Фальшивка

Полгода назад, провалив экзамены в университет и оказавшись в пустоте до следующего набора, Шэди Кюмсаль уговорила отца оплатить её обучение в начальной художественной школе. По прошествии пяти месяцев Шэди призналась себе, что никакого особого дара у неё нет: техники рисования давались ей хуже, чем многим. Однако всё же давались — а оттачивать каждую из них по нескольку сотен часов она вполне могла себе позволить. Наконец, она получила второе дыхание, когда они добрались до рисования людей — а точнее, до курса по анатомии. Шэди мечтала однажды стать книжным иллюстратором, однако мечта эта была настолько неамбициозной, что о ней практически никто не знал. Теперь же Шэди втихомолку радовалась, ведь мечта эта, как ей казалось, близилась к свершению: вот сейчас она выучит, как ведут себя человеческие кости, жир и мускулы в покое и в движении — и можно будет осмелеть настолько, чтобы нарисовать главных героев любимых романов и показать их наставникам. А там уж — кто знает?

Поначалу, конечно, рисовать людей с натуры было сложно — слишком резким ей показался переход от гипсовых и восковых обрубков к живым существам, которым страшно посмотреть в глаза, хотя даже и не понятно, почему страшно — просто кажется, что если посмотришь, то так сразу и умрешь. Тем не менее, смотреть пришлось — и не только в глаза.

В конце пятого месяца наставница представила им новую натурщицу — эта молодая госпожа должна была стать одной из четырёх людей, с которых ученикам надлежало рисовать развитую мускулатуру. Она позировала чуть ли не впервые в жизни, и потому наставница предупредила, что, возможно, с непривычки госпожа Сана Янгыр будет уставать, и урок придётся прервать раньше времени. Та, однако, продемонстрировала выдающиеся способности к сидению на одном месте без движения.

В течение урока Шэди, как обычно, строила догадки касательно рода деятельности модели. Она, конечно, спортсменка, но что это за вид спорта? У пловцов крупнее мышцы верхней половины тела, у бегунов — мышцы нижней. Но раз у неё примерно одинаково развиты все, то она занимается борьбой или фехтованием. Подтвердилось второе, однако ради этого Шэди пришлось подслушать разговор, который Сана Янгыр завела с их постоянным натурщиком — юношей лет четырнадцати, который занимался плаванием и уже несколько раз выигрывал городские соревнования. Но подслушанный разговор, хоть и дал Шэди желанное подтверждение гипотезы, также нанес ей рану и надолго лишил душевного покоя.

Оказалось, что госпожа Янгыр путешествует и живет сама по себе, а в Сазлык она приехала, чтобы "научиться самостоятельности", и уже завела себе здесь дело. Шэди невольно представляла себя на её месте. Натурщице, должно быть, не больше одиннадцати. Значит, примерно год разницы. Смогла бы Шэди через год вот так взять и уехать в другой город "учиться самостоятельности"? Никогда! Да она из родительского дома выходить боится — какая уж тут заграница? Её ум тотчас наполнился чёрной завистью. Как может человек к одиннадцати годам уже быть и настолько независимым, чтобы самостоятельно жить и путешествовать, и настолько умным, чтобы управлять предприятием, и настолько сильным, чтобы в свободное время фехтовать, а потом ещё позировать в художественной школе? Позировала она, конечно, исключительно ради тщеславия: очевидно, что деньги, которые здесь предлагались, её мало интересовали. В этом ничего необычного: сюда ходит немало таких, которым просто нравится, когда на них смотрят, а тем более, когда их ещё и фиксируют на бумаге и холсте. Иногда эти тщеславные, впрочем, заодно присматривают себе талантливых портретистов. Что если это произойдет с ней? Если этой натурщице понравятся рисунки Шэди, то, быть может, они подружатся, и она закажет портрет, и Шэди его напишет, и тогда отец убедится, что рисование — не просто праздное увлечение? Неясно только, под каким предлогом она могла бы ни с того ни с сего заговорить с госпожой Янгыр. Просить совета было не у кого, потому что друзей у Шэди в художественной школе не завелось, а все остальные товарищи просто не понимали проблему: они не могли представить, насколько тяжело день за днём смотреть на человека как на табурет или на корзинку с фруктами, а потом просто взять и заговорить с ним, как с человеком.

