Тело на прокат

В лаборатории царила привычная, почти уютная суета, мягкий свет настольных ламп, негромкие щелчки клавиатур и глухое бормотание работающих приборов. Колбы, пробирки, распечатки всё лежало на своих местах, как в тщательно отлаженном ритуале. В углу витал тонкий запах кофе, впитавшийся в стены наравне с химическим фоном.

Марк сидел за своим столом с наушниками на голове, уставившись в монитор. В руках он вертел шариковую ручку, время от времени останавливаясь, чтобы что-то вписать в электронный журнал. В наушниках звучал трек с глухим битом и напряжённым голосом он не просто слушал музыку, он ею дышал.

Гинкго, как всегда без стука, подкрался сзади и ловко стянул наушники с его головы.

— Ты вообще как под это работаешь? — спросил он, поднеся один наушник к уху. — Такое ощущение, будто там кто-то медленно сходит с ума на фоне апокалипсиса.

Марк дернул бровью, но не стал вырывать обратно — лишь потянулся за телефоном, чтобы показать название трека.

— Не моё, но любопытно, — сказал Гинкго, возвращая наушники. — У тебя, как всегда, с настроением.

Тревор, не поднимая головы от экрана, заметил.

— Он вечно такое включает. Мрачняк и надрыв. Видимо, чтобы не забывать, что жизнь штука серьёзная.

Марк усмехнулся.

— Просто интересно, о чём поёт человек. Что он пытается сказать. Я не могу слушать музыку фоном, она должна цеплять.

— Ну, это у тебя всё должно цеплять, — отозвался Гинкго. — Мне, например, главное, чтобы мелодия была приятной и не мешала работать. Остальное фигня.

Марк кивнул, но в голосе его прозвучала лёгкая ирония.

— А я иногда выкладываю треки в сторис, чтобы донести мысль до кого-нибудь. Правда, никто, похоже, не врубается.

— Наверное, потому что ты скидываешь депрессивный артхаус, — заметил Тревор. — Поставил бы что-нибудь повеселее может, и поняли бы.

— Повеселее это не ко мне.

— И всё-таки ты странный, Марк, — ухмыльнулся Гинкго. — Может, в этом и весь кайф. Но если кто и прочтёт твой посыл, скорее всего, это будешь ты сам.

— Ну, хоть кто-то, — пожал плечами Марк.

— Ладно, философ, — Гинкго хлопнул его по плечу. — Вернёмся к грибкам. Если мы и дальше будем рассуждать о смысле жизни, они начнут расти от сочувствия.

Смех Гинкго разрядил обстановку, и они вновь погрузились в работу, оставив разговоры о музыке позади.

Марк налил раствор в толстостенную коническую колбу, затем аккуратно закрепил её на платформе ультразвуковой установки. Аппарат издал низкий, почти животный гул в растворе начали образовываться пузырьки, под действием кавитации разрушавшие стенки клеток гриба.

— Смотри, чтобы не перегрелось, — сказал Марк, проверяя температуру раствора термодатчиком. — Больше 35 не поднимай.

Гинкго стоял с секундомером, контролируя время.

— Пятнадцать минут достаточно?

— Если хочешь извлечь только половину, — отозвался Марк. — Двадцать пять. И пусть остывает в ледяной бане сразу после.

Через двадцать семь минут они выключили установку. Раствор потемнел, стал мутным, с мелкой фракцией на поверхности. Марк поднёс пробирку к свету, прищурился.

— Есть выход. Но мутный. Центрифуга?

— Готова. — Гинкго включил блок и сдвинул крышку. — Разделим фазы. Посмотрим, что там плавает.

После центрифугирования они получили плотный осадок и прозрачный надосадочный слой. Марк слил верхнюю фазу с ювелирной точностью.

— Думаешь, он ещё активен? — спросил Гинкго, глядя на тонкую плёнку на стенках пробирки.

— Только один способ проверить, — Марк уже заносил образец в ротационный испаритель. Он налил жидкость в приёмную колбу, включил вакуум и аккуратно вращал её, наблюдая за тем, как раствор медленно уплотняется под пониженным давлением. Спирт испарялся, но температура оставалась стабильной 32 градуса.

— Это как варить суп в невесомости, — пробормотал Гинкго. — Всё выглядит не так, как ожидаешь.

— Ну, это и не суп. Это будущее медицины, — Марк вытянул колбу с концентратом. — Переходим к сублимации?

— Сначала проба, — Гинкго зачерпнул каплю стеклянной палочкой, поднёс к хроматографической пластинке. — Давай убедимся, что мы не экстрагировали ничего токсичного. Если там пойдёт полоска с примесью альдегидов или полифенолов всё в утилизацию.

Они ждали, следя, как раствор медленно поднимается по поверхности сорбента. Несколько минут и проявились первые следы.

— Чисто, — сказал Гинкго, облегчённо выдохнув. — Можно переходить к лиофилизации.

Процесс сушки занял всю ночь. Утром в колбе лежал тонкий светлый порошок, почти невесомый. Марк осторожно взял его лопаткой.

— Это оно?

— Это начало, — ответил Гинкго. — Завтра займёмся второй фазой. Но уже сейчас это больше, чем у нас было вчера.

Он посмотрел на Марка и с усмешкой добавил.

— А если мы всё испортили — всегда можем выдать это за пищевую добавку.

Дверь лаборатории бесшумно приоткрылась, и внутрь заглянул Тревор с чашкой кофе в руках. Он бросил взгляд на приборы, парящий испаритель и Марка, сосредоточенного над пробиркой.

— Вы тут что, философский камень добываете? — спросил он, проходя мимо и с любопытством заглядывая в колбу.

— Почти, — отозвался Гинкго, не отвлекаясь от ноутбука. — Только наш камень в капсулах, и вместо бессмертия нейрогенез.

Тревор хмыкнул, присаживаясь на край стола:

— Ну, если вы откроете эликсир разума, пообещайте, что не будете добавлять его в чай коллегам без согласия. Хотя... с нашей бухгалтерией это даже полезно.

