Падение Вверх

⠀⠀Синяки под глазами уже не скрывались даже при самом мягком утреннем свете: кожа под ними темнела, словно бумага, у которой кто-то осторожно поджёг край. Я почти каждую ночь проводил в полусонном диалоге с @straycat — мы говорили ни о чём и обо всём одновременно, создавая неуловимую, эфемерную территорию — без имён, без лиц, без прошлого. Это было пространство вне времени и вне координат, и удивительно — но оно казалось безопасным нам обоим. Интернет, таким образом, становился не полем искажений, а каким-то странным, неоформленным убежищем.

⠀⠀Я не знал, как так получилось. Несколько сообщений — и между нами возникла лёгкая, как сигаретный дым, близость. Я ощущал её физически — как тонкую ткань, натянутую между мониторами, — и понимал, насколько легко всё это может оборваться. Исчезнуть. Уйти в небытие, не оставив следа. Мне казалось, что именно в этом и заключалась особенная, хрупкая сила происходящего. Связь, которой никто ничего не был должен.

⠀⠀У @straycat не было фотографий. Ни одной. Ни лица, ни рук, ни даже случайного пейзажа. Лента её подписок — пустынная, с редкими островками: новостной канал, аккаунт-архив вымерших птиц, пара фотографов, снимающих лесные пейзажи, чей-то заброшенный киноблог. А в качестве аватарки — кот. Серый, с глазами как у японской маски, взгляд которого невозможно было интерпретировать.

⠀⠀Мой собственный профиль, к слову, был не лучше — скупо оформленный, как студенческий черновик. Создан он был в спешке, ради доступа к учебным чатам. На аватарке — размазанный снимок: я в профиль, с книгой в руках, лицо почти неразличимо. Несколько снимков зданий, пара оборванных рецензий на некогда прочитанные книги. В последний год обучения в школе у меня появилась вредная привычка снимать всё подряд и особенно хорошими снимками хотелось поделиться с другими. Но даже так, всё выглядело, словно я случайно заглянул в чужой аккаунт. По сути, мы черпали друг о друге только то, что сами позволяли — в словах, между строк.

⠀⠀И всё равно, несмотря на этот вакуум, мне казалось, что она знала обо мне больше, чем я знал о ней. Не потому, что выспрашивала. А потому, что читала — внимательно, как читают между строк письма, написанные в поезде, на коленях, дрожащей рукой.

⠀⠀Иногда я открывал чат уже не для того, чтобы что-то сказать, а просто чтобы почувствовать её присутствие — будто приоткрыть дверь в комнату, где тихо играет радио.

straycat: Когда я была маленькой, я любила стоять у окна, пока взрослые спали. Притворялась, что всё снаружи — это другой мир, где меня никто не знает. Там я могла быть кем угодно.
deadpoetonline: Я делал нечто похожее. Только не у окна, а на балконе. Летом. Ждал, когда начнут загораться окна в других домах. Представлял, что кто-то тоже смотрит на меня. И мы молчим, но всё понимаем.
straycat: Тебе когда-нибудь было страшно возвращаться домой?
deadpoetonline: Иногда. Особенно, когда дома кто-то есть.

⠀⠀Между сообщениями — паузы. Но не гнетущие. Паузы, как в хорошем разговоре, когда молчание не разрушает, а подтверждает: мы всё ещё здесь.

⠀⠀Я читал её ответы медленно, как будто они могли испариться, если к ним прикоснуться не так. Словно она не писала — а оставляла след на холодном стекле.

deadpoetonline: А тебе снились сны, которые хочется забыть, но они возвращаются — не страшные, просто... слишком настоящие?
straycat: Да. Особенно те, в которых всё хорошо. Утром от них особенно пусто.
deadpoetonline: Мне редко снятся сны.
straycat: Я думаю, это очень хорошо. От снов, даже хороших, устаешь, что уж говорить про кошмары. А когда видишь пустоту – можешь по-настоящему выспаться.

⠀⠀Эти короткие строки становились якорями в течение моих дней — я возвращался к ним, как к песне, которая не выходит из головы, и которую не хочется забыть.

