Тело на прокат

Рабочий день начался как обычно, в привычной серости стен и гудении кондиционера, но в воздухе витало нечто неуловимое лёгкое напряжение, словно эхо недавнего приёма ещё не успело рассеяться.

Когда Марк открыл дверь офиса, за его спиной прозвучал знакомый голос:

— Почему опаздываешь на работу? — спросила Мэри, стоя у входа с лёгкой, почти дежурной улыбкой.

Он обернулся. Она была в простом светлом костюме, волосы собраны в небрежный пучок, но в её взгляде всё ещё теплилось что-то из той ночи неуверенность или осторожность.

— У меня тот же вопрос, Мэри, — ответил он, придерживая для неё дверь.

— Ну, я часто опаздываю, но только по уважительным причинам. Которые, правда, уважаю только я, — сказала она, проходя мимо, и это прозвучало легче, чем могло бы.

— Я был у Мел, — сказал он уже тише. — Она чувствует себя намного лучше.

Мэри остановилась на полшага, и в её лице что-то мягко прояснилось.

— Я рада это слышать, — ответила она и, не глядя ему в глаза, пошла дальше, скрывшись за поворотом.

Марк остался стоять на месте, прислушиваясь к её удаляющимся шагам. Простая фраза, короткий диалог но в нём было больше тепла, чем во всей суете последней недели. Он усмехнулся сам себе. Пожалуй, в такие моменты утро действительно имело смысл. И, возможно, она тоже.

Когда Марк вошёл в офис, его встретили привычные звуки: стрекотание клавиатур, негромкие звонки телефонов и приглушённые разговоры сотрудников. Всё выглядело по-обычному, но в воздухе витало лёгкое напряжение отголоски вчерашнего вечера.

Тревор и Гинкго уже были на своих местах, окружённые кипой бумаг и чертежей. Гинкго, заметив Марка, тут же повернулся и заговорил.

— Марк, я тут решил: если ты теперь часть золотого общества, то хотя бы закажи нам обеды с икрой. Или креветки креветки были шедевральны, — протянул он с выражением мнимой серьёзности.

Марк усмехнулся, отмахиваясь.

— Да иди ты! — и сразу почувствовал, как тёплая, знакомая шутка поднимает ему настроение.

— Вечер был действительно познавательным, — добавил Тревор, не отрываясь от финансовых таблиц. — Но я всё ещё не понимаю, почему одним из условий было не получить все деньги сразу?

Марк замер на секунду, а потом, почти машинально улыбнувшись, отвёл взгляд в сторону.

— Хотел ещё немного побыть с вами. И с Мэри. Не хотел так быстро расставаться... Если бы получил всё сразу, наверное, уже уволился бы. Купил стул получше, чайник, кеды, и сбежал бы куда-нибудь.

Тревор фыркнул.

— Ну ты и странный, Марк.

— Странный, но наш, — вставил Гинкго, и все трое дружно рассмеялись.

После короткой передышки каждый вновь погрузился в работу. Гинкго проводил серию тестов на новом сырье, делая пометки в журнал. Тревор и Марк обсуждали возможности снижения затрат.

— Смотри, — Тревор показал таблицу. — Если договоримся с этим поставщиком, экономия будет процентов десять.

Марк прищурился, изучил цифры, потом кивнул.

— Хороший вариант. Свяжемся с ними после обеда.

К разговору подключился и Гинкго.

— Кстати, я нашёл поставщика нового сырья. Дешевле, а по составу почти идентично. Надо только проверить стабильность формулы.

— Отличная мысль, — согласился Тревор. — Протестируем на линии, и если всё ок — вперёд.

Работа шла чётко, как отлаженный механизм. И всё же, сквозь привычную деловую суету, пробивалась лёгкость — как будто вчерашний вечер немного раскрыл их друг другу.

К обеду к ним подошла девушка с кофе.

— Марк, спасибо за приглашение. Это было потрясающе. Всё казалось таким... нереальным.

— Да, никогда бы не подумал, что окажусь среди такой роскоши, — усмехнулся Майкл, присоединившись. — Я до сих пор в шоке от говяжьего карпаччо и струнного квартета.

