1 глава спектакль
Сегодня у нас с Марком годовщина. Целых пять лет. Полжизни, если честно. Последние полгода что-то пошло не так, стало зыбко и неуверенно, будто идешь по знакомой дороге в полной темноте и спотыкаешься на ровном месте. Но я гнала эти мысли. Я люблю его. А он любит меня. Разве это не главное?
Весь вечер я провела на кухне, пытаясь воссоздать то самое блюдо из нашего первого свидания — утку с яблоками, а не просто курицу. Пахло корицей, глинтвейном и... надеждой. Надеждой, что мы сможем все вернуть. Что этот вечер станет перезагрузкой .
Часы пробили восемь, потом девять. Утка начала подгорать по краям, а картофель покрылся слишком уж хрустящей корочкой. Я заварила чай, потом выпила его. Потом налила вина. Потом выпила и его. Нервы.
В половине десятого наконец-то раздался тот самый, выстраданный звук — щелчок ключа в замке. Сердце екнуло, забилось чаще, смесь облегчения и затаенной обиды.
Марк вошел, скинул пальто, даже не повесил, и прошел в гостиную, тяжело опустившись на диван. Он выглядел вымотанным, похудевшим. На нем был тот самый серый костюм, что я подарила ему на прошлый день рождения.
— Привет, — его голос был хриплым, безжизненным.
— Привет, любимый. Тяжелый день?
Он провел рукой по лицу, не глядя на меня.
— Ты не представляешь. Этот проект... Кошмар.
Я подошла, чтобы поцеловать его в щеку, и тут же отпрянула. От него пахло дорогим табаком, дорогим кофе и... чужими, навязчиво-сладкими духами. «Calvin Klein's Euphoria», мелькнуло в голове. Такие носит его новой секретарши, кажется.
Он заметил мое движение, мой прищур. Его взгляд стал колючим, настороженным.
— Ты сегодня что, нарядилась? Какой повод? — спросил он, нарочито разглядывая мое простое бордовое платье.
Внутри что-то оборвалось. Неужели правда?
— Марк, — голос дрогнул, но я взяла себя в руки. — У нас сегодня годовщина. Пять лет. Ты что, забыл?
На его лице на секунду промелькнуло неподдельное удивление, которое тут же сменилось хорошо отрепетированной игрой в раскаяние.
— Черт. Прости, солнышко. Голова совсем забита этим отчетом. Ты же понимаешь? С этой работой забудешь не то что день рождения, а как себя зовут.
Он потянулся меня обнять, но я инстинктивно сделала шаг назад. Не смогла заставить себя принять эти объятия, пропахшие кем-то другим.
— Да уж, — сказала я сухо. — Понимаю. Настолько, что даже провонялся чужими духами. «Euphoria», да? Очень... выразительно.
Он замер, и я увидела, как по его лицу пробежала тень паники. Но актер из него был отличный. Он фыркнул, махнул рукой, делая вид, что это пустяк.
— А, это... У Ксюши, моей секретарши, новые духи. Весь офис провонялся, просто кошмар какой-то. — Он нервно рассмеялся и резко сменил тему, громко принюхавшись. — Зато от тебя пахнет просто божественно! Что это ты там такого волшебного приготовила?
Он прошел на кухню, минуя меня, и я покорно поплелась за ним. Мое прекрасное блюдо, над которым я колдовала три часа, он поглощал молча, почти не глядя на меня, уткнувшись в телефон. И тут я заметила деталь, которая вонзилась в сердце острее любого ножа. Он положил свой iPhone на стол не как обычно — экраном вверх, а экраном вниз. Тяжелой, холодной стекляшной крышкой кверху. Как будто боялся, что я увижу что-то, чего видеть не должна.
Вечер был безнадежно испорчен. Мы доели почти в полном молчании. Когда я, пытаясь вернуть хоть каплю нормальности, попросила его помочь с посудой, он взорвался.
