Под властью отчаяния. Химера

Ты — единственное море,
в котором мой инстинкт самосохранения
равен нулю...
И когда я в тебе тону,
то с улыбкой иду ко дну.

© Владимир Ток

Итальянская кухня всегда славилась своим разнообразием, а итальянцы — серьёзным и трепетным отношением к еде. Многообразие блюд, различные праздники с сезонными изысками. Не даром набирают популярность итальянские ресторанчики, ведь в них что-то вкусное может найти даже самый привередливый гурман.

Кристиан ранее никогда не увлекался итальянскими рецептами, но Эрика, выросшая в руках ярых приверженцев традиций, оказалась очень щепетильной в вопросах еды. Она предпочитала вообще не есть, чем есть то, что её хотя бы немного не устраивает. Слегка подгорело? В мусор. Чуть-чуть пересолено? Ешьте сами. Яблочный пирог казался ей странным, а макароны с сыром заставляли ужаснуться. Более того, Эрика вообще была дамой крайне свободолюбивой, застать её дома можно далеко не всегда, очевидно, что и есть она предпочитала где-то в другом месте.

А Кристиан мечтал о своей идеальной американской семье. В идеальной американской семье хотя бы ужинать должны за одним столом. Может быть, даже с небольшим количеством крепкого дорогого вина, которое Эдвардс выбирает с собой щепетильностью. Обсуждают вместе новости и громко смеются. Во главе стола обязательно должен сидеть он — как мужчина, рядом — любимая жена и, конечно же, красавица-дочь, на неё похожая. Да и готовить-то в идеале должна женщина, как то было, например, в семье родителей Криса, но чёрт с ним. Он был готов пойти на жертвы ради мечты.

И шёл на жертвы, кстати, очень часто. Когда простил выходку Эрики на их собственной свадьбе. Когда закрыл глаза на то, что жена не хочет брать фамилию мужа. Когда чуть ли не каждый день выслушивал насмешки отца. «Каблук. Мой сын каблук». Но Кристиан всё равно считал себя лучше родителя. Он ведь, объективно, и добился куда большего. Эрика Ричардсон — единственная внучка бывшего дона Манфьолетти, которая и сама теперь переняла родовой титул, жгучая и страстная итальянка с твёрдым характером и горящими глазами, властная, сильная, умная, хитрая — Крис всегда мечтал именно о такой жене. В то время как его собственная мать была буквально безвольной куклой. Гадость. Благодаря связи с Эрикой и, разумеется, своим великолепным способностям и талантам, Кристиан и сам смог достичь высокого положения. Джонатан Эдвардс «дослужился» до капореджиме, в то время как его сын был правой рукой главы мафии. Ну и её мужем, соответственно.

В общем, Кристиану было глубоко насрать, что думает отец о его жизни. Он гордился собой и своими успехами и всегда стремился к тому, чтобы достичь большего, стать лучшей версией себя. Для Эдвардса всегда было важно одно: создать своими собственными руками идеал. Он сильный и умный мужчина, разве есть в мире хоть что-нибудь, с чем не сможет справиться? Свою семью Кристиан тоже обязательно сделает идеальной — статуи изначально похожи всего лишь на грубые куски камня, но постепенно, с каждым движением, с каждым осторожным отсечением лишнего материала они становятся шедеврами, произведениями искусства. Эдвардс тоже отсекал. Осторожно, вымерено. Часть отсекал от жены, часть от дочери, часть, разумеется, и от самого себя. Всё справедливо — никакого подвоха.

Отец с детства талдычил, что мужчина не станет заниматься женскими обязанностями — то есть домом. Но если мужчина — эталон, то разве не будет он готовить лучше жены? Конечно, уборка и прочий бред Кристиана не волновала, этим занимались горничные. Однако ужин мужчина, лелеемый своей мечтой, всегда брал на себя. Эрике угодить трудно, почти невозможно, но не даром Эдвардс учил итальянские рецепты, исполняя их тысячи раз, чтобы набить руку, чтобы подобрать идеальные граммовки, чтобы заставить эту неблагодарную дрянь, наконец, сдержанно улыбнуться и произнести простое слово: «Спасибо».

Кристиан так устроен. Он не успокоится, пока не добьётся идеала, это фактически его жизненное кредо. Цель. Достичь идеала во всём. Однажды он добьётся того, что каждый ужин будут проводить вместе, за одним столом. Есть и расхваливать блюдо, ликовать тому, насколько им обеим повезло с главой семьи. С ним. С Кристианом.

Эдвардс ведь действительно хорош. Во многом ему нет равных. Внешне прекрасен, много раз его сравнивали с самим Аполлоном. Золотистые длинные волосы были похожи на шёлк, мужчина всегда тщательно о них заботился, переживая из-за каждой выпавшей волосины. Черты лица спокойные, немного заострённые, приятные на ощупь. Аккуратная ухоженная бородка добавляет образу лёгкого бунтарства, а прозрачно-голубые глаза, наоборот, строгости. К выбору одежды Кристиан тоже подходит крайне серьёзно. В его гардеробе были лишь костюмы и рубашки светлых тонов. Бежевый, серый, очень редко — немного фиолетового и изумрудного. Его стилем восхищались, постоянно спрашивая, где брали ту или иную вещь. Чаще всего Эдварду одежду шили именно под заказ по эксклюзивным эскизам. Потому что никто в этом мире не имеет права даже подражать Кристиану. Он такой один. Он уникален.

Он умный и хитрый, изворотливый, способный выпутаться из любой ситуации, способный навести ужас и заставить себя уважать. В мафии Кристиана действительно бояться и слушаются беспрекословно, недаром многие думают, что главой должен стать именно он, а не какая-то баба. Только и Эрика не какая-то там баба. Из всех женщин на свете лишь она одна достойна была стать его женой. Ричардсон прекрасная глава мафии, и Крис готов следовать за ней. До конца жизни. Ведь они вместе — самая идеальная на свете пара, они как Инь и Янь, дополняют друг друга безоговорочно, в обществе давно уже говорят, что ни с кем и никогда Эрика не смотрелась так хорошо, как с Кристианом. Она любит чёрный, он — белый, она маленького роста, он — высокий, она вспыльчивая и смертоносная грозовая буря, он — леденящий душу и тело беспощадный хладнокровный мороз. Разные настолько, что на противоположных крайностях находятся, но в этой разности красота и гармония. Потому что там, где не хватает Эрики, всегда есть Кристиан, там, где мало у Кристиана, много у Эрики.

Она единственная женщина на всём белом свете, за которой Эдвардс будет следовать, которой готов подчиниться. Ни одна блядь к себе такого отношения не заслужила, только Ричардсон — эта безумная беспощадная женщина. Никому бы Крис не простил холодной насмешки, стальной угрозы, показательного равнодушия и, разумеется, измены. Эдвардс был высокого мнения о себе, а измена — плевок в лицо.

Эрика была сложнее среднестатистической женщины. Она изменяла не по любви, не из-за того, что действительного считала кого-то лучше. Это была издёвка, игра, желание довести и вывести — Эрика обожала испытывать чашу терпения Кристиана. Именно из-за этого даже не пыталась скрывать факт наличия других мужчин в своей жизни. А ещё — желание найти «запасной аэродром». Ричардсон чувствовала себя уязвлённой, когда за спиной не было кого-то ещё, к кому можно было сбежать. Крис бесился, но принимал, в конце концов, он не имел права не соблюдать правила этой ебанутой игры. Эрика нужна была ему чересчур сильно, эта охуительная женщина не достанется никому на свете. Пускай многочисленные любовники надеются, что она рядом с ними, но только Кристиан знал действительный расклад вещей: Эрика его и только. Он стал её мужем. Он заполучил ценнейший трофей.

Впрочем, Крис сумел найти иные рычаги влияния. Да, он не может сказать ничего жене, но её мужикам... перегибает палку — летит нахуй, строит из себя хуй знает кого — летит нахуй, претендует на большее — летит нахуй. Пускай Ричардсон смеётся в лицо и буквально кидает алую тряпку перед рогами быка, Кристиан знает, что никогда и никого лучше Эрика не найдёт. Потому что никто её такую больше не вытерпит.

Никто не станет следовать за ней, словно цепной пёс, никто не станет жалеть и утешать, выслушивая нытьё, никто не станет успокаивать и перебинтовывать раны и шрамы, никто не станет покорно проглатывать все обидные слова, никто не станет терпеть её блядство. Кристиан — самый лучший вариант для этой женщины, может быть, они оба больны, но больны друг другом и рядом друг с другом — так будет всегда и вечно.

И никто на свете его, Кристиана, не заменит. И ни к кому на свете она, Эрика, не уйдёт. Даже если то будет какой-то охуевший в край художник, смеющий рисовать портреты драгоценной жены. Даже если это творец с длинным языком, умеющий красиво ссать в уши и верящий в силу ебучей любви. Эрика его жена, считайте — его собственность. И Крис её не отдаст, не отдаст, будет бороться, рвать и вырезать — но не отдаст!

— Пап, у тебя всё хорошо? — раздался недоумённый голос дочери.

Кристиан несколько раз моргнул и понял, что филе цыплёнка, которое собираться отбить, уже порвалось под тяжёлой рукой. Он тихо засмеялся и отложил молоток, выкидывая ошмётки уродливого мяса. Такое на стол не пойдёт.

— Да, золотце. Просто задумался, — мягко отозвался Эдвардс.

— Ты так стучал... я думала, ты тумбочку сломаешь, — она хмыкнула и сложила руки на груди, опираясь плечом о стенку.

Дочь была совершенно не такой, как мать. Во внешности, конечно, девочка переняла множество изюминок своих прекрасных родителей, но характер, в отличие от характера Эрики, отличался задорностью, сговорчивостью, лаской и, при всём при этом, твёрдостью. Будь сама Ричардсон хотя бы на немного такой же... впрочем, нет, так было бы скучно.

— Представлял своих должников, да?

— Читаешь меня словно открытую книгу, золотце, — улыбнулся мужчина, после чего принялся отбивать другое филе, но уже с большей осторожностью. Сегодня ужин обязательно пройдёт идеально, и он заставит жену поесть. Она как раз была дома.

— А можно мне немного погулять после ужина? — девушка сцепила ладони за спиной и подняла молящий взгляд на отца. Кристиан усмехнулся.

— Ты же знаешь, что я никогда не против. Молодость — время, которое нужно тратить на глупости. Но мама меня уничтожит, если посмею дать согласие, не спросив её мнения, — вздохнул Эдвардс. — Не уверен, что она согласиться.

— Ну да, конечно, уже ведь поздно, — дочка насупилась и сложила руки на груди. Хмурится так же, как мать. Крис усмехнулся. — Пап, скажи ей! Я уже не маленькая, мне нужно больше свободы!

— Мама просто беспокоится за тебя, ты же знаешь, — мужчина сложил отбитое филе на сковородку для обжарки, после чего подошёл к девушке и обнял её, успокаивающе поглаживая по спине. Она тут же ответила на объятия, прижимаясь ближе.

— Она контролирует меня, а не беспокоится, — фыркнула дочь. — Она всё ещё считает, что я маленькая.

— И это совершенно нормально, ты всегда будешь маленькой в её глазах, — хмыкнул Эдвардс.

— Это не нормально! Я хочу быть взрослой в её глазах! Вот почему ты относишься ко мне как ко взрослой, а она — нет?!

Кристиан в ответ лишь легко рассмеялся, после чего вернулся к плите, переложив филе в сковороду с соусом, чтобы протушить мясо.

— Потому что взрослой делают тебя поступки, а не возраст, Сесилия, — раздался холодный голос спускающейся по лестнице Эрики. — И сейчас ты ведёшь себя как маленькая капризная девочка.

Эдвардс изогнул губы в довольной ухмылке. Жена казалась очень раздражённой и нервной, она, спустившись, тут же подошла к кофейному столику, мельком оглядела все документы, ругнулась на итальянском, подошла к шкафу и стала открывать все дверцы и полки, выискивая, видимо, какую-то очень важную потерянную вещь.

— Что-то ищешь, моя королева? — покорным тоном спросил Кристиан, переворачивая мясо, но жена даже и бровью не повела.

— Почему это я веду себя, словно маленькая капризная девочка? — вспыхнула Сесилия, топнув ногой.

