Фальшивка

"У меня очень много свободного времени, скоты. Вы даже не представляете, как у меня его много, так что скоро встретимся в суде", — урядница зачитала эту фразу медленно и нарочито невыразительно, будто диктуя классу начальной школы. От ворвавшегося через зарешеченное окно ветра рукописный лист затрепетал в её руках и зашевелилась бахрома на ярко-красных плечах полицейского кителя.

— Да, именно это я им и сказала, — Ирада старалась смотреть в глаза уряднице, но у той взгляд скользил то по протоколу, то по заваленному тяжелыми папками столу. — Прошу заметить, что именно здесь я впервые за весь разговор использовала бранное слово — и исключительно в ответ на по меньшей мере дюжину бранных слов, сказанных в мой адрес. Саму же фразу ваш очевидец запомнил верно, однако и тут я должна отметить, что суд рассматриваю исключительно как крайнюю меру и ни в коем случае не собираюсь почем зря нагружать органы правосудия своим недостойным сутяжничеством, если существует иной способ уладить недоразумение. Собственно, именно за тем я и явилась к вам в участок.

— Я так понимаю, госпожа Янгыр считает свои права нарушенными?

— Есть ли у меня право на защиту чести и доброго имени?

— Определённо.

— В таком случае, это право я считаю нарушенным.

— Хорошо, так что, по-вашему, произошло?

— Около полудня я пришла в ювелирный магазин в десятом доме на площади Адак. Работник магазина прямо с порога предложил мне как можно скорее уйти. Я не поняла, что он имеет в виду, и переспросила. Он прошептал, что хозяева здесь и что у него будут неприятности. Я опять не поняла, в чем проблема, и попыталась его расспросить, но тут из соседнего помещения в зал как раз вошли хозяева. Сперва они поприветствовали меня, затем сказали что-то своему продавцу, а потом госпожа хозяйка — я так и не узнала её имя — попросила меня покинуть магазин. Я сказала, что если у них перерыв, то они могли бы так и сказать, а просить человека освободить помещение и не пояснить, что происходит, как минимум невежливо. Тогда начало происходить что-то странное, значение чего я совсем не понимаю. Оба хозяина начали на повышенных тонах требовать, чтобы я ушла, — точных формулировок не помню. Я так опешила поначалу, что даже не смогла нагрубить им в ответ и вполне по-человечески попросила объяснений их тону. И вот когда я попросила их объяснить тон, они... пусть госпожа урядница не сочтёт это за преувеличение — я думаю, очевидцы уже начали собираться в этот момент, и они не дадут соврать... так вот, в этот момент хозяева начали на меня орать. Они орали нечто совершенно нечленораздельное. И я не преувеличиваю: они именно что орали во всё горло, у них даже лица побагровели от напряжения, они орали какие-то оскорбления в мой адрес вперемешку с требованиями немедленно пойти вон — они говорили не так, они говорили неприличную версию "пойти вон". Я надеюсь, госпожа урядница понимает, что вот теперь-то я уже точно ну никак не могла просто взять и уйти. Я была почти готова уйти в тот момент, когда они в первый раз попросили, но вот теперь...

— Прошу вас, не отвлекайтесь, мотивы можете объяснить позже.

— Да, конечно. И я вступила с ними с перебранку. Я требовала объяснений, они требовали моего отбытия, но через минуту или две они уже, как кажется, требовали моей казни. Сознаюсь: я в запале наговорила им много вещей, которые нельзя говорить приличным людям, но это была словесная самооборона. Когда на пороге уже начала собираться толпа зевак, я поняла, что хватит. И ушла. А примерно через два часа я решила, что надо прийти в полицию и всё рассказать, потому что наверняка кто-нибудь уже пришел и рассказал, так что и я тоже должна изложить свою версию.

— Ну что ж, по крайней мере ваша версия полностью совпадает с версией очевидцев и с версией хозяев магазина.

— Э-э... да? — удивление было не скрыть. — Они сознались, что первыми начали ссору? Что первыми оскорбили меня?

— Я верно понимаю, что госпожа Янгыр проездом в Сазлыке?

— Я сейчас подаю документы на гражданство.

— А, ну тогда вам будет полезно узнать, что в нашем городе есть такая партия — партия пряностей. Вы слышали о них?

