы, что это случайность. Он просто такой... чистый.

Мэри улыбнулась уголками губ, но ничего не сказала.

— Ты спрашиваешь, почему расстались? — Элизабет опустила взгляд. — Это была моя ошибка.

Она помолчала, затем тихо добавила:

— Когда у него умерла мама, он изменился. Замкнулся. Он был рядом физически, но будто мёртвый внутри. Я пыталась быть рядом, поддержать, но всё, что чувствовала, я мешаю. Он всё время молчал, отстранялся. А я тогда не знала, что с этим делать.

Её голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась глубокая печаль.

— Он всё ещё такой? — спросила Элизабет, почти шёпотом.

— Да, — вырвалось у Мэри быстрее, чем она успела подумать. — Он улыбается, но если ему плохо закрывается. Его безэмоциональное лицо... его трудно выносить.

Они обе замолчали. Слова повисли между ними, словно им нужно было время осесть.

— Хорошо, когда кто-то понимает, — слабо усмехнулась Элизабет. — Я натерпелась.

Мэри кивнула с лёгким смехом.

— Знаешь, он почти не говорит о чувствах, — продолжила Элизабет. — Мы были вместе год. А он сказал, что любит, только три раза. Зато каждый раз — по-настоящему. У меня аж щеки пылали, как у ребёнка.

— Он больше человек действия, — сказала Мэри. — Как-то я упомянула, что люблю шампиньоны. Просто так. А он потом принёс нашёл, купил, привёз. Меня это поразило.

— У меня так же было, — Элизабет кивнула. — Сказала, что хочу мандаринов. На следующий день ждал меня с пакетом. Это он. Всегда помнит.

Они улыбнулись не друг другу, а своим воспоминаниям.

— Он выполняет обещания, всегда рядом, — тихо произнесла Элизабет.

Мэри сжала чашку в руках.

— Он не изменился, — сказала она тихо.

— Нет, — Элизабет кивнула. — Но я рада, что он с кем-то, кто понимает. Это важнее всего.

— Он до сих пор кладёт сахар в кофе ложкой, а потом ест её, будто это десерт.

Элизабет прыснула со смеху.

— Да! И каждый раз делает вид, что это случайность. А ты знала, что он не умеет отмерять макароны? Один раз сварил столько, что мы ели пасту три дня подряд.

— Он до сих пор так делает, — сдержанно рассмеялась Мэри. — Я как-то спросила, зачем столько, а он ответил: «Пусть останется на случай ядерной зимы».

— Марк меня научил быть в одиночестве, — неожиданно сказала Элизабет, улыбаясь. — До него я не выносила тишину. Даже в магазин ходила с кем-нибудь. А он... Он как будто ввёл меня в культ одиночества.

— Серьёзно? — Мэри удивилась.

— Да. Он говорил, что одиночество это не про печаль. Это как ванна, сначала холодно, потом начинаешь ощущать, как тепло обнимает.

— В точку, — усмехнулась Мэри. — Он и мне говорил, что нужно иногда «выключать внешний мир».

Мэри хмыкнула.

— Ты знаешь что, как он уходит в ванну на полдня?

Элизабет рассмеялась и вскинула брови.

— Подожди... он до сих пор так делает?

— Пять-шесть часов в воде! — подтвердила Мэри, качая головой. — Я тогда говорю: «Ты что, спишь там?» А он с абсолютно серьёзным видом: «Просто лежал. Думал.»

— «Просто лежал», — передразнила Элизабет, усмехаясь. — Удивительный человек. Другие в ванну на час с пеной, он медитировать под воду как какой-то философ из Древней Греции.

— Да! — Мэри рассмеялась. — И ведь не потому, что плохо или стресс. Он просто любит быть один. Чтобы тишина, чтобы никто не трогал. Я раньше думала, что он скрывается от меня. А потом поняла он так перезагружается.

Элизабет кивнула.

— У меня сначала было ощущение, что он отдаляется. А потом будто я начинаю это уважать. Он не закрывается... он просто прячется в свой уютный мир.

— И самое странное в этом есть что-то притягательное, — добавила Мэри. — Как будто ты рядом с кем-то, кто умеет быть самодостаточным. Только иногда хочется всё-таки ворваться в ту ванную с чайником.

Обе рассмеялись.

— И вылить на него кипяток, — закончила Элизабет. — Чтобы проверить, жив ли ещё.

— А он потом выйдет, как ни в чём не бывало, обернётся полотенцем и скажет: «Ну что, поговорим?»

Они засмеялись снова. И в этом смехе не было злобы только узнавание, и лёгкая, почти ласковая ирония к тому, кого они обе по-своему понимали.