⠀⠀На улице было еще влажно после ночного дождя — асфальт блестел, как лак, и редкие прохожие отражались в нём, будто привидения из другого времени. Я шёл в сторону корпуса, на ходу застёгивая куртку, с той лёгкой небрежностью, что возникает после бессонной ночи и утреннего кофе, выпитого слишком быстро. Под ногами хрустел гравий. Мир казался чуть расфокусированным — как старое фото, на котором лица стерлись, но настроение осталось.

⠀⠀В университете, как всегда, пахло бумагой и чужими духами. Смешение голосов, шагов, скрипов дверей и шелеста страниц создавали привычный фон, в котором можно было раствориться, остаться незамеченным. Я проходил мимо белых дверей с табличками — «Аудит и налогообложение», «Финансовый анализ», «Макроэкономика» — и чувствовал, как каждая из них отдаёт чем-то утомительно одинаковым, как запах тонера и линолеума.

⠀⠀Лекцию вёл молодой преподаватель с вечно потёртым кейсом и манерой говорить, как будто каждый его пример — это анекдот, который он рассказывает себе уже десятый раз. Мы говорили о концепции предельной полезности, и я улавливал слова, но не смысл. Чисто механически записывал формулы, не думая, зачем — как человек, который строит дом, в котором не собирается жить.

⠀⠀Пока преподаватель объяснял, как правильно интерпретировать модель спроса, я уткнулся в экран телефона, прикрывая его блокнотом. В чате не было новых сообщений, но я перечитывал последнее, как читают записку, найденную в старой книге:

⠀⠀straycat: Иногда мне кажется, что я могла бы исчезнуть, и никто бы толком не заметил. Разве что чай остыл бы на подоконнике.

⠀⠀Пальцы застыли над клавиатурой. Я хотел ответить, но не знал, с чего начать — слишком хотелось сказать сразу всё. Вместо этого я написал коротко:

⠀⠀deadpoetonline: Я бы заметил.

⠀⠀Экран погас, а преподаватель в это время выводил новую формулу. Я снова поднял голову, ощущая, как от мыслей внутри остаётся лёгкий осадок, как от кофейной гущи. Экономика требовала точности, а я сейчас существовал только в неточности — где живут поэты, влюблённые и те, кто боится будущего. К какой категории себя отнести, я пока не знал наверняка.

⠀⠀Курс лекций продолжал плестись по своему кругу, а я был где-то далеко — в чате, между строк, изредка отвлекаясь на блокнот с небольшим очерком, который должен был сегодня представить. Под конец последнего семинара, в аудитории снова стало шумно: студенты начали собираться, кто-то смеялся, кто-то спешил, кто-то тихо говорил с соседом. Я встал и не спеша вышел из кабинета, растворяясь в общей массе.

⠀⠀Коридор университета был похож на всё то, что я видел утром: отражения в мокром асфальте, фигуры, не определённые, а скорее — неуловимые. В каждом из прохожих могло быть что-то важное, но мы шли мимо, почти не замечая друг друга. И снова пришла мысль, что всё это — пустота. Все эти встречи, бесконечные разговоры, слова, которые так и не обрели смысла. Мы не успеваем понять друг друга. Мы слишком заняты поиском чего-то чуждого, забывая, что всё уже давно здесь — в тени, в пустых словах и безликих взглядах.

⠀⠀Я спустился по лестнице и вышел на улицу. Дневной дождь закончился, но воздух ещё был влажным, и всё вокруг казалось немного чужим. Улицы сливались в одну пустую реку, и мне казалось, что я вновь попал в мир, о котором мне говорила @straycat — в мир, где можно быть кем угодно, в котором не имеет значения, кто ты на самом деле, потому что на самом деле ты — это только отражение того, что ты хочешь быть.

⠀⠀В какой-то момент я остановился у магазина, чтобы купить сигареты. Два человека, стоящих у входа, переговаривались о чём-то, и один из них, заметив меня, покачал головой. Я не мог понять, что это было — жалость или просто скука. И снова пришла мысль, что в этом мире не имеет значения, кто ты, потому что вряд ли кто-то по-настоящему заинтересован в твоём существовании.