— Да.

— А в этой партии есть небольшая фракция под названием "антияшматисты", вы о них слышали?

— Нет.

— Пусть госпожа Янгыр спросит любого своего знакомого из коренных жителей, они ей расскажут, кто это. Если в двух словах, это сумасшедшие, которые вбили себе в голову, будто существует порода людей, которые хуже всех остальных. Они придумали признаки, по которым этих людей вычислять, распространяют про них всякие слухи, вступают с ними в потасовки или, как в вашем случае, отказывают в обслуживании. Хозяева того магазина в наших списках антияшматистов. Пусть госпожа Янгыр не ходит к ним. Обслуживать кого бы то ни было никакой закон их не обязывает, требования покинуть их собственность были законны. Но тот факт, что они публично оскорбляли госпожу, действительно является правонарушением. Госпожа может подать в суд. Быть может, госпожа выиграет, чего я ей от всей души желаю. Но полиция госпоже помочь ничем не может — разве что мы передадим протоколы в суд, если нас попросят. Мы выносили предупреждения этим господам и предлагали им отказаться от их опасных идей — на этом наши полномочия в этом вопросе заканчиваются. Если у госпожи нет более вопросов, то я бы попросила её позвать следующего просителя.

— У меня последний вопрос: с чего они взяли, что я принадлежу к какой-то там не такой породе?

— У госпожи зелёные глаза.

— Да.

— Это не был вопрос, я говорю: у госпожи зелёные глаза. Эти чокнутые считают зелёные глаза признаком ущербности. Я ещё раз прошу госпожу: пусть расспросит любого своего знакомого, эти сумасшедшие причиняют неприятности городу уже много лет, о них тут все знают.

Любого знакомого, говорите? Ирада шагала мимо прилавков с копченой и вяленой рыбой — самый короткий путь к её цели лежал через малый крытый рынок; она ничего не ела с самого утра, желудок ныл, но она твердо решила, что сперва разберётся с этим вопросом, иначе — это было несомненно — злость разорвёт её изнутри. Итак, можно спросить любого знакомого? А действительно, почему бы не спросить любого знакомого? Вот прямо сейчас пойти и спросить того самого любого знакомого? Вот и отлично, вот и спросим любого знакомого! Посмотрим, что скажет любой знакомый!

Ниджат поначалу пытался оправдываться, причем стратегии менял прямо на ходу. Сперва он якобы был уверен, что Ираде уже кто-нибудь всё рассказал — в конце концов, это и правда знает каждый, так что, например, человек, продавший ей дом, мог бы её предупредить. Потом Ниджат принялся рассказывать, что, в любом случае, она очевидно способна за себя постоять, вот и сегодня ей это вполне удалось, так, быть может, и проблемы никакой нет? Наконец, он попытался утешить её тем, что так называемых антияшматистов на весь город от силы тысячи две — и тогда Ирада взорвалась. Она орала на него несколько минут так, что дрожали стёкла, а у Ниджата, казалось, кровь отлила не только от лица, но и от мозга, потому что он совершенно оцепенел и онемел.

— Всего лишь тысячи две?! Действительно, какое облегчение! — её голос оказался гораздо сильнее, чем она ожидала. — Как здорово, что заведомо ненавидящих меня людей здесь не пять тысяч и не десять, а всего-то навсего две! Как хорошо, что у нас с сестрой здесь всего-то навсего две тысячи смертельных врагов! Две тысячи — это сколько? Процент от населения, два процента? Эй, Ирада, возрадуйся! — она повернулась к зеркальной дверце платяного шкафа, что стоял напротив кровати, и ткнула пальцем в своё отражение. — Видишь вон тех людей за окном? Видишь тех людей в ресторане? Тех людей в ратуше? Тех людей на рыночной площади? Так вот, Ирада, у меня для тебя хорошие новости: только два или три из них по-настоящему хотят убить тебя, выпотрошить и скормить собакам! Иди и угадай, кто именно! — на последней фразе голосовые связки изменили ей: вместо крика они выдали визг, а затем заболели так сильно, что пришлось замолчать.