Обе снова засмеялись, чувствуя, как разговор сам собой становится всё теплее и свободнее.

— Но знаешь, что самое забавное? — продолжила Элизабет. — Он вечно всё терпит. Даже если болен, не скажет. Просто молчит, пока не свалится.

— Это точно, — кивнула Мэри, уже более серьёзно. — Недавно он ходил с температурой, но говорил, что «это просто лёгкое потепление изнутри».

— О, у него вообще талант называть страдание поэтично. — Элизабет закатила глаза. — Когда у него было разбито сердце, он сказал: «Ничего, теперь внутри больше места для новых воспоминаний».

— Пугающе звучит, но ведь правда, — задумчиво прошептала Мэри.

— Да, — Элизабет тоже стала тише. — Он такой... умеет быть сильным для других. Но для себя нет. Он будто считает, что не заслуживает заботы, если не страдает.

— Словно любовь нужно выстрадать, — добавила Мэри. — Или молчать о ней, пока она не умрёт от холода.

— И всё равно, — сказала Элизабет, опираясь подбородком на руку, — Он остаётся добрым. Внутри у него что-то очень тёплое. Просто закопано под бетон.

— Ирония в том, что именно это и цепляет, — улыбнулась Мэри. — Эта борьба между тем, чтобы быть нужным, и страхом быть уязвимым. Он как ребёнок в теле взрослого мужчины.

— А ещё он всегда не умеет смотреть в глаза, когда разговаривает. Всегдп отводит взгляд, будто врёт, — тихо заметила Элизабет. — Ужасно раздражало, но теперь вспоминаю с теплотой.

Мэри кивнула, задержав взгляд на чашке.

— Он врёт плохо. Потому что сам себя при этом ненавидит. А потом делает что-то, чтобы загладить вину. Подарит шампиньоны, например.

— Или принесёт мандарины, хотя ты просила их полгода назад, — вздохнула Элизабет, с улыбкой, но чуть грустно. — Память у него как у старой собаки, вроде вечно отстранённый, но помнит твой запах.

Пауза. Обе женщины сидели, слегка облокотившись на стол, будто между ними образовалась незримая нить понимания.

— Мы с тобой могли бы создать клуб «Терпеливых женщин Марка Хортона», — сказала Мэри, рассмеявшись.

— Только туда очередь, — подмигнула Элизабет. — Но ты держись за него, если сможешь. Он редкий. Просто плохо упакован.

— А я люблю всё без упаковки, — тихо сказала Мэри, и это прозвучало как признание — Не Элизабет, а самой себе.

Молчание повисло между ними, но оно было не неловким напротив, в нём чувствовалось нечто тёплое и настоящее. Элизабет первой нарушила его, тихо.

— Иногда я думаю... а он вообще способен быть по-настоящему с кем-то?

Мэри подняла взгляд. Не осуждающе. Просто понимающе.

— Ты имеешь в виду, полностью впустить? Без этих его стен и уходов в тень?

Элизабет кивнула.

— Да. Он всегда рядом, но чуть-чуть в стороне. Как будто стоит на краю собственной жизни. И ты всё время надеешься, что он сделает шаг навстречу. А он улыбается, помогает, обнимает... но не открывается.

Мэри слабо улыбнулась.

— Когда он заботится, ты ощущаешь это телом, но не слышишь ни слова. Он может разогреть тебе еду, принести плед, починить розетку, но не скажет: «Мне больно» или «Я скучал». Он прячется в делах.

— Как будто чувства это что-то, чего он стыдится, — добавила Элизабет. — Я ведь тогда тоже пыталась быть рядом. А он просто... ускользал.

Мэри долго смотрела в чашку, потом почти шёпотом.

— Я думаю, он боится быть зависимым. Боится, что если откроется то исчезнет. Растворится в ком-то. А он уже однажды кого-то потерял.

— Маму?

Мэри кивнула.

— Ты знаешь, — продолжила она после паузы, — В какие-то моменты я чувствую себя беспомощной рядом с ним. Не потому что он груб или холоден. А потому что я не знаю, как достучаться до этой части, которая внутри. Как будто он живёт с выключенным светом.

Элизабет кивнула. Она говорила чуть тише.

— Ты говоришь и я вижу себя. Я тоже тогда пыталась его согреть. И с упрёками, и с лаской, и молчанием. Но Марк, он не человек, которого можно спасти. Он только сам может захотеть выбраться.

Обе замолчали. Воздух между ними был густым от мыслей, от того редкого женского понимания, которое не нуждается в пояснениях. Просто знаешь она тоже любила его по-настоящему.

Мэри вздохнула.