Марк усмехнулся, не поднимая глаз.

— Без разрешения только в твой.

Тревор театрально отодвинулся.

— Вот знал, что вы со своими грибами рано или поздно начнёте эксперименты на живых людях. Я сваливаю, пока вы не решили протестировать новый препарат на мне.

— Бери образец с собой. Проверим побочные эффекты на сарказм, — добавил Гинкго.

Тревор махнул рукой и, уходя, бросил через плечо.

— Если начну вдруг уважительно относиться к начальству срочно спасайте.

— Скажем, что повышает карму, — усмехнулся Марк.

В этой лаборатории каждый играл свою роль. Марк, специалист по техническому обслуживанию и настройке оборудования, был незаменим будь то центрифуга, ламинарный бокс или просто сломавшийся кипятильник. Он не только закупал технику, но и нередко модифицировал её вручную, приспосабливая под нужды команды. Даже если он ворчал, что «не инженер», все знали: если что-то перестаёт работать зови Марка.

Гинкго был идейным мотором. Его ум, казалось, работал на трёх уровнях одновременно. Он разрабатывал новые БАДы, экспериментировал с биореакторами и сейчас как раз модифицировал геном гриба методом CRISPR/Cas9, подбирая подходящий промотор для активации нужных метаболических путей.

Тревор дисциплина во плоти. Он сидел с ноутбуком и не отрывался от таблиц: вносил параметры культивации, фиксировал расход реагентов и заполнял протоколы, которые остальные всегда откладывали «на потом». Он ворчал, что двое «учёных» вечно что-то варят и ни слова не пишут, но продолжал делать всё один.

— Сфоткаешь? — спросил Гинкго, держа в руках чашку Петри с густой мицелиальной прослойкой.

— Телефон в кармане бомбера, — отозвался Марк, не поднимая головы.

— Да храни ты его в брюках, как нормальный человек! — фыркнул Гинкго. — Удобнее же.

— Мне наоборот, — Марк пожал плечами и встал. — Я отлучусь. Надо согласовать кое-что с научником. Не забудь заложить хладагенты иначе потеряем биомассу.

— Без тебя, как всегда, — вздохнул Гинкго, но с тенью улыбки. — Ладно, справлюсь. Наверное.

Марк вернулся через час. Гинкго в это время метался между автоклавом и жидкостным хроматографом, попутно обновляя питательную среду в инкубаторе. Воздух был насыщен запахом агарозы и лёгкой гарью где-то перегрелся подогрев.

Марк снял бомбер и бросил на спинку стула.

— Я здесь. Давай помогу.

— Ага, — кивнул Гинкго, не отрываясь от ноутбука. — Ты как раз вовремя. Если мы не переложим фрагмент мицелия до десяти цикл пойдёт в расщепление.

Положив полупродукт в термосумку, Марк направился к выходу, но у входа его остановила одногруппница по научному руководителю. Она сидела на скамейке и, заметив его, радостно вскочила, поспешив навстречу.

— Сколько зим, сколько лет! — воскликнула она с широкой улыбкой, крепко обняв его.

— Мы виделись в прошлом месяце, — напомнил Марк, сдержанно усмехнувшись.

— Правда? Просто было столько всего... Казалось, прошёл целый год, — ответила она, не отпуская его взгляда.

Марк немного смягчился, но времени у него не было.

— Слушай, у меня небольшая поправка в планах. Не против, если мы сначала заедем в универ? Нужно кое-что передать в лабораторию.

— Блин, — она на секунду расстроилась, доставая телефон и показывая старую переписку. — Мы же договаривались посидеть в кафе.

— Знаю, прости. Я быстро. Потом обязательно заедем, я угощаю.

Она покачала головой, но улыбнулась.

— Ладно, если угощаешь уговор.

Университет, в котором учился Марк, был не просто учебным заведением

это было престижное место, которое источало величие и знание. Массивные ворота, украшенные коваными узорами, открывали путь к длинной аллее, ведущей к главному корпусу. Аллея, обсаженная высокими деревьями, создающими тень, всегда была оживлена студентами, спешащими на занятия или обсуждаемыми учебные вопросы.

Главное здание университета представляло собой внушительное сооружение в стиле модернизма. Высокие стеклянные фасады сияли на солнце, отражая окружающий кампус. Над входом возвышались колонны, придающие зданию величественности, а на самой вершине красовался герб университета символ знаний и величия. Перед зданием стояла статуя великого учёного и философа аль-Фараби, который, как будто, встречал каждого, кто приходил сюда за знаниями.

Внутренние дворы университета были обустроены так, чтобы студенты могли отдыхать в перерывах между занятиями. Лавочки в тени деревьев, фонтаны с нежным журчанием воды, зелёные насаждения и декоративные клумбы создавали атмосферу, в которой можно было спокойно поразмышлять. Вдалеке виднелись спортивные площадки, где студенты часто проводили время после учебы, а ботанический сад кампуса с экзотическими растениями притягивал внимание тех, кто искал уединения или просто наслаждался природой.

Каждое здание факультета, выполненное в современном стиле, имело свою уникальную атмосферу. Стены внутри корпусов украшали портреты выдающихся выпускников и фотографии исторических достижений, напоминая студентам о высоких стандартах и академической гордости университета. Марк всегда чувствовал особую связь с этим местом его не только научили здесь научным основам, но и дали почувствовать, что за каждой дверью скрывается новый, неисследованный мир.

Марк и его одногруппница, пройдя через ворота университета, окунулись в мир, который кипел жизнью. Студенты спешили на занятия, преподаватели несли папки с документами, а вокруг них царила атмосфера молодости и знаний.

Когда они подошли к лаборатории, их уже ждала Елена Павловна из тех преподавателей, которые остаются в памяти надолго. Строгая, собранная, всегда в деловом костюме, с аккуратной стрижкой и внимательным взглядом за очками, она внушала уважение с первой минуты.

— Здравствуй, Марк, — сдержанно улыбнулась она, протягивая ключи. — Ради науки времени не жалеем. Как дела на работе? Есть успехи?