— Я что, твоя домработница?! — он резко встал, отчего зазвенел хрусталь. — Посуду помыть, стирку разложить, мозги мне уже вынесла своей вечной подозрительностью! Хватит!
Он развернулся и ушел в спальню, оставив меня одну среди грязной посуды и остывших остатков нашего «праздничного» ужина. Я стояла и смотрела ему вслед, ничего не понимая. Кто этот человек? Куда делся мой Марк?
Перед сном он пошел в душ. И, конечно, взял с собой телефон. Я слышала, как щелкает клавиатура, доносясь из-за шипения воды. Это был звук моего окончательного поражения.
Утро не стало лучше. В субботу я надеялась выспаться, забыться, но он разбудил меня в девять с требованием сделать завтрак.
— У меня выходной, Марк, — пробормотала я, натягивая одеяло на голову. — Как и у тебя.
— Но у тебя лучше получаются яичница, — ответил он капризным тоном, от которого заныли зубы.
Через пятнадцать минут с кухни донесся оглушительный грохот, будто там роняли чугунную сковороду. Я сорвалась с кровати и влетела на кухню. Он стоял посреди легкого хаоса и с виноватым видом пытался собрать осколки разбитой тарелки и следы разбрызганного яичного белка.
— К чему весь этот перформанс? — спросила я тихо, сдерживая дрожь в голосе.
— Ой, прости, не хотел разбудить, — он повернулся, и в его глазах не было ни капли раскаяния, лишь раздражение. — Просто очень хотел есть. Это все претензии?
Что я могла ответить? Что претензий у меня — вагон и маленькая тележка? Что он ведет себя как последний эгоист? Что от него до сих пор пахнет теми духами?
— Да, — выдавила я и, развернувшись, ушла прочь, хлопнув дверью в спальню.
Остаток выходных прошел в атмосфере натянутого, звенящего молчания. Он ходил по квартире, как неприкаянный призрак, искал повод для ссоры в каждой мелочи: я плохо вытерла пыль, слишком громко кладу ложку, «смотрю на него как на врага». Я старалась не поддаваться, отвечала мягко, но внутри все закипало. Что с ним происходит, черт возьми?
Настали рабочие будни. Я — главный юрист в «Холдинге Северный». Моя работа — это поиск лазеек, анализ рисков и холодная голова. Ирония в том, что в собственной жизни я не могу применить ни одного своего профессионального навыка. Марк — финансовый директор в крупном рекламном агентстве. Его работа — продавать воздух и создавать красивые картинки. Похоже, он стал экспертом и в этом.
Вечером в среду он сообщил, что у них корпоратив.
— Не жди, затянется. Пить не буду, обещаю, — бросил он на ходу, уже одеваясь у зеркала.
Я лишь кивнула. Может, и правда отдохнет, развеется. Может, после этого все наладится.
Я ошиблась.
В двенадцать ночи я уже начала беспокоиться. В час —паниковать. В два — звонила, но он сбрасывал. В полтретьего в квартиру ввалилось это пьяное, заплетающееся пугало. От него разило перегаром, потом и все теми же, ненавистными духами.
— Идиот, — прошипела я сквозь слезы, пытаясь стащить с него куртку. Он был мокрый от снега, беспомощный и отталкивающий.
Он что-то бормотал про «просто немного выпил» и «все нормально». Я дотащила его до дивана, и при свете лампы увидела то, что добило меня окончательно. На белом воротнике его дорогой рубашки, аккурат под ухом, красовалось четкое, алое пятно. Отпечаток женских губ. Стойкая помада. Не смазалась, не стерлась.
Слезы подступили к горлу, предательски горячие. Но я их смахнула. Я не дам ему этого удовольствия — видеть меня сломленной. Я просто сняла с него рубашку, словно с чужого человека, и накрыла пледом.
Завтра. Завтра мы во всем разберемся.
Но внутри уже росла ледяная, тихая уверенность, что разбираться будет уже не в чем. Что спектакль под названием «Наша любовь» подошел к концу. И остался лишь один актер на сцене, который еще не знает, что занавес уже опустился.