— Иногда мне кажется, он даже не знает, что может быть счастливым.

Элизабет чуть усмехнулась горько.

— Может. Но только когда никого рядом. Тогда ненадолго он расслабляется. А стоит кому-то подойти, снова натягивает маску.

— Я думаю, он хочет, чтобы его любили, — сказала Мэри. — Но боится, что это любовь его обожжёт. Поэтому делает всё, чтобы не дать ей приблизиться. Даже если хочет этого больше всего.

— Да, — прошептала Элизабет. — Именно так.

— А ты всё ещё его любишь? — тихо спросила Мэри, не с вызовом, а с участием.

Элизабет улыбнулась, не печально, а спокойно.

— Я люблю то, как он держал меня за руку. Как молчал, когда я плакала. Как однажды ночью стоял под дождём и не уходил, пока я не вышла. Но люблю ли его сейчас?.. Нет. Это уже другое. Это просто часть меня.

Мэри кивнула, глядя в окно.

— А я, наверное, только начинаю понимать, что такое быть с таким человеком. Это как жить рядом с тихим пожаром. Он не греет, но ты не можешь уйти.

Элизабет смотрела на неё долго, мягко.

— Знаешь, я рада, что это теперь ты.

Мэри удивлённо посмотрела на неё.

— Потому что ты не испугаешься. Ты не отступишь. А он это почувствует. Когда-нибудь. Не сразу. Но почувствует.

Они снова замолчали, оба поглощены своими мыслями, но теперь между ними было что-то большее, чем просто общие слова. Это была тайна, которую они разделяли, знание, что Марк не идеален, что у него есть свои темные уголки, и что для того, чтобы быть с ним, нужно пройти через многое. Но для Мэри это не было страшным. Напротив, это казалось вызовом, на который она была готова ответить.

— Спасибо за разговор, — сказала Мэри, поднимаясь с места. — Ты действительно много мне помогла. Я... я точно подумаю.

Элизабет тоже встала, посмотрела на неё с тем же мягким выражением лица и кивнула.

— Ты сделаешь правильный выбор, я уверена.

Мэри в последний раз оглянулась на Элизабет, в её глазах было что-то теплое и искреннее. Она вышла из кафе, и хотя в её голове всё ещё звучали слова Элизабет, её сердце немного успокоилось.

Марк вернулся в студию поздним вечером, чувствуя, как время стягивается тугим узлом. Весь день он провёл с Аей, сдерживая тревожные мысли о наряде, и теперь, оставшись один в полутемной мастерской, почувствовал — настало время закончить.

Джессика, уже собравшая сумку, бросила взгляд на его сосредоточенное лицо.

— Смотрю, полон сил, — усмехнулась она.

— Пять кружек эспрессо делают своё дело, — Марк поднял кружку. Они коротко рассмеялись, и она ушла, оставив его наедине с тишиной.

Студия будто затаила дыхание. На столе гора неудачных эскизов. Все они были хорошими, но не «теми». Марк снова сел, и на этот раз не рисовал, а просто смотрел в пустой лист. Он вспоминал запахи эфирных масел с мастер-класса, теплую глину под пальцами, звон фарфора, лёгкость разговоров с Аей. В этих ощущениях было то, чего не хватало ткани.

Он начал с цвета. Светлый, с оттенком миндаля. Такой, как персиковый чай на летнем солнце. Он добавил прозрачный слой органзы почти невидимый, но меняющий игру света. Под ним основа из лёгкой ткани, мягкой и живой. Платье должно было быть не нарядом, а прикосновением.

Форма свободная, но с изящной линией плеч. Длина чуть ниже колен, с разрезом, будто случайным. Акценты скромные, но точные, выточки, асимметричный ворот, тонкая лента на поясе. Всё дышало её походкой, её сдержанной грацией, её молчаливой решимостью.

Он шил молча. Ни музыки, ни телефона. Лишь звук машинки, шелест ткани и шорох иглы. Каждый шов был как слово в письме, которое она должна будет прочесть глазами.

Когда он поднял голову, за окном уже светлело. Он прошёлся вокруг манекена, прищурился, сделал два небольших изменения подогнул край и снял одну из декоративных нитей. Вздохнул. Всё.

Он присел на стул, облокотился на стол. Вокруг остатки ткани, нитки, эскизы. Улыбнулся. Впервые за все эти дни он почувствовал, что приблизился к правильному ощущению.

Он не заметил, как глаза закрылись. Сон взял своё, и Марк заснул прямо в кресле, рядом с тем, что создавал всю ночь. Наряд стоял перед ним, как отражение его чувств тихий, точный, не громкий, но единственно верный.