— Продвигаемся, — ответил Марк, принимая ключи. — Работаем над пробиотиком. Уже видим эффект, у сотрудников улучшается пищеварение, снижается воспаление. Сейчас изучаем влияние на нервную систему. Хотим понять, как состав действует на мозг.

— Интересно, — кивнула она. — Главное не останавливаться. В науке нет финальных ответов. Помни, я доверяю тебе лабораторию. Пусть всё будет в порядке, как всегда.

Она поправила очки и добавила с усталой усмешкой:

— А я на собрание. Эти бесконечные отчёты... — Она махнула рукой и ушла.

Марк открыл лабораторию, и они с Тори вошли внутрь.

Институтская лаборатория отличалась от той, где Марк обычно работал, здесь царили порядок и строгость. Всё выглядело так, будто каждую пробирку ставили по линейке. Над каждым столом висели инструкции, на шкафах таблички, предупреждающие об опасных веществах. Всё оборудование было вычищено до блеска, спектрофотометры, автоклавы, аналитические весы. Даже воздух здесь казался стерильнее.

— Поможешь? — бросил Марк, снимая верхнюю одежду и подходя к столу.

— Конечно. Что делать?

Пока они разворачивали рабочие материалы, Марк объяснял, что и где лежит. Он знал здесь всё до мелочей: где взять перчатки, где находятся реактивы, как настроен биореактор. Тори не перебивала, внимательно слушала, и, хотя между ними не было флирта, в работе чувствовалась лёгкая слаженность привычка когда-то учиться вместе, привычка понимать друг друга с полуслова.

Марк проверил температуру в инкубаторе, отложил сумку с образцами и повернулся к Тори.

— Спасибо, что не отказалась помочь.

— Я бы и сама сюда зашла. Люблю запах хлорки и строгости, — усмехнулась она, застёгивая халат.

Марк коротко улыбнулся и подошёл к рабочему столу.

— Тогда начнём.

— Соскучились по друг другу? — вдруг спросила Тори, имея в виду Алли, Гарри и Мэдисона. — Вчера видела вас в сторисах Мэдисона, вы такие разные, но как будто одно лицо.

Марк, не отрываясь от настройки аппарата, усмехнулся.

— Разные, в самое яблочко. Особенно во взглядах. Один живёт ради кайфа, другой ради цели, третий ради одобрения. Кто-то выбирает любовь. Кто-то смерть.

Аппарат тихо зажужжал, подтверждая готовность к работе.

— А ты? — спросила она мягко, не глядя, но слыша в его голосе что-то хрупкое. — Ты про смерть сейчас себя имел в виду?

Марк покачал головой.

— Нет. Я больше про то, что скрыто под кожей. Алли, к примеру... Он как солнечный ветер — громкий, живой, безумный. Но когда он один дома, в его глазах пустота. Он боится, что если замолчит — исчезнет.

Он замолчал на секунду, выбирая слова.

— Гарри гонится за успехом, как будто от этого зависит его существование. Ему важно, чтобы отец сказал хоть раз, что гордится им. Все его женщины — просто попытка услышать в чьих-то голосах то, что не сказал самый главный.

— А Мэдисон? — тихо уточнила Тори, не перебивая ритм работы.

— Он — хамелеон. В одиночку — дисциплинированный, взрослый. Но в компании — душа вечеринки. Иногда я думаю, что он просто не знает, кто он на самом деле. Или боится узнать.

Марк на мгновение отвёл взгляд от монитора и посмотрел на Тори.

— А я... я всю жизнь бегаю от близости. Прячусь за маской, строю стены. Но внутри — не камень, внутри — мокрый картон. Один взгляд, одно слово — и всё рушится. Я устал болеть. Устал верить и разочаровываться. Знаешь, близкий человек может ранить сильнее, чем сто чужих. Именно поэтому... — он тяжело выдохнул, опустив глаза на клавиши прибора, — именно поэтому я не хочу раздавать свою любовь всем подряд.

Он замолчал, как будто поставил точку, но добавил чуть слышно:

— Лучше уж быть жестоким, чем вновь и вновь испытывать ту же боль.

Тори смотрела на него, будто заново видела.

— Знаешь, вы и правда разные... Но вместе вы как будто одно целое. Каждый ищет себя, каждый несёт свою боль. Может, в этом и есть дружба?

Комната, где они собрались, была одним из пустых кабинетов офиса обычно здесь проходили рабочие встречи и обсуждения проектов. Но сегодня пространство стало теснее, тише, почти личным. Тусклый свет лампы под потолком отбрасывал мягкие тени на стены, словно отражая невысказанные мысли, повисшие в воздухе. Простая тишина, какая бывает в будничных помещениях, сегодня приобрела вес.

Гинкго и Тревор сидели рядом, каждый по-своему воспринимая происходящее. Гинкго, как всегда, выглядел расслабленным, он откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и сложил руки на груди. С виду почти безразличие, но его взгляд не отрывался от Мэри. В нём чувствовалась настороженность. Тревор, напротив, сидел прямо, сгорбившись вперёд, его подбородок чуть выдвинулся как будто он вслушивался не только в слова, но и в подтекст.

Мэри стояла напротив них. Поза собранная, но всё выдавало внутреннее напряжение, лёгкие движения плечами, чуть вздрагивающие пальцы, тихие вдохи сквозь сжатые губы. Она готовилась к этому разговору мысленно репетировала его, продумывала фразы, но теперь, когда пришло время говорить, всё казалось другим. Слова выходили твердо, но внутри дрожало что-то почти детское, испуганное.

— Я хочу спасти Марка, — произнесла она громко, чуть громче, чем следовало, будто бы пыталась перекрыть неуверенность внутри себя.

Гинкго поднял брови, явно не ожидая такого заявления. Он усмехнулся, чуть покачал головой и, махнув руками, будто пытаясь разрядить обстановку, ответил.

— Тогда прими его предложение. Начни с ним встречаться. В чём проблема? — его тон был лёгким, привычно насмешливым, но в нём сквозила доля серьёзности.