— Ну хорошо. Скажи мне: сколько уроков ты прогуляла на этой неделе? — проскрипела сквозь зубы Эрика, бросив на неё разгневанный взгляд, продолжая при этом рыться в шкафах.

— А сколько раз ты была на моих родительских собраниях? — парировала девочка.

— На твои собрания ходит отец, а у меня работа — ты это знаешь. Учёба — это твоя работа. Не выполняешь работу — не получаешь деньги, логично? — раздражённо бросила Ричардсон.

— Моя королева, нет ничего страшного в том, что наша девочка пропустила несколько уроков, — встрял Кристиан.

— Долго ещё ты будешь поощрять её разгильдяйство и нежелание брать ответственность за свои поступки? — она отошла от шкафа и повернулась лицом к мужу, испепеляя его гневным взглядом. — Если тебе плевать на её жизнь, то это не значит, что мне плевать, так что не лезь!

— Как ты можешь говорить, что папе плевать? — закричала Сесилия. — Он всегда рядом, он всегда поддерживает меня, всегда защищает, это тебе плевать! Иногда я вообще сомневаюсь, что ты моя мама!

Девочка ещё раз топнула ногой, после чего резко развернулась и быстрым шагом направилась прочь из комнаты. Женщины рода Манфьолетти — что с них взять? Кристиан усмехнулся, а затем перевёл взгляд на Эрику. На жене не было лица. Она побледнела и пустым взглядом смотрела в сторону, куда ушла дочь. Эдвардс чётко осознал, что судьба захотела дать ему шанс. Он медленно подошёл к Ричардсон, пока та была в трансе, и осторожно положил руки ей на плечи.

— Моя драгоценная, ты же понимаешь, что это просто подростковый возраст? — мягко произнёс Кристиан. — Давай присядем? Я приготовил цыпленка Парминьяна и картофельные ньокки.

Ричардсон хлопнула несколько раз глазами, а затем перевела взгляд на мужа. Она застыла в таком положении на несколько секунд, а потом сбросила с себя его руки и, словно ошпаренная, отпрыгнула назад.

— Пошёл ты в Неаполь со своим Парминьяном и ньокками! — плюнула Эрика. — Ты постоянно делаешь это: ты настраиваешь нашу дочь против меня! Я тебя ненавижу!

Она бросилась по лестнице в сторону своей спальни, а Кристиан раздражённо цокнул языком. Он победил и проиграл одновременно. Мужчина рывком стащил с себя фартук и направился следом за женой. Невозможно вспыльчивая и безумная, но в такие моменты её одной оставлять было нельзя. Кристиан знал Эрику со своих жалких четырнадцати лет, он мог заключить пари с любым человеком на земле, то знал её лучше всех остальных. Все заморочки, все потаённые мысли. Кристиан умел спокойно относиться ко всему происходящему в их доме, а эти стены, наверное, повидали множество неприятных сцен. Ссоры, крики, истерики, кровь, алкоголь, измены и боль — Эдвардс вокруг себя воздвиг непроницаемую броню. Всё держится здесь именно на нём — на его крепких плечах. А значит, нужно уметь брать себя в руки. Очевидно, что Эрика развалится на части, если рядом с ней не будет её заботливого внимательного мужа. Очевидно, что Сесилия сойдёт с ума без его чёткого, но не навязчивого контроля.

Дверь в спальню, как можно было ожидать, оказывается заперта. Крис усмехается и достаёт из кармана пистолет, который всегда носил с собой, проверяет, есть ли в нём патроны — конечно же, есть.

— Моя королева, я прострелю замок, если ты сама не откроешь мне дверь.

Эрика даже не шелохнулась за дверью. Кристиан криво улыбнулся: разумеется, он ожидал именно подобного результата, слишком хорошо уже успел выучить все повадки и привычки Ричардсон, но всё равно каждый раз надеялся и верил, что однажды жена подчиниться, однажды жена поддастся ему, перестанет брыкаться и кусаться, выдумывая угрозу. Глупо отрицать, что Кристиана вообще-то привлекала её непокорность, но Эрика не считалась с ним всегда. Никаких исключений.

— Ну что ж. Тогда прости меня, любимая, за испорченную дверь.

Кристиан сделал шаг назад и направил дуло пистолета на замок, после чего сделал несколько оглушающих и громких выстрелов. Ему было глупого наплевать, напугают ли громкие звуки дочь — должна уже была, в конце концов, привыкнуть. Более того, Эдвардс не отрицал возможности, что Сесилия уже сбежала из дома. На эмоциях она любила творить глупости. Как мать.

Несколько выстрелов — и дверь покорно открывается, приглашая мужчину в спальню, которую он делил с женой. Разумеется, Эрика была здесь. Он быстро заметил её сидящей на полу и дрожащей в мелкой конвульсии. Жена закрыла лицо руками и никак не реагировала на внешние раздражители. Сейчас она напоминала прекрасную статую. Длинные волнистые волосы спадали на худую ровную спину, на обнажённую бледную кожу, на острые плечи, тонкую шею. Прятали за мягкой ширмой голубые глаза, длинные ресницы, пухлые губы и даже её крошечные пальцы, запутавшиеся в тёмных локонах. Шёлковый халат волнами спадал на пол. Она сидела на коленях и не реагировала. Молчала. В полной темноте, освещаемая лишь слабым светом восходящей луны, что протягивала свои руки из окна, чтобы приласкать нежную кожу Эрики.

Кристиан вдруг ощутил слабый укол ревности. Всё вокруг пыталось отнять у него его драгоценную жену. Верную подругу, страстную любовницу, колыхающую пустоту в сердце. Подчас он испытывал сильнейшее желание запрятать Ричардсон в тёмном подвале, никогда не выпускать — запереть навсегда. Чтобы больше никто не видел её восхитительной красоты, чтобы больше никто не смел думать о ней, мечтать, предоставлять, любить. Чтобы никто к ней больше не прикасался.

Но Эрика потухнет. Засохнет, как некогда прекрасная роза, срезанная с куста. Она не сможет без чужого внимания, не сможет жить, если ею перестанут восхищаться. И Кристиан это знал, а потому терпел, сжимая зубы и срывая злость на жалких пленниках. Украшая свои руки кровью, пытаясь заглушить боль любыми доступными ему способами, лишь бы не навредить Эрике.

Он подошёл к окну и зашторил штору, едва не сорвав её — слишком уж резким получилось движение. Затем подошёл к жене и опустился рядом с ней на колени, обнимая за плечи и нежно целуя в щёку.

— Я здесь, родная, я рядом, — тихо прошептал он. — Ты никогда не будешь одна. Клянусь тебе, Эрика. Я никогда не оставлю тебя. Никто не сможет нас разлучить, я всегда буду с тобой, — Кристиан поцеловал её в макушку, а затем зарылся носом в волнистые волосы, вдыхая свежий запах роз. — И я знаю, что тебе нужен только я. Ведь так, моя королева? Только ты и я, — он слегка понизил голос, — и никакой художник не посмеет снова разрушить наше счастье.

•••

— Так.

Йоханесс сидел на коленях перед низким кофейным столиком с шатающейся ножкой и сосредоточенно раскладывал купюры по поверхности отдельными стопками. Оливер также на коленях сидел напротив и покорно исполнял каждый приказ отца. В руках юноша сжимал огромную причудливую копилку в виде дурацкой свиньи с косоглазием.

— Это за свет, — мужчина отсчитал несколько купюр и отложил их в сторону, после чего чирикнул в блокноте ручкой. — Счёт сюда гони.

Юноша покорно протянул отцу желтоватую бумагу с коммунальным счётом из стопки, расположенной на полу (на кофейном столике не хватило места). Йенс положил листок на только что отложенные долларовые купюры.

— За этот месяц? Ты проверил? — Ольсен указательным пальцем поправил очки, бросив на сына внимательный взгляд.

— Да, я проверил, — Оливер кивнул головой.

— Заебись. Кажется, со счетами на этот месяц мы разобрались, — он снова заглянул в свой блокнот и довольно щёлкнул пальцами одной руки, в другой всё ещё сжимая исхудавшую пачку денег. — Так. Осталась аренда, — Йенс перевёл взгляд на оставшиеся доллары и, тяжело вздохнув, принялся отсчитывать необходимую сумму, после чего и её отложил в сторону. — Конверт сделал?

Оливер энергично закивал головой, после чего поднял с пола белый аккуратно сложенный собственноручно конвертик и протянул отцу.

— Красивый. Молодец, — похвалил Ольсен, и юноша смущённо улыбнулся. Мужчина сложил деньги за арендую плату в конверт и протянул его обратно сыну: — Когда эта пизда завтра припрётся — передай ей. Ну как обычно.

Мальчик снова кивнул. Из-за того, что Йоханесс часто возвращался домой поздно или работал в вечерние смены, а не дневные, Оливеру иногда приходилось самому разбираться с арендодательницей в день оплаты жилья: отдавать деньги и отчитываться за состояние дома. Первые разы интровертному мальчику было страшно, но сейчас он уже привык, да и арендодательница относилась к нему хорошо, даже жалела бедного ребёнка и его отца, которому приходилось работать днём и ночью, чтобы оплачивать дом в дыре мира. Более того, Оливеру нравилось доверие папы, в подобных ситуациях он чувствовал себя взрослым человеком, который способен быть ответственным и решать взрослые проблемы.

— Много уроков завтра?

— Нет, я к четырем уже буду дома. Как раз успею.

— Заебись. Я только к восьми буду. Ты в комнате прибрался?

— Да, пап.

— Полы мы вымыли, плиту отдраили, ванну тоже, — он задумался, прикусив нижнюю губу, — всё же сделали, да? Не до чего же доебаться?

— Пап, она никогда ничего плохого про нас не говорила, а ты каждый раз волнуешься перед её приходом, — тихо засмеялся Оливер. — Даже продуктов купил почти целый холодильник, чтобы она не подумала, что ты меня не кормишь.

— Смеешься, да? Смеешься над отцом? — заворчал Йоханесс. — Маленький засранец! Не нравится — можешь не открывать холодильник.

— Да я просто шучу!

— Шутник нашёлся. Вы посмотрите, — мужчина махнул рукой, пока Олли продолжал тихо посмеиваться. — Так, не сбивай, прекрати угорать. Это на жрачку, — он снова отложил небольшую пачку денег на край стола, а юноша вытянул с пола красный бумажный конвертик и сложил эту сумму в него. Йоханесс снова что-то чирикнул в блокноте. — А это то, что осталось, — последние купюры, наконец, оказались на столе. Теперь руки мужчины, как и его кошелек, были пусты. — Вынимай дно копилки.

Оливер вытянул донышко копилки за специальный рычажок, и монетки посыпались на кофейный столик. Получилась целая горстка. Йоханесс принялся внимательно отсчитывать оставшиеся деньги, после чего, убедившись, что всё сделал правильно, бросил на сына удовлетворённый взгляд.

— А в этот раз больше получилось, чем в прошлый, — огласил он результаты подсчёта.

— Ура! — Олли довольно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся, пока Йоханесс вытащил из пола одну из самых скрипучих дощечек, за которой прятался тайник с деньгами — небольшая шкатулка, куда мужчина и сложил оставшиеся деньги. — Я думаю, мы скоро уже переедем, — с гордостью хмыкнул юноша.

— Если я на работе этой не сдохну, — прокряхтел мужчина, вновь запихивая дощечку на место.

— Папа! — возмущённо хмыкнул Олли.

— Ну прости-прости, — он ударил кулаком по дощечке, наконец, полноценно вправив её в пол, затем записал получившуюся сумму на отдельной странице в своём блокноте. — Так, короче, мы вроде со всем закончили. Счета завтра оплачу, с бабкой ты разберёшься, — Олли кивнул головой. — Ужинать будем?

— Ты сказал мне не открывать холодильник, — юноша хитро улыбнулся.

— Какой ты противный, Оливер, — хмыкнул Йоханесс. — Ладно. Хер с тобой. Я сам приготовлю ужин.

— Только я угольки есть не буду.

— Не издевайся, я не настолько плохо готовлю! Засранец. Какой ты засранец. Кто тебя таким воспитал, а?

— Ты!

— Не правда. Я не мог так плохо тебя воспитать.