В сомнениях прошло три учебных дня, и на четвертый Шэди почти заставила себя заговорить с новой натурщицей, но потом струсила и решила, что, в конце концов, не очень-то и хотелось, и вообще, мало ли ещё будет возможностей познакомиться с каким-нибудь интересным человеком — жизнь-то долгая. Но когда занятия кончились и Шэди уже собирала разбросанные по столу принадлежности в сумку, госпожа Янгыр внезапно вновь оказалась в классной комнате, подошла к Шэди и спросила, можно ли взглянуть на рисунок. Её карандашный ростовой портрет лежал тут же на столе, и она вполне могла бы просто повернуть голову и увидеть его, но не делала этого и просто смотрела в глаза Шэди, дожидаясь разрешения. Шэди даже не помнила, что именно она сказала: ей пришло в голову четыре разных варианта ответа — все положительные, — которые тут же перемешались в голове, и она промямлила какую-то фразу, в которой соединилось вежливое обращение, "да", вежливое приветствие и ещё какие-то обрывки мысли. Госпожа оказалась очень довольна увиденным и призналась, что её просьба была неслучайной: она краем глаза увидела рисунок ещё пару часов назад, и ей показалось, что, быть может, у Шэди есть именно то, что они с сестрой ищут. Шэди даже не успела обрадоваться такому повороту событий, как Сана увлекла её в беседу: стала расспрашивать, весело ли тут учиться и хороши ли учителя, предложила перейти на второе лицо, очень заинтересовалась упомянутыми Шэди техниками карандашного и чернильного рисунка и попросила рассказать о них побольше.

Они продолжили разговор в вестибюле, потом на улице, а потом в ближайшей чайной, которую Шэди выбрала сама. Это была совсем не та чайная, в которую она обычно ходила с друзьями, но прямо сейчас ей почему-то было очень страшно встретить кого угодно из знакомых. Или это был не страх? Увы, у неё не было никакой возможности разобраться в чувствах: она была так занята общением, что не замечала даже кусавших её комаров, что под вечер устроили налет на открытую веранду.

Идя домой, Шэди с трудом могла вспомнить, о чем они беседовали. Кажется, говорила в основном она: Сана спрашивала её про историю изобразительного искусства, про разные техники, про великих мастеров прошлого и настоящего и про то, где можно увидеть их работы, а Шэди взахлёб рассказывала, радуясь, что даже самые нудные части учебной программы внезапно оказались полезны. Наконец, Шэди осознала: между делом она дала обещание сводить Сану в музей. Она даже не заметила, как пообещала! Хуже того: она сама назначила поход на послезавтра!

Немного успокоившись, Шэди попыталась объяснить собственные действия. Вышло следующее: у всех её друзей, оставшихся с гимназии, было какое-то преимущество перед ней — как минимум тот факт, что все они сейчас либо учились в университете, либо пошли помогать родителям на их предприятиях. Второй путь был для неё закрыт, потому что отец и тётя уже решили, что Шэди не подойдет к делам и близко до тех пор, пока не наберётся ума, а под "наберётся ума" они имели в виду университет, а в университет она не прошла. Будучи единственным ребёнком, она несла на себе дополнительный груз ответственности: конечно, если она окажется не готова, то её двоюродные сёстры по старости тёти примут всё на себя, но общественное положение семьи всё равно пострадает, а Шэди будет ощущать, что полностью провалилась по жизни. Но что если ей удастся задружиться с кем-то постарше, кто мог бы научить её жить? Помимо прочего, это сразу подняло бы её и в глазах друзей, и, с какой-то вероятностью, в глазах семьи. Довольная этим объяснением, Шэди решила, что дальше нужно уже не думать, а действовать.