Мэри, не сразу найдя ответ, опустила взгляд. Её глаза метнулись к полу, будто в этих кафельных квадратах могла лежать подсказка. Она подняла голову и заговорила уже другим тоном открытым, хрупким:

— Всё не так просто, — сказала она, стараясь держать голос ровным. — У меня нет к нему чувств. Любовных, я имею в виду. Я не хочу его обманывать. Как потом смотреть ему в глаза, если сейчас буду рядом только потому, что боюсь, что он умрёт? А если ничего не случится? Если дата окажется ложной? Мне уйти? Остаться? Это будет предательство. И он меня никогда не простит. Я просто... — она сделала паузу, — Я хочу быть честной. Не знаю, понятно ли это вам.

Тревор, до этого молчавший, слегка наклонил голову. Лицо оставалось почти без эмоций, но в глазах промелькнул интерес. Его голос прозвучал спокойно, почти мягко контрастно с тишиной, что окутала комнату.

— Какой у тебя план?

Мэри отвела взгляд, вздохнула, едва заметно пожала плечами. Пальцы машинально перебирали манжет рукава, будто в этой моторике можно было найти ясность.

— Честно? — сказала она, почти улыбнувшись, но это была улыбка усталости. — Я надеялась, что мы придумаем что-то вместе. Нам известна дата... Может, мы можем просто быть рядом, следить за ним, не давать остаться одному. Ну, я не знаю... Запереть в комнате, что ли? — она попыталась пошутить, но голос сорвался, прозвучал надломленно, и на секунду воцарилась тишина.

Между ними повисла пауза. Тревор, Гинкго и Мэри молча смотрели друг на друга, осознавая, что ситуация сложнее, чем они ожидали.

Комната словно сжалась под тяжестью внезапного взрыва эмоций, будто воздух стал плотным и трудно дышать. Гинкго и Тревор, до этого сидевшие расслабленно, внезапно напряглись. Атмосфера изменилась мгновенно, тишина, которая была комфортной несколько секунд назад, теперь казалась гнетущей, как перед грозой. Мэри, стоящая в центре комнаты, почувствовала это первой. Её сердце забилось быстрее, она ощутила нечто подобное страху перед тем, что произойдет дальше.

Тревор, обычно спокойный и собранный, в этот момент был другим. Его лицо покраснело, глаза налились решимостью и гневом, который редко показывался. Он резко наклонился вперед, подался к Мэри, как будто хотел разорвать незримую стену между ними.

— Тогда он нам простит? — саркастически прошипел он, глаза сузились.

Мэри попыталась смягчить ситуацию, чувствуя, что контроль ускользает из её рук.

— Потом как-то втроём придумаем, он же не будет на вас дуться, — её голос дрожал от неуверенности.

В этот момент случилось то, чего никто не ожидал. Тревор взорвался.

— ХВАТИТ! — закричал он с такой силой, что звук его голоса, казалось, отскочил от стен комнаты. В глухой тишине, которая воцарилась после его крика, казалось, даже воздух замер. Гинкго, от неожиданности подпрыгнув на своём месте, остался сидеть с открытым ртом.

Тревор подошел вплотную к Мэри, его лицо было искажено гневом, руки сжаты в кулаки, а пальцы дрожали от напряжения. Он встал так близко, что она могла почувствовать его тяжёлое дыхание.

— Ты слышишь, что ты говоришь? — его голос был низким и угрожающим, но именно это делало его ещё более пугающим. — Все в компании знают, кого любить, — продолжил он, на секунду замолчав, прежде чем продолжить, — После его смерти у тебя останется осадок, что ты могла спасти его. Не хочешь, чтобы груз этой вины не упал на твои плечи?

Мэри отшатнулась. Она попыталась что-то сказать, но слова не находились, лишь слабый протест.

— Нет, это не так...

Она была сбита с толку, растеряна и шокирована. Её горло перехватило, и голос начал дрожать. Даже Гинкго, который обычно оставался в стороне от бурь эмоций, не мог игнорировать происходящее. Он от неожиданности дернулся, когда Тревор повысил голос, и попытался вмешаться.

— Тревор, успокойся, — попытался он мягко, но даже в его голосе была заметна нервозность.

Но Тревор был в этот момент неумолим. Он взмахнул рукой, словно отгоняя любые попытки успокоить его. Его глаза продолжали гореть яростью, он не собирался отступать.

— Ты хоть представляешь, что он пережил? — его голос был глубоким и почти дрожал от напряжения. — Я был с ним ещё со школьных времен. Ты даже не догадываешься, какую боль он испытал! Ты видишь его весёлым, простым, а что у него внутри? Ты ничего об этом не знаешь? Ты НЕ ИМЕЕШЬ НИ МАЛЕЙШЕГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ, что творится у него в голове!

Мэри зажмурилась, но она стояла на месте, молча, пытаясь выдержать его гнев.

— Если он принял своё решение, — вмешался Тревор, его голос был тише, но каждая нота резала, как нож, — Мы должны его принять. Он не маленький мальчик. Это его взрослое решение. У него на плечах слишком много сожалений, боли, чувства вины. — Тревор посмотрел прямо на Мэри, его взгляд был суровым, но в нём читалась тревога. — Или ты хочешь, чтобы он нёс всё это один?

Его голос поднялся, отражаясь от стен комнаты. Эхо последних слов ещё звучало, когда Тревор продолжил.

— Он никогда не пускал людей близко. Сколько лет я с ним дружу, и всё равно он хранит всё в себе, не даёт выйти наружу. А ты... — Тревор сделал шаг вперёд, его лицо выражало глубокую серьёзность. — Ты единственная, кому он может открыться, с кем он может спастись. Он не может отпустить своё прошлое. Но ты его шанс. Марку нужно ты или смерть. Ты знаешь свои двадцать два, он признавался в любви сто раз. Один признание к своей бывшей, остальные девяносто девять раз тебе. Он любить тебя больше чем ты можешь представить. Он не такой парень как остальные, если он любить то любить до гроба. Марк, не будет счастиливым как с тобой.