⠀⠀После второй сигареты ко мне пришло облегчение. Я убрал пачку в сумку и, поправив её ремень на плече, уверенно зашагал обратно в университет, нырнув в главный корпус и свернув налево – через пару минут начнется занятие литературой. Это было одно из немногих мест, где мне действительно хотелось находиться, несмотря на всю обыденность университетской рутины.

⠀⠀Аудитория была знакомой, с её уютной атмосферой, как в старом доме, где каждый угол полон воспоминаний. Преподаватель, Ричард Маклански, сидел за кафедрой и вглядывался в свои заметки. Он был человеком, о котором ходило больше слухов, чем о любом другом преподавателе в университете. Говорили, что он эксцентричен, что его привычки порой граничат с абсурдом. Кто-то даже говорил, что он хронически болен, но держится на плаву исключительно за счёт молитв студентов — тех, кто одновременно боится его и восхищается им. Он был умён, харизматичен, и если уж что-то и оставалось в его жизни неизменным, так это любовь к литературе и стремление раздвигать границы восприятия.

⠀⠀Маклански был добр, но строгость его присутствия всегда ощущалась, даже если он пытался скрыть её за улыбкой. Я знал, что он не потерпит банальности, а потому любое слово здесь будет подвергаться тщательному анализу. Это заставляло меня нервничать — не в страхе быть наказанным, а скорее в предвкушении того, как каждое слово будет прочитано, как каждый жест можно будет интерпретировать, как на поле для игры.

⠀⠀Сегодня нам предстояло представить отрывки из своих работ. Я не знал, что мне сказать. Всё, что я написал, было настолько личным и невыразимым, что мне казалось, что в этот момент весь мой внутренний мир рассыплется на части. Но я всё равно подошёл к кафедре и, несмотря на волнение, начал читать.

⠀⠀«В детстве мама часто брала меня с собой на кладбище в выходные. Это была странная привычка, которую я никогда не мог понять. Не помню точно, сколько мне было лет, но в те дни мир вокруг меня казался не таким, как он есть. То, что я ощущал, не поддавалось ни объяснениям, ни словам. Она не спрашивала, хочу ли я идти, а аросто брала с собой, словно это было неизбежно. В её глазах было что-то такое, что не позволяло отказаться, словно я обязан был следовать за ней, как тень.

⠀⠀Моя мать была той женщиной, в глазах которой всегда была тень — тень, которая не уходила, как бы она ни пыталась. Она не говорила о своей боли напрямую, но её молчание было громче любых слов. Иногда я пытался разговаривать с ней, в те редкие моменты, когда она не скрывала взгляд, но её слова всегда были как холодные камни: «Молчание, Маркус, — это лучшее из того, что ты можешь сделать, когда внутри тебя всё разрывается». В её словах не было жалости. Не было ничего, кроме желания донести, что жизнь бывает слишком жестокой, чтобы найти в ней утешение.

⠀⠀Её мама, моя бабушка, умерла, когда мне было около четырёх. Я не помнил о ней ничего и знал лишь с чужих слов, но помнил, как мама начинала говорить о ней, когда солнце садилось, а я, сидя в темноте, пытался уснуть. Она часто шептала её имя, как если бы бабушка всё ещё была рядом, как если бы только она могла понять её лучше, чем все остальные. Мама рассказывала, что не могла забыть её. Для неё бабушка была не просто матерью, а последней связью с миром, которая, казалось, исчезала с каждым годом всё сильнее.

⠀⠀И каждый раз, когда мы шли на кладбище, я чувствовал, что это — не просто наш путь, а неизбежность, которой нельзя избежать. Мама садилась у могилы своей матери, поглощённая молчанием, как будто это было единственное место, где её душа могла быть в покое. Я сидел рядом, смотря на могильные камни поблизости и деревья, растения, цветы, которые росли между или рядом с ними, будто принадлежали этому миру мёртвых. Всё это казалось мне не совсем настоящим, как будто мы были всего лишь отблесками чего-то более древнего.