Поход в музей удался на славу, хотя и не обошелся без мелких неприятностей. В самом начале, когда им предстояло несколько подъемов и спусков по очень крутым лестницам, Сана то и дело оказывалась далеко впереди, и только когда Шэди прямым текстом пожаловалась на одышку, она очень удивилась и воскликнула: "Ой, прости пожалуйста, почему же ты сразу не сказала?" Шэди знала, что на лестницах пыхтит как паровой котел, не говоря уже о том, что и её внешний вид должен был наводить на мысль о плохой физической форме, так что совершенно неясно, как можно подобное не заметить. С новым человеком никогда не знаешь, искренне ли он не видит твоих слабостей или просто издевается, поэтому настроение чуть было не испортилось. Однако в дальнейшем Сана старалась идти в ногу с Шэди, так что больше подобное не повторялись. Шэди перестала расстраиваться и даже немного обрадовалась: это был первый недостаток, который она заметила у своей новой знакомой, а у неё должны быть хоть какие-то недостатки, не то и от зависти помереть недолго.

Вопреки ожиданиям, в художественной галерее они пробыли всего около часа, и в этом Шэди винила себя: она так торопилась рассказать все, что знает о рисовании тушью, карандашом, чернилами и маслом, что сделала это слишком быстро. Под конец она даже была не уверена, что Сана успела что-то понять, но та выглядела довольной и спросила, не хочет ли Шэди немного отдохнуть от роли экскурсовода и просто посмотреть вместе с ней на всякие интересности в других секциях. Шэди, разумеется, согласилась. Сперва они пошли в секцию городской истории, где Сана тут же бросилась к стеклянным куполам, что защищали от прикосновений модели Сазлыка на разных этапах его развития. Всего их было четыре: "5 лет после основания", "17 лет", "39 лет" и "Современность", которая постоянно достраивалась и перестраивалась: центральные районы были изготовлены из миниатюрных дощечек и тщательно раскрашены, а районы на окраинах — в особенности те, что сейчас быстро расширялись — вылеплены из серой бумаги.

Сана спросила у служащего музея, неужели они опутывают художника тросами и подвешивают над моделью, чтобы он мог в случае чего подкрасить центр — хоть и в масштабе один к пяти сотням, модель все же была огромной, не меньше двенадцати метров в диаметре. Служащий ответил, что на самом деле модель не монолитная и состоит из неравных частей не больше квадратного метра площадью, и эти части можно отсоединить друг от друга, так что если она однажды придёт к ним снова и увидит, что в центре города не хватает куска, то пусть не беспокоится: этот кусок увезли в мастерскую на редактуру. Шэди при этом снова почувствовала себя уязвленной: она ведь тоже знала всё это, так почему Сана первым делом пошла спрашивать у сотрудника музея? Быть может, нужно вернуть инициативу в свои руки? Шэди спросила, знает ли Сана, что это за здание с зелёной крышей находится по соседству с ратушей, но сокрыто таким образом, что его совершенно не видно с улиц. Оказалось, Сана прибыла в город настолько недавно, что не знала практически ничего, так что Шэди получила возможность просветить её насчет всевозможных достопримечательностей. Больше всего на свете она боялась увидеть в лице или позе Саны хотя бы малейший признак скуки, однако та в худшем случае лишь изредка впадала в задумчивость, в остальном же явно демонстрируя, что отлично проводит время.

Звёздный час Шэди настал, когда Сана ни с того ни с сего спросила, есть ли в музее какая-то экспозиция, посвященная древним народам — с какими-нибудь экспонатами из северной пустыни или, быть может, из долины к востоку.

— У нас есть статуя с чернокаменной плотины! Ты обязана её увидеть! — Шэди безумно радовалась самой возможности говорить "у нас" применительно к этой статуе: она ощущала себя вправе подчеркнуть свою принадлежность к одному из немногих городов, которому межуниверситетский совет дозволил получить некоторые бесценные артефакты плотины-крепости.

— А что в них особенного? Они какие-то особо дорогие или просто большие? — допытывалась Сана, увлекаемая Шэди в направлении археологической секции.

— Зубы! — сказала Шэди, когда они оказались в нужном зале. — Ты посмотри на эти зубы!