Ольсен поднялся на ноги, потирая коленки, затекшие после долгого сидения на полу. Попутно он размышлял над тем, какой отравой следует накормить сына сегодня вечером. В смысле, не отравой, а... да, блядь, Йенс никого травить не собирается! И нормально он готовит! Не идеально, но приемлемо. И вообще. Нехуй жаловаться.

Последние несколько дней у Йоханесса было подозрительно хорошее настроение. Честно говоря, его и самого подобный расклад пугал, что уж тут говорить про Оливера, который на отца подчас косился, как на умалишённого. Мужчина пытался убедить себя не радоваться раньше времени, но, серьёзно, как разум вообще может в чём-то убедить сердце? Тупое наивное сердце, которое билось в миллиарды раз быстрее, стоило только вспомнить любимый образ. Вспомнить, как она любовалась каким-то жалким клочком бумаги. Вспомнить, как прижималась ближе, пытаясь согреться в объятиях. Вспомнить, как просила нарисовать ещё.

Кстати, об этом. Ольсен чувствовал себя дураком, но вдохновение заполоняло разум. Он рисовал дома, рисовал ночью, рисовал даже на работе, когда выдавалась свободная минута. Иногда, конечно, накатывало особенное настроение для каракуль какого-нибудь дурацкого пейзажа или натюрморта, но чаще всего он рисовал её. Прятал рисунки в шкафу с одеждой, потому что больше всего на свете боялся, что кто-нибудь на них случайно наткнётся. Олли в этом доме жил и мог свободно открывать любой ящик, да и Эльфрида обычно не церемонилась, когда шарилась по полкам и сетовала на то, что в этом «бермудском треугольнике» найти что-то необходимое невозможно. Йенс прятал рисунки, как свой самый грязный секрет. Как в детстве, когда от матери сигареты ныкал под дощечкой в полу. Правда, отец их потом всё равно нашёл. Хуево было. Или как когда после очередной полуночной прогулки пытался притворяться трезвым, пока миссис Ольсен допытывала сына какими-то тупыми вопросами.

Нет ничего такого в том, что он, взрослый мужчина, влюбился. У взрослых мужчин часто бывают женщины — и это нормально. Никогда раньше Йенс так не парился из-за того, что его могут запалить рядом с бабой. Всё, что могла сделать Эльфрида — придумать идиотские шутки. Всё, что мог сделать Оливер — смутиться и закатить глаза.

Но все женщины из прошлого, с которыми Ольсен когда-то проводил время, — это совершенно другое. Эрику не хотелось никому показывать и открывать. Отчасти потому что Йоханесс понятия не имел, в какую сторону движутся их отношения. Разумом пытался себя убедить в том, что Ричардсон изначально заключила их в весьма чёткие рамки, но сердце свято верило в то, что Эрика может оттаять. Более того, ему уже казалось, что она тает. Закованная во льды Снежная королева училась улыбаться. Кто сказал, что у Йенса не может быть даже и надежды? Эрика сложный человек со сложной судьбой, но Ольсен будет аккуратным. Она радовалась дурацкому рисунку, словно ребёнок. Она улыбалась. Она прижималась к нему. Разве стала бы Эрика звать именно Йенса, если бы не испытывала к нему малейшей симпатии?

В дверь кто-то постучался. Сначала тихо, всего пару раз, затем буквально стал ломиться. Ольсен тяжело вздохнул. Если честно, то он уже догадался, кто стоит за дверью. Оливер принялся аккуратно складывать всё разложенное на кофейном столике, пока отец отправился впускать непрошенного гостя.

— Чё припёрлась? Дома не сидится? — проворчал Йоханесс, недовольно оглядывая Эльфриду, которая сжимала в руках плетёный пакет. Он встал прямо в проходе таким образом, что девушка никак не могла войти — мужчину с места точно столкнуть силёнок не хватит.

— Может быть, я не к тебе, — прищурилась Пауэлл. — Пусти.

Йенс хрипло рассмеялся, но всё же пустил подругу в дом. Особенно благоприятным его настрой стал, когда Фрида чуть приподняла пакет и слегка его покачала, вызывая тем самым весьма приятный звон находящихся там бутылок.

В дома Эльфрида давно уже чувствовала себя хозяйкой на правах единственной особи женского пола, которой был разрешён сюда доступ. Она уверенно прошла на кухню, махнув рукой Оливеру, положила свой пакет прямо на стол и принялась разбирать.

— Всё, что я хочу после сегодняшнего дежурства — напиться, — объявила Эльфрида, доставая из пакета бутылки пива.

— А твой благоверный против не будет? — издевательски фыркнул Йоханесс. — Вообще-то мне завтра на работу.

— Когда тебя это волновало? — она слегка приподняла бровь.

— Резонно, — сдался мужчина. Ладно, если честно, он всего лишь притворился, что может быть против этой затеи. Когда дело касалось пива, Ольсен по определению был «за».

— Олли, иди сюда! — позвала Фрида, и как только мальчик появился на кухне, она кинула ему плитку шоколада. — Не вздумай делиться с отцом.

— Спасибо, — смущённо пролепетал Оливер, пока Йоханесс показательно закатил глаза.

Мальчик, бросив взгляд на стол, лишь тяжело вздохнул. Почему-то так сложилось, что Расмуссен был вообще против алкоголя. В свои шестнадцать он даже не пробовал ни разу. Иногда Ольсен сомневался, что этот святой ребёнок — его сын. Сам Йоханесс в свои шестнадцать уже несколько раз напивался в дребедень. Это не повод для гордости, конечно, но каким образом он смог воспитать такого порядочного ребёнка?

— Не пей много, — попросил Оливер, после чего ушёл в свою комнату.

Эльфрида сухо усмехнулась, а затем развалилась на кухонном стуле. Со всей своей правильностью и иногда даже (очень редко) утончённостью девушка не была похожа на любительницу пива. Но как-то так получилось, что именно оно Фриду и Йенса и объединило. Ольсен сел на свободный стул за стол, после чего открыл две бутылки, одну из которых протянул подруге.

— Кстати, я же рис купила, — вдруг вскочила Фрида, сделав один глоток пива. — Вы же наверняка не ужинали. Сейчас сварю.

Она действительно начала возиться на кухне, попутно рассказывая про то, какой скучный и отвратительный у неё был рабочий день в больнице. Иногда от болтовни подруги у Йенса сохли уши. Она была как радио с вечными батарейками. Могла говорить о чем угодно, когда угодно и сколько угодно. Особенно, когда хотелось банальной тишины. Опять же, у Ольсена в последнее время было неплохое настроение, поэтому он решил позволить Эльфриде наговориться. Стоит, хозяйничает на кухне. Деловая, блин. Интересно, на кухне в огромном доме Гловера она также уверенно себя чувствует?

Интересно, а Эрика готовит? Какая кухня у неё в доме? Какая-нибудь готическая, мрачная. Идеально чистая наверняка. Готовит ли она своему драгоценному мужу? Ольсен слегка тряхнул головой: так всегда. Стоило только выпить немного пива, как дебильные мысли сразу же начинали лезть в голову.

— Йенс! — раздался оглушительный крик. Мужчина вздрогнул.

— Чего орёшь? Ебанутая?

— Ты не отвечал мне, — обиженно фыркнула Эльфрида, после чего не слишком-то и осторожно поставила перед ним тарелку с рисом и сваренной сосиской. Когда успела? — Сейчас Оливеру отнесу и вернусь.

Через пару мгновений Фрида действительно вернулась, снова сев за стол и принявшись грызть свой рис. Да уж, домашнюю еду в этом доме ели не очень часто. В основном, когда Оливеру надоело есть помои. Ну или когда Пауэлл вот так вот нагло заявлялась к ним со своими идеями и навязчивой заботой.

— Температуры больше не было? — спросила девушка.

— Нет, мне уже на следующее утро лучше стало, — лениво отозвался Йенс.

Она кивнула головой, запихнула несколько ложек риса в рот, а затем снова посмотрела на друга весьма подозрительным и странным взглядом. Делала она это буквально на протяжении нескольких минут. И было это настолько неприятно, что под проницательным взглядом Ольсен не мог есть. Он отложил вилку и недовольно посмотрел на Фриду в ответ. Та тут же смутилась и перевела взгляд на свою тарелку.

— Чё тебе от меня надо?

— Послушай, — она тяжело вздохнула. — Я всё думала о том, что ты мне сказал. Та женщина... как у тебя с ней дела?

Йоханесс раздражённо закатил глаза. Да, он сказал ей как-то про свою несчастную любовь, но то было на эмоциях и в порыве тоски и грусти. Это должно было остаться именно в том моменте. Йенс не любил обсуждать с кем-то свои внутренние переживания или эмоции. Он не любил делиться чем-то личным. Более того, разумеется, ему не нужен был мозгоправ, которого иногда из себя пыталась строить Эльфрида. Эрика — сугубо его дело, разберётся сам.

— Нормально, — отрезал Ольсен.

— Это кто-то с твоей работы? — продолжила пытки Фрида.

— Нет. Отстань. Ты её не знаешь, и я не хочу об этом говорить, — проскрипел мужчина.

— А кто тогда? Я точно её не знаю? Как часто ты её видишь?

— Эльфрида, а что у тебя с моим братом? — парировал Йоханесс. — Вы теперь снова вместе? Или всё ещё пытаетесь определиться? Или, может, он всё ещё пытается понять, что ему важнее: ты или бабки? А ты продолжаешь таскаться возле него хвостиком?

— Ты грубый и злой! — обиженно воскликнула девушка. — Такими темпами у тебя точно никогда не будет жены, твой характер никто не вытянет.

Она отвернулась в сторону, забравшись на стул вместе с ногами и прижав в груди коленки. Ольсен тоскливо опустил взгляд вниз. Неужели у него действительно настолько неприятный характер? И впрямь ведь... грубит постоянно, ворчит, ругается со всеми, ревнует. Как скоро это заметит Эрика? Тогда, наверное, она поймёт, что точно не хочет быть с Ольсеном.

— Прости, — пробормотал мужчина.

Пауэлл удивленно повернулась в его сторону, огромными глазами изучая виноватое лицо Йенса.

— Ты... ты тоже меня прости! — тут же начала лепетать Фрида. — Я... я думаю, что ты обязательно ещё женишься. Я... не имела ввиду, что ты злой. Просто... немного иногда похож на ворчливого деда. Но это ничего страшного! Кому-то... ведь... и такие нравятся...

Йенс сухо усмехнулся, наблюдая за тем, как краснеет от стыда лицо Пауэлл.

— Она замужем, — тихо пробормотал он.

— Как ты мог влюбиться в замужнюю? — удивилась Фрида.

— А как ты могла влюбиться в моего сорокапятилетнего брата, будучи мелкой девкой? — передразнил Йоханесс.

— Я не мелкая! — покачала головой Пауэлл. — А у нее с мужем... ну... всё хорошо?

— Там всё сложно, — вздохнул мужчина. — На самом деле, я и сам до конца понимаю, что у них происходит.

Эльфрида вдруг прониклась великим сочувствием. Впрочем, разумеется, в этом не было ничего удивительного, ведь разжалобить девушку — раз плюнуть. Особенно цепляли её мужские слёзы и грусть — эдакая глупость. Кажется, дело в Стивене Пауэлл — старшем брате Фриды, который всегда казался ей, со стороны маленькой девочки, сильной несгибаемой скалой. Девушка рассказывала, как рядом с ним чувствовала всегда себя защищённой, казалось, что он не способен опустить руки и сдаться. Отца у них не было, так что не удивительно, почему именно брат стал для Эльфриды таким значимым человеком. Для неё Стивен был и будет самым сильным и храбрым человеком, она видела его плачущим всего раз, на похоронах матери.

В общем, так или иначе, но у Фриды сложилось мнение, что мужчины не плачут, а если и плачут, то когда всё ну охуеть как плохо. Эдакие непробиваемые скалы. Йенс бы не удивился, если бы узнал, что Гловер рыдал, когда вымаливал у Эльфриды прощение и умолял вернуться к нему. И, разумеется, Пауэлл, увидев слёзы на любимом лице, простила его через секунду, несмотря на то, что сама только не давно рыдала на плече Йоханесса о том, какой же Томсон козёл. Сам Ольсен таким наивным не был, его мужские слёзы никогда не брали (если это не Оливер), так что он как считал кузена уродом, так и считает.