⠀⠀Я не понимал, почему она сидела там так долго, почему её взгляд становился таким туманным и глубоким, как если бы она пыталась найти ответы на вопросы, которые давно стали неважными. Иногда мне казалось, что мама была ближе к мёртвым, чем к живым. Её мир был разделён: живые были для неё чуждыми, а мёртвые — близкими. Я был всего лишь присутствием, спутником, человеком, который не мог найти слов, чтобы вырвать её из этого молчания. Моя боль была чуждой ей, так же как её молчание было чуждым мне.

⠀⠀Возвращаясь домой, мама оставалась молчаливой, а её лицо неподвижным, словно она не возвращалась из того места. Мне казалось, что для неё возвращение было притворством, ненастоящим. Она как будто оставалась там, на кладбище, среди мраморных плит, где всё было таким одновременно близким и далёким. Мёртвые оставались там, а она, теряя способность жить с нами, вновь и вновь приходила к ним, чтобы не забыть, не отпустить.

⠀⠀Мама была как погода в тех краях, где мы жили: туманная, недостижимая, чья жизнь заканчивалась там, среди тех мраморных плит, под дождём, падающим на землю. И я чувствовал, как каждый её шаг становился шагом в сторону того мира, в который я не мог войти, не был допущен. Она была между нами и теми, кто ушёл, и в этом, возможно, она по-настоящему была самой собой, без притворства.»

⠀⠀Я замолчал. В классе было странно тихо. Я почувствовал, как каждое слово проникает в эту тишину, становясь частью её, как будто они не слышат меня, но чувствуют. Маклански сидел с полуулыбкой, опершись о локоть, и внимательно смотрел на меня. На мгновение мне показалось, что он видит не просто меня, а что-то за пределами моего рассказа. Не оценивает, а как будто ждёт.

⠀⠀— Это очень... тихий текст, — произнёс он наконец. Голос его был не хвалебным, не осуждающим, просто точным. — Тихий, и оттого — страшный. Ты пишешь не о смерти. Ты пишешь о тех, кто живёт рядом с ней слишком долго. И перестаёт замечать, что сам ещё жив.

⠀⠀Он помолчал, и я услышал, как кто-то в аудитории неловко откашлялся.

⠀⠀— Самое сложное — сказать о потере без громких слов. Без пафоса. Ты справился. Тут чувствуется, — он слегка кивнул, будто убеждая себя, — что ты знаешь, о чём говоришь.

⠀⠀Он снова замолчал, и мне на мгновение захотелось уйти и вернуться к своему месту. Не от стыда — нет, — а оттого, как легко он увидел во мне нечто, что я сам, возможно, ещё до конца не понимал.

⠀⠀— Только не спеши, — сказал он тише. — У таких текстов есть одно свойство: они требуют тишины, как комната с окнами на север. Не пытайся её закричать. Позволь ей быть такой, какая она есть. Но и тут есть одна ловушка, в которую часто попадают те, кто умеет писать о боли. Ты слишком хорошо чувствуешь текст. А это значит — можешь начать путать писательство с исповедью. Не делай этого. Всегда помни, — продолжил он чуть позже, почти себе под нос, — хороший писатель — не тот, кто рассказывает свою правду. А тот, кто умеет обмануть читателя так тонко, что тот решит: «Это и моя правда тоже».

⠀⠀Он чуть улыбнулся и вызвал следующего. Я кивнул ему, спускаясь и занимая своё место и проходя мимо него, получил ответный кивок и несколько слов, сказанных полушепотом, так, чтобы слышал только я.

⠀⠀— Оставляй двери приоткрытыми. Даже если пишешь о комнате, в которой был заперт один. Пусть читатель сам выберет — войти туда или нет.

⠀⠀А потом — как ни в чём не бывало — он хлопнул в ладоши и поприветствовал занявшую место у кафедры, студентку.

⠀⠀Я сел обратно. Моё сердце всё ещё било неритмично, как будто его сбили с привычного ритма. Рядом кто-то протягивал свой лист к кафедре, листы шелестели, кто-то усмехнулся, кто-то потянулся за бутылкой воды. Мир продолжал идти, и только во мне ещё сохранялась та странная, выцветшая тишина, в которой звучали слова, не сказанные вслух.