Мэри была подавлена, её плечи опустились, а лицо выражало боль и беспомощность. Гинкго, видя это, встал, не решаясь сделать что-то большее. Он осознавал, что в этот момент любая его попытка вмешаться окажется бесполезной.

Комната была погружена в гнетущую тишину. Только тяжёлое дыхание Тревора и сдавленные рыдания Мэри нарушали её. Она стояла, опустив плечи и сжимая ладони, будто пытаясь удержать разрывающую её изнутри боль. Тревор всё ещё кипел гневом, но его голос стал тише, хотя не менее напряжённым.

— Ты думаешь, что можно спасти его хитростью? — с презрением бросил Тревор, его голос дрожал от подавленной ярости. — Запереть его? Ты серьёзно? Думаешь, это решит проблему? Если бы всё было так просто, Марк давно бы уже спас себя сам!

Он посмотрел на Мэри с горечью в глазах, будто обвиняя её в наивности. Тревор сделал шаг вперёд, его голос стал резче.

— Мы говорим о человеке, который годами борется с собой, прячет свои раны под маской безразличия. Думаешь, что запереть его в комнате это выход? Это не спасение, это тюрьма. Он выберет смерть, если поймёт, что ему больше некуда бежать.

Мэри всхлипнула, подняв голову. Она старалась найти в себе силы для нового ответа, хотя внутри всё клокотало от смятения.

— Я не знаю, что делать, — сказала она, её голос прерывался. — Но я не могу стоять в стороне и смотреть, как он уходит. Я не знаю, что мне делать. Я не могу принять его любовь и не могу видеть его смерти. Я не могу просто принять это! Я хочу его спасти...

Тревор, услышав эти слова, замер. Его лицо побледнело от ярости, но он удержался от того, чтобы снова кричать. Он шагнул ближе к Мэри, глядя ей прямо в глаза.

— Ты не можешь насильно тащить человека к жизни, если он сам этого не хочет. Мы не можем заставить Марка жить.

— Но если я не сделаю ничего, он умрёт, Тревор. Ты же это понимаешь? — её голос звучал пронзительно, почти отчаянно. — Если мы не остановим его... если я не остановлю его, то он просто уйдёт. Я не смогу это принять.

Тревор покачал головой, его глаза выражали смесь усталости и разочарования.

— А если он останется, но будет страдать дальше? — спросил он. — Ты не можешь заставить его жить только потому, что тебе больно смотреть, как он уходит. Ты думаешь, что спасаешь его, но в действительности это ты спасаешь себя. Спасаешь от вины, страха. Ты хочешь убежать от чувства, что ты не сделала всё возможное.

Гинкго, всё это время стоявший в стороне, наконец не выдержал и поднял руки, пытаясь разрядить напряжённую атмосферу.

— Ребята, давайте остынем, — сказал он, его голос был мягким, почти просящим. — Мы все хотим одного чтобы Марк был с нами, чтобы он жил. Но у нас разные взгляды на то, как это сделать. Может, нам стоит остановиться и подумать... просто сесть и обдумать всё спокойно.

Мэри и Тревор молчали, глядя друг на друга через пропасть непонимания и ярости. Напряжение в комнате было ощутимо физически, словно воздух стал плотным и тяжёлым.

Тревор медленно выдохнул, его плечи слегка опустились, но он не был готов сдаваться.

— Мэри, — сказал он, его голос стал немного мягче, но всё ещё полон решимости. —Ты действительно хочешь быть той, кто, ради своего страха потерять его, причинит ещё больше боли?

Мэри посмотрела на Тревора, её глаза, в них было что-то большее – смятение и попытка осмыслить его слова.

— Я не знаю, Тревор, — наконец сказала она, её голос был тихим. — Я не знаю, что правильно. Я просто хочу, чтобы он остался жив. Может, если он будет жить он найдет себе в будущем достойную себе девушку? Которая примет его и его любовь. К сожалению не я, не я его девушка достойная ему.

Мэри не в силах ответить, её руки сжались в кулаки, а взгляд опустился к полу. Тревор, немного успокоившись, не смог удержаться от тяжёлого вздоха. В конце концов, он отвернулся, направляясь к выходу.

— Ты хочешь, чтобы он остался жив. Но жить ли он будет? — сказал он на прощание, прежде чем выйти за дверь. Его фигура исчезла за ней, оставив комнату в удушающей тишине.

Гинкго подошёл ближе к Мэри, его лицо выражало неловкость и беспокойство.

— Слушай, Мэри, — он слегка наклонился к ней, стараясь успокоить её.

— Гинкго можешь меня оставить наедине, — после просьбы Мэри, он не стал сопротивляется. Он закрыл дверь, прислонил ухо к двери. Но теперь, когда в комнате не осталось посторонних, когда никто не наблюдал за ней, её дыхание сорвалось. Глухой всхлип. Потом ещё один.

Ему хотелось войти, сказать что-то, что могло бы облегчить её боль, но... Он понимал, что его присутствие сейчас только разрушит тот момент.

Мэри не была слабой.

Она не нуждалась в том, чтобы кто-то вытирал ей слёзы. Она просто давала себе возможность прожить этот момент, а потом снова собраться.

Гинкго колебался. Его пальцы дрогнули на ручке двери, но он не решился открыть её. Он слышал её дыхание оно было неровным, прерывистым, но даже сейчас она старалась не выдать свою слабость. Гинкго провёл рукой по затылку, отстраняясь от двери.

Она справится. Как и всегда.

— Тори, я очень тебе благодарен, — сказал Марк, искренне улыбаясь. — Мы справились быстрее, чем я рассчитывал.

— От меня было немного пользы, — фыркнула она, с ленивым довольством откидываясь на спинку стула. — Просто ускорила скучную часть. Но угощение принимаю. Как награда за терпение.