Переводя дыхание, Ирада не отрываясь смотрела в зеркало, и тут ей показалось, что оттуда — из зазеркалья — на неё обрушился шквальный ледяной ветер. Лишь пару дней спустя она вспомнила, с каким именно воспоминанием из детства срифмовалась в её воображении эта сцена: один сидит на кровати, сжавшись, съёжившись, едва дыша, а второй нависает над ним и громыхает, словно оползень. И этот оползень способен причинить страшную боль или даже смерть, если сегодня его запустят какие-то особо злые камешки.

Ирада понимала, что вовсе и не злится на Ниджата. Он, конечно, виноват, и она, разумеется, будет вынуждена заставить его ответить за эту преступную недосказанность, но прямо сейчас она лишь притворялась злой, хотя на самом деле испытывала исключительно страх. Необычный страх, это точно: очень непривычный страх, какой-то новый сорт страха, о существовании которого она не подозревала до сего дня. В любом случае, вся эта сцена — глубоко неправильная.

Ирада опустилась на колени и уперлась лбом в зеркало. Ниджат очень медленно встал с кровати и, видя, что его не останавливают, сел на колени рядом и взял её за руку.

— Мне не следовало кричать, — очень тихо сказала она. — Мне сорвало крышу. Как ты мог заметить, я довольно вспыльчивый человек. Из-за этого на родине у меня тоже были враги. Десяток. Ну, может дюжина. Но число тут не главное. Главное, что я всех их знала в лицо. Ты понимаешь? Кому-то я нагрубила в своё время. Кто-то сделал гадость мне или моей семье. Но я всегда знала, кто мои враги. В любой момент, в любом месте я могла просто посмотреть по сторонам и сказать: вот они. Или: здесь всё в порядке, опасности нет. Понимаешь? Но как жить здесь? Ваши безумцы неотличимы от нормальных людей! Где бы я ни оказалась, я никогда не буду знать, кто мой враг. Это значит, что, по уму, я должна везде и всегда вести себя так, будто все — мои враги. Но это невозможно, потому что это — верный путь в дурдом. И это очень, очень страшно. Ты понимаешь, почему это страшно?

Ниджат выглядел теперь иначе — так, будто проболел полгода, и теперь учитель спрашивает теорему в ста страницах от той, на которой он остановился.

— Ты знаешь... я никогда не думал об этом вот так. Нам точно стоит поговорить, причем подробно, но смотри: через полчаса вернётся отец, и... погоди, или полчаса уже прошло? Может, он уже вернулся? Поужинаешь с нами? Ирада, давай, поужинай с нами, а за столом мой папа расскажет про антияшматистов. Я сам в своё время узнал от него — он был мальчишкой, когда вся эта история только начиналась, и у него были друзья, которые пострадали из-за этих уродов. Прости меня за мои отговорки, но я и сам испугался... — он запнулся, так и не сказав, чего именно, и это было уже совсем невыносимо. — Слушай, а ты же завтра уезжаешь, так? Тогда точно оставайся на ужин: заодно и с мамой поговоришь перед отъездом, вдруг уточнить надо что-нибудь.

— Хорошо, — сказала она так, что сама едва услышала.

— Останешься? Отлично, слушай, я пойду на родительскую половину сбегаю, узнаю, вернулся ли отец. Подождёшь меня? Я быстро, минут пять.

— Да. Подожди, стой. Ниджат, а сколько в Сазлыке людей с зелёными глазами?

— Понятия не имею. Я бы сказал... смотри: жёлтые глаза больше, чем у половины. Карие — больше, чем у трети. Зелёные тогда у каждого десятого или каждого пятнадцатого, наверно.

— Воевать с каждым десятым... каким же идиотом надо быть?

— Всё гораздо хуже. Они не идиоты, в том-то и проблема. Говоришь, урядница всё повторяла, будто они сумасшедшие, так? Сама она идиотка. Никакие они не сумасшедшие, и это страшнее всего. Ладно, через час-полтора отец всё расскажет. Подожди меня, я мигом.