⠀⠀Весь остаток занятия я слушал вполуха. Слова других студентов, их интонации и попытки прочесть что-то личное, важное — проходили мимо меня. Я всё ещё держал свой рукописный текст на коленях. Он будто стал другим, теперь, когда прозвучал вслух, — менее защищённым, более уязвимым. Почти как человек, который слишком долго молчал, а потом вдруг раскрылся перед посторонними и теперь жалеет, что сказал так много.

⠀⠀Когда прозвенел звонок, Маклански поднялся со стула чуть медленнее, чем обычно. Подошёл к кафедре, опёрся ладонями о дерево — в этой его позе была почти церковная торжественность. Он бросил взгляд в сторону окна, как будто сверялся с погодой или временем года.

⠀⠀— Писательство, — сказал он в пространство, не поднимая голоса, — это искусство терпения. Вы будете писать, и будет казаться — никто не слышит. Но если вы честны с текстом, он начнёт шептать в ответ. Не сразу. Не громко. Но начнёт.

⠀⠀Кто-то за его спиной закрыл ноутбук. Несколько студентов уже собирали вещи. Но он продолжал:

⠀⠀— Большая часть литературы создаётся из малого. Не из событий. А из ощущений. Памяти. Внутреннего эха. Вот почему слова нужно выбирать так, как выбирают цвет платья на похороны: с пониманием, что вы не для себя стараетесь, а для того, кто уже ушёл.

⠀⠀Он отпустил кафедру, легко провёл пальцами по лакированной поверхности, будто проверяя, всё ли на месте.

⠀⠀— Те, кто умеют это чувствовать, — редкость. Те, кто умеют это выразить — ещё реже. Не торопитесь. Не сжигайте то, что может медленно тлеть.

⠀⠀Он развернулся и направился к двери. В аудитории стало странно тихо. Все будто чего-то ждали — и не знали, чего именно.

⠀⠀Я встал не сразу. Бумаги в моих руках чуть примялись по краям, как от тепла. Я подумал: может, не зря я написал именно об этом. Не о красивом, не о важном. А о том, что невозможно выговорить, но почему-то всё равно остаётся внутри.

⠀⠀Коридор был почти пуст, за окнами серело — тот мягкий, туманный свет, который держится между поздним днём и наступающим вечером, как человек, не решающийся войти в комнату.

⠀⠀На лестничной площадке я услышал, как кто-то догоняет меня. Маклански.

⠀⠀— Подожди, — негромко, будто это был не приказ, а совет. Я остановился.

⠀⠀Ричард подошёл вплотную, не вторгаясь, но создавая вокруг себя тот самый невидимый круг внимания, который казался почти магическим.

⠀⠀— У тебя — что-то есть, — сказал он просто. — Не потому, что ты умеешь неплохо писать. А потому что ты понимаешь, о чём лучше умолчать.

⠀⠀Я, кажется, даже не дышал в этот момент.

⠀⠀— Не теряй это. Не разменивай. Большая литература рождается из невыносимого. Но настоящая — из того, что ты не знаешь, как сказать. И всё равно говоришь.

⠀⠀Он протянул мне маленький клочок бумаги. На нём — имя какого-то американского эссеиста, кажется, забытый уже почти всеми, и строчка: «Выражать — значит нарушать тишину. Делай это осторожно».

⠀⠀— Прочти его. И — если будешь продолжать писать — пиши так, чтобы даже у самых молчаливых возникло ощущение, что ты заговорил от их имени.

⠀⠀Мужчина кивнул, развернулся и ушёл вниз по лестнице. Тихо. Сухо. Так, как только он умел — как человек, который исчезает из кадра, но оставляет после себя тень на стене. Маклански уже почти скрылся за поворотом лестницы, когда я, сам не зная зачем, шагнул вперёд и спросил — тихо, но с тем напряжением, что чувствуется даже в полутоне:

⠀⠀— Вам правда нравится, как я пишу?

⠀⠀Он остановился. На мгновение замер, как будто примеряясь к ответу.