Официант подошёл к ним с меню. Ресторан был элегантным и утончённым, мягкий полумрак, столы в белоснежных скатертях, приглушённый джаз, витражные лампы над каждым столиком. Из высоких окон открывался вид на вечерний город фонари отражались в лужах, прохожие неспешно шагали по улицам, и всё вокруг дышало размеренным уютом.

— Благодарим, меню не понадобится, — спокойно сказал Марк. — Для дамы паста от шефа в сырной голове. Я возьму ризотто с морепродуктами. И... могли бы вы порекомендовать вино?

Официант кивнул.

— К морепродуктам советую лёгкое белое, вердиккио, пино гриджо, мюскаде. Для пасты — что-то выдержанное, риболла джалла, шардоне, треббиано.

— Пусть будет Фраскати и Шардоне, — кивнул Марк.

— Превосходный выбор, — улыбнулся официант и удалился.

Тори чуть наклонилась вперёд, окидывая взглядом зал.

— Ты часто сюда ходишь? — спросила она, явно впечатлённая атмосферой.

— Иногда бывал, — пожал плечами Марк. — Раньше с Мэри заходили.

— Поняла, — сказала Тори, оглядываясь по сторонам. — Красиво, конечно. Но мне всё равно кажется, что я выгляжу не по-дресс-коду.

Марк махнул рукой.

— Здесь главное не одежда. Главное настроение. А у тебя оно как раз подходящее.

Тори усмехнулась. Она смотрела на Марка тепло, с лёгкой, едва заметной игривостью, как старый друг, которому приятно побыть рядом.

— Ладно, рассказывай, — сказала она, отложив салфетку. — Как у вас с Мэри?

Он пожал плечами, глядя куда-то вглубь зала, словно та информация уже давно пылилась у него внутри.

— Всё по-прежнему. Я люблю её. Она нет.

— Совсем ничего? — нахмурилась Тори, её голос смягчился.

— Никаких продвижений, — коротко подтвердил он.

Тори не стала расспрашивать дальше вместо этого, будто решив сбить груз, неожиданно оживилась.

— Ладно. У меня для тебя история повеселее. В отношениях у меня сейчас то вверх, то вниз. Американские горки! — Она театрально закатила глаза. — Представь, общаемся мы пару месяцев, и вот первое свидание.

Марк приподнял бровь, заинтересованно посмотрев на неё.

— Он обещал заехать в шесть, — продолжала Тори. — А приехал в четыре. А я вся в пижаме, бардак в комнате, голова в пенке. Он звонит, говорит, типа "я жду". А я ему: "Ну и жди". Он психанул, я психанула. Сказала не ждать, а он уехал.

Марк усмехнулся.

— Звучит как начало комедии.

— Ага. Но через три часа написал, извинился. Я подумала: «Окей, шанс дам». Вышла конечно, потому что ну настроилась, и прихорошилась, что сидеть дома? Сходили в кино. Договорились на один фильм, он передумал в последний момент. Я настояла на своём фильм оказался ни о чём. Не люблю когда планы меняются последний момент. Он был недоволен, и не особо это скрывал. Ладно, думаю, главное, что не молчали. Потом классика жанра, сидим в машине, он вдруг спрашивает: "У тебя с парнями ничего не было?" И добавляет, "Я серьёзный человек, мне не до игр."

Марк нахмурился и аккуратно положил вилку.

— Вау. Первый вечер и уже допрос?

— Ну вот, — Тори усмехнулась, хотя в глазах промелькнуло лёгкое разочарование. — Я сказала, что было. Хотя не было. Просто назло. И хлопнула дверью.

— Он писал после?

— Нет. Исчез.

Марк кивнул, ненадолго замолкая, потом заговорил тише.

— Тори, ты говорила раньше, что у него отец пил, а мама ушла?

— Угу.

— У него нет внутри примера. Он не знает, что такое забота. Он боится слабости своей и чужой. А ещё он привык выживать, а не строить. И вот ты говоришь, что хочешь тепла, а он не умеет его давать.

Тори уже хотела что-то возразить, но в этот момент официант подошёл с тележкой.

Ресторан наполнился ароматами плавящегося сыра. Огромная головка грана падано вспыхнула языками пламени, шеф ловко выжигал в ней полость, куда тут же засыпали свежую пасту. Зал затих, наблюдая за шоу.

Тори с восторгом следила за происходящим, достала телефон и сделала пару снимков. Она выглядела почти ребёнком в музее магии глаза блестели, лицо светилось.

Марк в этот момент молчал. Он смотрел на бокал вина, медленно вращая его в пальцах. Мысли о Мэри, о чужом парне, о себе всё смешалось, всё отзывалось чем-то тяжёлым внутри. Он почти не слышал джаза, не чувствовал запахов только себя и свою неуверенность.

Тори, оторвавшись от телефона, бросила на него внимательный взгляд.

— Ты как-то замкнулся, — мягко заметила она.

Марк вздрогнул, будто вернувшись издалека, и кивнул.

— Извини. Просто задумался.

— Лучше найди парня из хорошей семьи, так будет проще и правильно, — пробормотал Марк, наблюдая за тем, как официант аккуратно перекладывает пасту из расплавленного сыра на тарелку. Его голос звучал глухо, будто он говорил не о парне Тори, а о себе.

— Ему не хватило любви в детстве, — продолжал Марк, лениво накручивая ризотто на вилку. — Он не знает, как любить по-настоящему. Трудно быть с тем, кто не понимает, что такое поддержка, доверие. Может, он и не хотел тебя обидеть... но это не оправдание. Ты заслуживаешь лучшего. Семья это не чувство. Это труд. И если нет фундамента дом всё равно рухнет.

Тори слушала молча, медленно поглаживая край бокала. В её взгляде появилось что-то тёплое и внимательное.

— Возможно, ты прав, — сказала она тише. — Но ведь я полюбила его не за логику. А потом уже начала искать логику, чтобы всё это как-то объяснить. Наверное, чтобы не чувствовать себя глупо.

Марк усмехнулся. Он знал это чувство. И знал, как больно, когда логика не спасает от боли.