Фрида мученически вздохнула, вновь привлекая к себе внимание Йенса и вытягивая его из своих мыслей. Ольсен не сильно хотел делиться своими переживаниями с подругой и разъяснять ситуацию — тем более. Большую часть времени мужчина вообще предпочитал не думать о Кристиане Эдвардсе. Эрика или не говорила о нём вообще, или говорила плохо — разве могли быть у них хорошие отношения? Конечно, этих соображений не хватало для того, чтобы успокоиться, так что Йенс предпочитал не думать вообще. Впечатления от последней встречи были всё ещё безумно сильными, и его обливало изнутри терпкой теплотой, когда вспоминал, как Ричардсон прижималась к груди, моля о ласки. Ольсен уже успел безумно соскучиться и мечтал увидел поскорее, искренне веря, что следующая встреча принесёт ещё больше прекрасных эмоций. Медленно, но верно у него получится растопить лёд в её сердце.

— Не смотри на меня так, — покачал головой Йенс. — Я не бедный и несчастный брошенный любовник. Я свято верю в то, что у нас с ней всё будет хорошо.

— В прошлый раз ты сказал иначе, — настороженно отозвалась Эльфрида.

— Это было в прошлый раз, — раздражённо махнул рукой Ольсен, после чего сделал большой глоток пива из горла бутылки. — Она очень тонкая натура, угадать её мысли и чувства невозможно. В прошлую нашу встречу она была очень мягкой, она подарила мне надежду. Я хочу верить в то, что у меня есть шанс, — Йоханесс притих и отвёл взгляд в сторону, снова делая глоток. — Я никогда так не любил. Да я... я вообще таких женщин никогда не встречал!

— Это очень мило, — когда Эльфрида выпивала, она становилась безумно странной. И чувствительной. И ранимой. Сейчас, например, у неё намокли глаза. Йенс бросил на подругу недовольный взгляд и вздохнул. Вот и что с ней такой делать? — Я никогда таким тебя не видела. Я вообще не думала, что ты способен полюбить кого-то, — сквозь слёзы пробормотала девушка, крепко сжимая в руках бутылку пива.

— Спасибо, блин, — он откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, внимательно наблюдая за рыдающей Фридой. Идиотка.

— Ну нет, Йенс, не обижайся! Я не имела ввиду ничего плохого. Просто... у тебя так много женщин было, в твоём возрасте люди обычно уже женаты, двоих детей воспитывают, а ты...

— Продолжаешь на больное давить? Спасибо, подруга.

— Ну не обижайся, не надо! — Эльфрида отставила бутылку на стол и вцепилась двумя руками в плечо Ольсена. Глаза её всё ещё были мокрыми. — Я думала, что спустя столько времени отношения — это последнее, что тебя заинтересовать может.

— Я тоже так думал, — вздохнул Ольсен угрюмо. — И пока мне не понятно, что это. Наказание или шанс? Хуй его поймёт.

— Да ладно тебе! — потянула Фрида. — За что тебя наказывать-то? Разве что за то, что ты ворчливый дед в свои тридцать пять, — она задорно засмеялась, и Йенс очень захотел что-нибудь обиженно проворчать, но тут же понял, что тогда буквально подтвердит её слова. — Эй, Йенс, — голос девушки стал мягче, и она ласково погладила его по плечу, улыбнувшись. — Я верю, что у вас всё будет хорошо. Ты очень заботливый и добрый, пускай и притворяешься засранцем, и она обязательно это разглядит в тебе. Или уже разглядела! А её муж... знаешь что? Муж объелся груш, вот что, — она снова громко засмеялась, и Ольсен состроил страдальческую гримасу. — Ну ладно тебе, эй! Раз говоришь, что у них всё сложно, то мало ли там, какие вообще обстоятельства заставили их пожениться... ради настоящей любви можно и мужа бросить.

Йенс мягко улыбнулся. Откуда в Эльфриде было столько веры в добро? Она видела что-то хорошее даже в самом отвратительном человеке, всегда рвалась всем помочь и постоянно давала вторые шансы. На самом деле, Ольсен именно поэтому так сильно переживал из-за отношений подруги с его кузеном. Гловер был предпринимателем, а все они хитрые и немного алчные, ищут выгоду, он её добротой пользуется как хочет. Увидел молодую девушку и почувствовал власть. А Эльфрида всё в сказки верит, воздушные замки строит. Похоже, Йоханесс от неё тем же самым заразился. Сам же раньше бесился, когда Фрида говорила про Гловера, не верил ему. А Эрике верил. Каждому её слову верил. Хотя она ведь вообще глава мафии. Стоит ли так слепо вестись на её бирюзовые глаза? Йоханесс зажмурился, не желая об этом думать.

Фрида чуть придвинула стул и положила голову на плечо мужчине.

— Ты будешь ругаться, но я верю Гловеру, — тихо пробормотала она. Опять двадцать пять. — Он старается, я вижу, что он многое осмыслил и изменился. Он теперь постоянно зовёт меня на свидания, что-нибудь дарит, придумывает. Мы проводим гораздо больше времени вместе, и я больше не чувствую себя так, словно навязываюсь. Он пообещал, что изменится, и я вижу, что он правда старается. И даже... банкротство ничего не испортило. Он продал дом, купил поменьше и потихоньку восстанавливает свой бизнес. И всё равно у него остаётся время на меня. Он сказал, что я теперь в приоритете. И ему всё равно, что лишился части денег, главное, что он снова обрёл меня. Я думаю, что иногда нужно давать людям вторые шансы. Мы все не идеальны, у всех есть проблемы и тараканы, но главное ведь, что человек старается, главное, что он искренен. Если бы я не поверила Гловеру, то всё ещё была бы несчастна. А я люблю его, хочу быть с ним. И я хочу верить в наше совместное будущее. Очень хочу, Йенс.

Йоханесс устало вздохнул, неловко похлопав подругу рукой по спине. Возможно, не было ничего плохого в некоторой степени доверчивости. Возможно, не было ничего плохого в том, чтобы следовать за своей любовью.

•••

Halsey — Control

В следующий раз, когда Йоханесс увидел Эрику, он не на шутку перепугался. В прошлый раз мягкая и ласковая, словно кошка, требующая внимания и прикосновений женщина теперь была похожа на одичавшую гиену. Их встреча вновь состоялась на заброшенном заводе, и Адам, который привёл Ольсена, тоже казался странным — встревоженным, может быть? Он провёл Йенса на территорию завода и тут же замер на месте, увидев свою главу на тропинке, ведущей к заводу. Низенькая и худая, но всё равно статная и властная женщина сжимала в кулаке три толстых поводка, только благодаря которым три чёрные худые собаки на длинных лапах ещё не бросились вперёд, чтобы растерзать гостей. Адам нервно усмехнулся и помахал Эрике рукой, после чего поспешил ретироваться, и Ольсен бросил растерянный взгляд ему вслед. Если гангстер испугался этой картины, то нищему художнику-то что делать дальше?

Собаки Ричардсон громко лаяли и чрезмерно нервничали. Три чёрные лакированные борзые были похожи на свою хозяйку. Красивые, идеально чистые, с гладкой слегка блестящей от света луны шерстью, стройные, вытянутые, с развитой мускулатурой, хищные, озлобленные, с горящими глазами и острыми белыми зубами. У Йенса никогда не было животных. Родители запрещали завести даже рыбку, считая своего сына безответственным идиотом. Ольсен понятия не имел, как нужно вести себя со всяким зверьем. Тем более со сраными охотничьими псами!

— Сидеть, — громко приказала Эрика, и собаки, пускай и с огромным нежеланием, послушно выполнили команду. Ричардсон сказала это таким тоном, что сам Йенс, если честно, чуть не сел. — Подойди ближе. Не бойся, они не тронут. Пока я не прикажу.

Если Ричардсон хотела успокоить Ольсена, то вышло у неё крайне плохо. Но что-то подсказывало Йенсу, что Эрика даже не пыталась сейчас быть заботливой и терпимой. Её тонкий силуэт казался полным решительности и ледяного спокойствия. Бирюзовые глаза смотрели требовательно, но пока что терпеливо. Ольсен решил не играть со смертью в салочки. Его пугала непостоянность Эрики, пугали её стремительные смены обликов и масок. Иногда Йенсу казалось, что он критически далёк от понимания её фигуры. Стоило слегка приблизиться — и по инерции Эрика отскакивала дальше. Почему в прошлую встречу была такой мягкой и покладистой, а в эту превратилось в саму мегеру?

Йоханесс послушно подошёл ближе, но, разумеется, не слишком близко, внимательно разглядывая степень натяжения поводков. Нет, он не даст псинам приблизиться к себе. Эти гончие жрут людей, а Йенс о такой мучительной и долгой смерти никогда не мечтал! Пускай уж лучше Эрика ему в сердце кинжал вгонит. Или пристрелит, в конце концов.

— Тебе не нравятся мои девочки? — учтиво поинтересовалась Ричардсон. Пиздец, они ещё и девочки. Три пары налитых кровью глаз внимательно следили за каждым движением Ольсена. Сраный завод — вечно какой-то пиздец на нём происходил.

— Просто слегка нервничаю в компании таких презентабельных дам, — нервно пошутил Йоханесс. Эрика злая, нехуй злить её ещё сильнее — лучше притвориться идиотом. Хотя, впрочем, ему даже притворяться не всегда было нужно. Лицо Ричардсон слегка разгладилось. — Я надеюсь, ты пригласила меня не из-за того, что закончился корм? — он сглотнул комок в горле, когда Эрика слегка прищурилась, явно не спеша опровергать предположение мужчины.

— Ну же, Ольсен, — наконец, покачала головой она. Ольсен. Кажется, это плохой знак. Распевное протяжное «котик» хоть и смущало, но уже казалось привычным. Холодное и отстранённое «Ольсен» настораживало. Йоханесс начал переживать ещё сильнее: может ли Эрика быть злой не просто из-за того, что у неё явно имеются некоторые проблемы с агрессией, да и в целом жизнь тяжёлая, учитывая высокий пост и мужа-дебила, а конкретно из-за Йенса? — Ты слишком дешёвый корм для моих девочек.

— Ну да, точно, — тяжело вздохнул Ольсен, отводя взгляд в сторону. В груди неприятно кольнуло, но Йенс привык. Да, он настолько мерзкий, что Эрика бы не скормила его даже своим собакам. Хуже гангстера-предателя. Всё логично. В прошлый вечер, вероятно, был просто какой-нибудь ретроградный Меркурий. В глазах Эрики Йоханесс всё ещё полное ничтожество. Таким и останется. Такой и есть. Он неловко сложил руки на груди и сделал небольшой шаг назад.

— Кристиан терпеть не может моих собак, — зачем-то сказала Эрика. Решила добить? Она никогда не начинала ещё первой разговор о своем муже. Захотелось напомнить, что её дома ждут и любят, а Йенс так — развлечение на вечер, когда супруг чем-нибудь занят? Ещё и по имени, блядь. Не просто муж, не наделённый личностью, а Кристиан. Как мило, чёрт подери. — Не люблю оставлять их дома, когда меня там нет. К тому же они умные. Полезные очень. Прогуляешься со мной? Мои девочки любят гулять.

Йенс поднял на Эрику растерянный взгляд. Её голос всё ещё звучал холодно и даже как-то отстранённо. Она не предлагала, а приказывала, но фраза была построена интересным образом. Вроде вопрос, предполагающий и возможный отказ, но оба понимали, что Ольсен отказаться права вообще-то не имеет. Не в том положении. Да и вообще что за ерунда? Нахера им гулять? Эрике Йенс явно нужен не ради прогулок под луной. Хотя, может, просто решила убить двух зайцев одним выстрелом. Настроение Ричардсон всё ещё пугало, от неё веяло холодом. И электрическим напряжением.

— Конечно, — отозвался Йоханесс.

Борзые потеряли всяческий интерес к Ольсену, хотя наверняка изначально тоже улавливали настрой хозяйки по отношению к мужчине. Слово «гулять» их крайне вдохновило, поэтому собаки, стоило только Эрике разрешить им подняться на лапы и ринуться в путь, действительно направились вперёд, изучая территорию заброшенного завода. Ричардсон чуть приспустила поводки, давая псам больше воли. Йенс, набравшись смелости, подошёл к женщине чуть ближе. Да, эти адские отродья его до чертиков пугали, но Ричардсон и так считает его ничтожным слизняком. Начнёт ещё думать, что он самый последний на свете трус. Собаки шли сильно впереди, пока Эрика прогулочным шагом следовала за ними. Им похуй на Йенса. Им похуй на Йенса. Им похуй.