⠀⠀Профессор обернулся и посмотрел вверх, прямо туда, где стоял я. Его лицо в рассеянном свете выглядело усталым, но внимательным, как у человека, который много лет читал между строк и давно понял: важное не в вопросе, а в том, как он задан.

⠀⠀— Не совсем, — сказал наконец мужчина. — Мне не обязательно должно что-то "нравиться", чтобы понять, что в этом что-то есть.

⠀⠀После этих слов, между нами возникла небольшая пауза. делал Ричард положил ладонь на перила, глядя куда-то мимо, вглубь лестничного пролёта, будто речь шла не обо мне, а о ком-то далёком, знакомом по книгам.

⠀⠀— То, что ты написал, — только начало, сырой черновик, а не готовая работа. Там есть шероховатости, иногда — лишние слова. Местами ты, возможно, слишком стыдлив. Или наоборот — откровенен по привычке, а не по необходимости.

⠀⠀Он снова посмотрел на меня. Уже пристально, но не с высоты.

— Но я верю, что ты это прожил. А это — единственное, с чего вообще стоит начинать писать подобное.

⠀⠀Маклански говорил спокойно, без пафоса. Но от его слов внутри что-то сдвинулось — будто в комнате, в которой ты долго стоял в темноте, вдруг нащупали выключатель.

⠀⠀— Дальше будет труднее, — добавил он уже почти шёпотом. — Если ты вообще решишь идти дальше. Потому что хорошая проза — это не акт вдохновения. Это акт выдержки. Дисциплина. Когда садишься писать не потому, что кому-то что-то должен, а потому что сам просто не можешь иначе.

⠀⠀И, кивнув, пошёл дальше вниз, не оглядываясь.

⠀⠀А я стоял с этим клочком в руке. Бумага казалась более настоящей, чем всё, что происходило вокруг: более материальной, чем звон лифта или топот чужих ботинок. И в какой-то странной, невозможной тишине я вдруг понял — это и было тем, зачем я туда пришёл. Не учиться. Не получать оценки. А чтобы кто-то, наконец, разглядел в тебе то, о чём ты сам боялся думать.

⠀⠀Чтобы кто-то сказал: ты можешь говорить. И тебя услышат.

⠀⠀Когда я покинул корпус, вечер уже опустился на кампус — влажный и тёплый, с воздухом, наполненным запахом травы, пыли и чего-то электрического, как перед грозой. Свет фонарей казался расфокусированным, как в старом фильме, и лица прохожих — редких, рассеянных — скользили мимо, не задерживаясь.

⠀⠀Я шёл быстро, почти не чувствуя под ногами земли. Во мне было странное, негромкое возбуждение — не эйфория, но нечто более тонкое, как если бы кто-то тихо, но уверенно похлопал меня по плечу: идёшь верно. И при этом — нет ощущения победы, никакого «я сделал это», только... жажда рассказать. Поделиться. Закрепить случившееся не только в себе, но и во внешнем мире, чтобы оно не рассыпалось.

⠀⠀straycat. Мне не терпелось написать ей. Возможно, даже не ради похвалы. Мне просто казалось, что она поймёт. Не как преподаватель, не как слушатель, а как человек, который чувствует и понимает меня чуть точнее, чем все остальные.

⠀⠀Я достал телефон ещё до того, как свернул на аллею, где ловил сигнал. Палец невольно завис над экраном — не потому что я не знал, что сказать, а потому что хотелось сказать сразу всё: и о Маклански, и о лестнице, и о том, как он смотрел, прежде чем заговорил.

⠀⠀Наконец, я набрал:

⠀⠀deadpoetonline: Я прочитал тот текст. С кафедры. Вслух. А он слушал. И сказал, что в этом что-то есть. Даже если ещё не оформлено.

⠀⠀deadpoetonline: Я не знаю, почему, но мне так важно было тебе это сказать.

⠀⠀Сообщение ушло, оставив за собой лёгкое дрожание в груди — не от страха, а от того, что теперь оно стало настоящим. Потому что ей — ей — теперь об этом известно.

⠀⠀Ответ пришёл не сразу. Я уже почти добрался до своей съемной квартиры, когда телефон мягко дрогнул в ладони.

