Под властью отчаяния. Химера

Я бы свитером твоим стал.
Согревал тебя каждый день.
Если сердце грызет тоска,
Разыщи меня
И надень.

© Владимир Ток

Замок издаёт громкий щёлкающий звук, уведомляющий об открытии двери, и Лекса тихо цыкает, надеясь, что острые уши матери ничего не услышали. В особняке не горит свет — девушка проверила — сплошная тьма, присущая каждому дому ночью, когда хозяева отдыхают в мягких кроватях и лицезреют сладкие сны. Эдвардс бы тоже стоило проводить свои ночи в комнате в постели, только вот бурлящая юная кровь в венах и огромный список дел, которыми стоит заняться, не позволяли Лексе впустую потратить ночь. Оливер, ради которого девушка и устроилась работать в бар, был важнее.

Приходилось возвращаться домой глубокой ночью и сильно недосыпать, только вот... мама и папа точно по головке не погладят, если узнают. Поэтому Лекса, стараясь издавать по минимуму звуков, тихонько открыла входную дверь, зашла в коридор и также осторожно её заперла за собой, после чего принялась разуваться. Темно, ни звука. Эдвардс уже успела обрадоваться, что её план прошёл на «ура», она осталась незамеченной, подобно первоклассному шпиону, но уже подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, девушка вдруг увидела тусклый свет, доносящей из семейной библиотеки, кажется.

Она замерзла на месте. Кажется, какая-то из ступенек имела особенность скрипеть. Или нет? Кто вообще не спит в такое время? У кого бессонница, которую захотелось скрасить прочтением книги? Если отец, то Лексе повезёт, но если мать... лучше готовить завещание. Можно было, конечно, сказать, что девушке просто не спалось и она решила спуститься вниз, на кухню, чтобы попить чаю, только как объяснить её выходной наряд и уложенные волосы? Лекса затаила дыхание, пытаясь прислушаться, чтобы понять по случайным звукам, кто именно находится в библиотеке.

Громкий удар заставил Эдвардс вздрогнуть от испуга. Что-то упало? Кто-то упал?..

— Мне это надоело, — это определённо голос отца, только обычно он говорит мягко, спокойно, плавно, а сейчас... ух, словно у папы появился злой брат-близнец. Может, он говорит по телефону о своих гангстерских делах? По коже побежали мурашки: Лексе определённо не нужно было становиться свидетелем этого разговора.

Она вприпрыжку забралась на несколько ступенек по лестнице, решив, что если отец занят, то точно её не услышит.

— Думаешь, мне становится страшно, когда ты стучишь кулаком по столу? — голос матери, только более приглушённый. Лекса резко замерла на месте. — Всё, чего ты можешь добиться — это разбудить мою дочь.

— Снова пытаешься уйти от темы, Эрика? — его голос стал ещё более напряжённым. Девушка несколько раз моргнула: это точно происходит взаправду? Она и подумать не могла, что отец может так говорить, тем более с мамой, с которой он обычно ужасно заботливый, мягкий и внимательный. Иногда до отвращения. — Меня заебало постоянно играть по твоим правилам. Всё, как ты хочешь. Всё, как ты скажешь.

— Милый, ты и должен играть по моим правилам. В конце концов, это я твой босс, — насмешливо хмыкнула мать.

Лекса опустилась на одну из ступенек и прижала к груди коленки. Одна её часть голосила о том, что давно уже стоило бегом броситься в свою комнату, чтобы уснуть и никогда больше не вспоминать сегодняшнюю сцену. Все люди ссорятся, иногда во время ссоры ведут себя странно и говорят вещи, которые говорить не хотели. И Лексе потом только более станет. Ей не хотелось видеть, как рушится брак родителей.

Но другая часть пылала от любопытства. Эдвардс была уверена, что сейчас она обязательно узнает что-то очень важное, благодаря чему сложится целая мозаика, картинка станет понятной. Возможно, Лекса пожалеет потом о том, что узнала, но, по крайней мере, больше не будет сходить с ума от неопределённости.

— Только на работе. А так я твой муж, но, как мне кажется, ты об этом часто забываешь, — вновь раздался строгий голос отца. Он казался очень раздражённым, готовым вот-вот сорваться. А девушка никогда не видела, чтобы папа срывался.

— К сожалению, пока что я только мечтаю об этом забыть, — язвительно отозвалась мама.

Лекса поёжилась.

— Не дождёшься, родная. Ты моя, и деться от этого не получится. Ты моя, даже когда рядом с тобой вьются другие мужики. Где ты была вчера ночью?!

«На работе. Мама была на работе», — успокаивающе проговорил внутренний голос. «— Только если мама была на работе, разве папа не должен об этом знать? Они же работают вместе».

Лекса успела привыкнуть к тому, что Эрика часто не ночевала дома, поздно возвращалась и много работала. Это было в порядке вещей, иногда даже помогало сбегать из дома незамеченной, без проблем. Девушка не думала, что папа может так сильно об этом переживать, она думала, что он всё знает и понимает.

— Раз уж не можешь остановиться, то хотя бы убавь звук, — фыркнула мама. — Если ты не забыл, ты не один дома.

— Всё, что меня волнует прямо сейчас, это то, где ты была вчера ночью, — голос Кристиана становился грубее, будто бы он уже на грани.

Девушка сжала пальцы в кулаки, пытаясь себя убедить в том, что это же папа, он ничего не может сделать маме — просто он устал, просто злится, поэтому так говорит. Всё нормально, все люди ругаются, железных нервов не существует, они разберутся. Лексе точно не стоит вмешиваться, было бы лучше, если бы она вообще ушла.

Она, впрочем, и хотела бы уйти, но тугое чувство тревоги в животе не позволяло. Лекса не понимала, откуда в её голове возникли странные мысли, ощущала тяжёлый груз вины за них, однако ощущение, будто бы неминуемо случится что-то плохое, окутало с головы до пят. Отец не мог причинить вред женщине, которую любил больше всего на свете, не мог и всё, но существовал маленький процент сомнения, который не позволял уйти.

— Я не стану докладывать тебе о каждом своём перемещении, — раздражённо фыркнула Эрика. — Так что отстань от меня и запомни один маленький факт: то, что я делаю, с кем я нахожусь и по каким причинам — это не твоё грёбанное дело.

— А что тогда моё дело?! — он закричал, и Лекса сжалась в клубочек, уткнувшись лбом в коленки. В сердце зародился страх. — Всё, чего бы я не спросил, всё, о чём бы и не хотел узнать — это всё не моё дело. Но ты моя, а значит, всё, что тебя касается — это как раз моё грёбанное дело. Меня заебало бегать за тобой, заебало пытаться понять, с кем ты трахаешься и трахаешься ли. Может, мне просто убивать каждого мужика, который появляется в твоём круге общения?!

— Заткнись, Кристиан, прекрати орать, — огрызнулась мать. — Если ты окончательно поехал крышей, то разбирайся с этим сам, не втягивай в это ни меня, ни кого-либо ещё.