Марк слегка улыбнулся, глядя на них. Казалось, будто за одну ночь он успел побывать в жизни, которая ему не принадлежала и вернулся обратно.

Он посмотрел на Тревора, деловито щёлкающего мышкой, на Гинкго, сгорбленного над образцами, и подумал: а ведь, может быть, это и есть моё настоящее.

Когда наступил обеденный перерыв, вся команда решила выйти на улицу, чтобы немного проветриться. Тёплые лучи дневного солнца согревали кожу, и свежий воздух казался особенно приятным после насыщенного рабочего утра. Разговоры постепенно перешли к воспоминаниям о вечеринке, оставившей у всех массу впечатлений.

— Это был незабываемый опыт, — признался Тревор, откидывая голову назад и закрывая глаза от солнечного света. — Таких вечеров в нашей жизни не так уж много.

— Да уж, я до сих пор вспоминаю эти креветки, — засмеялся Гинкго, присоединившись к обсуждению. — Надо почаще попадать на такие мероприятия. Кто бы знал, что мы когда-нибудь будем ходить на вечеринки такого уровня.

Все засмеялись, соглашаюсь с тем, что вечер действительно оставил приятное послевкусие, несмотря на необычную обстановку, в которой они оказались.

Когда они вернулись в офис после обеда, их внимание сразу привлекла девушка в религиозном одеянии, сидевшая в приёмной. Тёмно-синий хиджаб, строгие очертания одежды и прямая, почти статуэтная осанка она резко выделялась на фоне офисного интерьера и будничного гула сотрудников.

Гинкго, едва переступив порог, наклонился к Марку и прошептал с тихим удивлением.

— Кто это?.. Она точно не из наших.

Марк взглянул на девушку и замер. Взгляд её, едва уловимый, скользнул по нему и на мгновение задержался. Не было ни улыбки, ни жеста, лишь лёгкое движение ресниц, но этого оказалось достаточно. Он узнал её. Это было давно. Настолько давно, что её имя всплыло в памяти.

— Гость, — ответил Марк и, не дожидаясь других вопросов, направился к приёмной.

Девушка, по имени Амина, действительно выделялась среди окружающих. Её наряд — аккуратная абая с тонкой вышивкой и скромные серебряные браслеты — говорил о вкусе и сдержанности. Когда Марк подошёл к ней, она чуть заметно кивнула, словно приветствуя его.

— Здравствуйте, — сказал Марк, подходя ближе. — Вы, наверное, ждёте кого-то из нашего офиса?

— Да, здравствуйте, — мягко ответила она. — Меня зовут Амина. Я записана на встречу с мистером Марком.

Марк на мгновение замер, поняв, что она говорит о нём.

— А, понял, — коротко ответил он. — Пойдёмте, поговорим в моём кабинете.

Тревор и Гинкго, бросив друг другу любопытные взгляды, удалились, оставив их наедине.

Когда они остались вдвоём, Амина внимательно посмотрела на Марка. В её глазах читались лёгкая грусть и забота.

— Как ты? Давно не виделись, — мягко спросила она, её голос был почти успокаивающим.

— Так себе, — признался Марк. — Лет пять, — Ты изменилась.

— А ты почти не изменился, — ответила она, всё так же спокойно. — Разве что в глазах стало больше усталости.

Они прошли в пустой кабинет. Закрыв за собой дверь, Марк жестом предложил ей сесть.

— Ты сама как поживаешь?

— Слава Богу, всё хорошо, — ответила она с уверенностью.

— Что привело тебя ко мне?

— Просто хотела увидеть тебя, — спокойно ответила она. — Узнала... о предсказании. О том, что тебе осталось недолго. Не могла не прийти.

Он кивнул, не удивлённый.

— Думал, ты давно вычеркнула меня из своей жизни.

— Я ушла, потому что выбрала другой путь, — сказала Амина тихо. — Но это не значит, что ты стал мне безразличен. Мы были друзьями, Марк. Я не забываю таких людей.

Он посмотрел на неё. В памяти всплыли кадры былых споров, их переписок, её первая решимость уйти в веру.