Как и любой, кто впервые смотрел на знаменитого "Привратника №9", Сана надолго потеряла дар речи. Эта статуя была вырезана из цельного куска горной породы тёмных тонов, и по всей её поверхности сверкали точечки, пятнышки и прожилки — вкрапления иных минералов. Привратник был ростом с человека, и пропорции его тела тоже были вполне человеческими. Левая рука лежала на бедре, большой палец заткнут за пояс, а правая рука направлена вперед и немного вверх — хотелось думать, что это некий приветственный жест, однако наверняка не скажешь. В целом, вполне естественная поза. Хуже того, его голова тоже была по большей части человеческой: глаза, нос, уши, лоб — они подошли бы любой другой статуе, выполненной в реалистическом стиле. Единственное, что выбивалось из ряда — зубы этого существа. Они мгновенно перечёркивали усилия всех остальных элементов по приданию Привратнику человечности и даже более того, они заставляли всё человеческое в нём выглядеть совершенно иначе — чуждо, зловеще. Во-первых, его зубы были неровными и уродливыми — по форме скорее каймановы, нежели людские. Во-вторых, их было очень много, явно больше нормальных двадцати восьми — по меньшей мере пятьдесят; хуже того, почти все они были на виду: Привратник ощерил пасть в ухмылке, которая казалась тем более чудовищной, поскольку его глаза, щеки и прочие части лица никакой весёлости не выражали — улыбался он одним лишь ртом.

— Я поняла, — сказала Сана после долгого молчания, — это из-за детальности. Зубы очень подробно проработаны. Костюм, ноги, даже большая часть лица — они довольно грубые, в них мало деталей, но зубы вырезаны так чётко, что каждый уникален и не похож на соседние. Я же правильно понимаю, что это не дефект времени, а так и задумано?

— Учёные считают, что да. Хочешь, я тебе покажу свой рисунок этого чудища? Когда у нас были занятия в музее, я рисовала этого Привратника. Он мне очень нравится.

— Кажется, у меня теперь будут кошмары. Ты нормально спала после такого рисования?

— Нет, но оно того стоило. Ты ведь понимаешь, что самое жуткое в этой статуе? Её предназначение. Оно совершенно неясно! Историки говорят, что у статуй в древности было три главных предназначения: увековечивать стандарты телесной красоты, славить властных особ и отпугивать нечистую силу.

— И это, стало быть, пугач? Раз он привратник?

— Нет! Понимаешь, в том-то и дело! Он стоял не у входа на плотину и даже не где-нибудь у водных ворот, где он мог бы отпугивать злых духов воды... в смысле, древние люди могли бы так подумать: мол, поставим его у водных ворот, чтобы вместе с потоком воды в долину не хлынула нечистая сила. Но он стоял не там и не там, он стоял у дверей в помещение, которое было чем-то вроде рабочего барака или, быть может, кухни. И самое главное: он там такой не один, их в итоге оказалось девять, причем все разные! Один повыше, другой пониже, один в одной позе, другой как-то иначе стоит, лица тоже разные — но зубы у всех вот такие. И все они стояли где попало: кто-то в помещениях с жерновами, кто-то вообще в коридорах, понимаешь? В этом вообще нет никакого смысла! Ну, или пока наши учёные его не нашли. В любом случае, одна писательница из Бёледжусирта — Диляра Сиясулар, ты про неё, быть может, слышала — написала роман ужасов про эти статуи. Завязка в том, что это таки не обереги от злых сил, а памятники властным особам — правителям чернокаменной крепости, которые были не людьми, а чудовищами, что перекрыли людям воду и поработили их. И там по сюжету группа учёных случайно открывает проход на подземные уровни плотины, где они находят сеть пещер, а в них располагается целое царство вот таких чудищ, и чудища пытаются вырваться на поверхность, чтобы снова захватить власть. Я прочла это в семь лет, мне очень понравилось, но я жалела, что книга была не иллюстрированной. Представляешь, как я радовалась, когда год спустя в наш музей поступил этот уродец?

Сана какое-то время задумчиво разглядывала Привратника, обошла его несколько раз по и против часовой стрелки, что-то пробубнила себе под нос, а потом спросила:

— Ты хотела рисунок показать, да?