— Разве я поехал крышей, моя дорогая? — его голос стал зловещим, неприятным. — Разве каждую секунду своей жизни ты не думаешь о том, чтобы сбежать от меня к кому-нибудь другому? К любому. Тебе любой подойдёт, кто сможет удовлетворить твою жажду общения, кто сможет на время закрыть собой твой страх одиночества. Признайся, будь возможность, ты бы жила сразу с несколькими мужиками, чтобы быть уверенной, что никогда не останешься одна. Даже если один из них уйдет, другие-то всё равно останутся рядом, да? Чем больше вариантов, тем лучше, я прав, моя д-

Раздался хлёсткий звук удара, и Кристиан замолчал на время, а потом хрипло сдавленно засмеялся. Лекса услышала звук шаркающих тапочек и, пригнувшись, быстро забралась по лестнице, спрятавшись на втором этаже за периллами. Возле лестницы по направлению от семейной библиотеки к кухне прошла мама. Она тихо всхлипывала и вытирала слёзы со щёк.

Лекса вцепилась в резные перила, больно прикусив нижнюю губу зубами. Возможно, ситуация в её семье ещё хуже, чем представлялось. Не хотелось вставать ни на чью сторону, потому что единственный вариант, который казался идеальным — встать на общую. Кристиан и Эрика словно не пытались заново построить разрушенную крепость, а мечтали разломать даже оставшиеся руины. Эдвардс едва сдерживала слёзы, но она не какая-то там девочка-мямля, словно Молли, она не будет плакать в комнате и заедать горе мороженым, пока от её семьи остаются лишь жалкие остатки.

Если они не хотят разбираться со своими проблемами сами, то Лекса обязана вмешаться. Она должна что-то сделать, иначе и впрямь можно вскоре почувствовать на себе то страшное слово на букву «р».

•••

Когда в восемь утра какая-то блядь начала долбиться в дверь, Йенс пришёл к выводу, что вполне себе способен на убийство. Может быть, так на него влияла нежная связь с главой мафии, а может, он сам по себе просто сходил с ума. Сраный выходной, который так превосходно удалось испортить. Ещё Оливер уже свалил в школу, не получится отправить его посылать названного гостя нахуй. Ладно, как будто бы этот ребёнок вообще способен был прогнать кого-нибудь с крыльца, он и голодного попрошайку пустит, если тот ныть будет слишком уж жалостливо. Святой ребенок, не иначе, в кого только?

Йенс с огромным трудом продрал глаза и увидел расплывчатую картинку стеклянных бутылок у кровати. А, так вот почему так хуево. Будить человека с похмельем — вообще пытка пострашнее железной девы. Ольсен не испытывал никакой вины за то, что снова набухался, как последняя скотина. Он вообще конкретно сейчас ничего не испытывал, кроме ненависти к мрази за входной дверью.

Какое-то время продолжая лежать на старом скрипучем диване, Йоханнес просто надеялся, что этот урод решит, что хозяев нет дома, но стук не прекращался, а становился более настойчивым и как будто бы даже раздраженным. Сука, да тут только Ольсен имеет право быть раздраженным!

— По голове себе, блядь, постучи, — скрипучим голосом произнёс Йенс, принимая поражение.

Он поднялся с кровати и нацепил поверх домашней одежды старенький халат. Голова болела так, словно всю ночь его пиздили прямо по затылку скалкой, во рту — сраная пустыня. Он, слегка прихрамывая из-за отлеженной ноги, поплелся в коридор, совершенно не волнуясь из-за того, какой гость сделает вывод, судя по внешнему облику. Хотелось взять с собой кочергу, но Йенс сдержался. Пока.

— Кто? — хрипло и недовольно спросил Ольсен.

— Сколько ждать можно, когда ты дверь откроешь, придурок? — заголосил мерзкий голос по ту сторону двери.

И в этот момент стало ещё противнее. Йоханессу очень хотелось просто не открывать дверь, потому что Адам — точно не тот, кого хочется увидеть в семь утра. Он злой, гадкий, ворчит, а некоторое время назад вообще хотел убить Ольсена. Только Йенс понимал, что не сможет. Если этот придурок прямо сейчас стоит у него на пороге, значит, его кто-то прислал.

Кто-то охуительно красивый с волнистыми волосами цвета горького шоколада. Кто-то, перепутавший Йенса с другим мужчиной, до этого поклявшийся, что никогда более не захочет встречи. Кто-то, кто на утро бессовестно выпер Ольсена из кабинета, даже никак не прокомментировав произошедшее. Кто-то безжалостно жестокий, но с глазами цвета морской бирюзы, благодаря которым простить можно даже разбитое сердце.

Итак, у Йенса было ужасное похмелье, голова гудела, в горле стоял ком тошноты, желудок скрутило, ногу покалывало из-за притоки крови, а в груди зияла огромная дыра, потому что сердце находилось в маленьких ручках с бордовыми острыми ногтями. И, несмотря ни на что, он всё равно открыл дверь и вытерпел насмешливый взгляд Адама на себе.

— Хорошо проводил время, да? Учти, если за твоей спиной сейчас появится шлюха, то я пристрелю и тебя, и её, — едко улыбнулся гангстер, без приглашения пропихиваясь в прихожую, слегка оттолкнув Йенса.

— Хоть весь дом обыщи, — устало вздохнул Ольсен. — Если бы знал, что это ты приперся, даже с кровати не встал бы. Нахуй ты долбился так долго? Вдруг я был бы на работе?

— Не смеши. У меня есть твой график, — как ни в чем не бывало отозвался Адам, с пренебрежением оглядывая прихожую. Ольсен, кажется, уже разучился удивляться и бояться. — А в выходной ты так рано точно никуда бы не съебал.

— Ясно. Так нахуя ты приперся? Опять будешь пытаться меня убить? Стреляй, я не буду сопротивляться, да и твоего босса тут нет.

Адам вдруг словно бы смутился. Ладно, Ольсен всё ещё умеет удивляться. Гангстер отвёл взгляд в сторону и нервно почесал затылок, словно бы действительно сожалел о том своём поступке.

— Э... По поводу того случая. Слушай, ничего личного, ладненько? Не в тебе дело, просто мисс Ричардсон была такой расстроенной, а у меня сердце болит на неё такую смотреть, — искренне произнёс Адам. — Это при том, что тебя видели с какой-то тел... девушкой. Ну я подумал, что ты ей изменяешь. И очень разозлился, а я когда злой — башню сносит, веришь? Она мне за мать, сестру и маленькую дочку, так что любого угандошу.

— И что же заставило тебя снять с меня статус предателя? — Ольсен скрестил руки на груди. Звучало, конечно, жутковато, но, по крайней мере, те гангстеры, которых мужчина видел, действительно словно были готовы головы врагов к её красивым ногам складывать. Одержимые. Бесили они все до невозможности, кажется, он по гроб жизни обречён в каждом гангстере видеть своего соперника.