— Это борзые? — тихо спросил Ольсен. Он чувствовал себя разбитым и униженным, но, кажется, рядом с Эрикой у него вообще могло быть лишь два состояние: идиотско-влюблённое или обречённо-опустошённое. Женщина буквально по щелчку пальцев могла сделать его самым счастливым или самым несчастным мужчиной на свете. Ольсен целиком и полностью зависел от её действий, слов и от её улыбки. Последняя встреча прошла хорошо? Будет улыбаться, выполнять всю работу, будет приветливым и дружелюбным, будет в груди тешить надежду на счастье и будущее. Последняя встреча была отвратительной и разбила нахрен его сердце? Будет страдать мучиться, ронять всё из рук, грубить, пить, курить. И так до тех пор, пока она вновь не появится и вновь не склеит осколки одним лишь взглядом с крапинкой нежности.

И всё равно, несмотря на внутреннее опустошение, рядом с Эрикой Йоханесс не мог позволить себе быть озлобленным или разбитым. Потому что такое его настроение точно её оттолкнёт. Он продолжал пытаться. Наивный и жаждущий её любви. Карабкался в гору и снова падал. Каждая новая травма была сильнее предыдущей, каждая новая боль — всё сокрушительнее. Но Йенс предпочёл бы умереть, чем перестать пытаться. Потому что именно слабая надежда питала его и даровала мотивацию существовать дальше.

— Русские псовые борзые — если полностью, — кивнула головой Эрика. — Астарта — как богиня любви и власти. Лилит — как мать демонов. Неге — как повелительница болезни, мора и эпидемий.

Йоханесс распахнул глаза чуть шире. Фантазия Ричардсон подчас поражала. С другой стороны, конечно же, она не могла назвать своих собак как-нибудь по-простому. Пушок. Дружок. Как там ещё псин называют? Это всё явно не про Эрику. Да её саму, блин, как зовут! Эрика Виттория Ричардсон. Ебануться.

— Ого. А ты их... ну... различаешь? — нахмурил лоб мужчина. С виду все три собаки казались совершенно одинаковыми.

— Конечно, — она бросила на Йенса надменный взгляд. — Ты ведь своих сук различаешь.

Ольсен округлил глаза и внимательно посмотрел на Эрику, которая казалась такой же отстранённо-холодной, как и пару минут назад. Она... вообще о чём? Довольные собаки семенили вперёд, иногда заглядывая в кусты и изучая местность, двое людей прогулочным шагом шли позади них.

— Но у меня нет собак.

— А я не про собак.

— А... про что?

— Про тех сук, с которыми ты спал, — она сжала кулак, в котором держала поводки, чуть сильнее. — Про твою Эльфриду Пауэлл. Или как ты её зовёшь? Фрида?

Эрика замерла на месте, видимо, более не желая притвориться спокойной. Она резко отпустила поводки, и собаки, внезапно обретшие свободу, бросились в стороны, резвясь и играя. Ольсен даже не обратил на этого внимания, несмотря на то, что недавно очень боялся псов-людоедов, он тупым взглядом смотрел на Ричардсон, пока в его голове не находилось ничего, кроме пустоты. Эрика повернулась к Йенсу лицом. Глаза её теперь напоминали стальные окровавленные мечи — последнее, что видит человек перед смертью. Глаза хищника, что сейчас порвёт добычу на клочья.

— Помнишь, что я тебе говорила в самом начале? Увижу с другой — уничтожу, — прошипела Эрика, смотря прямо на него.

— Ты не так всё поняла! — выдавил из себя Йоханесс, сделав небольшой шаг назад, когда Ричардсон вдруг неожиданно шагнула вперёд. — Фрида — моя подруга, не более, она ведь с моим братом... т-ты... ты чего?

Едва ли Эрику волновали жалкие попытки объясниться. Она сделала ещё несколько шагов вперёд и, воспользовавшись его замешательством и испугом, резко схватила за руку, мертвой хваткой вцепившись в запястье и явно давая понять, что просто так не отпустит. Не даст избежать наказания. Наказания за что?

— За идиотку меня держишь? Uomo muto. Я не маленькая девочка, которой достаточно любую ересь в уши напиздеть — поверит и ещё и обрадуется! Меня больше никто не обманет: ни ты, никто другой. Пытаешься меня убедить в том, что твоя Фрида — тебе просто подружка? Так, ничего особенного? Что она влюблена чистой и искренней любовью в твоего богатого братца, который старше ее на двадцать лет? И я правда в это поверить должна? Я правда должна поверить в то, что ты, у кого куча женщин в постели было, никогда с ней не спал? И этот полудурок тебя из дома выгнал, потому что вы всего лишь чайный сервиз, а не, мать твою, целую суку, не поделили?!

Глаза Эрики горели первобытным разрушающим огнём. Тем, после которого даже выжженной травы не остаётся. Тем, который сеет хаос и приносит всему конец. Она была не просто раздражена — она была вне себя от ярости. Такой Йенс её помнил, когда трость с заострённым концом вонзила в шею гангстера. Да, она была именно такой, когда лишила жизни того мужчину, которого посчитала предателем. И, конечно, Ольсену было страшно. Эрика смотрела на него снизу вверх, но конкретно сейчас не выглядела из-за этого очаровательно маленькой. Она была разгневанной Богиней, которой достаточно всего лишь одного неверного слова — и она сокрушит всё вокруг. Обратит в пепел.

Йенсу было страшно. Он ведь не отбитый на голову. Ричардсон пугала не только своей яростью. Действительно возникало ощущение, что она существо нечеловеческой природы, потому что известно ей было слишком много. Потому что теперь Ольсену начало казаться, что он перед ней как на ладони — она всё про него знает, всё ведает, всё чувствует. Йенс, кажется, даже про Эльфриду никогда не рассказывал, но Эрике было известно всё. Даже те позорные и мерзкие детали, которые Ольсен сам пытался забыть — слишком стыдно.

Да, разумеется, ему было страшно. Но вместе с тем в этом пылающем гневе было что-то прекрасное. То, как потемнели её глаза. То, как сдвинулись тёмные густые брови ближе к переносице. То, как зловеще изогнулись алые губы. То, как побелела рука, сомкнутая на его запястье. Эрика была устрашающе прекрасной.

— Приходит к тебе, заботится — так ведь, так? — продолжала Ричардсон. — А ты её трахаешь. Спишь с ней за моей спиной. Хорошо устроился. Все вы, мужчины, именно такие, ваша природа — грязь и гниль! Сначала со мной, потом — с ней... я же говорила, что убью. Убью и тебя, и ту, к которой посмел прикоснуться. Думаешь, я не смогу? Думаешь, я вру? Я глава мафии, а значит, я умею держать обещания.

Она убрала пальцы с его руки и сделала несколько небольших шагов назад. На губах застыла безумная улыбка. Сейчас Эрика напоминала сумасшедшую, но Ольсен всё равно не мог оторвать от неё взгляда. Он и пошевелиться не мог, потому что тело окоченело, и испугаться по-настоящему — потому что она прямо перед ним, она вся в своём неимоверном величии! Ричардсон решительно подняла руку вверх.

— Ко мне, — тихо, но твёрдо приказала она. Спустя мгновение возле Эрики уже находились три её послушные собаки.

И теперь псы вновь стали напоминать чудовищ. Оскалившиеся, с горящими в темноте глазами. Йенс попятился, запнулся о какой-то камень и грохнулся на копчик — боль показалась едва ощутимой. Он, наконец, начинал действительно осознавать, в какой ситуации только что очутился. Сошедшая с ума из-за ревности женщина убьёт его через несколько считанных секунд! Собаки стояли на месте, возле хозяйки, покорно ожидая приказа. Они смотрели на Ольсена, явно уже посчитав его своим самым главным врагом. Йоханесс сел на колени, с мольбой смотря на женщину перед собой. Поднятая рука Эрики чуть дёрнулась и стала медленно опускаться вниз.

Она отдаст приказ. Она убьёт его. Она заставит этих собак загрызть его заживо.

— Эрика, — тихо позвал Йоханесс. В горящих глазах на секунду промелькнуло осознание, но потом туман гнева вновь заполонил апатиты. — Я... мне очень жаль, что данная ситуация заставила тебя... злиться... я вижу, что тебе... нехорошо... ты... ты злишься! Да, ты очень злишься! И... мне очень жаль. И я не хотел бы, чтобы ты злилась, потому что... ну... тебе ведь плохо, — Ричардсон застыла на месте. Огонь в глазах вдруг сменился на недоумение. — Но, клянусь тебе, Эльфрида для меня просто подруга! Я... я действительно... спал с ней. Всего один раз. Очень давно. Но это всё больше не имеет никакого значения, потому что нам обоим не понравилось, и вообще... она помешана на Гловере и всё такое, — женщина скрестила руки на груди, и Йоханесс тяжело вздохнул. Кажется, его странная тактика работала. — Другие женщины рядом с тобой ничтожны, всегда, когда смотрю на них — вижу тебя. Мне не интересны встречи с ними, мне не интересны они, мне никто не интересен, кроме тебя. Хочу быть с тобой и около тебя, я живу буквально от встречи ко встрече. Эрика, я понимаю, ты разозлилась, потому что подумала, что я нарушил своё слово, что пытался обмануть тебя. То, что принадлежит тебе, должно принадлежать тебе. И так и будет. Клянусь. Я сделаю всё, что ты скажешь.

Ричардсон некоторое время стояла в изумлении и внимательно наблюдала за мужчиной, после чего легонько махнула рукой, и собаки разбежались в стороны, снова играясь и наслаждаясь жизнью. Эрика же подошла к Йенсу. Мужчина испуганно смотрел на неё в ответ, ожидая приговора. Но Ричардсон всего лишь опустилась на колени рядом с ним и вдруг прильнула, оставив на его губах быстрый и пылкий поцелуй. Ольсен даже не успел среагировать — настолько он был быстрый.

— Эльфрида Пауэлл больше не должна появляться в твоём доме. Я не хочу, чтобы у неё были ключи от твоего дома, — мягко произнесла Эрика.

Ричардсон, казалось, знает всё о нём. Он как рыбка в прозрачном аквариуме, а женщина наблюдает — и видит всё, каждую мысль, каждую ошибку. Что-то было в этом пугающее, странное и необъяснимо притягательное. Эрика, как глава мафии, просто пытается контролировать всё, что находится вокруг неё — это важно. Но выходит, что ей интересна жизнь Йенса? Может быть, он и сам ей хотя бы капельку интересен?..

— Да, хорошо, — покорно кивнул головой Ольсен, ещё не до конца понимая, чего именно от него потребовали. Яркая улыбка Эрики затмила всё мысли. Она поднялась на ноги и протянула руку Йенсу, чтобы помочь встать и ему.

— Извини, что вспылила, — она накрутила на палец волнистый волос и кокетливо улыбнулась. — Иногда я бываю очень эмоциональной.

Йенс мечтательно вздохнул, глазея на Эрику так, как нищий ребёнок смотрел бы на красивое пирожное за стеклом витрины. Она извинилась. Извинилась перед ним! Звезда, сошедшая с чёрного лоскута ночного неба и опустившаяся на землю прямо перед ним. Эрика улыбалась и с интересом наблюдала за Ольсеном, теперь даже казалась излишне счастливой. А от её счастья в груди что-то отчаянно ныло и болело, прожигая сердце и лёгкие ярким огнём. Звезда, что осветила его длинную бесконечно серую и нудную жизнь, полную разочарований и пустых надежд, полную бессмысленной боли и скудных переживаний. Рядом с ней Йенс чувствовал себя и несчастным, и брошенным, и униженным, но, главное, он, наконец, ощущал себя живым. Художник не может писать картины, когда его изнутри не выжигает боль, когда сердце не плавится лишь от одного блестящего взгляда — разумеется, её взгляда. У каждого художника должна быть Она. Незримая, похожая на дальнюю звезду — сверкающую в темноте, но холодную, находящуюся настолько высоко, что прыгнешь — не дотянешься. Она, с появлением которой жизнь обретала смысл, обретала краски. Она, которую хотелось рисовать, трогать, помнить. Она, о которой хотелось думать. Она, которую хотелось впитать в себя кожей.