В действительности она подождала лишь до тех пор, пока его шаги не затихли на лестнице, а затем вышла из комнаты и осторожно двинулась следом. Ниджат скрылся в кабинете матери — но дверь плотно не запер. Встав у стены в метре от двери, Ирада могла слышать почти каждую фразу. Благо, Лейли голосила вовсю:

— Ниджат, ты с ума сошел?! Она наша начальница по безопасности, а ты меня с ней поссорить хочешь? Ладно, сам дурак, но ты обо мне подумал? О деле подумал? Я тебя школю сейчас, как маленького, и ты меня извини, конечно, сынок, но ты должен понимать! Взрослые люди не совершают таких глупостей, это непростительно! Забыл он ей рассказать, ха! Если она тебя бросит, то по крайней мере сделай так, чтобы она не бросила предприятие. С кем ты дружишь и спишь — твоё дело, а вот если из-за твоего оболдуйства от меня уйдёт работник — прибью, понял? Ты ведь уже спишь с ней? Тебе следовало бы, она очень смелая и самостоятельная, тебе бы у неё поучиться. Что значит "неуместно"? Значит так, про весь дом я ещё готова поспорить, но уж в моём кабинете только я решаю, что уместно, тебе ясно?

Приятно, что её всё-таки считают нужной. Первая хорошая вещь, которую Ирада услышала за весь день — и ту подслушала. Конечно, Лейли верит в неё лишь потому, что её некомпетентность пока никто не раскусил, однако к тому моменту, когда они додумаются проверить её навыки на прочность, она уже действительно всему научится, а потом просто притворится, что всегда всё умела.

На лестнице послышались шаги — Ирада в один прыжок оказалась в середине коридора и уверенной походкой двинулась навстречу кому-то. Этим кем-то оказалась Ясмина. Она хотела поздороваться, но даже рот не успела открыть, как Ирада приставила палец к губам и прошипела:

— Там твои мать и брат обсуждают что-то важное, давай не будем им мешать. Пойдем в комнату Ниджата, там поговорим.

Ясмина сперва принялась хвастаться успехами в учебе и тем, что почти сумела сблизиться с тем мальчиком, которого упоминала ещё неделю назад, а потом спохватилась и стала расспрашивать о семье Ирады — не пострадал ли кто в тех волнениях, о которых нынче пишут все газеты? Ниджат вернулся в тот момент, когда Ирада врала о своих переживаниях по поводу Кайталъярских бунтов и о том, что она, дескать, наконец-то узнала, почему ей за весь месяц не пришло от семьи ни одного письма.

— Однако теперь одно письмо всё-таки пришло. Они пишут, что всё в порядке — ну, настолько в порядке, насколько может быть, когда случается переворот. Но всё-таки одна проблема есть. Пишут, что из города сбежал один старый должник. Они подозревают, что этот человек мог попытаться осесть здесь, поскольку считает, что в Сазлыке у нашей семьи нет ни одного поверенного. Могу ли я как-то выяснить, не регистрировался ли такой-то и такой-то человек в городе? Нет гарантий, что он въехал под своим именем, но всё-таки?

Ниджат, не раздумывая, назвал Сэл — её отец работал в центральной регистратуре. Ирада выразила сомнение, что Сэл захочет ей помогать, однако Ниджат настаивал, что вопреки видимости Сэл ничего против неё не имеет.

— Помнишь, почему с нами был Рузи? Я тогда ещё сказал, что он заменяет того, кто буквально за вечер отказался. Так вот, я рассказал не всё в тот раз. Этот четвертый был не просто коллегой Сэл — они встречались, причем давно. И в тот вечер они расстались, очень тяжело. И именно поэтому мы и на совет не пришли — мы с Рузи поехали улаживать конфликт. А Сэл всегда очень сильно переживала такие вещи, поэтому она несколько дней и вела себя так недружелюбно. Я уверен, она не откажет тебе. Если хочешь, я договорюсь, сходим к ней в гости как-нибудь вместе, а дальше ты уже сама.

Тут Ясмина внезапно пригласила Ираду на свой день рождения, который должен был случиться ещё очень нескоро, однако она хотела "спланировать всё заранее". Ирада понимала, что это, скорее всего, вынужденная мера: её зовут на этот праздник, потому что Ниджат будет там — а как ему не быть? В противном случае, конечно, любой подросток предпочел бы оказаться сугубо в компании своих ровесников. С другой стороны, с Ниджатом там не будет скучно. Ниджат, к слову, явно всё ещё нервничал — в последний раз она видела его таким пришибленным тогда, в лодке — после того, как выстрелила из карабина у него над ухом. Нужно было как-то показать, что всё почти в порядке; улучив момент, она подкралась к нему сзади и укусила за ухо.