«За мать, сестру и маленькую дочку». Какая же ебаная ересь. Чтобы заслужить её расположения, нужно ещё понравиться и её "братьям и отцам"?

— На самом деле, я потом сам выяснил, что Эльфрида Пауэлл с другим мужчиной живёт, — неловко отозвался Адам. — Да и... Ну, тот, прошлый раз... Эм. Не думаю, короче, что ты её предать способен.

Йенс сразу понял, о чем говорит Адам. Кажется, та последняя врача Эрики и Йоханнеса даже гангстеров заставила почувствовать себя неловко. Едва ли они знали, что там происходило на самом деле, но, может быть, как-нибудь догадались. Знали же Эрику явно дольше и лучше тупого наивного художника.

— Ты... Ты знаешь, кто... Блядь, ты знаешь, у неё... У неё был кто-то, кого она... Ну прям... Чтобы рыдать и на коленях стоять? — шёпотом спросил Ольсен, приложив руку ко лбу.

Адам с сочувствием посмотрел на Йенса и кивнул головой. Это всё и так, разумеется, было очевидно, но ком в горле стал плотнее.

— Это не повод загонять себя в яму и тау бухать, — тяжело вздохнув, прокомментировал Адам, и Ольсен снова удивился. Схуяли ему не похуй? — Эрика тоже постоянно пьёт, когда ей хуево. А потом всегда всё становится хуже. Так что это... Аккуратнее будь.

— Хуже, как тогда? — вяло спросил Йенс.

— Как тогда. Но, эм, хорошо, что она попросила привезти тебя, а не белобрысую собаку.

Кажется, Ольсен находился в самой настоящей выгребной яме из своих чувств и эмоций, так что он истерически хохотнул, когда Адам обозвал Кристиана "белобрысой собакой".

— Так вы свое начальство, гангстеры, называете? — но вдруг глаза Йенса увеличились, и он нервно уставился на Адама. — Погоди. Она сама попросила привезти меня? Именно меня? Она назвала меня по имени?

— Нет, не назвала, но она точно попросила привезти тебя, — растерянно отозвался гангстер. — Я уверен, что мы говорили про тебя.

— П...почему? — спросил Йенс, понимая, что Адам не сможет дать ответа. Он схватился за голову и тяжело вздохнул. — Почему меня? Это может что-то значить? Она поклялась, что мы больше не встретимся, а потом напилась и позвала меня. Почему?

— Я не знаю, — отозвался гангстер. — Она просто захотела, вот и всё. Не ищи связи.

— Так не может быть... Она сделала это, у этого должна была быть причина. Я её раздражаю, но она захотела увидеть именно меня.

— Да не ищи ты связь, — раздраженно фыркнул Адам. — Может, ты просто напоминаешь ей её мужика.

Наверное, когда гангстер начинал говорить эту фразу, он не думал, какой эффект она окажет на Йенс. Тот вдруг завис на месте и уставился в одну точку самым печальным на свете взглядом. Адам ойкнул и снова нервно почесал затылок.

— Блядь... всё, прекрати, — сконфуженно произнёс гангстер. — Эрика — самая большая загадка человечества, хуй проссышь, что у неё там в голове крутится.

За этим диалогом Ольсен даже не успел заметить, что Адам вдруг стал называть своего босса по имени, хотя обычно в его голосе было исключительно почтение и искреннее уважение, возникало даже ощущение, что для него Ричардсон — это не человек, а восхитительное божество. Йенсу вдруг до отчаяния сильно захотелось узнать как можно больше о том мужчине, перед которым Эрике не было стыдно унижаться. Понять, кто он такой, изучить, чем именно сам Ольсен напоминает его Ричардсон.

— Какой ты бесичий, Ольсен! — раздражённо фыркнул Адам, после чего пихнул в руки Йенсу большой чёрный пакет. А ведь художник даже не заметил, что у него что-то было с собой. Он вообще почему-то даже забыл спросить, для чего гангстер приехал. — Это тебе от неё.

— От неё? — рассеянно переспросил Йоханесс. — Адам, я не понимаю: мы с ней всё ещё условно вместе или уже нет? — он страдальчески скривился.

— У тебя нет друзей что ли, нахрена ты мне мозг ебешь? — раздражённо фыркнул Адам. Кажется, его жалостливое настроение уже рассеялось, но Ольсену было этого недостаточно. К тому же, разве не очевидно, что мужчина прилип именно к гангстеру по той причине, что тот постоянно крутится рядом с Эрикой? Эльфрида станет слушать и сочувствовать, но, во-первых, она не знает, что Йоханесс влюблён именно в Ричардсон, во-вторых, она может всего лишь слушать и сочувствовать, а Адам по глупости может и сказать что-то интересное про свою прекрасную начальницу. — Если передела тебе это, значит, считает, что вы всё ещё условно вместе. Ты возьмешь, или мне кому-нибудь другому это отдать?!

Йенс резко выхватил из рук Адама загадочный пакет, из-за чего последний хрипло рассмеялся.

— Ты как её ручной щеночек.

— Отъебись.

Гангстер снова рассмеялся, после чего распахнул входную дверь.

— Ладно. Я поехал. До встречи.

С этими словами он покинул маленький домик Йенса. «До встречи?» Что бы это значило? Ольсен, крутя в руках пакет и не решаясь его открыть, напрочь позабыл и о похмелье, и о своей головной боли, и о раздражении. Это было чертовски глупо и даже в каком-то смысле противно, ведь Ольсен теперь точно знал, что Эрика любила кого-то другого — главное, чтобы не оказалось, что его имя Кристиан Эдвардс, — но сердце в груди всё равно билось очень быстро, как у влюблённого мальчишки, которому на день Святого Валентина прислали валентинку в виде сердечка.

Она помнила о нём, она не хотела стереть его из жизни — и, казалось, ему этого даже почти достаточно. Нет, конечно, совсем недостаточно, ведь истинные желания куда более странные, собственнические и болезненные, но из-за того, что реализовать их не выйдет никогда, Йенсу приходится довольствоваться малым и постоянно мечтать о том, как она улыбается только ему.

Мужчина отнёс пакет на кухню и положил его на стол. Внутри явно лежала коробка, которую Ольсен и вытащил. Красивая, подарочная, с золотыми ленточками. К бантику была прикреплена записка. Йенс её оторвал с жадностью принялся изучать витиеватые буковки, написанные рукой Эрики. В уголке был оставлен след от губной помады. Интересно, таким образом женщина хотела его наградить или наказать? Ольсен провёл большим пальцем по следу ярко-красных губ. Совсем не странно, что этой удивительной женщине не суждено было быть именно с ним. Он перевёл взгляд на свои руки, нелепо перемотанные бинтами. Как ни крути, а всё равно было больно. Оставленные записочки и подарки в коробках только дразнили и мучили. Может быть, Эрика просто так неофициально захотела извиниться за ту неприятную ситуацию? Сгладить углы так, чтобы ничего не обсуждать. Йенс, конечно, не станет давить и примет извинения. Потому что наверняка ей тоже было больно.