— Да. Ой, но он у меня в другом альбоме, у меня с собой сейчас тот, с которым я занимаюсь последнюю неделю. У тебя есть ещё свободное время сегодня? Я живу тут совсем недалеко, минутах в пятнадцати пешком.

Результат превзошел самые смелые ожидания Шэди: отец сразу же затеял с Саной разговор о её предприятии, очень заинтересовался какими-то "вакуумными замками", очень расстроился, что по закону не имеет права их купить, а в целом был совершенно очарован новой подругой своей дочери. "Подругой" Шэди он начал называть Сану сам, не спросив, так ли это, однако Сана ни разу не поправила его, что привело Шэди в полнейшее ликование. Господин законник Реза Зуланд, уже неделю гостивший на третьем этаже, вскоре присоединился к ужину и к беседе, а Шэди, пользуясь тем, что ей в разговор было нечего добавить, достала цветные карандаши и запечатлела в бумажном альбоме Сану, сделав акцент на её зеленом в чёрных узорах платье, которое так шло к глазам.

Как выяснилось позже, на господина Зуланда Сана произвела дурное впечатление: Шэди подслушала, как он говорил её отцу, мол, навидался таких избалованных детишек. Они, дескать, умеют произвести первое впечатление, потому что их этому учат с детства, а как дойдет до дела, так выясняется, что всю работу за них делают управляющие, а сами они и постель заправить не могут без слуги. Господин Кюмсаль не согласился: если так судить о молодых людях, сказал он, то все они покажутся никчёмными праздными гуляками, которые в совершенстве освоили лишь науку увеселения. Постепенно, уверял он, их желание казаться деловыми и толковыми обратится в потребность стать таковыми взаправду. "Действительно ли вы в это верите?" — мрачно спрашивал Зуланд. "Либо верить в это, либо родную дочь из завещания вычёркивать", — так закрыл этот разговор господин Кюмсаль. Шэди была рада, что Сана про этот разговор не знала и никогда не узнает.

Итак, пока что её план работал. В нём оставался последний необходимый пункт: так или иначе познакомить Сану с друзьями. Вскоре возможность представилась: господин Зуланд обещал отсутствовать в ближайший четверг, а отец в этот же день сам уезжал в гости на всю ночь. По счастливому совпадению и Сана, и оба лучших друга в этот вечер были свободны (а от нелучшего друга посыльный вернулся с отрицательным ответом, что только подтверждало статус нелучшего). Упускать такой шанс нельзя, и плевать, что Шэди будет уставшая после занятий. Она попросила слуг накрыть им стол в гостиной и не заходить до утра туда, а также в её комнату — всё равно отец вернётся не раньше полудня, так что вымыть посуду и прибрать времени хватит.

Вечеринка прошла настолько успешно, что Шэди потом ещё долго сомневалась, не приснилось ли ей это всё. Сперва они втроем рассказывали Сане про Сазлык и про свою жизнь в нём, потом Сана делилась с ними рассказами об охотничьих подвигах и опыте руководства гостиницей, которую унаследовала от дядюшки. Потом произошло нечто незапланированное: "Не знаю, как у вас в Сазлыке, а у нас под конец хорошего вечера принято принимать столько, чтобы на утро ничего не помнить. Таким образом у охотников никогда не кончаются байки", — сказала Сана в шутку, но бутылки достала вполне настоящие. Шэди и её товарищи, конечно, знали про пьянящие напитки на неспиртовой основе, но раньше в их кругу не было никого, кто мог бы научить их пить. И вот, сей день настал — пусть и внезапно.

Ощущения были очень непривычные. Сперва ей стало просто весело, а потом её настроение будто превратилось в монету, которую кто-то постоянно подбрасывает и она каждый раз падает на другую сторону. Полчаса самым лучшим занятием на свете Шэди казалось без умолку болтать о чем-нибудь, причем желательно громко и перебивая других, а потом на полчаса она впадала в оцепенение, и в этом состоянии ей хотелось просто смотреть в стену или в пол, и это казалось ей невероятно увлекательным, вскоре после чего ей снова хотелось говорить — и так до бесконечности. Её старые друзья, увы, были неосторожны и не рассчитали свои силы: довольно скоро их пришлось уложить спать — а если точнее, то уложить лежать, потому что заснуть в этом состоянии для них оказалось решительно невозможно. Сама же Шэди, провалившись из очередной фазы оцепенения в фазу разговорчивости, внезапно для самой себя предложила Сане обменяться историями ужасов, какие у них принято рассказывать на ночь, хотя в действительности ночь уже приближалась к концу.