— Ты всё ещё не веришь в Бога, даже когда смерть так близко?

Марк на мгновение замолчал, обдумывая её слова.

— Моя вера, если её можно так назвать, не укладывается в традиции. Я верю в Бога, но я не могу принять религию. Ни одну. Мне тяжело принять систему, где женщина не может дотронуться до друга, не нарушив запрет. Где ей нельзя смеяться громко, носить свободную одежду, быть самой собой.

— Потому что ты всегда выбирал свободу. Я знала это. Твоя вера это не богословие. Это правда, которую ты ищешь в себе. Когда смерть так близка, нет места сомнению, — тихо сказала она. — А ты всё ещё отрицаешь?

Марк пожал плечами, ощущая внутреннее сопротивление.

— Богу на меня нет дела, — ответил он с холодной уверенность.

— Ты видишь в религии рамки, а я опору. Я сама выбрала хиджаб. Никто не принуждал меня. Просто так легче... легче не расплескать себя. Это выбор, а не цепь.

Марк усмехнулся устало, но без насмешки. Амина смотрела на него с печалью, но без осуждения.

— Бог любит каждого. Даже если ты этого не понимаешь.

— У нас такие разные миры, — тихо сказал Марк.

— Пусть Бог тебя простит за твои сомнения, — тихо добавила Амина, её глаза наполнились грустью. — Возможно, когда-нибудь ты поймёшь.

В комнате повисла тишина. Амина искренне переживала за него, и её вера, несмотря на его скептицизм, вызывала уважение. Но его собственные убеждения были слишком глубокими, чтобы легко поддаться переменам.

— Марк, ты знаешь, что Бог всегда рядом, даже когда ты этого не чувствуешь, — продолжила Амина, её голос был мягким, как шелк. — Он направляет наши шаги и заботится о нас. Он послал тебя ко мне, чтобы я поняла, что в этом мире есть люди, которые могут заботиться о других так же, как Он заботится о нас. Я очень благодарен что ты не отвернулся, от меня как все остальные, и помогал мне и поддерживал меня.

Марк тяжело вздохнул. Его мысли путались между тем, что она говорила, и его собственными ощущениями.

— Мне трудно в это поверить, я верю не в религию, в смысл. Не ждать чудес, но сделать шаг вперёд, даже если болит.

— Просто открой своё сердце, — сказала она, слегка улыбнувшись, её глаза светились верой и теплотой. — Бог говорит с нами через других людей, через наши поступки. Он всегда рядом, даже если ты этого не видишь.

— Может быть, со временем я пойму это, — ответил он, стремясь закончить разговор, который начинал давить на его сознание.

Внезапно, она сделала то, чего он не ожидал обняла его. Марк замер на мгновение. Он не привык к таким жестам, тем более от неё. В её объятиях он ощутил странное тепло, нечто, что проникало глубоко внутрь и пробуждало что-то давно забытое, искреннюю заботу и нежность.

— У тебя так мало времени, чтобы понять это, — прошептала она, отпуская его. — Я люблю тебя, Марк. И я буду молиться за тебя.

Марк, чувствуя себя одновременно тронутым и растерянным, не нашёл других слов, кроме как тихо сказать.

— Спасибо, Амина.

Она отступила, и их взгляды встретились. Её глаза по-прежнему светились верой, но в них была и лёгкая грусть.

— Ты представляешь, на какой грех я пошла ради тебя? — неожиданно сказала она. — Я не имею права прикасаться к другим мужчинам, кроме своего мужа. Теперь мне придётся молить Бога о прощении.

Марк не смог сдержать улыбку.

— Не стоило этого ради меня, но спасибо. Не знал, что для тебя я настолько важен... Или мне теперь быть твоим мужем? — пошутил он, стараясь разрядить напряжение.

Амина сдержанно улыбнулась, и в её глазах мелькнуло лёгкое озорство.

— Ты бы хотел? — ответила она с лёгким намёком на шутку.

— Конечно, всегда мечтал, — рассмеялся Марк.

Они посмеялись вместе, и напряжение немного ослабло. Но затем Марк снова заговорил, уже более серьёзно.