Доброе утро, котик! Надеюсь, Адам был вежлив, когда передавал тебе эту маленькую коробочку от меня. Не злись, когда злишься — похож на старого деда.

Скучаю. Твоя киса.♥

Она точно пыталась отвлечь его внимание от недавних событий. Йоханесс вымученно улыбнулся, в какой-то степени это даже было мило, но больше он уже не мог поверить в искренность ласкового обращения, игривого «скучаю» и очаровательной приписки.

Сука, как же тяжело себя уговаривать...

Йенс открыл коробку, в которой лежал набор новеньких и, судя по всему, дорогих кистей. Мужчина округлил глаза и отшвырнул их в сторону. Да не может он, блядь, просто обо всём забыть!

•••

The xx — Together

В три часа ночи случилось настоящее чудо: пошел первый снег. До зимы еще было достаточно времени, но белые снежинки уже застилали тонким слоем скрипящего под ногами покрывала пожелтевшую траву, добавляя мрачному умирающему миру немного света.

Йоханесс сидел на подоконнике в гостиной и покрасневшими от постоянного напряжения и бессонницы глазами смотрел за окно, прижимая к груди самодельный блокнот с рисунками. Мужчина утратил способность восхищаться окружающим миром, наблюдать за его метаморфозами. Иногда Ольсен намеренно снимал очки, чтобы не видеть и не замечать изменения в природе. Он чувствовал себя мертвым и не хотел выходить из комнаты, а также запускать кого-нибудь в свой уголок. Моменты, когда Йоханесс вновь мог дышать полной грудью и чувствовать себя живым, были слишком недолгими и редкими.

Собственный дом стал темницей, а Ольсен — узником на добровольном заключении. Мужчина отложил в сторону блокнот и протер руками уставшие глаза. Тело кричало о нужде в запасе энергии и сил, но разум не позволял засыпать: в памяти вновь и вновь всплывали картинки, от которых хотелось повеситься.

И, возможно, Йоханесс бы уже давно наложил на себя руки, если бы точно знал, что там, в загробном мире, обретет спокойствие и счастье. Но этого не случится, потому что даже смерть не сможет подарить то лекарство Ольсену, каким в маленьких дозах его кормила Эрика. Мужчина чувствовал себя на самой высокой ноте мелодии счастья, когда в поле зрения появлялась Ричардсон; хотел содрать кожу с лица, когда мафиози срывалась на него; мечтал вырвать сердце из груди во имя того, чтобы любимой женщине стало лучше, когда та замыкалась в себе и запирала дверцу в своё сердце на несколько замочков; а находясь в одиночестве (а это все время, проведенное без Эрики), умирал без надежды на счастье.

Возможно, больше всего на свете мужчине хотелось обнять Эрику, забрать часть её безумной боли, выслушать её тяжелые мысли, но Йоханесс знал, что даже одно неловкое движение может разрушить все. Ричардсон безумно боялась подпустить мужчину ближе, словно для неё это являлось смертельной опасностью. Она никогда не расскажет, о чём думает на самом деле, что её гложет, почему режет своё прекрасное тело. Она будет притворяться, будто бы ничего не произошло, будто бы всё в порядке в слепой надежде не усложнять их отношения — возможно, эта хрупкая простота была ей очень важна.

А ведь все могло сложиться совершенно иначе, если бы любовь художника оказалась хоть немного взаимной. Тогда бы Ольсен отдал все, чтобы Эрике стало лучше, тогда он бы постоянно был рядом, чтобы помочь, чтобы спасти, но зачем обманываться? Ричардсон никогда не подпустит к себе Йоханесса даже на один шаг.

Мужчина набросил на себя потрепанную куртку и вышел на улицу, вдыхая в себя ночь. На темном небе загорелись звезды-фонарики, освящая путь бродягам, а огромный кусок Луны зорко следил за миром, спрятавшимся в сумраке и закутавшимся в белое одеяло. Романтичная картина, которая бы вдохновила любого деятеля искусства, но, к сожалению, это не действовало должным образом на Йоханесса. Потому что здесь не было его потрясающей Музы.

Голые кисти быстро замерзли на морозе, поэтому мужчина пытался согреть их теплым дыханием. Йоханесс еле стоял на ногах от безумной физический усталости, едва находя в себе силы, чтобы совершить шаг. Хотелось кричать, но Ольсен уже сорвал свой голос. Хотелось рыдать, но слез больше не осталось. Но больше всего хотелось целовать искусанные до крови губы, жадно, страстно, безумно, отчаянно и очень-очень долго, прижимая к себе хрупкое тело и растрачивая на неё всю свою нежность.

Ощущение того, как сердце сжимают железные кандалы, стало слишком привычным, но все таким же неприятным и болезненным. Ольсену казалось, что он весь испачкан в собственной крови и слезах, несмотря на то, что не ощущал этого физически, только морально.

А ведь сейчас Йоханесс мог рисовать Эрику в окружении танцующих снежинок при серебристом свете Луны, любуясь её мягкой улыбкой и едва видным в темноте силуэтом. Ричардсона хотелось изображать на холсте в любой момент её жизни, потому что мафиози — всегда чертово искусство: когда молчит, когда злится, когда спит, когда пьет вино, когда звонко смеётся.

— Доброй ночки, соседушка, — раздался неприятный голос. — Не спится, да? Могу предложит косячок. Помогает расслабиться.

Купер свесился на пошатывающийся забор, окружающий старый домик Ольсена. Энтони, как и всегда, выглядел крайне заинтересованным и весёлым. Создавалось ощущение, будто бы он местная бабка-сплетница. Пытается узнать секреты каждого жителя улицы: Йенс видел, как эта блохастая собака болтала и с живущими рядом людьми. Почему-то этот говнюк нравился окружающим. Хотя, впрочем, не странно. Тут все вокруг алкаши да наркоманы.

— Ты меня уже заебал.

— Не верю! Я знаю, что нравлюсь тебе.

— Ты никому не нравишься, Энтони.

На Купере была старенькая потрёпанная куртка — интересно, где он её взял? Как-то этот мудак упоминал, что у него даже есть подобие дома. Может, у него даже деньги иногда водятся? За жилье ведь платить надо.

— У меня складывается ощущение, что ты целыми днями только и делаешь, что ходишь и к людям пристаёшь. Скажи, тебе заняться нечем? У тебя есть работа? — спросил Йенс, и обиженное лицо Энтони тут же разгладилось.

— Работа — это пустая трата времени, дружище! Я никогда не работал и тебе не советую, — он громко рассмеялся.

— А живёшь ты на что? На что наркоту свою покупаешь?