Они пересели на балкон, чтобы не мешать остальным засыпать, и там Шэди — сбивчиво и невнятно — рассказала свою любимую байку про болотные огоньки, которые располагаются таким образом, чтобы напоминать ночное освещение, и заманивают путников в трясину. Сана не была впечатлена и взамен рассказала байку о слепом слуге.

У одного богатого господина был верный слуга-ключник, который был уже стар, но не соглашался принять от господина пенсию и перестать работать. Ключник говорил, что если перестанет работать, то тут же умрет, ведь детей или внуков у него нет, а значит ему станет незачем жить. Прошло несколько лет, и ключник ослеп. Хозяин вновь предложил ему пенсию, однако ключник сказал: "Дайте мне шанс, господин. Я работаю в вашем доме всю жизнь, я знаю здесь всё как свои пять пальцев, даже незрячим я смогу быть полезен". К удивлению хозяина, так оно и вышло: слепой слуга справлялся со своими обязанностями не хуже, чем раньше, и более того, теперь, вечерами пересчитывая инструменты на складе, он даже не зажигал свет, что позволяло экономить свечи и масло. В конечном итоге слепой слуга стал работать в основном по ночам. "Чего толку мне днём толкаться в коридорах да врезаться в других? — говорил он. — Я лучше всё своё сделаю затемно, когда весь дом спит". Так прошёл год, и в течение этого года хозяин совсем не видел своего слугу, а только иногда, засыпая, слышал, как тот идёт мимо по коридору — а на груди у него звенит тяжелая связка ключей. Для всех домочадцев слепой слуга превратился в сплошной звук, и иной мог бы подумать, что слепой слуга и вовсе исчез — если бы вся возложенная на него работа каждое утро не оказывалась прилежно выполнена. И вот однажды горничная принесла хозяину грустную новость: слепого слугу нашли мёртвым в погребе — он упал с лестницы, поранился и истек кровью, а ночью некому было услышать его крики о помощи. Хозяин распорядился похоронить слугу и велел дворецкому искать нового ключника. Но когда вечером хозяин лег спать, то в коридоре он услышал...

И тут Сана громко тряхнула связкой ключей, которую незаметно успела снять с шеи, после чего расхохоталась, глядя, как Шэди отпрыгнула на другой конец дивана. Сана сказала, что с её точки зрения вообще не важно, про что история. Главное — в конце сделать что-нибудь эдакое, и все подскочат — хотя бы просто от неожиданности. Шэди так не считала, но спорить не хотелось, а Сана тут же переключилась на какую-то другую тему — что-то про её сестру-близнеца, с которой она обещала Шэди познакомить. Кажется, между делом она пригласила Шэди в гости, и кажется, Шэди промямлила что-то утвердительное. День был долгим и утомительным, она слишком устала говорить, но и спать ей ни капельки не хотелось, а потому она сидела и слушала.

Первое солнце взошло — открытый балкон выходил на северо-восток, так что отсюда открывался прекрасный вид на жёлтого гиганта, что сперва робко выглядывал из-за верхушек деревьев, а затем поднимался во весь рост, показывая, что никакие деревья и даже горы в действительности ему не преграда. Сана придвинулась к Шэди вплотную и приобняла её левой рукой. Шэди машинально прижалась к ней, и только сейчас поняла, насколько сильно озябла на утренней прохладе — домашний халат не мог защитить её от ветра, налетевшего со стороны болот.

— Шэди?

— М-м? — ей было слишком лень напрягать связки, и она очень надеялась, что если Сана и захочет что-то спросить, то это будет вопрос на да-нет, чтобы можно было просто промычать в ответ. В каком-то смысле так и вышло.

— Настало время поговорить о справедливости. Ты уже дважды видела меня без одежды, а я тебя — ни разу. Тебе не кажется, что это несправедливо?