Она, которая стояла перед Йоханессом и мягко улыбалась. Она, которая легонько обнимала себя руками, чуть ёжась от холода. Она, которой дозволено быть злой, ненавидеть, разжигать, ранить, пронзать, потому что только её поцелуи и прикосновения способны залечить.

Ольсена нисколько не пугала вспышка гнева Эрики, не пугало то, что скорее всего подобное повторится, ведь это её суть. Ричардсон была именно такой — слегка безумной, вспыльчивой, непостоянной, озлобленной на мир вокруг и наверняка хранящей под светлой мягкой кожей жгучую боль. Красивая женщина должна быть слегка безумной. Йоханесс принимал её всю без остатка. С пылающими глазами. С кривым оскалом. С кровью на руках. Он боготворил её, был готов подчиняться каждому приказу, даже самому безумному. Лишь бы осталась рядом. Лишь бы и дальше позволяла восхищаться.

— Ты замерзла, — тревожно произнёс Ольсен, после чего подошёл ближе и заключил в крепкие объятия со спины, бережно растирая её руки, пытаясь согреть. Эрика вдруг замерла на месте, словно бы растерялась. Только разве может она растеряться? Йоханесс усмехнулся: нет, она, скорее, испытала высшую степень отвращения. Как посмел дотронуться до Эрики без её дозволения? Но женщина была одета в короткое чёрное платье с прозрачными рукавами-фонариками да в колготки в сетку. Разве подобный наряд может согреть тёмной осенней ночью? — Почему ты так плохо одета? Эрика, сейчас осень, ты можешь заболеть, — хрипло произнёс Йенс.

Он стащил с себя зелёную куртку, оставшись в рубашке в клетку, и накинул на плечи женщины, снова обнимая. Она точно его убьёт.

— Считаешь, что я плохо одета? — спустя некоторое время тихо отозвалась Ричардсон, сильнее кутаясь в куртку. Неужели... решила принять его заботу?

— Не по погоде, — поправил Ольсен. — Твоё платье прекрасно, но тебе холодно. Может, войдём вовнутрь? Там должно быть теплее.

Эрика выбралась из объятий, но куртку не отдала, после чего развернулась и перевела взгляд на заброшенный завод — место, в котором в прошлый раз Йенс впервые увидел тёмную ипостась женщины, в которую безответно и безумно влюбился. Затем бирюзовый взгляд прошёлся по самому мужчине.

— Ты знаешь, — усмехнулась она. — Дьяволу не бывает холодно. Астарта, Лилит, Неге, ко мне!

Собаки послушно подбежали к хозяйке, и Эрика подняла их поводки, вновь сжав в стальном кулаке, после чего размеренно направилась в сторону завода. Йенс покорно посеменил следом. Фактически как четвертая собака. Он ругнулся сам про себя: выглядит идиотом, разумеется. Как и всегда в её присутствии. Но чёрт с ним. Ричардсон приняла его куртку — это всё, что на данный момент времени должно иметь значение.

Разумеется, на заводе было ещё несколько гангстеров, но как без этого? Они почтительно здоровались со своей главой и смиряли Йенса подозрительным взглядом. Наверняка задаются вопросом, что этот бомж забыл рядом с их прекрасной госпожой. Ольсен тоже этим вопросом постоянно задавался. Но Эрика шла перед ним, вела за собой, а пока она рядом, пока здесь — он будет наслаждаться каждой крупицей её внимания, каждой каплей её ласки.

Как и в прошлый раз, Ричардсон провела Йенса до того же самого кабинета в отдалении. Собаки, вместе с хозяйкой, покорно проникли внутрь, и Ольсен с некоторой опаской старался держаться от псин в отдалении. Эрика, заметив это, усмехнулась.

— Приказываю перестать тебе их бояться, — издевательски улыбнувшись, произнесла Ричардсон, после чего отпустила три поводка и расслабленно прошла к письменному столу.

На улице собаки были заинтересованы своей долгожданной свободой и количеством неизведанного вокруг, а в крошечном кабинете их внимание внезапно обратилось к самому Йенсу. Он попятился, когда три борзые подошли к нему ближе и стали заинтересованно обнюхивать.

— Ты смеёшься, Эрика? — ахнул он. — Эти собаки жрут людей, как, блядь, их вообще можно не бояться?!

— Посмотри в их честные глаза. Разве могут они есть людей? — хмыкнула Ричардсон, аккуратно складывая поводки в верхний ящик. Собаки, тем временем, принялись хватать зубами Ольсена за края штанин.

— Блядь! Эрика! Успокой их!

— Котик, какой ты нервный, — покачала головой Эрика, не спеша подзывать собак. Вместо этого она сама подошла ближе к мужчине и присела на корточки, чтобы погладить одну из собак. Псина вдруг начала любовно ластиться к хозяйке. — Бывшие хозяева относились к ним очень жестоко, поэтому они могут быть враждебно настроены к незнакомцам. Они просто пытаются понять, какой ты человек, изучают тебя — вот и всё, — голос Ричардсон стал чуть мягче. Судя по всему, этих зверски жестоких псин она действительно любила.

— Ага, а вдруг им в голову придёт, что я плохой человек и желаю им зла? — проскрипел Йоханесс. Две другие собаки тоже прильнули к хозяйке, выпрашивая её ласку, и мужчина теперь был вне опасности.

— Если ты действительно плохой человек и желаешь им зла, то они обязательно это поймут, — хмыкнула женщина, потрепав одну из собак за ушко. — Они возненавидели Кристиана с самого первого взгляда, постоянно пытаются его цапнуть, — она довольно ухмыльнулась. — Но тебя ещё ни разу не цапнули. Это хороший знак.

— Это из-за того, что ты рядом, — покачал головой Йоханесс. — Да и несколько минут назад они казались настроенными по отношению ко мне крайне категорично!

— Только из-за того, что уловили моё настроение, — хихикнула Эрика, и мужчина тяжело вздохнул.

— Может, и к твоему мужу они так категоричны из-за твоего настроения?

— Нет-нет. Они категоричны к нему не только тогда, когда я на него злюсь, — женщина удобнее устроилась на полу, окончательно опустившись. — Только не надо делать такое лицо!

— Какое? — недоумённо пробормотал Ольсен, и Ричардсон хмыкнула.

— Преисполненное ревности. Ты очаровательный, когда бесишься из-за моего мужа, — она заливисто рассмеялась, и Йенс смущённо отвёл взгляд. Не могло такого быть, что Эрика чувствовала его настроение. Возможно, она просто немного издевалась над ним.

— Я не бешусь... и вовсе не преисполненное ревности у меня лицо! — возмутился Йенс, скрестив руки на груди.

— Как скажешь, — отозвалась Ричардсон, но, разумеется, она ему совершенно не поверила. — Иди сюда, котик. Сядь со мной. Я докажу тебе, что мои собаки не менее очаровательны, чем твоё ревнивое выражение лица.

Ольсена, разумеется, не сильно тяготило в компанию собак-людоедов, но Эрика сделала ему комплимент — и внутри все расцвело. Стало так тепло, что Йенс буквально не мог ослушаться. Глядя на её улыбку, Ольсен не замечал того, что Ричардсон безжалостно и беззаботно качала его на эмоциональных качелях. В общем, он послушно опустился рядом с Эрикой на пол, и женщина взяла его за запястье, заставив положить ладонь на шею одну из сидящих рядом собак. Псина дёрнулась и перевела на него взгляд, явно слегка растерянная. Она привыкла драть зубами каждого, кто посмеет прикоснуться, но рядом была хозяйка — явно располагающая к незнакомцу.

Ричардсон продолжала держать Йенса за запястье, управляя его рукой и заставляя гладить, на удивление, мягкую и пушистую шерсть. Сердце в груди мужчины колотилось с неимоверной скоростью. Вероятно, сейчас они даже могли напоминать влюблённую пару. Момент, преисполненный нежности и заботы — ничего более. Йенс никогда не мог сказать, что любил собак, но Эрика приоткрывала дверцу в свой мир, знакомя мужчину с тем, кто был ей дорог, желая рассказать ему больше об этих псинах, которых почему-то очень любила. И Ольсен цеплялся за это мгновение, понимая, что банально не имеет права отступить и оступиться. Он искренне хотел узнать Ричардсон лучше. Даже если ради этого и придётся притворяться, что эти собаки ему нравятся.

Вскоре собака расслабилась и даже прикрыла глаза, покорно подставляясь под прикосновения. Эрика убрала руку, и Йенс ощутил неприятное разочарование. Могла бы и подольше подержать свои пальцы на его запястье.

— Ей нравится, — довольно заключила Ричардсон.

— Правда считаешь меня очаровательным? — резко спросил Ольсен, переведя на Эрику взволнованный взгляд. У неё слегка округлились глаза, кажется, женщина даже немного растерялась.

— Дурак! — воскликнула она, после чего рассмеялась. — Кстати, та, которую гладишь — это Неге. У неё самый покладистый характер. А ещё она единственная с не полностью чёрной окраской. Видишь? У неё небольшое белое пятнышко на груди.

Йенс глупо улыбнулся. На вопрос не ответила, но и отрицать предположение не стала. А значит, считает. Эрика считает Ольсена очаровательным. И это самая лучшая новость за день. За всю жизнь! Ах, а собака... да, собака, у неё действительно было белое пятнышко на груди. Неге с белым пятном. Покладистая.

— Да, вижу.

— А это Астарта, — Ричардсон вновь взяла руку Йенса и положила уже на следующую собаку. — Она очень своевольная. И самая сильная из всех троих, — пояснила женщина.

Собака действительно казалась самой зловещей. Чёрная, как ночь, с горящими внимательными глазами. Ей было наплевать на ласку, никак не поддавалась. Спокойно и холодно смотрела в ответ. Эрика усмехнулась, а затем переместила ладонь Ольсена на последнюю собаку. Чем она отличалась от остальных Йенс в этот раз заметил сам: у Лилит (кажется?) были волнистые длинные уши.

— Лилит, — пробормотал Йенс.

— О, ты запомнил? — удивлённо спросила Эрика. — Да, Лилит. Честно говоря, самая проблемная. Когда я их взяла себе, пришлось много работать с ними, добиваться снова их доверия к людям. Лилит была очень больным щенком, я постоянно возила её к ветеринарам. У неё были серьёзные повреждения после хозяев. Но сейчас она в порядке, правда, если гладить, то можно нащупать шрамы, — Ричардсон вздохнула. — Видишь, никакие они не чудовища. Самые обычные собаки.

— Ага, всего лишь людей едят, — усмехнулся Йоханесс, замечая про себя, какой очаровательной казалась Эрика, когда рассказывала о чем-то, что было ей интересно. Обычно закрытая, сейчас она вдруг решила немного приоткрыться. Почему? Ольсен, разумеется, был счастлив, он внимательно рассматривал собак, попутно почёсывая ушко Лилит, пытаясь запомнить раз и навсегда, кто из них кто. Но почему-то на душе было немного неспокойно.

— Зато их боятся. Страшилки даже про них сочиняют.

Эрика произнесла это каким-то странным тоном. Слегка отрешённо, без особой радости и свойственной ей игривости. Ей действительно было важно, чтобы собак боялись? Ей действительно было важно, чтобы её саму боялись, или это всего лишь неприятная необходимость? Ольсен внимательно посмотрел на неё.

— Для тебя это важно? Чтобы их боялись?

— Это мои собаки. Их должны бояться, — её губы изогнулись в странной улыбке.

— Но ты сейчас несколько минут учила меня их не бояться, — ласково произнёс Йоханесс.

Ричардсон перевела на мужчину зловещий взгляд, не суливший ничего хорошего. Сказанное им почему-то крайне не понравилось Эрике. Она ничего не ответила, но поднялась с пола, после чего снова достала три поводка из ящика стола, хотя, казалось, убирала она их туда явно с более долгосрочной целью. Прицепила к собакам, затем вывела из кабинета и кого-то позвала.

— Карл, покорми собак и позаботься о них, — слышался из коридора её властный голос.