Может, этот осёл людей грабит или вообще убивает ради денег? Тогда с ним стоит быть гораздо более осторожным. Купер же расплылся в широкой довольной улыбке от такого внимания к своей персоне. Он резво перепрыгнул через забор и подкрался к Йенсу с весьма таинственным видом.

— Да просто это я глава мафии, на самом деле, — заговорщическим шёпотом уведомил Энтони. — Эрика Ричардсон — моя бывшая, на расставание я подарил ей всё, что у неё сейчас есть, потому что захотел свободной жизни. Все эти разборки, переговоры, деньги... не для меня, в общем. Взамен она мне наркоту присылает и обеспечивает всем необходимым.

— Да пошёл ты нахуй, а, — Ольсен с отвращением отпихнул от себя Энтони. Тот, к сожалению, на ногах устоял, всего лишь сделал небольшой шажок назад. — Свои сексуальные фантазии оставь при себе, долбаёб.

— Зачем же мне о ней сексуально фантазировать? Я пальцами щёлкну — она на колени передо мной встанет, — противно рассмеялся Купер. Йенс сжал пальцы в кулаки, демонстрируя всем своим видом, что сейчас двинет кое-кому по морде. — Да тихо-тихо ты, — Тони выставил руки в примирительном жесте. — Мне это не нужно. Я не увожу женщин у друзей, а ты мой друг. И я ценю твои чувства к Ричардсон.

Полная благородности речь не восхитила Йоханесса, но он всего лишь тяжело вздохнул и махнул рукой. Этому придурку уже ничего не поможет, у него мозги набекрень, нормально уже не встанут.

— Шутка. Шутка, это всего лишь шутка. Я халтурю кое-где, кое-кому помогаю — так и появляются деньжатки. Но всё равно занимаюсь только тем, чем хочу заниматься, — решил оправдаться Энтони. — Слушай, а раз у нас тут разговор про Ричардсон зашёл. Как у тебя с ней? После той сценки.

Йенс болезненно скривился. Энтони говорил о том кошмаре, что произошёл на улице. Казалось, с того момента прошло уже бесконечное количество времени, но мужчина всё ещё помнил красные полосы на её красивых ручках. По сути же, это произошло совсем недавно, но разум Йенса не успевал переваривать всё, что с ним происходило. Слишком много ужасных шокирующих событий. Могла ли Эрика руки резать, потому что тот мужчина не рядом с ней? Даже думать не хотелось. Даже представлять противно было, что любимая женщина способна себе руки искромсать из-за какого-то урода.

— Мы, кажется, помирились... Но... — Йоханесс замолчал. Сказать подобное вслух было слишком тяжело. Он опёрся спиной о стену дома и закурил, подняв голову наверх. Сверкающие звёзды, улыбающаяся Луна. Любоваться бы ночным небом, держа Её за руку.

— Но? — тихо спросил Энтони. С его лица даже стёрлось веселье. Ольсен сухо усмехнулся.

— Но у неё, кажется, есть кто-то. Не в физическом смысле, не в низменном. Не как я или этот ебучий Кристиан. Она кого-то любит, очень любит.

Глаза Энтони широко распахнулись. Он застыл на месте, попытавшись сгенерировать какую-нибудь фразу, но, видимо, не получалось, поэтому он всего лишь шокировано открывал и закрывал рот.

— Ахуеть, дружище... — наконец, выдавил он.

Йоханесс угрюмо хмыкнул. До чего докатился? Изливает душу тут перед наркоманом, который свой разум на героин променял. Но не Эльфриде же говорить про Эрику Ричардсон. Внутри всё иссохло от боли и отсутствия всякой надежды. Это как тонуть в море и одновременно умирать от жажды, потому что вода для питья непригодна. Никто ему не поможет, ни от кого нет смысла, но хочется просто быть услышанным.

— Я и не думал... — сдавленно произнёс Купер. — Это... это... пиздец.

— Полный, — Йоханесс невесело рассмеялся. — Она рыдала у меня на руках о том, как любит, о том, как на всё готова, умоляла простить, говорила о каких-то кошмарах про пожар. Только не для меня это всё было.

Энтони сел прямо на снег и выудил из потрепанной куртки косяк, сразу закурил. Ольсен даже не стал пытаться прекратить это ужасное действо.

— И что... и что ты сделал?

— Что-что. Я успокаивал её, обнимал, пытался ощущение создать для неё, что она любима.

— Но ведь... как же это... больно.

— Главное, чтобы ей больно было меньше.

— Ты безумец.

— Нет, я просто безумно её люблю, — вздохнул Йоханесс. — А когда любишь искренне, хочешь всю боль у любимой забрать. Я все ножевые ранения за неё принять готов, лишь бы на её теле и на её душе ран не было. Но она уже раненная, её уже кто-то не уберёг. И я этого человека ненавидеть буду сильнее всех на свете. И завидовать ему буду. В его руках было всё, о чём я когда-либо мог мечтать — но он это разбил, уничтожил.

Купер нервно усмехнулся, но больше ничего не сказал. Он так и просидел на снегу почти до самого утра, скуривая свои косяки и время от времени выдавая какой-нибудь несуразный бред. Йоханесс первый раз в жизни не пытался его прогнать — наверное, сошёл с ума от одиночества. Хотя отчасти даже приятно было оказаться в компании с человеком, которому не нужно врать, который и так уже всё знает. Безумие, полное безумие. Ольсен скурил целую пачку сигарет, пытаясь успокоиться, тупые анекдоты Энтони этому тоже слегка поспособствовали. Только даже сам Купер как будто бы немного изменился, словно рассказанное шокировало его слишком уж сильно.

•••

По телу промчался электрический заряд, заставив кожу покрыться мурашками. Свежий ночной воздух совершенно не помогал прийти в себя, наоборот опьяняя еще сильнее. Йоханесс блестящими глазами смотрел на приближающуюся машину — карету в мир, созданный Ольсеном и Ричардсон, в которую никто не мог попасть, не зная пароль. Луна на небе сегодня восседала во всем своем величии, словно царица ночи, она внимательно следила за маленькими жителями своей страны, умело раздавая приказы звездам. Утром власть над королевством захватит Солнце, бесследно уничтожит всех придворных Луны, растопчет Романтику и Загадку — верных советников ночного царства. Но это будет только через несколько часов, которые, безусловно, нужно провести восхваляя силу и величие спутника Земли.

— Карета подана, госпожа Золушка. Нам пора на бал, — с насмешкой в голосе произнес гангстер, высунувшись из машины.

За этот сравнительно небольшой промежуток времени Йоханесс уже успел привыкнуть к мафиози, которые на черном автомобиле довозили его до загадочного заброшенного дома.

— Привет, Адам, здравствуй, Боб, — поздоровался Ольсен, садясь в машину.

— Мы безумно скучали по твоей небритой роже, да, Боб? — хмыкнул гангстер, пихнув друга в плечо.