⠀⠀straycat: Я знала, что ты решишься. Я тобой очень сильно горжусь!

⠀⠀Я остановился у двери, вжавшись плечом в прохладную стену, позволив глазам закрыться на секунду — как будто внутри стало слишком много света, и нужно было его спрятать, уравновесить. Перечитываю её сообщение ещё раз. Потом ещё. Это было так похоже на неё: не приукрашивать, не выдавливать лишнюю радость, а лишь быть искренней. Просто назвать то, что есть. Спокойно. Честно.

⠀⠀deadpoetonline: Мне кажется, я бы не смог, если бы не ты.

⠀⠀Внизу, под сообщением, мигала серо-синяя точка — значит, она читает. Я вдруг подумал, как это странно и почти чудесно: кто-то, кого ты ни разу не видел, знает тебя, словно читает черновики в твоей голове. И, возможно, именно потому и может принять — без картинок, без контекста, без лишнего.

⠀⠀Ответ пришёл быстро:

⠀⠀straycat: Я всегда буду здесь, когда тебе будет нужно.

⠀⠀В эту минуту всё вокруг будто растворилось: фонари, шум листвы, звук шагов по асфальту. Осталась только тёплая точка света — тусклая, но упрямая, где-то посреди безмерной темноты. И я знал, что именно в ней теперь и находится мой покой.

⠀⠀Я зашёл в квартиру, не включая верхний свет. Лампа над письменным столом отбрасывала узкий золотистый круг. Всё казалось непривычно живым — даже книги на полке, даже рубашка, небрежно брошенная на спинку стула. Будто что-то в этом мире слегка сместилось, почти незаметно, но окончательно.

⠀⠀Скинув верхнюю одежду и переобувшись, я первым делом сразу же сел за стол, достал блокнот, в котором обычно не записывал ничего личного — только заметки по курсу, схемы, вырванные цитаты. Но сегодня мне нужно было продолжить. Как будто с тем чтением, с теми словами с кафедры началось что-то, что уже не получится просто остановить.

⠀⠀Я подумал о маме — как она сидела у могилы, как не замечала меня. И о Маклански — его тихий, небрежный голос, в котором не было снисхождения, только сосредоточенность. И о straycat, чьи сообщения были как вода из подземного источника: приходили откуда-то глубоко, неожиданно, и потому — неоценимо.

⠀⠀И написал:

⠀⠀"Это как внезапный разрыв, когда всё вокруг становится слишком громким, слишком ярким, и в голове начинают возникать образы из прошлого. Они буквально врываются в настоящую жизнь, не давая возможности сосредоточиться, и остаётся лишь ощущение, что что-то не так. Тревога накатывает, будто из ниоткуда, и ты не можешь понять, что именно её вызывает. Время будто останавливается, и ты ощущаешь, как застрял в моменте, который давно прошёл, повторяя в голове те же мысли, с которыми не можешь расстаться. Не можешь дышать и не знаешь, как идти дальше.

⠀⠀Но когда я говорю с ней, всё меняется. В её словах есть что-то, что вырывает меня из этого состояния. Время снова начинает двигаться, не задерживаясь на том, что уже было. В её присутствии я чувствую, как становится легче дышать, как воздух вокруг вдруг очищается. Каждое слово, каждое молчание между нами помогает отпустить тяжесть, и я начинаю понимать, что не нужно застревать в прошлом — можно двигаться вперёд. И с этим приходит невероятное облегчение, которого я даже не знал, что так долго искал."

⠀⠀Я остановился, уставился на последнюю строчку. Подумал, стоит ли отправить это ей, как я всегда делал последние дни. Решил, что пока — нет. Пусть сейчас это будет только для меня.

⠀⠀Снаружи начал моросить дождь— почти беззвучно, едва заметно. И с этим звуком, с этим вечерним одиночеством пришло ощущение, что что-то наконец улеглось внутри. Не исчезло — нет. Просто стало... тише.

⠀⠀На экране всё ещё горел её последний ответ.
⠀⠀Я всегда буду здесь, когда тебе будет нужно.