Йоханесс растерянно наблюдал за высунувшейся в коридор женщиной. Что сделал не так? Чем разозлил? Перегнул палку? Задел? Ричардсон, впрочем, злой не казалась, обычно её гнев выражался более прямолинейно и жёстко. Здесь было что-то иное, более тонкое и личное. Ольсен желал прямо сейчас себя задушить. Повеситься на мигающей люстре. Придурок. Идиот. На кой чёрт было лезть к ней? Пытаться что-то выпытать? Эрика сегодня и так раскрылась чрезмерно сильно, так, как никогда ранее, а он давить стал. Перегнул, конечно. Поставил её в неловкое положение. Может быть, Ричардсон вообще не хотела ничего этого рассказывать, просто на эмоциях вырвалось, просто, может, поговорить хотелось с кем-нибудь. А потом пришло осознание, момент исчерпан.

Йенса не покидало ощущение неправильности происходящего. Ощущение того, что он что-то упускает. Важную деталь, что не давала ему понять Эрику. Ричардсон всё ещё казалась закрытой книгой. Книгой, лежащей в шкатулке, что была заперта на ключ. Ему хотелось узнать всё и сразу, одновременно — вникать постепенно, чтобы не упустить ни одной детали. Ольсен, пока Эрика разговаривала с гангстером, перебрался с пола на диван, уставившись на женщину пустым взглядом. Ластится, просит нежности, на другой день — готова собак спустить на него, причем в прямом смысле. Потом снова нежная, а стоит сказать что-то не так — теряет лицо. Непоследовательная. Йенс не мог понять истинную мотивацию Эрики. Да он вообще ничего, что её касалось, понять не мог! А если спросит — сразу пулю в голову получит. С Ричардсон опасно. Это как гулять по самому краю обрыва. Но тянуло неимоверно, и Ольсен безумно хотел разобраться, вникнуть.

Она разозлилась буквально из ничего сегодня. Подумала, что у Йенса что-то есть с Эльфридой? Ересь какая. Да и отчего её может это настолько волновать? В прошлый раз Эрика вышла из себя после секса, хотя у неё на это фактически не было причин. Если бы Ольсен был настолько отвратителен, как тогда сказала, то не стала бы приглашать к себе в последующие разы. Специально задеть хотела? Её эмоции казались искренними. Как и сегодня. Как и тогда, когда прижималась к нему, лежа на кровати в отеле. Как и тогда, когда улыбалась, рассказывая про своих собак. В поступках Эрики нет логики. Она не хочет подпускать Йенса близко, специально повторяла, что с ним — только секс. А потом ластится, подпуская ближе. И злится на это? Или не на это? Потом и вовсе показывает свою ревность. А ревность ли? Ольсен запутался. Он вымученно вздохнул. Нет, не время опускать руки. Прошло мало времени, нужно изучать дальше, пытаться её понять. И быть предельно осторожным, потому что самая глупая мелочь может откатить результат на несколько шагов назад.

Наконец, Эрика закрыла дверь. Она отрешённо посмотрела на Йенса, после чего стремительно подошла к нему и забралась на колени мужчины, обняла за шею и притянула ближе, чтобы поцеловать — страстно, желанно и весьма однозначно.

Только это было не похоже на искреннее желание заняться сексом. Это больше было похоже на холодное напоминание о предназначении Ольсена в жизни Эрики и о том, какой именно характер должны носить эти встречи — и только.

•••

Оливер сидел на деревянном полу, пытаясь запомнить новый рецепт, который, говорят, пользовался большим спросом в других барах. Разумеется, из этого следовало, что и Расмуссен должен был уметь создавать этот шедевр. Ну, так считала Лекса, которая и достала красивую бумажку, где была осторожным подчерком выведена инструкция по приготовлению коктейля, тем самым загружая голову парня новой информацией. Нет, Олли совсем не злился на подругу, потому что знал, что девушка пыталась сделать все, чтобы заработанных денег было как можно больше. Начальство очень поощряло интересные идеи, поэтому Лекса и старалась их находить.

Раздался звук стука по стеклу. Парень тут же поднялся на ноги и открыл окно, заметив на улице машущую рукой девушку. По груди всегда растекалось приятное тепло, когда Расмуссен думал о том, что Лекса вопреки собственным интересам пошла за Оливером, ночью вместе с ним превращаясь в Салли и Люка, официантку и бармена.

— Привет, любимый, — с издевкой в голосе произнесла девушка, подмигнув юноше.

— Прекрати, — засмеялся Расмуссен, легко ударив подругу по руке.

Шутки про выдуманные отношения Салли и Люка теперь сопровождали Оливера на протяжении всего дня, потому что, кажется, великий комик Лекса была вдохновлена этой темой.

— Ты готов? Препятствий не обнаружено? — таинственно спросила девушка, поманив Расмуссена рукой.

Юноша тяжело вздохнул. Он поднял с пола картонку с рецептом, запихал ее в свою сумку и вылез через окно на улицу.

— Папы нет дома, — недовольно заключил Оливер. — Он врёт, что его иногда по ночам вызывают на работу. Он правда думает, что я всё ещё глупый ребёнок? Зачем кинотеатру ночью вызывать на работу киномеханика? Я бы поверил, если бы это произошло один раз. Допустим, сломалось что-то. Украли что-то. Но не несколько же раз в неделю!

Лекса приложила руку ко рту, пытаясь подавить смешки. Юноша смирил её недовольным взглядом: что такого смешного в этой ситуации? Девушка не выдержала и рассмеялась в голос.

— Почему ты смеёшься? — вздохнул Оливер. — Первый раз, когда я не нашёл его дома, я жутко перепугался. Но сейчас... это кажется мне странным.

— Олли, какой ты прелестный, — продолжала хихикать девушка, после чего похлопала парня по плечу. — У твоего отца просто появилась женщина.

Расмуссен несколько раз растерянно хлопнул ресницами, явно с сомнением относясь к выдвинутой гипотезе. Вообще-то действительно звучало довольно глупо. Во-первых, откуда у папы могла появиться женщина? Олли уже долгое время вообще не видел никого рядом с Йоханессом, кроме Эльфриды, разумеется, с которой отец по определению встречаться не мог, а до этого девушки если и мелькали рядом с мужчиной, то всегда разные. Одна и та же долго с ним не задерживалась. Если Лекса права, то отец несколько раз в неделю именно ночью отправляется на свидание с одной и той же женщиной. И всё же это не укладывалось в голове мальчика. Почему именно ночью? Почему не днём, как нормальные люди? Почему не сказал ничего Расмуссену? Оливер считал свои отношения с отцом достаточно доверительными и свято верил в то, что Йенс бы сказал, появись у него действительно любимая. В конце концов, самого юношу это тоже касалось.

А что там с деньгами? С долгом? Кажется, только недавно отец был встревоженным из-за этого, но в последние дни даже разговоров таких не было. Неужели пока пытался найти нужные деньги нашёл и женщину?

— Ну чего замолчал? — хмыкнула Лекса. — Не замечал, чтобы он задерживался на работе? Или болтал с кем-то по телефону? Ходил то счастливый, то грустный?

Вообще-то так и было. То папа казался на удивление заботливым, радостным, живым и преисполненным энергии, то выглядел очень расстроенным, пытался отгородиться и что-то рисовал. Точно. Глаза Расмуссена шокировано распахнулись, и он уставился на подругу.

— Папа начал рисовать. Он художник, он даже хотел пойти учиться, но родился я, и не получилось. Не важно. Он рисовал раньше, я видел в Дании его старые картины — такие красивые! Но я ни разу не видел раньше, как он рисует. Мне кажется, он просто забросил почему-то. Когда мы продавали дом в Дании, он всё выбросил, — мальчик покачал головой. — А сейчас он снова стал рисовать! Постоянно. И прячет рисунки, ругается, если я посмотреть пытаюсь, — он сделал голос чуть тише, — но однажды я подсмотрел. И там был портрет женщины. Очень красивой.

— Ты её знаешь? — заинтересованно спросила девушка.

— Никогда не видел, — вздохнул Оливер. — Он тогда сказал, что просто образ, пришедший в голову, что такого человека не существует. Я не смогу это проверить.

— Может, так и есть, — Лекса слегка нахмурилась. — Художники — странные люди.

Она взяла парня за рукав ветровки и потащила за собой, намекая на то, что хватит уже стоять и трепаться возле окна дома. Кто мешает идти и трепаться по пути на работу? Лекса казалась очень задумчивой. Оливер, на самом деле, давно заметил в подруге некоторое пристрастие к сплетням и вмешательству в чужие любовные дела. Это даже забавляло немного.

— То есть ты не видел с ним никаких женщин? И не слышал, чтобы он с кем-то разговаривал по телефону? — продолжила мини-расследование Лекса.

— В последнее время с ним вообще никого, кроме Эльфриды, не было, — пробормотал Оливер. Девушка вдруг оживилась.

— Эльфрида? Это кто?

— Его подруга. Они почти с самого нашего приезда в Америку дружат. Погоди, почему ты так смотришь? — Олли поджал губы, заметив искрящийся взгляд подруги. — Это не может быть! Она его подруга — и всё. Она, кажется, встречается с дядей Гловером, папиным кузеном.

— Это у которого вы жили и который потом вас выгнал? — загадочно улыбнулась Лекса.

— Да, и что?

— А выгнал он вас из-за чего?

— Я не знаю, папа с дядей очень сильно поругались. Они только сейчас снова начали общаться, после того, как папа в больницу с астмой попал. И то не слишком хорошо, — пожал плечами Оливер. К Гловеру он совершенно не успел привязаться, более того, дядя его слегка пугал даже. Правда, по нормальным условиям скучал.

— А ты уверен, что твой дядя всё ещё встречается с Эльфридой? — улыбка Лексы стала ещё более загадочной.

— Нет, я же его редко вижу, — Оливер странно покосился на подругу. Что задумала вообще?

— Может ли такое быть, что они больше не вместе? — хихикнула Лекса.

— Наверное, а что?

— Как часто твой папа видит Эльфриду?

— Она достаточно часто к нам приходит. У неё есть ключи от дома. Вчера ужин готовила даже. Она очень добрая и заботливая, не понимаю даже иногда, почему она с папой дружит. Он хороший, просто... сложный.

— Любовь зла, — лишь коротко ответила девушка.

Оливер подавился воздухом и перевёл за подругу испуганный взгляд. Нет, такого быть не может! Эльфрида... нет, в голове не укладывается. В прошлый раз, когда отец пропал, Пауэлл сказала, что не разговаривала с ним перед этим по телефону, хотя ему кто-то звонил, и не видела его. Более того, зачем им видеться по ночам, если вполне себе свободно и часто общаются вечером или днём? Да, Фрида, конечно, очень переживает за отца, она заботится о нём, бегала и ворковала, когда Йоханесс заболел, справки таскала из больницы для работы. Переживает о том, что они едят и иногда даже сама готовит... да и вообще она единственная девушка, которая рядом с папой давно уже находится... и выгнать их действительно могли из-за того, что дядя с отцом не поделили женщину... Какова вероятность, что их дружеские отношения могли перерасти во что-то более серьёзное?

— Когда папа пропал первый раз, Эльфрида сказала, что не знает, где он, — хмуро сказал юноша.

— Вероятно, они просто пока не готовы сказать тебе о своих отношениях, — легко объяснила данный факт Лекса.

Оливер не понимал, что именно ему не нравилось в этой весьма складной теории. Он хорошо относится к Эльфриде. Она правда очень добрая и заботливая, приятная. Все бывшие женщины отца явно даже примерно с Пауэлл не сравнятся. Оливер никогда не был против, если девушка приходила в гости, даже рад был. Но что-то в этой теории всё равно было не так. Что-то не складывалось.

— Я думаю, если хочешь убедиться в этой теории или разочароваться, то тебе нужно всё же влезть в рисунки отца, — предложила Лекса. — Да, может, это и неправильно, но так ты, скорее всего, точно сможешь узнать, с кем он в отношениях. Большинство его рисунков должны быть о возлюбленной. Всё просто.

Расмуссен помотал головой. Он никогда так не поступит. Да, любопытство распирало изнутри, но это неправильно. Отец расскажет обо всём сам, когда будет готов.