Несмотря на то, что Адам был той еще занозой в заднице, а Боб разговаривал крайне редко, эти ребята больше не казались страшными разбойниками, грабящими дома и убивающими людей. Возможно, конечно, что Йоханесс просто ничего не знает о своих знакомых. Но все же, что заставляет людей подписать себе смертный приговор, продав душу Эрике Ричардсон и набив на запястье тату, означающее принадлежность и верность «Нации розы»? Вероятнее всего, это все жажда денег. Люди часто попадают в неприятные ситуации, из которых невозможно выбраться без зеленых бумажек. Эти двое никогда не отзывались плохо о своем боссе, наоборот защищая её.

— Она не в себе, — мрачно произнес Боб, при этом даже не пошевельнувшись, продолжая внимательно смотреть на дорогу.

— Что? — тихо переспросил Йоханесс. Эрика и в прошлый раз явно была «не в себе», сможет ли мужчина выдержать ещё одну подобную ночь? Сможет, конечно, но сердце снова порвётся по швам.

— Сегодня... особенная для неё дата, — таким же голосом поясняет мафиози.

Машина проезжала по мокрой от снега дороге мимо полей, усыпанных одеялом. Почему-то мужчина невольно задумался о том, как холодно и одиноко может быть мафиози в такой печально-значимый для неё день. Йоханесс смутно догадывался, что это может быть за особенная дата, но даже размышлять об этом не хотел. В их отношениях вдруг стал слишком часто вмешиваться незнакомый мужчина. А может, так было изначально, а Йенс просто этого не замечал?

Ей снова плохо. Это несправедливо и неправильно. Все вокруг говорили, какая Эрика Ричардсон стерва, что вокруг неё вьются мужчины, как ей повезло с мужем, какая она богатая, знаменитая и красивая — только выходит, что это всё оболочка просто, а что происходит внутри никто и не знал.

— Ты всегда можешь отказаться, — после недолгих раздумий наконец ответил Адам. — Она тебе ничего не сделает, если ты не приедешь. Уже не сможет.

Йоханесс закрыл глаза и вновь отвернулся в сторону окна. Он навсегда останется для Эрики вещью, на которой можно срывать свои эмоции. Но если Ричардсон становилось от этого хоть немного лучше, то Ольсен будет терпеть.

— Не могу я отказаться.

Наконец, машина остановилась возле уже чертовски знакомого забора. На улице, как и всегда, лаяли собаки — хоть что-то в этом мире остаётся стабильным. Йенс больно зажмурился на пару мгновений, вылезая из автомобиля.

•••

My Chemical Romance — The Light Behind Your Eyes

Эрика полулежала на диване, откинувшись на спинку и раскинув свои шоколадные локоны-волны по сторонам. На её рябиновых губах замерла удовлетворенная улыбка, а веки были закрыты. Йоханесс невольно удивился, для начала решив, что Ричардсон вообще заснула, но все же подумал, что лучше всего в этой ситуации будет как-то намекнуть на свое существование. Ольсен легонько постучал по стене, стараясь обратить внимание мафиози на себя.

— Я слышала, что ты пришел, Йоханесс, — сладким голосом, медленно растягивая слоги, произнесла Эрика. — Я так рада, что ты сейчас здесь. Я тебя очень ждала, — все на тот же манер продолжила Ричардсон.

Может быть, художник сходил с ума, но ему показалось, что женщина говорила без толики сарказма в голосе. Искренне? Только Ольсен разучился верить в её сладкие речи. Это всё обман, кругом херов обман, ей, наверное, похуй, кто вообще рядом с ней в этот момент времени находиться будет. Йоханесс тяжело вздохнул: и всё равно он искренне и безнадёжно рад, что Адам привёз к Эрике именно его в этот хреновый для неё день. Да, Ольсен половая тряпка, только он и рад, когда эта женщина вытирает об него свои маленькие белоснежные стопы. Признаваться в этом самому себе трудно и отчасти даже стыдно, но мужчина готов быть и носовым платком, и стулом, и ковриком, лишь бы хотя иногда она обращала на него своё внимание.

Йоханесс осторожно подошел к Эрике и присел рядом с ней на диван, внимательно всматриваясь в лицо Ричардсон. Что-то здесь определённо было не так. Женщина, конечно, имела некоторую слабость к алкогольным напиткам (кто её осудит, впрочем?), только всё равно в голове Йенса что-то не сходилось.

— Почему ты молчишь? Ты не ждал встречи со мной? — с ноткой тоски в голосе спросила Ричардсон.

Мужчина прикусил внутреннюю поверхность щеки, пытаясь отделаться от мыслей о том, что сейчас Эрика с н о в а видит перед собой кого-то другого. Она же назвала его по имени, да? Это не галлюцинация была?

Ольсен аккуратно взял руку Ричардсон в свою, и улыбка на её кроваво-красных губах стала ещё шире и ещё нежнее. Мужчина не ощутил ни толики радости: перед ней либо сейчас сидел кто-то другой, либо Эрика сошла с ума окончательно.

— Я очень ждал встречи с тобой, — честно произнес Йоханесс.

Мафиози приоткрыла глаза и посмотрела на своего гостя, все так же искренне радуясь его приходу. Её темные зрачки были настолько маленькими, что их даже крайне трудно было разглядеть в потемневших бирюзовых океанах. Мужчина большим пальцем руки нащупал пульс Ричардсон (на всякий случай) — очень медленный. Эрика тихо засмеялась и перевела взгляд своих блестящих глаз куда-то на стену.

Ольсен невольно прикусил губу, потому что в голову полезли крайне неприятные догадки. Не пахло от Эрики алкоголем, да и на кофейном столике не стояла привычная бутылочка дорого напитка. Зато по поверхности были разбросаны маленькие таблеточки. Мужчина широко распахнул глаза, уставившись на «лекарство» — как он сразу этот пиздец не заметил?!

— Это что такое?! — невольно вскрикнул Йоханесс, крепко сжав руку Ричардсон.

Неужели порезов на руках ей мало, проблем с алкоголем, поцелуев, оставленных стальными пулями? Наверняка ведь знает, к чему это может привести, она ведь не маленькая! Или неужели в мире мафии нельзя без этих стереотипов? Наркотическая зависимость — это обязательная составляющая каждого уважающего себя гангстера? А может, Эрика шла на это... осознанно? Порезы, алкоголь, наркота теперь... всё это звучит совсем не жизнеутверждающе. Ольсен перевёл испуганный взгляд на женщину: а может, она уже не боялась смерти?

— Зачем так кричать? — чуть нахмурила брови Ричардсон. — С головой всё нормально?

Кто бы говорил. Мужчина отпустил руку Эрики и встал с дивана, попытался поднять женщину, но её тело совершенно не хотело шевелиться. Ричардсон не сопротивлялась, предоставляя Йоханессу полную свободу действий, поэтому художник, недолго думая, просто взял её на руки.

— Решил меня украсть, чтобы сделать своей женой? — тихо засмеявшись, спросила Эрика.

— Ты с мужем сначала своим разведись.