— Иногда мы любим то, что разрушает нас, — сказал он, больше себе, чем ей. — Потому что надеемся, что сможем это спасти.

Тори посмотрела на него пристальнее. В его голосе что-то изменилось не только рассудительность, но и печаль, застывшая внутри.

Она наклонилась чуть ближе.

— Марк, — произнесла она мягко. — Ты не такой.

Марк опустил взгляд в тарелку, потом поднял его на Тори. В его глазах был не вопрос скорее, привычка сомневаться в себе, застывшая с детства.

— Может, ты права, — сказал он тихо. — Но любовь это ведь не только чувство. Это ещё и ответственность. А если я не справлюсь? Если всё, что я отдаю, на самом деле никому не нужно?

Он остановился, и в паузе между словами повисла тишина густая, как вечерний туман. Он не смотрел на Тори. Словно не мог.

— Я не боюсь быть с кем-то. Я боюсь быть с кем-то ненужным.

Тори медленно опустила вилку. Несколько секунд она просто смотрела на него. Потом произнесла сдержанно, но с теплотой.

— Ты другой, Марк.

Он вздохнул, будто в груди стало немного легче, но потом снова напряжённо улыбнулся.

— А если быть «другим» это значит быть одиноким?

— Иногда, да, — признала она. — Но не всегда. Иногда это просто значит, что ты не у всех свой. Зато у кого-то самый родной.

Марк наклонился вперёд, опираясь локтями о стол. Он провёл пальцем по краю бокала и, будто невзначай, сказал.

— Быть рядом с человеком это как быть его домом. Не важно, какие у тебя стены, важно, чтобы тебе хотелось туда вернуться.

— Марк, — она сделала паузу, чтобы подобрать правильные слова, — Никто из нас не идеален. Ты можешь бояться не справиться, но в этом и есть смысл ты стараешься, ты борешься. И то, что ты готов сделать всё ради Мэри, уже говорит о тебе многое. Не каждый способен на такие жертвы.

Марк наклонил голову и грустно усмехнулся.

— Что, если Мэри просто не видит во мне того, кто может её сделать счастливой? — его голос дрожал, но он быстро взял себя в руки. — В этом и заключается мой страх. Не в том, что я готов отдать всё, а в том, что этого недостаточно. И может быть, никогда не будет достаточно.

Тори посмотрела на него, её глаза были полны понимания и мягкости.

— Марк, — начала она спокойно, — Я думаю, что ты просто недооцениваешь себя. Мэри видит тебя таким, каким ты сам себя не видишь. Да, у неё свои чувства, свои сомнения, но ты должен верить в себя. Она чувствует твою любовь, даже если не отвечает взаимностью сейчас. Просто дай ей время, дай себе время.

Марк смотрел на Тори, чувствуя, как её слова проникают в его сердце, но страхи всё ещё удерживали его в плену.

— Время, — повторил он задумчиво. — Но сколько его осталось?

Тори, не зная, что ответить, вздохнула и положила руку на его плечо.

— Марк, иногда нужно просто верить, что всё будет так, как должно быть. Ты уже делаешь достаточно. Позволь Мэри самой принять решение, и будь готов принять любое её решение. Но главное не теряй себя в этой борьбе.

Марк кивнул, слегка улыбнувшись, хотя его мысли всё ещё были полны сомнений.

Гинкго стоял у двери, за которой слышались приглушённые всхлипы. Он не решался войти. Его ладони потели, пальцы то сжимались в кулак, то расправлялись. Он шагнул вперёд, потом отступил назад, потом снова остановился у двери. Каждый звук за тонкой перегородкой удар по его нерешительности. Одновременно с этим чувствовал, что любое слово, сказанное сейчас, может прозвучать не к месту. Он всегда был человеком, который смеётся, когда всем тяжело. Но сейчас не знал, можно ли вообще говорить.

Когда дверь наконец открылась, он не сказал ни слова. Просто поднял глаза и отступил в сторону, пропуская Мэри.

Она шла, будто сквозь туман. Опухшие глаза, застывший взгляд, плечи поникшие, будто под грузом, который она несла слишком долго. Она не хотела слышать ни слов, ни объяснений, ни утешений. Она просто хотела дойти до дома.

Но Гинкго всё же пошёл за ней. Осторожно. Почти неслышно. Не как преследователь, а как человек, которому больно молчать.

Когда они остановились, он не стал подходить сразу. Встал напротив. Его голос прозвучал тише обычного, но в нём не было ни тени лёгкости. Только осторожная попытка дотянуться.

— Мэри, я тебя понимаю, — начал он. — Ты хочешь спасти Марка. И я... я тоже хочу ему помочь. Очень.

Она не ответила. Только села, выпрямившись, будто держалась из последних сил, чтобы не сгорбиться под эмоциями.

— Я... — Гинкго вздохнул. — Я долго не понимал, как близко он был к краю. Но теперь понимаю. Он не просто был подавлен. Он был почти... сломан. Всё началось после смерти его мамы. А потом девушка. Она его бросила. Он говорил с Тревором, но не со мной. Только недавно я узнал, насколько всё было серьёзно. Тревор сказал, что в тот период Марк едва не...

Он не договорил. Сжал зубы, отвёл взгляд.

— Это только вершина, — продолжил он, понизив голос. — Я не могу рассказать тебе всего. Это не моя история. Это его. Но если ты... если ты спросишь его сама он откроется. Сейчас, как никогда.

Мэри молчала. Её руки лежали на коленях, сжаты в кулаки. Она не смотрела на него, но было видно, каждое его слово она впитывает.

— Тревор... он не хотел кричать на тебя, правда, — проговорил Гинкго. — Он просто не может иначе. Ты знала, что в школе он учил Марка драться?

Мэри слегка покачала головой.

— Хочешь, расскажу?

Она кивнула едва заметно.