— Наверное, я не люблю религию из-за таких вещей.

Амина взглянула на него внимательно, ожидая продолжения.

— Религию, как мне кажется, придумали мужчины, чтобы управлять женщинами, — Марк говорил спокойно, но в его голосе звучала твёрдость. — Ваши одеяния, ограничения, отсутствие прав в некоторых странах... Это несправедливо.

Он смотрел прямо перед собой, но внутри него всё кипело. Ему казалось неправильным, что женщины во многих культурах всё ещё оставались в тени, подчинялись правилам, которые писали для них мужчины.

— А многоженство? — он усмехнулся, покачав головой. — Как можно говорить о любви и при этом позволять себе любить несколько женщин сразу? Разве настоящая любовь не должна быть единственной? Муж должен любить одну женщину и быть счастливым с ней.

Марк провёл рукой по волосам, задумчиво глядя в ночное небо. Он чувствовал свою привязанность к своему народу, к своим корням.

— Я сын своей нации, — сказал он, голос его стал глубже, увереннее. — В нашей культуре свобода превыше всего. Наша нация почитает лошадь как символ этой свободы. Не каждому дано оседлать такое гордое животное. Точно так же не каждому дано быть по-настоящему свободным.

Он повернулся к собеседнику, его глаза загорелись огнём убеждённости.

— Я хочу, чтобы наши парни, а особенно девушки, были свободны. Чтобы никто не ограничивал их, не загонял в рамки, которые кто-то придумал за них. Жизнь слишком коротка, чтобы прожить её по чужим правилам.

Амина выслушала его спокойно, не перебивая. Когда он закончил, она мягко ответила.

— Я понимаю твои сомнения, Марк. Но религия это не только правила. Это путь, который мы выбираем сами. В моей вере, мужчина и женщина равны перед Богом. И я выбираю носить хиджаб, потому что это символ моей веры, а не потому что меня заставляют. Что касается многоженства это сложный вопрос. Но настоящий брак должен быть основан на любви и уважении. Ислам не учит угнетать женщин.

Марк кивнул, его мысли витали где-то между её словами и собственными сомнениями.

— Ты ждёшь сигнала с небес, — сказал он, — Но иногда это может быть просто заблуждением. Что если он не придёт? Что, если твой мужчина уже рядом, а ты всё ещё ищешь сигналы любви?

Амина улыбнулась с лёгкой грустью.

— Возможно. Но я верю, что наша вера и убеждения помогают нам найти правильный путь. Пусть каждый из нас следует своему пути. Может, для счастье именно любви Бога не хватает? — Она сделала шаг назад, готовясь уйти, — Я пришла, чтобы попрощаться. Наши пути разные, и, возможно, мы не встретимся снова. Но я всегда буду помнить тебя и молиться за твою душу. Прощай, Марк.

— Можешь подождать немного, я принесу билет на концерт. Не знаю в таком месте можно ли тебе, но дам тебе, — Марк вернулся через некоторые время.

Амина кивнул, чувствуя, что этот разговор оставил глубокий след в его душе.

— Прощай, Амина, — ответил он тихо.

Когда она вышла, оставив его одного, Марк остался наедине со своими мыслями. Тишина, которая последовала, была тяжёлой, но в то же время приносила некую ясность.

Марк вернулся к своим друзьям в офисе после ухода Амины, чувствуя лёгкое напряжение от недавнего разговора. Тревор и Гинкго сразу заметили перемену в его настроении, и их взгляды встретились в немом согласии вопрос был уже на языке.

— Не подозревал, что у тебя религиозные друзья, Марк, — начал Гинкго, пытаясь скрыть легкую улыбку за чашкой кофе.

Марк пожал плечами, устало вздохнув.

— У меня их нет. Раньше мы общались, потом потеряли контакты. Потом я узнаю что, она ушла в религию.

— Это была девушка Том? — Тревор, он был из тех что школьные времена не интересовался слухами школы, но он знал.

— Она самая, — ответил Марк.

Гинкго, всегда готовый к разговору, присел ближе, сложив руки на груди.