•••

Elvis Presley — Can't Help Falling In Love

По бару раздавалась громкая музыка, которая ныне была очень модной и знакомой чуть ли не всем американцам (и не только). Лекса тут же бросилась к виниловому проигрывателю, услышав знакомую песню, не забыв при этом схватить за руку Оливера и потащить его за собой.

— Мне нужно идти к барной стойке, — на ходу пытался спастись от подруги Расмуссен.

— До открытия еще десять минут, Люкас. Не будь занудой, — засмеялась девушка, положив руки на плечи Оливеру.

Лекса закрыла глаза, купаясь в водопаде красивых мелодий, наслаждаясь пением инструментов. Она медленно качала бедрами, ведя Расмуссена по кругу в медленном танце. Золотые кудряшки плавно покачивались из-за небольшого движения и прохладного ветра, проникающего в помещение из открытого окна.

Вокруг сверкали разноцветные огоньки, отражение которых коварно прыгало по светлому лицу Лексы, словно вместе с ней танцуя медленный танец.

Девушка была так расслаблена, спокойна и счастлива, и юноша никак не мог узнать в ней того несчастного ребёнка, что тихим-тихим голосом произнёс жуткие слова: «Иногда мне кажется, что моя мама меня не любит». Она столько всего видела.

Кажется, у подруги так много причин впасть в уныние. Ее родители — опасные гангстеры. В Америке так много людей, презирающих мафию за то, что пострадали от ее рук, а Лексе каждый день приходится терпеть противные слухи и слова ненависти в сторону родителей. Вряд ли в школе знали о том, чей дочерью является девушка, иначе бы отношение к ней было бы совсем иное, Оливер, разумеется, сразу решил, что никому никогда не расскажет правду. Как выглядят её родители? Расмуссен не представлял, что из себя представляют настоящие гангстеры. Он видел странные машины, проезжающие иногда по улицам, странных людей, слышал выстрелы по ночам, но никогда не задумывался о том, что именно происходит в городе.

Слышал иногда из чужих разговоров про гангстеров. Слышал о них от отца. Но никогда не задумывался о том, какими могут быть эти люди. В его голове мафия была чем-то далеким, непонятым, а люди, к ней принадлежащие, казались совершенно иными, словно и не людьми вовсе — настолько сильно они отличались от обычного окружения. Кто-то, кого сразу распознаешь в толпе, кто-то, кто выглядит и мыслит иначе. Но оказалось, что под носом всё это время находилась дочь гангстеров. И в ней не было ничего чужеродного и неправильного — обычная девочка со своими переживаниями. Вероятно, и её родители — обычные люди...

Обычные люди с обычными проблемами. Будучи наделёнными силой, они всё равно переживали проблемы в семье, не могли найти общий язык или ругались. Они любили и заводили семьи.

Лекса широко улыбалась, слегка прикрывая глаза, и едва уловимо подпевала песне. Оливер понятия не имел, что подруге приходилось переживать каждый день, она не слишком-то и любила делиться проблемами, открываясь лишь тогда, когда становилось совсем хреново. Расмуссен изо всех сил старался на неё ровняться. Сильная, храбрая, яркая, она никогда не унывает и уверенно смотрит вдаль, у неё внутри мог твориться целый хаос, но глаза и улыбка никогда не выдадут настоящий чувств. Олли был не такой. Чтобы заставить его разрыдаться, не нужно даже усилий прилагать. Юноша ненавидел это в себе. Выслушав Лексу в прошлый раз, теперь Расмуссен всякий раз с тревогой всматривался в её лицо: сколько ещё прячется за солнечной улыбкой? Оливер переживал, вероятно, ему вообще была свойственна излишняя чувствительность. Не мог выносить девичьих слёз, чувствовал, как в груди сжимается сердце, когда грустил кто-то из близких, плакал, когда видел бездомных котят, желая всех забрать к себе домой (папа даже одного завести не разрешал).

Как много вообще у Оливера было близких людей? Отец и Лекса. С остальными он даже примерно такого же взаимопонимания достичь не мог. Удивительно, что самые родные люди были совершенно не похожи на самого мальчика. И обоих их связывала одна вещь — неумение или нежелание выражать свои истинные эмоции, особенно плохие. Отец это делал, потому что хотел уберечь своего единственного ребёнка. А Лекса, вероятно, сама по себе была такой. А ведь Расмуссен мечтал ей помочь. Правда, как он может? Всего лишь глупый мальчишка, всё, что он мог — хвостиком ходить следом и пытаться промямлить слова поддержки.

И танцевать, поддаваясь её лёгким волнующим движениям. Плавным, воздушным, немного нелепым, но искренним. Лекса хотела танцевать — она танцевала и не размышляла о том, как посмотрят окружающие. Легонько сжимала плечи юноши и казалась такой счастливой, что Оливер невольно заулыбался тоже, едва-едва касаясь пальцами её спины.

Почему она до сих пор продолжает цвести, словно ромашка с ярко-жёлтыми лепестками, оставаясь все такой же сильной и прекрасной? Кажется, из каждого несчастья Лекса только вытаскивала хорошее: новую философию, новое знание. И из этого девушка, словно из глины, вылепливала кирпичик, продолжая строить свой прекрасный дом.

Дочь гангстеров совершенно не была похожа на Молли. Кто такая Фостер рядом с ней? Маленький вечно потерянный ребенок, который со страхом вглядывался в окружающий мир. Лекса — сильная и красивая личность, борющаяся за право на счастливую и яркую жизнь, не теряющая себя в этом мире. У таких людей, как она, определенно будет все, о чем они мечтают. Юноша знал, что подруга справится, со всем на свете справится. И он будет рядом, чтобы оказать её поддержку.

Оливер был безумно счастлив, что знаком с этой чудесной девушкой, которая является настоящим Солнцем в его унылой жизни.

•••

ThxSoMch — Spit in my face

Йенс чувствовал, что поступает неправильно. После возвращения домой ближе к утру он так и не смог заснуть, несмотря на приближающееся начало рабочего дня. Нужно было лечь спать, отдохнуть, но он не мог. Слишком винил себя и ненавидел, чтобы взять и расслабиться. Рядом с Эрикой терял голову, да и вообще в том, что её касалось, становился полным идиотом. Видя перед собой ярко-бирюзовые глаза Ольсен думал лишь об одном: удержать эту женщину рядом с собой. Любым способом.

Когда она была рядом, на душе становилось гораздо спокойнее, даже если лицо её сверкало первородным гневом, даже если слова пронзали насквозь грудь, а руки пытались убить. Когда Эрика рядом — он живёт, он дышит, он знает, что она никуда не пропала, он знает, что она настоящая. Когда Ричардсон рассыпается в утреннем рассвете, вместе с Солнцем просыпается тревога. Особенно если прощание было колючим. Стоило лишь задуматься, и Йенс погружался в омут негативных мыслей, терзаний. Где она сейчас? С кем? Кто трогает её тело, кто заставляет её сердце биться чаще, кому она дарит свою драгоценную улыбку? Наступит ли следующая встреча?

Последний вопрос был самым мучительным. Йоханесс так боялся, что однажды Эрика просто уйдёт навсегда. Больше не появится в его жизни вообще. Ольсен понимал, что был далек от неё так же, как человечек от сверкающей в небесах звезды. Чтобы удержать рядом, был готов пойти на всё. Прислуживать, словно собачка, выполнять каждый приказ. Даже идиотский приказ.

Йоханесс любил Эльфриду. Она для него что-то вроде младшей сестры, глупой девчонки, которая смотрит на мир блестящими глазами, которая верит каждой бредне на свете, ты смотришь и усмехаешься, но находишь это милым. Эльфрида верила и Йенсу. Смотрела на него искренним взглядом, заботилась искреннее. Да, их отношения изначально было испорчены, но оба старались об этом не вспоминать, не поднимать эту тему. В конце концов, теперь Йенс и Фрида видели друг в друге семью. После того, как старший брат девушки переехал в другой город к жене, она чувствовала себя потерянной. Ольсен, вероятно, в каком-то роде заменил ей Стивена. У самого же Йоханесса никогда не было хороших отношений с родителями, он всю жизнь был колючим одиночкой, начал учиться любить только после рождения Оливера. Эльфрида была единственной, кто проявил к нему доброту и заботу. По всем канонам, они действительно должны были влюбиться друг в друга, но Пауэлл страдала по кузену Йоханесса, а Ольсен добровольно вручил своё сердце в руки главы мафии.

И всё же, Йенсу было совестно. Когда человек доверяет тебе свою спину, не так уж и легко решиться воткнуть в неё нож. Эльфриде будет больно, если Ольсен поступит с ней так, но Эрика потеряет к нему всякое доверие, если он нарушит данное обещание. К счастью, Йенсу не запретили вовсе общаться с Пауэлл, но резкие перемены всё равно скажутся на ней.

Конечно, Йоханесс уже выбрал. У него ничего не оставалось, кроме как выбрать Ричарсон. Более того, глава мафии действительно могла убить их обоих. Ольсен задыхался от злости, от стыда, от боли. Он набросил на плечи куртку, схватил пачку сигарет, лежащую на тумбе в коридоре, и вышел на улицу, тут же щёлкая зажигалкой. Хотелось курить, хотелось выкурить целую пачку, чтобы потом задыхаться от дыма, чтобы лёгкие свело от боли, чтобы выплюнуть их нахер. Чтобы задохнуться от очередного приступа астмы.

Его отношения с Эльфридой выглядели странно, и Ольсен это понимал. На месте Эрики он бы тоже бесился. О чём речь, если он и Адама был готов возненавидеть лишь за одну улыбку, подаренную возлюбленной. Ричардсон снова ставила его на место, делая акцент на уровне их отношений. Йоханесс — должник, который, пока не расплатится, принадлежит лишь Эрике. Когда Ричардсон решит, что долг уплачен? Ольсен боялся этого момента сильнее смерти.

Эрика не ревнует, просто хочет себя обезопасить. Эрика не испытывает необходимости в Йенсе, он нужен ей лишь для одной цели. Всякая попытка показать, что отношения могут перейти на более глубокий уровень, заканчивается лишь тем, что Ричардсон отдаляется. Её словно напугала сама мысль о том, что они могут быть ближе, могут не просто проводить ночи в постели, но и разговаривать, узнавать друг друга. Йенс уверен, что Эрика была искренней, когда ревновала, была искренней, когда рассказывала о своих собаках, когда радовалась рисунку и обнимала. Но потом всё равно цепляла на лицо маску и становилась нечитаемой.

Йоханесс чувствовал себя омерзительным другом, но ради Эрики он был готов на всё. Отказаться от всего, продать собственную душу. Он действительно не допустит того, чтобы Эльфрида снова появилась в его доме. Он действительно заберёт у неё ключи. Всё ради того, чтобы Ричардсон была спокойнее, чтобы она поняла, что Йенс никуда не денется, чтобы научилась ему доверять. Взамен Ольсен хотел лишь одного: хотя бы немного понять, что творится в безумной голове Эрики.

Конечно, если задуматься, то Йоханесс хотел от неё гораздо большего, но чёрт с ним. Для начала — хотя бы понять.

Ещё, разумеется, Ольсен бесился из-за того, что Эрику раздражало присутствие Эльфриды, но Кристиан нисколько её не волновал. То есть, вероятно, она осознавала проблематичность и запутанность своих отношений, прекрасно понимала, что Эдвардс как минимум настораживал Йенса (а на деле безумно злил, нервировал, заставлял беситься и ревновать), но игнорировала этот факт. Даже не пыталась объяснить.

Конечно, она же и не обязана. Кто она, а кто Йенс, чтобы ставить условия и чего-то требовать? Как же... как же он ненавидел всю эту ситуацию! Сука. Ольсен расхаживал взад-вперёд по своему небольшому участку, на автомате поджигая уже пятую сигарету. Он с Эрикой сопьётся. Когда-нибудь точно сопьётся. И сойдёт с ума.

Она не понимала, как сильно была ему нужна. Как ему было плохо без неё. Как безумно он ревновал и злился. Как отчаянно мечтал её понять.

Вечером, когда Пауэлл позвонила и начала болтать о всякой ерунде, Йенс попросил её вернуть завтра ключи от дома. Эльфрида растерялась и попыталась понять, в чём причина, но Ольсен так и не смог объяснить.