Марк и Тори распрощались, после долгой общение. Они обсуждали, психологию, работу, быть, домашние обстоятельство, свои обиды. Марк чувствовал некую, неуловимую легкость. Автобусы все еще ездили, но он решился прогуляться пешком до дома. Ночной город утопал в мягком свете уличных фонарей, которые, словно звёзды, освещали пустынные улицы. Асфальт был сухим, а небо глубокого тёмно-синего оттенка, без единого облака. Тёплый ветер едва заметно колыхал листву деревьев вдоль дороги, создавая ощущение спокойствия и уединения. Лёгкий шорох шагов Марка гулко раздавался в ночной тишине, отражаясь от стен спящих зданий.

Город казался будто замершим, лишь изредка мимо проезжала одинокая машина, её фары оставляли короткий световой след. Вдали мигали светофоры, переливаясь красными и зелёными огоньками, как будто они продолжали свою рутину даже тогда, когда некому было переходить дорогу.

Ночные кафе, с их приглушённым светом, располагались вдоль тротуаров, а вывески магазинов, уже давно закрытых, мерцали неоном. В воздухе чувствовался лёгкий аромат свежести, смешанный с ночными запахами города, немного пыли, асфальта и чего-то непередаваемого, но знакомого, что делает ночь такой особенной.

Марк шагал по тротуару, медленно, словно каждое его движение было продиктовано ритмом музыки, игравшей в наушниках. В ушах звучала schizophrenia xxxtentacion, его глухой, пробирающий до самых костей голос. Эта песня всегда поражала Марка своим мрачным, тяжёлым звучанием и эмоциональной глубиной. Она не была просто музыкой она была криком, воплем души, которая разрывается от боли и внутренней борьбы.

Басы и дисторшн гитары создавали хаотичную, почти диссонирующую атмосферу, как будто музыка сама по себе находилась на грани разрыва. Марк чувствовал, как каждый удар по струнам и каждой нотой артист словно пытается освободиться из оков собственных демонов. В этих звуках была безысходность, но и странное успокоение, как будто сама боль становилась привычной, и в этом можно было найти покой.

Слова песни погружали его в состояние глубокого раздумья, а голос xxxtentacion, полон страданий, пробуждал в Марке его собственные страхи и обиды, заставляя вновь переживать все те моменты жизни, когда он был на грани. «Don't give up, don't give up!...» — звучало в его ушах, и Марк будто говорил это сам себе, слыша шёпот своих собственных мыслей, борющихся с реальностью.

Музыка сделала его легким. В каждом шаге он ощущал вибрации, исходящие из наушников, как будто они синхронизировались с его сердцебиением. Песня, несмотря на свою тяжесть, давала Марку чувство, что он не одинок в своих мыслях. Каждый аккорд, каждая строчка напоминали ему о том, что есть кто-то, кто понимает его боль, и это давало ему странный покой.

Ночной покой был нарушен неожиданным сообщением. Экран телефона Марка мигнул, и он увидел короткий текст от Мэри: «Можем встретиться сейчас? Я сижу во дворе около дома.»

По его телу тут же пробежали мурашки. Что-то внутри подсказало: этот разговор будет серьёзным. Может, даже решающим. Мэри никогда прежде не звала его на встречу так поздно, что только усиливало тревожные предчувствия.

Марк замер на секунду. Потом, глубоко вдохнув, вызвал такси.

Машина скользила по пустым улицам, убаюкиваемая ровным светом фонарей. Город, казавшийся ещё недавно спокойным и застенчиво безмолвным, теперь будто притих в ожидании. Внутри Марка с каждой секундой нарастало напряжение, а мысли кружили одна за другой, как это будет, зачем она позвала, что скажет.

Мэри сидела на качелях, тихо раскачиваясь взад-вперёд. Свет фонаря падал ей на лицо, высвечивая уставшие глаза. Взгляд был уставленным, и в нём было то странное, нематериальное напряжение, которое не передаётся словами только тишиной.

Когда Марк появился, она вскочила и быстро подошла, обняв его за талию так крепко, словно он мог исчезнуть прямо сейчас. Он ответил объятием, осторожно и уверенно. Они стояли молча, но им и не нужно было слов. Всё уже сказано между строк.

— Почему ты плакала? — тихо спросил Марк, разглядывая её лицо.

— Это не важно, — прошептала Мэри, опустив взгляд.

— Это важно, — настаивал он.

— Тебя кто-то обидел?

— Марк, не сейчас... Это не имеет значения. Но можешь быть со мной честен? Только сегодня, — её голос звучал мягко, почти умоляюще.

— Да, если ты ответишь на мой вопрос, — произнёс он, всё ещё глядя на неё.

— Я плакала, потому что Гинкго рассказал мне о твоей маме, — Мэри глубоко вздохнула. — Ты знаешь обо мне всё, а я о тебе почти ничего. Мне стыдно. Пожалуйста, расскажи мне про своё детство...

Марк помолчал. Эта просьба была почти нежной.

— Вот оно что... Хорошо, — кивнул он. — Но не сегодня. После работы сходим куда-нибудь, я покажу тебе. Всё покажу. И расскажу.

Она кивнула, не отрываясь от его груди.

— Мы не разговаривали пару дней, но казалось уже пару месяцев, — прошептала она, едва слышно.

Марк отстранился, глядя на качели.

— Ты знала, что я раньше ненавидел качели?

Мэри подняла брови.

— Правда? Почему?

— Потому что однажды я думал, что смогу раскачаться так сильно, что полечу, как супергерой. Как думаешь, что случилось?

— Ты... полетел?

— Не-а. Я перевернулся и рухнул на голову. С тех пор понял, что герой из меня не самый надёжный. Но зато открыл в себе другую суперспособность.

Мэри слабо усмехнулась.

— Какую?

— Превращать грустные моменты в нелепые. Хочешь увидеть?

Она кивнула. Марк сделал театральный жест, словно ловил что-то в воздухе.

— Хм... Поймал твою грусть! — Он выкинул её в сторону. — Всё. Больше её нет. Теперь только смех.

Мэри рассмеялась, и этот смех был настоящим.

— Ты сумасшедший, — сказала она, вытирая глаза.

— Зато ты больше не грустишь, — улыбнулся Марк.