— Раньше она верила?

Марк на мгновение замолчал, словно взвешивая свои мысли, прежде чем ответить.

— Нет. Вера у неё была как... фон. А потом случилось кое-что личное. Я не стану обсуждать её прошлое, из уважения. Но знаю, что с тех пор она начала искать в религии чистоту. И чем больше находила, тем дальше уходила от нас всех. От меня особенно.

— Ты пытался остаться рядом? — спросил Тревор.

— Да, — коротко кивнул Марк. — Я был из тех, кто не отвернулся. Но вера, как нож, аккуратно вырезала меня из её жизни. Словно я сам был её грехом.

— Религия вообще странная штука, — добавил Гинкго, его обычно игривый тон стал более серьёзным. — Люди ищут в ней ответы на то, что никто не может объяснить. И они готовы верить во что угодно, лишь бы найти хотя бы каплю уверенности.

Марк опустил голову, будто эта мысль была ему тяжела. Его голос звучал тихо, но сдерживал в себе нарастающую волну.

— Я не против веры. Но когда человек перестаёт думать сам это уже не вера. Это рабство. Бог для них, автомат с утешением, сунул молитву, получил спокойствие. Иногда я завидую им. Они могут говорить в темноте и верить, что кто-то их слышит. А я просто разговариваю с тишиной. И ничего не меняется

Тревор вздохнул, постучав пальцами по чашке.

— Мне не нравится религия передается по крови, при том что я не могу говорить что ислам правильный путь, зная что больше половины населения верить свою религию. Я считаю что Бог не принадлежит в конкретную религию.

— Ну есть религии, в создание замешан сами люди, но это не важно, — вставил Гинкго с ухмылкой.

— Вот именно, — подхватил Марк, его голос стал твёрже, будто он наконец-то решил высказать то, что давно мучило. Он замолчал на мгновение, словно подбирая слова, чтобы объяснить то, что он чувствует.

— Еще хочу верить в религию, если она не требует от меня большего, чем сама вера. Просто хочу говорить с Богом в любом месте, непринуждённо, без привязки к храмам, мечетям и прочим правилам.

Марк взглянул на собеседника, его глаза светились странным смешением решимости и уязвимости.

— Я не позволю, чтобы кто-то называл меня грешником за то, что я живу по совести. Или по любви. Я не хочу принадлежать религии, где надо выбирать между правдой и принадлежностью.

Тревор приподнял бровь.

— Это уже звучит как манифест, — усмехнулся Тревор. — Смотри, а то организуешь культ.

Гинкго подыграл.

— Да, Марк. «Секта Последнего Скептика». Запиши меня в пророки. Только, умоляю, не заставляй брить голову.

Марк посмотрел на друзей, и его сердце наполнилось благодарностью. Эти разговоры помогали ему чувствовать себя не таким одиноким в своих размышлениях.

— Я просто рад, что у меня есть вы, — сказал он с улыбкой. — Без навязанных правил, без принуждения.

Гинкго хлопнул его по плечу с широкой улыбкой.

— Мы всегда рядом, чувак. И помни: "Аминь, брат!" — добавил он, шутливо осеняя себя крестным знамением.

Все трое рассмеялись, и Марк почувствовал, как на его плечах исчезает часть того груза, который он нес. В такие моменты он осознавал, что, несмотря на сложные вопросы и разногласия, дружба оставалась для него самым важным ориентиром.

Когда день подошёл к концу, ребята уже добились значительных успехов в проекте. Тишина офиса нарушалась лишь гулом системных блоков и редкими щелчками клавиатур каждый доводил до конца последние штрихи.

— Ну что, ребята, — Марк потянулся, хрустнув спиной, и оторвался от экрана. — Отличная работа. Продолжим завтра.

Тревор кивнул, убирая бумаги в папку.

— Сегодня реально продвинулись. Надеюсь, всё пойдёт так же ровно.

Гинкго, выключая монитор, усмехнулся.

— Да, только давайте завтра без философских споров. У меня от них чуть мозг не заклинил. Я учёный, а не богослов.

Марк улыбнулся, взглянув на него с благодарностью.