Ольсен тяжело вздохнул, раздумывая, как следует правильно поступить. Йоханесс плохо представлял, что нужно делать, но оставлять это так точно не следует. Не врачей же вызывать. Хотя, возможно, в данной ситуации это было бы лучшим решением, жаль, что потом последствий не оберёшься. Ольсену пришлось действовать самым очевидным способом.

— Я разведусь, милый. Ты только попроси. Я вообще его убить могу. Хочешь, а, хочешь? — она снова лениво засмеялась.

— Естественно, — буркнул Йенс в ответ.

— Тогда убью. Ради тебя убью, — Эрика вытянула руку наверх и зачем-то стала изучать пальцами его лицо. Ольсен просто решил не обращать на это внимания — да и некогда было, если честно.

Мужчина ногой открыл дверь в ванную, которая, благо, находилась совсем рядом, после чего зашел туда и осторожно опустил Ричардсон на пол возле унитаза. Выглядело всё, в целом, гораздо лучше, чем можно было ожидать от заброшенного завода, оставалось надеяться, что хотя бы работать тут всё будет. В комнате Йенс нашёл пустой бокал, куда налил воду — нормального цвета, да и вкус обычный. По крайней мере, лучше, чем ничего, а вином её поить — это уже совсем безумие.

— Ну что ты делаешь? Я просто хочу лежать, — слабо возмутилась женщина, когда Йоханесс попытался её посадить, что в принципе оказалось невозможным.

Ольсен приземлился на колени рядом с мафиози, позволив ей тем самым опереться на себя. Эрика вяло обняла Йоханесса и положила ему голову на плечо. Мужчину всего слегка потряхивало от переживаний, только всё это сейчас не имело никакого значения. Опять же, спрашивается, чем в этой жизни вообще занимается Кристиан Эдвардс? Разве не он, как хороший муж, должен следить за тем, чтобы с его драгоценной женой всё было нормально? Хотелось забрать её у этого петуха, чтобы самому заботиться — заматывать бинтами длинные шрамы на запястьях, заставлять ходить по врачам. Эрике нужна ебучая помощь, только почему вокруг неё одни идиоты, которые этого не видят?

Он налил воды в бокал и протянул Ричардсон.

— Пей.

Йенс заправил длинные волнистые волосы за ее маленькие чуть заострённые ушки, после чего стащил с неё маленький пиджачок, обнажая острые плечи и бледные руки, всё ещё изувеченные начинающими заживать шрамами. Никаких бинтов — даже никаких сраных бинтов! Она их хоть чем-нибудь обрабатывает? Ольсену снова стало тошно: ну почему так? Почему это хрустальное создание разрушает себя с особой жестокостью и почему ему дозволено лишь помочь ей в самой малости?! Эрика бормотала что-то себе под нос, но не сопротивлялась и послушно выполняла все приказы Ольсена в силу своих возможностей.

— Тебе придется немного потерпеть, — ласковым голосом произнес мужчина, погладив Ричардсон по мягким волосам.

Эрика понимающе кивнула головой (хотя вряд ли она на самом деле что-то понимала), после чего Йоханесс осторожно вымыл водой её руку.

— Только не бойся, ладно? Тебе станет лучше, — прошептал Ольсен, приобняв женщину свободной рукой.

— Не станет, — она сдавленно засмеялась.

Йоханесс больно прикусил губу, стараясь отогнать неприятные мысли, после чего сжал руку Ричардсон в кулак, оставив только два пальца — указательный и средний. Возможно, эта процедура не была самой приятной, но, кажется, в фильмах делали именно так. Ольсен одним движением заставил Эрику открыть рот, после чего положил на язык два её пальчика, медленно проникая ими все глубже.

Мужчина крепко держал в своих руках волосы Ричардсон и ласково гладил по спине, когда Эрику выворачивало наизнанку. Йоханесса отчасти удивляла её покорность и согласие делать с собой всё это — может быть, остатками своего не до конца отравленного веществами сознания она понимала, что нуждалась в помощи? Может быть, хотя бы крошечная часть Ричардсон хотела, чтобы ей помогли? Эдакая глупость. Ольсен заботливо умывал Эрику и заставлял её снова и снова пить воду. Спустя время даже показалось, что женщина медленно начала приходить в себя. Зрачки в её прекрасных бирюзовых глазах начали увеличиваться, взгляд перестал быть таким равнодушным и рассеянным. Умывшись с помощью мужчины в очередной раз, Эрика вдруг вцепилась в его плечи и уткнулась лбом в грудь, тяжело вздыхая. Она или не могла заплакать, или не хотела, чтобы сохранить остатки своей гордости. Женщину всю слегка трясло, словно бы у неё поднялась высокая температура. Йенс тяжело вздохнул и поднял её на руки, чтобы отнести обратно на диван. На спинке висело покрывало, которым Йоханесс бережно накрыл Эрику. Она обняла подушку и пустым взглядом уставилась в пол.

Мужчина всё ещё не совсем понимал, в каком состоянии находится Ричардсон и о чём думает. Может, она злится, что помешал веселью. Но Йенса всякий раз одолевала невыносимая тревога и безумный страх, когда он задумывался о ситуации. А как часто? А бывает ли с ней кто-то рядом в такие моменты? А вдруг рядом будет кто-то не тот? Какую же невыносимую боль носит в сердце Эрика, раз пытается уничтожить её хотя бы на время такими мерзкими способами?

Йоханесс налил в найденный в одном их шкафчиков кувшин воды и притащил к дивану, чтобы женщина могла попить, если ей станет хуже. Заодно он взял с кофейного столика рассыпанные таблетки, чтобы нахуй смыть их в унитаз. Ричардсон даже не пошевелилась — продолжала пустым взглядом смотреть в пол. О чём она, чёрт подери, думала? Как заглянуть в чужую голову и прочитать чужие мысли? Как понять человека, который не хочет, чтобы его понимали?

Но хотела ли она быть спасённой? Возможно ли вообще её спасти? Может, она не сопротивлялась просто из-за банального равнодушия — может, ей уже глубоко наплевать на свою судьбу? Дело не в том, что Эрика доверяла Йенсу или верила, что он не сделает ей плохо, ей просто было плевать. Хоть убьёт пускай. Сердце в груди заныло от боли. Почему? На прекрасном лице никаких эмоций, сплошная пустота — вряд ли она сожалеет об этих сраных таблетках так же, как точно не сожалеет о порезах на руках. Женщина, которую он любил до бесконечности, хотела умереть. Искала миллиарды способов, отравляющих её жизнь, словно хотела умереть, но боялась или не могла сделать это в один миг, поэтому разрушала себя медленно и мучительно.

Эта маленькая сильная женщина с потухшим взглядом, эта маленькая сильная женщина, которая вселила в него веру в мир, надежду и, наконец, любовь, каждый день лавировала между жизнью и смертью. Как часто вам, блядь, приходится думать, что любовь всей вашей жизни может в совершенно случайный момент наложить на себя руки? Как часто вам приходится видеть порезанные руки и ломать голову, почему так произошло? Как часто вам приходится заботиться о любимом человеке, который решил наглотаться наркотиков?

Он уткнулся ей лбом в колени и заплакал. Эрика дернулась, но спустя пару мгновений её маленькая ручка в успокаивающем жесте провела по его волосам.

— Не нужно. Всё хорошо, — пробормотала Ричардсон.

— Ну почему же, почему так, Эрика? Моя милая Эрика, — в истерике шептал мужчина. — Почему ты так ненавидишь жизнь?

— Йоханесс, — в её голосе проскользнула улыбка. — Скажи, все мужчины такие очаровательные, когда плачут, или только ты?

Ольсен тяжело вздохнул. С ней бесполезно говорить о серьёзных вещах. Смеётся, корчит из себя жестокую и безумную, а потом, находясь в полном одиночестве, режет свои руки в мясо.

Йенс понял сам для себя, что уже и не так важно, с кем Эрика живёт, кого любит, кого видит перед собой вместо Ольсена. Да хоть президента. Обида, горящая в сердце ранее, потухла. Про всё можно забыть, лишь бы она была жива, лишь бы перестала убивать себя.

•••

Старенькая дверца тихо скрипнула, и Оливер поморщился, чувствуя себя самым плохим в мире шпионом, который спалился в самом начале, причём на сущей ерунде. Но на этом звуке всё прекратилось: может, обошлось? Парень распахнул дверь пошире и неуверенно просунул голову в проем. Зря паниковал, в комнате вообще никого нет. Сначала Оливер расстроился: отец опять не сообщил о своем уходе и просто исчез куда-то среди ночи. Разве так можно поступать? Почему он думает, что Олли никогда не в курсе? Считает совсем маленьким ребёнком? Вот где он? Что с ним? Однако обида почти тут же сошла на "нет", уступив место щекотливой тревоге. Если отца нет, значит, юноша может осуществить задуманное, не волнуясь о том, что останется замеченным. Кажется, даже если не убрать улики преступления, отец всё равно ничего не заметит: слишком сильно уж он увлечён чем-то другим. Казалось бы, Оливер должен радоваться — можно влезть в чужую личную жизнь и сделать вид, что ничего не знаешь, однако юноша очень боялся того, что может сейчас узнать.

Впрочем, он уже не мог поступить иначе. Сомнения и недоверие росло в груди, от неопределённости и отсутствия конкретики уже становилось дурно. И если сначала Оливер считал, что это плохая идея, что потом не сможет избавиться от чувства вины перед отцом, но сегодняшний день стал последней каплей. Лекса в школе была никакой. Она, лучезарная, яркая, солнечная, сегодня была мрачнее грозовой тучи, плохо слушала на уроках и постоянно находилась где-то в своих мыслях. Оказалось, её страхи развода куда более реалистичные. А Оливер всё никак не мог забыть странного нежно-обреченного взгляда, которым отец провожал миссис Эдвардс. Может, мальчик всего лишь надумывает, может, нет. Лекса переживает, что у матери есть кто-то другой, конечно, Оливер не стал ей рассказывать о своих наблюдениях. Он не расскажет, даже если они подтвердятся. И не ради неё Расмуссен на цыпочках, будто бы отец не уехал, подошёл к комоду, стоящему в гостиной, опустился на коленки и выдвинул полку. Не ради неё, а ради собственного успокоения. Олли ещё не решил, что будет делать с правдой, кроме того, что обязательно её сохранит в тайне.

Стопка неаккуратно сложенных рисунков. Одни помяты и развёрнуты, другие разорваны и заново заклеены. Всё это определённо принадлежит нестабильной творческой личности, которая тяготеет к искусству, но ненавидит, когда творит его сама. Оливер любил рисунки отца, правда, рисовал он редко. Раньше. В детстве можно было уговорить помочь с открыткой в садик, даже с уроками рисования, которые Олли совсем никак не давались. Йоханесс ворчал и сопротивлялся, но всё равно сдавался и шёл на поводу. Мальчик видел в доме дедушки и бабушки его старые рисунки — почему-то всегда отложенные в самый дальний угол чердака, будто бы они не имеют никакой значимости. Красивые. В садике Оливеру все дети завидовали, когда видели притащенные открытки, признаться честно, юноша до сих пор их в тайне хранит.

И теперь, спустя столько времени, отец снова взялся за карандаш. Это могло показаться очень странным, и в голове постоянно проскальзывали слова Лексы о том, что Йоханесс просто влюбился. А с любовью пришла и муза.

Только кто эта муза? Эльфрида? Ерунда какая-то получается, ладно отец, но милая тётя Фрида не похожа на ту, кто будет встречаться одновременно с двумя мужчинами, да и она постоянно говорит о дяде Гловере, когда приходит. Бессмыслица. Невзаимно? Оливер всё равно не мог в это поверить. У отца было много странных женщин раньше, Эльфрида вообще не похожа ни на одну из них, да и дружат они давно.

Юноша вздохнул. Хотелось потянуть ещё немного времени, только куда уже? Он вырыл из комода огромную стопку рисунков и кинул их на пол. Пришлось включить настольную лампу на кофейном столике, без неё слишком темно. Оливер неохотно взял первый попавшийся рисунок. Все, что на нём было изображено - большие женские глаза бирюзового цвета с длинными чёрными ресницами. На следующем - аккуратные женские ручки. Девушка со спины с волнистыми рассыпанными волосам и. Олли нетерпеливо перелистывал рисунок за рисунком, осознавая, что отец, видимо, не просто влюблён, он одержим этой женщиной!

Наконец, на одном из рисунков предстала она во всей красе. Невероятная, прекрасная, удивительная. Точеные черты лица, глубокий взгляд, длинные волосы. Бросалось в глаза то, с какой-то осторожностью и с каким трепетом на бумаге была изображена женщина. Художник вложил в рисунок не просто свой талант, а свою любовь.

Оливер отбросил бумажный листок в сторону. Он был уверен на сто процентов, что женщина с рисунка - это миссис Эдвардс. То есть ему не показалось? Ему не привиделся нежный взгляд отца и глубокая растерянность на лице? И кардиган на ее плечах не был случайностью. Отец Оливера был влюблён в маму Лексы.

Мальчик схватился за голову. Правда ошарашила его куда сильнее, чем можно было ожидать, несмотря на то, что отчасти Олли даже предвидел такую развязку. Конечно, юноша ничего не скажет Лексе, только вот как сложатся обстоятельства дальше? Что будет, если подруга сама узнает правду? А какова правда? Насколько близки их родители? Как вообще это могло произойти? Дурацкие совпадения!

И что теперь? Оливеру нужно будет пытаться убедить Лексу, что ее мама не изменяет ее папе?

Расмуссен принялся запихивать все рисунки обратно в комод. Пускай сами разбираются.