— Ладно. Завтра только цифры и формулы. Обещаю.

Они коротко рассмеялись, поднимаясь со своих мест. Марк задержался у двери, оглянулся Тревор и Гинкго собирали вещи, легко болтая между собой. Что-то в этом моменте показалось ему особенно важным. Он вдруг почувствовал, что несмотря ни на что, он не один.

— Спасибо, парни, — сказал он тихо, почти про себя, прежде чем свет в офисе погас.

Их шаги затихли в коридоре, оставив за собой тепло прожитого дня и ощущение пусть не веры, но устойчивой надежды.

Мистер Виктор стоял на самодельной сцене, освещённый скромным, но ярким прожектором. Этот свет, падавший сверху, делал его фигуру чуть выше, тень чуть глубже, а лицо почти библейским. Он выглядел спокойно, почти отрешённо, словно не ждал аплодисментов и не стремился к славе. В руках он держал микрофон, но держал не как оружие как знамя, за которым можно идти.

— Знаете, — начал он, голос был низкий, с хрипотцой, и в нём не было угрозы. — Иногда, чтобы добиться справедливости, нужно сказать правду не только словами... но и действием.

— Ты когда-нибудь слышал, как человек стучит по ведру на крыше? Один, среди воды? А его никто не слышит, — Виктор обратился стоящим переднем ряду, к мужчине.

— Это... образ?

— Нет. Это моя мать. Её не спасли. Сказали, "Природное бедствие". А я нашёл в архивах доклад на два месяца раньше. Дамба был критическом состояние, на ремонт выделели деньги. Солидные деньги, сделали просто косметический ремонт. Остальные деньги отправились в карман кому-то. Они знали. Просто не посчитали нужным что-то делать.

Зал молчал. В этих словах не было истерики, но каждый слог звучал как выстрел.

— Я верил в журналистику, верил в силу слова. Писал, предупреждал, умолял. В один год погибло одиннадцать человек, потому что мой доклад проигнорировали. И я понял, бумага это не щит. Это салфетка. Её читают за кофе и выкидывают.

Он посмотрел на собравшихся. Его взгляд был прямой, но не властный. Он говорил не «сверху». Он говорил «изнутри».

— Но скажите мне, сколько раз мы уже выходили с плакатами? Сколько раз мы ставили подписи? Сколько раз мы стояли под дождём и молчали на митингах? И сколько раз они проходили мимо?

Кто-то в зале опустил голову.

— Это не революция. Я ставлю диагноз коррупция, весь верхушка прогнил этим. Говорят нам затянуть пояса, при этом живут они роскошью. Обществу, в котором больно быть бедным. Страшно быть честным. И невозможно быть услышанным, пока ты не орёшь.

Он сделал паузу.

— 3-го числа состоится спектакль. В красивом театре соберутся те, кто строил для себя дворцы, пока люди в деревнях собирали воду с крыш. Политики, инвесторы, чиновники. Они сидят в первом ряду истории потому что выкинули нас в тень.

Голос стал чуть твёрже, но по-прежнему оставался спокойным.

— Мы не будем кричать. Мы сделаем паузу в их спектакле. Мы напомним, что у зала тоже есть голос. Что за кулисами мы.

Он перевёл взгляд на нескольких мужчин у сцены.

— Вы войдёте в театр не как мстители, а как фонари. Просто зажжёте свет. Люди должны увидеть, кто на сцене. Кто с них смеётся. Кто сделал их молчаливыми.

Он посмотрел в темноту зала, будто обращаясь не к присутствующим, а к тем, кто смотрит издалека, через экраны, с балконов, из провинций.

— Я не хочу страха. Я хочу правды. И если её нельзя сказать словами мы покажем её действиями. Без мести. Без жестокости. Только правда. Только свет.

Его лицо оставалось спокойным, даже когда он закончил. В этой тишине не было восторга. Было понимание. Он не просил верить ему. Он просил вспомнить, каково это чувствовать.

«Слово – это семя. Но если земля мертва, оно не прорастёт. Иногда землю нужно взрыхлить... даже если это значит пролить немного крови.»